Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 81 страниц)
Вот это страна!
Бейб вернулся в зону бьющего. Он старался пригасить насмешливый блеск в глазах. Колумбия Джордж скривился в характерной гримасе; она всегда появлялась у него на лице, когда он подавал высокие мячи. Бейб сонно улыбался.
И он не услышал одобрительных криков, когда запульнул этот свеженький белый мячик прямо в тампийское солнце. Ни криков, ни охов, ни ахов.
Тишина. Тишина, нарушаемая одним-единственным звуком – эхом удара его биты о мяч. Все запрокинули головы, чтобы проследить за полетом этого чудесного посланца, который унесся ввысь так быстро, что даже не успел отбросить тень.
Он опустился футах в пятистах от домашней базы и, высоко подпрыгнув над беговой дорожкой, покатился дальше.
После этого матча один из спортивных журналистов сообщил Бейбу и тренеру Барроу, что они, журналисты, произвели замеры и обнаружили, что мяч преодолел расстояние в пятьсот семьдесят девять футов, прежде чем окончательно замер в траве. Пятьсот семьдесят девять футов. Почти два футбольных поля, черт возьми.
Но в те секунды, когда мяч летел, не отбрасывая тени, прямо в голубое небо и в белое солнце, а Бейб не спеша семенил по линии первой базы, следя за его полетом, мысленно подгоняя его, – он увидел нечто потрясающее: верхом на мяче сидел его отец. Стиснув ладонями швы, прижав колени к коже мяча, вертясь в пространстве вместе с этим шаром. Ох, как он выл, папаша. Лицо его так и сморщилось от страха. Из глаз лились слезы, огромные и, как подумалось Бейбу, очень горячие. А потом он исчез вместе с мячом.
Пятьсот семьдесят девять футов, сказали Бейбу.
Рут улыбнулся, представив себе не мяч, а отца. Все теперь миновало. Похоронено среди травы. Похоронено на поле Плант-филд в городе Тампа.
И никогда не оживет.
Глава двадцать пятаяХотя Дэнни и не мог сказать почти ничего хорошего о новом комиссаре, он вынужден был, по крайней мере, признать, что этот человек умеет держать слово. Когда хлынул паточный потоп в район, где жил Дэнни, он сам работал в сорока милях отсюда, поддерживая порядок среди бастующих на заводе в Хэверхилле. Когда же тамошних пролетариев удалось приструнить, он отправился на десять дней в Чарлстаун, где проходила стачка рыбаков. Затем Дэнни «одолжили» полицейскому управлению Лоуренса, где уже три месяца бастовали текстильщики и где погибли уже двое, в том числе – активист, которому выстрелили в рот, когда он выходил из парикмахерской.
И везде в Дэнни плевали, на него орали, его обзывали бандюгой, лакеем, продажной тварью. Его толкали, царапали, забрасывали яйцами, колотили палками, а один раз, во Фремингеме, он даже получил в плечо кирпичом. В Рослиндейле механики добились повышения жалованья, но не оплаты медицинской страховки. В Эверетте обувщики отвоевали половину обещанной прибавки, но без пенсии. Во Фремингеме забастовке был положен конец натиском полиции и прибытием грузовиков с новыми рабочими. После того как копы навалились в последний раз, а штрейкбрехеры исчезли в воротах, Дэнни посмотрел вокруг. Кто-то скрючившись лежал на земле, кто-то сумел приподняться и сесть, кто-то вскидывал в воздух бессильные кулаки, выкрикивал потерявшие смысл слова. Эти люди вдруг оказались перед новой реальностью: запросив больше, они остались вообще ни с чем. Пора возвращаться к семьям и решать, что делать дальше.
Дэнни увидел фремингемского копа, пинавшего рабочего, который даже не отбивался. Коп уже не вкладывал в удары силы, да и рабочий, скорее всего, давно потерял сознание. Дэнни положил руку копу на плечо, тот сразу замахнулся своей дубинкой, но разглядел полицейскую форму.
– Что?
– Хватит, – сказал ему Дэнни. – Достаточно.
– Достаточно не бывает, – ответил тот и удалился.
Дэнни ехал обратно в Бостон на служебном автобусе вместе с другими бостонскими копами. Небо было тяжелое и серое. Комья смерзшегося снега вцеплялись в кожу земли, точно крабы.
– Вечером собрание, ты как, Дэн? – спросил его Кенни Трескотт.
Дэнни чуть не забыл. Теперь, когда Марку Дентону почти не удавалось посещать собрания БК, Дэнни фактически стал лидером профсоюза. Но теперь это был уже по сути не профсоюз. Это снова был клуб.
