Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 81 страниц)
– Зовут его Гэбриэл, – ответила она, – и он не мой сын. Я тебе это уже говорила.
– Ты мне много чего говорила, – возразил Дэнни. – И ни разу не упоминала этого сына, который не сын, пока Квентин Финн про него не объявил.
Она подняла глаза, они больше не блестели, но в них не было ни злости, ни обиды. Казалось, она уже больше ничего ни от кого не ждет.
– Я не знаю, чей сын Гэбриэл. Он просто уже находился там, в тот день, когда Квентин привел меня в свою лачугу, которую он называет домом. Гэбриэлу было тогда восемь лет, и он был дикий, хуже волчонка. Квентин – жалкое подобие человека, ты сам видел, но Гэбриэл… Это просто дьявольское отродье. Он мог часами сидеть на корточках возле камина и смотреть в огонь, словно разговаривая с ним, а потом без единого слова выйти из дома и выколоть козе глаза. Такой он был в девять лет. Хочешь, я тебе расскажу, каким он стал в двенадцать?
Дэнни больше не хотел ничего знать ни о Гэбриэле, ни о Квентине, ни о Норином прошлом. Сомнительном, позорном прошлом. Она замарана, он никогда не сможет смотреть в глаза людям, если введет эту женщину к себе в дом.
Нора отпила еще кофе; она смотрела на него, а он чувствовал, как умирает все, что между ними было. Он вдруг понял: они оба заблудились, оба плывут прочь друг от друга, навстречу своим новым жизням, отдельным жизням. Когда-нибудь они случайно встретятся в толпе и каждый притворится, будто не заметил другого.
Нора надела пальто; они не произнесли больше ни слова, но оба понимали, что произошло. Она взяла со стула шляпку. Потрепанное пальтишко, и шляпка такая же потрепанная. Он заметил, как у Норы выпирают ключицы.
Он опустил взгляд.
– Тебе деньги не нужны?
– Что? – прошептала она. Не шепот, а какой-то писк.
Он поднял голову. Глаза у нее были мокрые. Она плотно сжала губы и покачала головой.
– Тебе…
– Ты этого не говорил, – произнесла она. – Не говорил. Ты не мог.
– Я просто хотел…
– Ты… Дэнни?.. Господи, да нет же.
Он потянулся к ней, но она отступила назад. Глядя на него, она продолжала мотать головой. И потом бросилась вон из кафе.
Дэнни позволил ей уйти. После избиения Квентина Финна он сказал отцу, что теперь готов повзрослеть. И это была правда. Он устал бодаться со сложившимся порядком вещей. Кёртис за один час вразумил его, объяснил ему, что это бессмысленно. Мир построен и поддерживается такими людьми, как отец и его приятели. Дэнни посмотрел в окно и решил, что этот мир все-таки хорош. Пускай другие сражаются против миропорядка. Сам он с этим покончил. Нора с ее ложью и пакостной историей оказалась просто еще одной фантазией, глупой и детской. Пускай отправляется на все четыре стороны и лжет какому-нибудь другому мужчине, возможно богатому, и ее лживость постепенно выцветет и сменится респектабельностью матроны.
А Дэнни найдет женщину по себе, с которой не стыдно будет показаться в обществе. Мир хорош. И он, Дэнни, будет его достоин. Взрослый человек, истинный гражданин.
Его пальцы стали искать в кармане пуговку, но ее там не оказалось. На секунду его охватил острый приступ страха, словно бы побуждавший к немедленным действиям. Он выпрямился и подобрал под себя ноги, точно готовясь к прыжку. Но тут вспомнил, что сегодня утром видел пуговку среди мелочи, рассыпанной на туалетном столике. Значит, она там. В безопасности. Он откинулся на спинку стула и глотнул кофе, хотя тот уже остыл.
Двадцать девятого апреля на Балтиморском сортировочном участке Почты США заметили жидкость, сочащуюся из коричневой картонной коробки, адресованной судье Апелляционного суда США Уилфреду Эннистону. Инспектор поставил в известность балтиморскую полицию, которая тут же отправила на место происшествия саперную группу и связалась с Министерством юстиции.