– Обязательно, – пообещал Дэнни, хотя и знал, что такие собрания – пустая трата времени. Они снова бессильны, и им это известно, но какая-то ребяческая надежда заставляет их снова и снова приходить туда, чтобы по-прежнему говорить, по-прежнему вести себя так, словно их голос что-то значит.
А иначе пойти будет некуда.
Дэнни посмотрел в глаза Трескотту и похлопал его по руке.
– Обязательно, – повторил он.
Однажды капитан Коглин простудился, вернулся домой в середине дня и отпустил Лютера.
– Беру управление на себя, – объявил он. – Иди отдыхай.
Стоял один из тех коварных дней, какие случаются в конце зимы: весна пытается раньше срока вступить во владение землей. В канавах бурлил тающий снег; в окнах и на черном асфальте вспыхивали маленькие радуги. Но Лютер не позволил себе праздно шататься по улицам. Он сразу же направился в Саут-Энд и добрался до обувной фабрики, где работала Нора, как раз к окончанию ее смены. Она вышла, куря с подружкой одну папиросу на двоих, и Лютер поразился, какая она стала бледная. Бледная и исхудавшая.
– Вы только поглядите. – Она улыбнулась. – Молли, это Лютер, я с ним когда-то вместе работала.
Молли помахала Лютеру и затянулась.
– Как дела? – спросила Нора.
– Отлично, девочка. – Лютеру хотелось оправдаться. – Я раньше сюда никак не мог попасть. Честно. Потому как эти смены…
– Лютер.
– И я не знал, где ты живешь. И я…
– Лютер. – Она взяла его под руку. – Все в порядке. Все я понимаю. – Она взяла папиросу у Молли, затянулась, отдала обратно. – Вы не проводите меня домой, мистер Лоуренс?
Он слегка поклонился:
– Буду очень рад, мисс О’Ши.
Она жила все-таки не на самой худшей улице в городе, в меблирашках на Грин-стрит, в Вест-Энде, возле площади Сколли-сквер, в квартале, где комнаты частенько сдают морякам на полчаса.
Когда они пришли, она сказала:
– Обойди вокруг. Там будет зеленая дверка. Я тебя буду ждать.
Было еще только четыре часа дня, но улица уже вовсю гуляла: разбилась бутылка, потом внезапный взрыв хохота и следом кто-то забренчал на расстроенном пианино. Когда Лютер добрался до зеленой двери, Нора его уже поджидала. Он быстро вошел и двинулся за ней по коридору в ее комнату.
Видно, раньше это был стенной шкаф. В самом что ни на есть буквальном смысле. Сюда влезала только детских размеров кроватка да столик, на котором мог поместиться разве что цветок в горшке. Вместо цветка она держала на нем старую керосиновую лампу, которую и зажгла, прежде чем закрыть дверь. Она села в головах кровати, а Лютер – в ногах. На полу была сложена ее одежда, и ему приходилось быть внимательным, чтобы на нее не наступить.
– Ну вот, Лютер, – она торжественно простерла руки, словно они находились в каком-то дворце, – мы просто в обители роскоши, иначе не скажешь.
Лютер попытался выдавить из себя улыбку, но у него не вышло. Он вырос в бедности, чего уж там, но это… Это ж просто дыра.
– Я слыхал, на фабриках женщинам платят не так, чтоб хватало на прожитье…
– Да, – отозвалась она. – И еще, говорят, нам урежут часы.
– Когда?
– Скоро. – Она пожала плечами.
– И куда ты подашься?
Она погрызла ноготь и снова пожала плечами; глаза у нее были странно веселые.
– Не знаю.
Лютер огляделся в поисках плитки:
– А готовишь где?
– Мы каждый вечер едим за общим столом у нашей хозяйки. Ровно в пять. Обычно дают свеклу. Иногда картошку. В прошлый вторник у нас даже было мясо. Уж не знаю, какое именно, но самое настоящее мясо, клянусь тебе.
На улице кто-то взвизгнул – не поймешь, от боли или от радости.
– Не потерплю я такого, вот чего, – произнес Лютер.
– Что?
Он повторил:
– Я такого не потерплю. Ты да Клейтон – единственные друзья, какими я обзавелся в этом самом городе. Не примирюсь я с такими делами. – Он помотал головой.
– Лютер, ты же не можешь…
– Знаешь, что я человека убил?
Она вытаращила глазищи.
– Вот я почему сюда притопал, мисси. Пальнул мужику прямо в черепушку. Пришлось мне там бросить жену, а она беременная, у нее от меня будет ребенок. Так что мне пришлось кой-чего пережить. И черт меня подери, если кто-то станет меня учить, чего я могу, а чего не могу, даже и ты. Жратвы я тебе добыть могу. Чтоб ты опять мясо нарастила. Это я могу.
Она глядела на него. Снаружи доносились свистки, автомобильные гудки.
Он сказал:
– Эй, мисси? – И она засмеялась и заплакала одновременно, и он ее обнял, первый раз в жизни обнял белую женщину.
Она и пахнет по-белому, подумал он: крахмалом. Он чувствовал ее косточки, когда она плакала ему в рубашку, и он ненавидел Коглинов. Их всех, с головы до пят. Всех до единого.
Однажды, уже ранней весной, Дэнни пошел за Норой, возвращавшейся с работы. Он всю дорогу держался за ней на расстоянии квартала, и она ни разу не обернулась. Он смотрел, как она входит в меблированные комнаты возле Сколли-сквер: возможно, худшее место в городе, где только может жить женщина.
Он двинулся пешком в сторону Норт-Энда. Его вины тут нет. Ведь она просто не должна была лгать, верно?
В марте Лютер получил еще одно письмо от Лайлы. Оно пришло в конверте восемь на одиннадцать дюймов, а внутри лежал конверт поменьше, белый, совсем небольшой, уже открытый, и вырезка из газеты.
Письмо было такое:
Дорогой Лютер!
Тетя Марта говорит что ребенок в животе переворачивает голову женщины вверхтормашками вот женщина и видит и чувствует всякие вещи в которых нету никакого смысла. Но всетаки я правда видала одного мужчину уже много много раз не сосчитать. У него улыбка Сатаны и он ездит на черном окленде восьмерке. Два раза я его видала возле нашего дома потом еще раз в городе и два раза у почты. Вот почему я тебе сколькото времени не буду писать потому что в тот последний раз заметила как он пытается рассмотреть письма которые у меня в руке. Он мне никогда ни слова не сказал кроме здрасте и доброе утро но мне кажется Лютер мы с тобой знаем кто это. Я думаю это он оставил эту статью из газеты в конверте возле нашей двери. Другую статью я сама вырезала. Сам поймешь почему. Если тебе со мной надо будет связаться пожалуйста пиши на адрес тетимартиного дома. Живот у меня стал совсем громадный и ступни все время ноют и по лестнице забираться такой труд но я счастлива. Пожалуйста будь осторожен и пусть у тебя все будет спокойно.
Люблю. Лайла
Хотя письмо нагнало на него ужас, и он уже заранее боялся этих газетных вырезок, Лютер уткнулся глазами в одно слово, самое главное: «люблю».
Он закрыл глаза. Спасибо тебе, Лайла. Спасибо Тебе, Господи.
Развернул первую вырезку. Небольшая заметка из газеты «Талса стар»:
ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР
СНИМАЕТ ОБВИНЕНИЕ С НЕГРА
Ричард Поулсон, чернокожий бармен клуба «Владыка» в Гринвуде, отпущен из тюрьмы предварительного заключения после того, как окружной прокурор Хонус Штродт отказался поддержать обвинение против негра Поулсона в незаконном применении огнестрельного оружия. Негр Поулсон – единственный уцелевший после кровавой перестрелки, устроенной Кларенсом Болтуном в клубе «Владыка» в ночь с 17 на 18 ноября прошлого года. В этой перестрелке погибли Джексон Бросциус и Монро Дендифорд, оба – гринвудские негры, по слухам промышлявшие наркоторговлей и сутенерством. Кларенс Болтун, также негр, был убит негром Поулсоном, после того как Поулсон, в свою очередь, был ранен выстрелившим в него Болтуном. Прокурор Штродт заявил: «Вполне очевидно, что негр Поулсон стрелял в порядке самообороны, опасаясь за собственную жизнь, и ранения, нанесенные ему негром Болтуном, едва не окончились для Поулсона летальным исходом. Народ удовлетворен». Негр Поулсон приговорен к трем годам условного заключения за незаконное хранение оружия.
Стало быть, Дымарь на свободе. Притом не слишком искалечен. Лютер в который раз прокрутил все у себя в голове: Дымарь валяется на полу, и под ним лужа крови. Даже теперь, уже зная, чем это обернулось, он все равно сомневался, что нажал бы тогда на спуск. Декан Бросциус – дело другое. Но мог ли Лютер выпалить в затылок человеку, который, как он думал, и без того подыхает? Нет. Хоть и знал, что все-таки надо было бы.
Он перевернул конверт поменьше: размашистым мужским почерком написано его имя, больше ничего. Открыл, вынул другую вырезку. И решил, что надо было его пристрелить. Без всяких там «бы».
Фотография, которую 22 января перепечатала «Талса сан», рядом описание великого паточного потопа, вверху заголовок: «Катастрофа в бостонских трущобах».
Ничего особенного вроде не было в этой статейке: еще одна трагедия в Норт-Энде, над которой вся остальная страна, кажется, лишь потешалась. Ничего особенного, кроме одного: повсюду, где в статье употреблялось слово «Бостон» (в общей сложности – девять раз), кто-то обвел его красным.