К ночи было обнаружено в общей сложности тридцать четыре бомбы. Они находились в коробках, отправленных тридцати четырем адресатам – генеральному прокурору Митчеллу Палмеру, судье Кенисо Маунтину Лэндису, Джону Рокфеллеру и другим. Все тридцать четыре объекта нападения имели отношение к промышленным или правительственным структурам, чья политика влияет на иммиграционное законодательство.
В тот же вечер в Бостоне Луис Фраина и Общество латышских рабочих обратились к властям за разрешением провести шествие в честь Первого мая – от здания Оперы на Дадли-сквер до парка Франклина.
Заявка была отклонена.
Мятежное лето
Глава двадцать шестаяПервого мая Лютер завтракал в закусочной «У Соломона», перед тем как отправиться работать к Коглинам. Вышел он в половине шестого и успел добраться до площади Колумбус-сквер, когда черный «гудзон» лейтенанта Эдди Маккенны отделился от тротуара на той стороне улицы и медленно развернулся перед ним. Лютер никакого удивления не испытал. Или там тревоги. Он вообще особо ничего не ощутил, по правде сказать.
Лютер уже заглянул в «Стэндард», лежавшую в закусочной на стойке, и в глаза ему сразу бросился заголовок: «Красные планируют убийства на Первомай». Отправляя в рот яичницу, он прочел о том, что в Почте США в посылках обнаружено тридцать четыре бомбы. На второй полосе напечатали список предполагаемых жертв, и Лютер, вообще-то не большой поклонник белых судей и белых чиновников, все-таки почувствовал холодок в жилах. А за холодком явился взрыв патриотической ярости. Лютер сроду бы не подумал, что такое живет у него в душе – эта вот ярость за страну, которая всегда относилась к его брату без доброжелательства и без всякой справедливости. И все равно он волей-неволей представлял себе этих чужаков, которые хотят учинить насилие в его стране, порушить его страну, и ему хотелось растереть их в порошок, хотелось попросить кого-нибудь: «Вы мне просто дайте ружье».
В газете писали, что красные замышляют устроить день общенационального восстания и что перехват тридцати четырех бомб означает – где-то может лежать еще сотня, готовая взорваться. На прошлой неделе на фонарных столбах по всему городу появились листовки:
Высылайте нас. И вы, дряхлые окаменелости, правящие Соединенными Штатами, узреете красное! Буря уже на пороге, очень скоро она обрушится на вас и уничтожит вас, зальет кровью и пламенем. Мы сметем вас динамитом!
Во вчерашнем «Трэвелере», еще до того, как просочилась новость о тридцати четырех бомбах, в одной из статей приводились недавние подстрекательские высказывания американских радикалов, в том числе призыв Джека Рида «свергнуть капитализм и установить социализм с диктатурой пролетариата» и заявление, с которым в прошлом году выступила Эмма Голдмен, убеждая всех рабочих «последовать примеру России».
Примеру России? Лютер подумал: ежели вы так обожаете Россию, то уматывайте туда на хрен. И заберите с собой свои бомбы и вонь лукового супа, которым у вас разит изо рта. На несколько часов, странно приятных, Лютер перестал чувствовать себя цветным, даже вообще перестал чувствовать, что есть такая штука – цвет кожи; он ощущал главное, то, что было превыше всего: он – американец.
Но все это, ясное дело, мигом изменилось, едва он заметил Маккенну. Здоровяк вылез из своего «гудзона» и улыбнулся. Поднял экземпляр «Стэндард» и спросил:
– Видел?
– Видел, – ответил Лютер.
– Нам предстоит очень серьезный день, Лютер. – Он пару раз хлопнул Лютера сложенной газетой по груди. – Где список получателей?
– Мои – не из красных, – заявил Лютер.
– Ах, вот как, теперь они твои?
Черт, хотелось сказать Лютеру, да так оно всегда и было.
– Ты выкопал погреб? – спросил Маккенна.
– Копаю.
Маккенна кивнул:
– Тебе ведь ни к чему врать?
Лютер покачал головой.
– Где же мой список?
– Он в сейфе.
Маккенна произнес:
– Я от тебя добиваюсь одного – чтобы ты мне раздобыл один-единственный список. Это что, так трудно?
Лютер пожал плечами:
– Я не умею сейфы вскрывать.
Маккенна кивнул, точно счел это замечание очень даже разумным. И тут же сказал:
– Принесешь его сегодня вечером. Встречаемся у «Костелло». Это возле пристани. В шесть.
Лютер возразил:
– Но я ж не умею брать сейфы.
Хотя на самом-то деле сейфа никакого и не было. Миссис Жидро держала список в ящике стола. И ящик она не запирала.
Маккенна похлопал газетой по ноге, точно размышляя над словами Лютера.
– Тебе нужно вдохновение, я понимаю. Что ж, ничего страшного, Лютер. Всякой творческой личности требуется муза.
Лютер понятия не имел, о чем толкует лейтенант, но ему не понравилось, как тот говорит – с эдакой бравадой.
Маккенна опустил руку ему на плечо:
– Кстати, поздравляю.
– С чем это?
Лицо Маккенны так и озарилось радостью.
– С законным бракосочетанием. Как я понимаю, прошлой осенью ты женился в городе Талса, штат Оклахома, на женщине по имени Лайла Уотерс из Колумбуса, штат Огайо. Семья – великий общественный институт.
Лютер ничего на это не ответил, хотя ненависть в его глазах читалась ясно, это уж наверняка. Сначала Декан, потом этот самый лейтенант Эдди Маккенна. Видать, теперь куда ни пойди – будешь встречать на пути таких вот бесов. Испытание Господне.
– И вот что забавно: когда я начал ворошить все эти дела насчет Колумбуса, то обнаружил, что имеется ордер на арест твоей невесты.
Лютер рассмеялся.
– По-твоему, это смешно?
– Ежели б вы знали мою жену, мистер Маккенна, вы б тоже посмеялись.
– Безусловно, Лютер. – Маккенна несколько раз кивнул. – Но проблема в том, что этот ордер – самый что ни на есть настоящий, уж поверь мне. Судя по всему, твоя жена и парень по имени Джефферсон Риз – тебе это имя ни о чем не говорит? – подворовывали у своих нанимателей, семейства Хаммонд. Очевидно, они занимались этим несколько лет, а потом твоя возлюбленная отправилась в Талсу. Но тут мистера Риза арестовали, после чего он быстро свалил все это дело на твою жену. Видимо, решил, что наличие соучастника избавит его от сурового срока. Впрочем, он все равно в тюрьме, но обвинение висит и над твоей женой. Над беременной женой, насколько я слышал. И вот она сидит там, дай-ка припомню адрес… Талса, Элвуд-стрит, семнадцать. Я сомневаюсь, что она очень уж активно передвигается с таким-то брюхом. – Маккенна потрепал Лютера по щеке: – Видел когда-нибудь, какие акушерки служат в окружных тюрьмах?
Лютер не решался заговорить. Маккенна, продолжая улыбаться, вмазал ему по скуле:
– Они не самые добросердечные создания на свете, уж поверь мне. Они покажут матери личико младенца и сразу заберут – разумеется, если он негритенок – и отправят в окружной сиротский приют. Конечно, этого не случится, если рядом отец, но ты же не рядом? Ты здесь.
Лютер произнес:
– Скажите, что мне нужно сделать…
– Я тебе уже говорил, Лютер. Сколько можно повторять? – Он сжал щеку Лютера и притянул его к себе. – Ты достаешь этот список и приносишь его к «Костелло» сегодня вечером, в шесть. И никаких отговорок. Ясно?
Лютер закрыл глаза и кивнул. Маккенна разжал пальцы и отступил назад.
– Сейчас-то ты меня ненавидишь. Я это вижу. Но сегодня мы намерены расплатиться по счетам в нашем городишке. Сегодня красные – да, все без исключения красные, даже цветные, – получат предписание о выселении из нашего чудесного города. – Он развел руками. – А завтра ты мне еще скажешь спасибо, потому что у нас тут снова будет приятно и радостно жить.
Он опять похлопал себя газетой по ляжке, строго глянул на Лютера и зашагал обратно к своему «гудзону».
– Вы делаете ошибку, – проговорил Лютер.
Маккенна обернулся:
– Что-что?
– Вы делаете ошибку.
Маккенна не торопясь подошел к нему и ударил кулаком под дых. Воздух мигом вышел из его легких, казалось насовсем. Лютер упал на колени, открыл рот и какое-то время не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он был уверен, что вот сейчас так и помрет тут, на коленях, с посиневшим, точно от гриппа, лицом.
Когда Лютер наконец задышал, у него было ощущение, что в трахею ему вонзили гарпун. Поначалу воздух входил и выходил со скрипом, но постепенно звук опять стал нормальным, разве что чересчур высоким.
Маккенна терпеливо стоял над ним.
– Что ты там говорил? – спросил он негромко.
– Люди из НАСПЦН – не красные, – ответил Лютер. – И они не собираются устраивать взрывы.
Маккенна хлопнул его по виску:
– Кажется, я тебя не расслышал.
Лютер видел два своих отражения в зрачках Маккенны.
– Вы что думаете? Думаете, куча цветных спит и видит, как бы выбежать на эти самые улицы с пушками? Чтоб у вас и у прочей белой швали в этой стране нашелся повод всех нас поубивать? По-вашему, мы хотим, чтоб нас всех перебили? – Он смотрел на Маккенну снизу вверх, на уровне его глаз висел здоровенный сжатый кулак. – У вас под носом орудует банда сукиных сынов, которые родились где-то за границей и сегодня пытаются разжечь революцию. Так валяйте, Маккенна, хватайте их. Прибейте их, как собак. У меня к этим людям нежности нету. И у других цветных нету. Это и наша страна тоже.
Маккенна с кривой ухмылкой посмотрел на него:
– Что ты там вякнул?
Лютер сплюнул на землю и перевел дух:
– Сказал – это и наша страна тоже.
– Это не так, сынок. – Маккенна покачал своей массивной головой. – И никогда так не будет.
Он оставил Лютера, забрался в свою машину и отъехал. А Лютер поднялся с колен, вздохнул несколько раз, и тошнота почти прошла.
– Нет, это так, – шептал он снова и снова, пока не увидел, как задние огни Маккенны повернули направо, на Массачусетс-авеню. – Нет, это так, – повторил он еще раз и сплюнул в кювет.
В это утро с 9-го участка в Роксбери стали поступать сообщения, что перед Оперой на Дадли-сквер собирается толпа. Всем подразделениям было приказано выслать людей на место, а конный отряд собрался в конюшнях.
Сотрудников свезли со всех участков к зданию 9-го; командовал ими лейтенант Эдди Маккенна. Все сгрудились на первом этаже, в широком вестибюле, и Маккенна обратился к ним с лестницы, дугой поднимавшейся на второй этаж:
– Джентльмены, «латыши» организуют незаконное массовое сборище перед Оперой. Что вы об этом думаете?
Никто не ответил.
– Патрульный Уотсон!
– Я!
– Что вы думаете об этом незаконном сборище?
Уотсон, семья которого некогда взяла эту фамилию вместо своей польской, совершенно непроизносимой, расправил плечи:
– Я бы сказал, что они выбрали для этого неподходящий денек.
Маккенна поднял руку:
– Все мы поклялись защищать американцев вообще и бостонцев в частности, служить им. А «латыши», – он фыркнул, – «латыши» ни к тем ни к другим не относятся, джентльмены. Будучи варварами, они решили проигнорировать недвусмысленный запрет властей города устраивать шествие. Они планируют пройти маршем от здания Оперы по Дадли-стрит и далее к Апхемс-корнер, что в Дорчестере. Оттуда они намерены повернуть направо, на Колумбия-роуд, и двигаться до парка Франклина, где желают провести митинг в поддержку своих товарищей – да, товарищей – в Венгрии, Баварии, Греции и, разумеется, в России. Есть среди нас русские?
Кто-то выкрикнул: «Черта с два!» – и другие радостно подхватили.
– А большевики есть?
– Черта с два!
– А испитые, крючконосые безбожники, которые нюхают кокаин, трахают собак и ненавидят Америку?
Все расхохотались:
– Черта с два!
Маккенна склонился к ним, навалившись на перила и вытирая лоб платком.
– Три дня назад мэру Сиэтла пришла по почте бомба. К счастью для него, первой до посылки добралась его экономка. Бедняжке оторвало кисти рук, теперь она в больнице. А позавчера вечером, как все вы наверняка знаете, Почтовая служба США перехватила тридцать четыре бомбы, которые предназначались генеральному прокурору нашей великой страны, а также некоторым достойнейшим судьям и ведущим промышленникам. Радикалы всех мастей, но главным образом язычники-большевики обещали сегодня устроить день общенациональной революции в главных городах нашей славной родины. Джентльмены, я обращаюсь к вам: разве в такой стране мы хотим жить?
– Черта с два!
Вокруг Дэнни все шевелились, переминались с ноги на ногу.
– Неужели вы хотите отдать страну на растерзание орде бунтовщиков?
– Черта с два!
Дэнни стоял среди толкающихся мужиков, от которых несло потом, перегаром и еще чем-то странным, вроде паленого волоса: едким запахом гнева и страха.
– Или же, – гремел Маккенна, – вы хотите вновь взять эту страну в свои руки?
Все уже до того привыкли орать «черта с два!», что и теперь некоторые повторили то же самое.
Маккенна глянул на них, подняв бровь:
– Я спрашиваю: хотите вы, сукины дети, снова взять эту страну в свои руки?
– Да, черт возьми!
Десятки этих людей ходили на собрания БК вместе с Дэнни; буквально накануне вечером они жаловались на скотское обращение начальства, заявляли о своем братстве с рабочими всего мира. Но сейчас все это на время сменилось бодрым чувством единения и общей цели.
– Мы сейчас же направляемся к Опере Дадли, – прокричал Маккенна, – и прикажем этим смутьянам, этим коммунистам, анархистам и бомбистам разойтись ко всем чертям!
Радостные вопли, рев взбудораженной толпы.
– Мы решительно заявим: «Только не в мое дежурство!» – Маккенна свесился над перилами, вытянув шею, выпятив нижнюю челюсть. – Скажем это хором, джентльмены?
– Только не в мое дежурство! – заорали все.
– Хочу услышать это еще раз.
– Только не в мое дежурство!
– Вы со мной?
– Да!
– Вы боитесь?
– Черта с два!
– Вы – бостонская полиция?
– Да, черт возьми!
– Самая лучшая, самая уважаемая полиция во всех сорока трех штатах?
– Да, черт возьми!
Маккенна глядел на них, медленно поворачивая голову, озирая то один фланг толпы, то другой, и Дэнни не видел в его глазах ни единой искорки юмора, ни единого проблеска иронии. Лишь уверенность в своей правоте. Маккенна подождал, пока установится тишина; люди чуть покачивались, вытирая потные руки о штанины, стирая пот со своих дубинок.
– А раз так, – громким свистящим шепотом произнес Маккенна, – пошли отрабатывать наше жалованье.
Все начали жизнерадостно пихаться. Что-то рявкали друг другу в лицо. Потом кто-то наконец сообразил, где выход, и все это людское море устремилось в задний коридор и вылилось из двери черного хода полицейского участка наружу, растеклось по переулку. Кто-то уже колотил дубинками по стенам, по крышкам металлических мусорных баков.
Марк Дентон отыскал Дэнни в толпе и сказал:
– Я тут подумал…
– Что?
– Подумал: мы охраняем порядок или наоборот?
Дэнни глянул на него:
– Хороший вопрос.
Когда они повернули за угол и двинулись по улице к площади Дадли-сквер, Луис Фраина, стоя на верхних ступеньках здания Оперы, вещал в мегафон перед толпой сотни в две человек:
– Они уверяют нас, что мы имеем право…
Он опустил мегафон, увидев, как полицейские вступают на площадь, потом снова поднес его ко рту:
– И вот они явились, армия правящего класса.
Вся толпа повернулась и увидела, что на них движутся по улице люди в голубой форме.
– Смотрите же, товарищи, смотрите собственными глазами, что делает это растленное общество. Они называют эту страну Землей свободы, но здесь нет свободы. А если и есть, то не для нас. Мы хотели провести шествие, мы подали заявку в установленном порядке, но получили отказ. Почему? – Фраина обвел взглядом толпу. – Потому что они нас боятся.
На ступенях, чуть выше Фраины, Дэнни увидел Натана Бишопа. Казалось, за прошедшее время тот стал меньше ростом. Бишоп тоже увидел его. Дэнни выдержал его взгляд, пытаясь смотреть гордо, хотя никакой гордости не ощущал. Узнав его, Натан Бишоп сощурился. В его глазах мелькнула печаль, сменившаяся, как это ни странно, черным отчаянием.
Дэнни опустил взгляд.
– Посмотрите, вот они, в своих круглых шлемах. Со своими дубинками и пистолетами. Это не силы закона. Это силы подавления. И они боятся, товарищи. Ибо мы нравственно выше их. Мы правы. Мы трудовой народ, и нас не отправят по домам.
Когда между полицейскими и демонстрантами оставалось тридцать ярдов, Маккенна поднял мегафон:
– Вы нарушаете распоряжения городских властей. Приказываю разойтись. – Голос Маккенны гремел в утреннем воздухе. – В противном случае вас удалят силой.
При приближении полицейских демонстранты начали рассредоточиваться в шеренгу. Лица у них были суровые и решительные; Дэнни попытался отыскать страх в их глазах, но ничего похожего не увидел.
– Сила – вот все, что у них есть! – кричал Фраина. – Сила – любимое оружие всех тиранов с начала времен. Сила – неразумный ответ на разумные действия. Мы не преступили никаких законов!
«Латыши» двинулись копам навстречу.
– Вы нарушили постановление городских властей номер…
– Вы нарушили наши права, сэр. Наши конституционные права.
– Я приказываю…
– Я не признаю вашего права командовать.
– Вы нарушаете закон!
Две толпы встретились.
В первые мгновения никто, казалось, не знал, что делать. Копы смешались с «латышами», «латыши» – с копами, и мало кто понимал, как такое случилось. На карнизе ворковал голубь, в воздухе до сих пор висела рассветная влага. Над крышами вдоль Дадли-сквер курились остатки тумана. Даже с близкого расстояния Дэнни трудно было разобрать, кто здесь коп, а кто «латыш». Но тут кучка бородатых «латышей» вышла из-за угла Оперы – каждый с топорищем в руке. Крупные ребята, по виду русские, в глазах отчаянная решимость.
Первый взмахнул своей деревяшкой.
Фраина крикнул: «Нет!» – но одновременно раздался треск удара по шлему Джеймса Хинмена, патрульного из 14-го участка. Шлем взлетел над толпой. Потом со звоном упал на улицу, и Хинмен исчез.
Ближайший к Дэнни «латыш» был тощий итальянец с подкрученными усами и в твидовой кепке. Не успел он сообразить, что стоит слишком близко от копа, как Дэнни двинул ему локтем в зубы, и парень рухнул на мостовую, взглянув на Дэнни так, словно тот разбил ему сердце, а не рот. Соседний «латыш» налетел на Дэнни. Дэнни выхватил дубинку, но тут Макрей схватил парня за волосы, ухмыльнулся и, протащив его по мостовой, треснул о кирпичную стену.
Несколько минут Дэнни обменивался ударами с каким-то маленьким лысоватым русским. Стервец, даром что маленький, хорошо владел техникой, к тому же на нем были подходящие для кулачного боя утяжеленные перчатки. Дэнни так сосредоточился на том, чтобы достать его лицо, что не успевал заслонять корпус. Парень попался верткий, но неожиданно он споткнулся и упал на спину. Дэнни наступил ему на живот и пнул в лицо. Парень скорчился, и его вырвало.
Раздались свистки: конная полиция пыталась ворваться в толпу, но лошади артачились. На площади царил полный хаос: мятежники размахивали палками, обрезками труб, даже пешнями для колки льда. Но и копы начали звереть, выдавливать им глаза, впиваться зубами в уши и носы, дубасить их головой о мостовую. Кто-то выстрелил из пистолета, и одна из лошадей встала на дыбы и сбросила седока, а потом завалилась на бок, яростно лягаясь.
Двое «латышей» схватили Дэнни за руки, и кто-то двинул ему в челюсть. Они поволокли его по булыжнику к металлической решетке магазина, и он выронил дубинку. Один из них ударил его в глаз. Дэнни изловчился и саданул ему коленом в промежность. Из парня, казалось, выпустили воздух, и Дэнни впечатал его в решетку и высвободил одну руку. Но в этот момент другой повис у него на загорбке, впившись зубами ему в плечо. Дэнни крутанулся и врезался спиной в кирпичную стену. Зубы разжались. Он отступил от стены и снова наскочил на нее задом, с еще большей силой. Висевший на нем тип кулем полетел вниз. Дэнни подобрал свою дубинку и, размахнувшись, сломал ему челюсть.
Он попрощался с ним пинком в ребра и повернулся к дерущимся. Один из «латышей» разъезжал на полицейской лошади, обрушивая трубу на все попадавшиеся ему под руку полицейские шлемы. Еще несколько лошадей бродили без всадников. На дальней стороне улицы двое патрульных затаскивали Фрэнси Стоддарда, сержанта из 10-го, на погрузочную платформу. Стоддард хватал ртом воздух, ворот рубашки у него был распахнут, ладонь прижата к груди.
Рядом грянули выстрелы, и Пол Уэлч, сержант из 6-го, схватился за бедро и ухнул вниз. Дэнни услышал за спиной топот и вовремя повернулся, чтобы пригнуться: «латыш» занес над ним пешню для колки льда. Дэнни ткнул ему дубинкой в солнечное сплетение. Парень кинул на него взгляд, полный укоризны и жалости к себе, и начал пускать слюни. Когда он грянулся о мостовую, Дэнни поднял его пешню и зашвырнул на ближайшую крышу.
Кто-то схватил за ногу «латыша», сидевшего верхом, и тот, кувырнувшись с лошади, свалился в толпу. Лошадь галопом помчалась вверх по Дадли-стрит к эстакаде надземки. По спине Дэнни текла кровь, подбитый глаз распух и плохо видел, голова раскалывалась. В том, что «латыши» в конце концов проиграют, Дэнни не сомневался, но эту битву они, черт возьми, пока выигрывали с большим преимуществом. Копы один за другим падали.
Дэнни влез в самую гущу, размахивая дубинкой, пытаясь убедить себя, что ему все это противно, что его сердце не наполняется радостью оттого, что сам он крупнее, сильнее и проворнее большинства этих людей и почти каждого из них может опрокинуть одним ударом дубинки или кулака. Он быстро свалил четырех «латышей», но тут увидел наставленный на него пистолет. Держал его почти мальчик, максимум девятнадцати лет. Пистолет трясся у него в руке, но для Дэнни это было слабым утешением, потому что разделяли их всего футов пятнадцать, и толпа расступилась, образовав коридор, чтобы не мешать мальчишке. Дэнни не стал тянуться за своим револьвером, он все равно бы не успел.
Палец мальчишки на спусковом крючке побелел. Барабан повернулся. Дэнни хотел было закрыть глаза, но тут рука мальчишки взлетела, и пистолет выпалил в небо.
Натан Бишоп стоял рядом с парнем, потирая запястье. Судя по его виду, сражение его почти не коснулось: костюм слегка помят, но почти не испачкан. Светлый кремовый костюм, в этом море черноты и синевы, мелькания кулаков. Одна из линз в очках разбита. Он смотрел на Дэнни. Оба тяжело дышали. Дэнни, конечно, чувствовал облегчение. И благодарность. Но главное – стыд. Сильнее всего – стыд.
В пространство между ними влетела лошадь, ее огромное черное тело дрожало, гладкий бок вздымался. В толпу ворвалась еще одна лошадь, за ней – еще две, на всех – всадники. А позади – целое море синих кителей, еще свежих и чистых. Стена людей вокруг Дэнни, Натана Бишопа и юнца с пистолетом рассыпалась. Они пустились наутек, и Дэнни потерял из вида Натана Бишопа. Не прошло и минуты, как площадь вдруг оказалась запружена людьми в синей форме, и побывавшие в схватке копы только переглядывались, словно хотели сказать: неужели все это случилось на самом деле?
Однако на мостовой и у стен лежали раненые, и вновь прибывшие копы обрабатывали дубинками тех, кто был в штатском, независимо от того, шевелились они или нет. На дальнем краю толпы небольшую кучку демонстрантов, судя по всему последнюю из оставшихся, уже отсекли конные полицейские. У многих копов были разбиты лбы и колени, многим рассекли плечи, руки, бедра, и из ран текла кровь; у кого-то на головах красовались шишки, кому-то подбили глаз, сломали руку, расквасили губы. Дэнни увидел Марка Дентона, силящегося подняться на ноги; он подошел к нему, дал руку. Марк встал, поморщился.
– Сломал ногу? – спросил Дэнни.
– Думаю, вывих. – Марк оперся о плечо Дэнни, и они двинулись через улицу к погрузочной платформе. Марк со свистом всасывал воздух.
– Точно?
– Может, и потянул, – сказал Марк. – Вот черт, Дэн, я шлем потерял.
По лбу у него шла длинная царапина, запекшаяся и почерневшая; свободной рукой он хватался за ребра. Дэнни прислонил его к стене и заметил двух копов, стоявших на коленях над сержантом Фрэнси Стоддардом. Один из них встретился взглядом с Дэнни и покачал головой.
– Что с ним? – спросил Дэнни.
– Умер. С концами, – ответил тот.
– Что-что?! – вскричал Марк. – Нет. Как, черт дери…
– Просто за грудь схватился, – объяснил коп. – Посреди всей этой заварухи. Схватился за грудь, весь покраснел, стал воздух ртом хватать. Мы его сюда притащили, да только… – Коп пожал плечами. – Сердечный приступ, черт побери. Верите, нет? Тут? Во всей этой каше? – Он поглядел на улицу.
Его напарник держал Стоддарда за руку и плакал.
– Черт, почти тридцать лет отслужил, и чтобы вот так закончить?
– Господи помилуй, – пробормотал Марк. – Мы пять лет вместе прослужили в Десятом участке, что на Роксбери-кроссинг.
– Уэлчу они бедро прострелили, – сообщил первый коп. – Армстронгу – руку. Эти ублюдки били пешнями для льда, каково?
– Они за это поплатятся, – мрачно сказал Марк.
– Ты чертовски прав, – проговорил плачущий коп. – Чтоб мне лопнуть.
Дэнни отвел взгляд от трупа Стоддарда. По Дадли-стрит неслись «скорые». На другой стороне площади полицейский, шатаясь, поднялся на ноги, стер кровь с глаз и тут же упал снова. Дэнни видел, как другой коп опорожняет металлический мусорный бак на распростертого перед ним «латыша», а потом бросает на него и сам бак. Дэнни встрепенулся, только узнав светло-кремовый костюм. Он подоспел, когда полицейский так наподдал лежащему, что аж сам подпрыгнул.
Лицо Натана Бишопа напоминало раздавленную сливу. Выбитые зубы рассыпались по мостовой возле его подбородка. Одно ухо было наполовину оторвано. Все пальцы на руках вывихнуты.
Дэнни положил руку на плечо Генри Темпла, громилы из Службы особых отрядов.
– Думаю, ты его уже успокоил, – произнес Дэнни.
Темпл уставился на Дэнни, словно подыскивая остроумный ответ. Пожал плечами и двинулся прочь.
Мимо проходили двое санитаров, и Дэнни окликнул их:
– Тут человек.
Один из санитаров скривился:
– Без коповского значка? Ему повезет, если мы его до заката подберем.
Натан Бишоп открыл левый глаз, казавшийся ослепительно-белым на фоне той бесформенной массы, что осталась от его лица.
Дэнни хотел сказать: «Мне очень жаль». Он хотел сказать: «Простите меня». Но он ничего не сказал.
Губы Натана были рассечены, но все-таки сложились в горькую усмешку.
– Мое имя Натан Бишоп, – пробормотал он. – А ваше как?
Он закрыл глаз, и Дэнни опустил голову.
На обед Лютеру давался час, и он рванул к дому Жидро, который в эти дни служил штаб-квартирой бостонского отделения НАСПЦН. Миссис Жидро работала там вместе с дюжиной других женщин почти каждый день. В подвале печатали «Кризис», а потом рассылали его по стране.
Лютер вошел в пустой дом. Так он и рассчитывал: в хорошую погоду девочки брали с собой обед и уходили в Юнион-парк, который был в нескольких кварталах отсюда, а сегодня выдался самый погожий денек в нынешнюю весну. Он пробрался в кабинет миссис Жидро. Сел за ее стол. Выдвинул ящик. Извлек гроссбух. Он ждал целых полчаса, пока не вернулась миссис Жидро.
Она сняла пальто и шарф.
– Лютер, родной, что ты здесь делаешь?
Лютер постучал по гроссбуху пальцем:
– Ежели не дам этот список полисмену, арестуют мою жену и заберут нашего ребенка, едва он у нее родится.
Улыбка застыла на лице у миссис Жидро, потом исчезла вовсе.