Рейм Финч нес очередную коробку к своей машине, когда обнаружил, что его поджидает Томас Коглин. Машина была служебная, а поскольку службу недофинансировали, то и автомобиль являл собой кучу хлама. Уходя, он оставил машину на холостом ходу не только потому, что зажигание не всегда соглашалось включаться, но и в тайной надежде, что ее кто-нибудь наконец угонит. Но если бы сегодня утром его желание сбылось, он бы все-таки огорчился: хлам или нет, но пока это для него единственное транспортное средство, позволяющее вернуться в Вашингтон.
Впрочем, сейчас машину никто не стал бы угонять: около нее, опираясь на капот, стоял капитан полиции. Финч дернул головой, приветствуя капитана Коглина и одновременно запихивая коробку со служебными принадлежностями в багажник.
– Сматываем удочки?
– Боюсь, что так.
– Позорище, – заметил Томас Коглин.
Финч пожал плечами:
– Бостонские радикалы оказались смирнее, чем мы предполагали.
– Если не считать того, которого убил мой сын.
– Да, если не считать Федерико. А вы?
– Простите?
– Как ваше-то расследование? До нас мало что доходит из БУП.
– А у нас рассказывать почти не о чем. Они крепкие орешки в этих кружках.
Финч кивнул:
– Несколько месяцев назад вы уверяли меня, что легко их расколете.
– Вынужден признать, что я был чрезмерно самонадеян.
– Никто из ваших людей не добыл улик?
– Ничего существенного.
– Трудно поверить.
– Отчего же? Да если бы О’Мира, упокой господи его душу, не покинул нас, то мы с вами, Рейм, вели бы эту приятную беседу, глядя, как в Италию отплывает корабль, а в трюме у него – Галлеани в кандалах. – Томас Коглин поднес руку к шляпе. – Счастливого пути.
Стоя рядом с машиной, Финч смотрел, как капитан идет по улице. Ему пришло в голову: вот один из тех людей, чей главный дар – умение скрывать свои мысли. Безусловно, это делает его человеком опасным, но и весьма полезным, даже бесценным.
«Мы еще встретимся, капитан. – Финч вошел в здание и поднялся по лестнице, чтобы забрать последнюю коробку: в кабинете больше ничего не оставалось. – Ничуть не сомневаюсь, мы встретимся снова».
Дэнни, Марка Дентона и Кевина Макрея вызвали к комиссару в середине апреля. Стюарт Николс, секретарь комиссара, провел их в его пустой кабинет и оставил одних.
Они сели в жесткие кресла перед необъятным столом Кёртиса. Было девять вечера. Для рутинного вызова – можно считать, почти ночь.
После десяти минут ожидания они поднялись. Макрей подошел к окну. Марк с негромким зевком потянулся. Дэнни принялся расхаживать по кабинету. К девяти двадцати у окна уже стояли Дэнни с Марком, а Макрей мерил комнату шагами. Время от времени они с затаенным раздражением переглядывались, но не говорили ни слова.
В девять двадцать пять они снова уселись. И как раз в этот момент дверь открылась и в комнату вступил Эдвин Аптон Кёртис; за ним следовал Герберт Паркер, его главный советник. Пока комиссар занимал свой пост за столом, Герберт Паркер быстро прошелся перед тремя сотрудниками, положив каждому на колени по листу бумаги.
Дэнни опустил взгляд на этот документ.
– Подпишите, – бросил Кёртис.
– Что это? – спросил Кевин Макрей.
– Поймете, когда прочтете, – заметил Герберт Паркер, обошел стол и встал за спиной Кёртиса, сложив руки на груди.
– Это ваша надбавка, – изрек Кёртис и наконец уселся. – Как вы и желали.
Дэнни проглядел документ:
– Двести в год?
Кёртис кивнул:
– Что касается других ваших пожеланий, то мы примем их к сведению, но я на вашем месте не очень бы рассчитывал. В большинстве из них высказано стремление к роскоши, а не к необходимому.
Казалось, на несколько мгновений Марк Дентон лишился дара речи. Он поднял бумагу к уху, снова опустил на колени.
– Теперь этого уже недостаточно.
– Прошу меня извинить, патрульный?
– Этого недостаточно, – повторил Марк. – И вы это знаете. Двести долларов – цифра тринадцатого года.
– Вы именно такую и просили, – возразил Паркер.
Дэнни покачал головой:
– Об этом просили на переговорах шестнадцатого года. Но стоимость жизни возросла на…
– Ах, стоимость жизни, подумать только! – воскликнул Кёртис.
– На семьдесят четыре процента, – произнес Дэнни. – За семь месяцев, сэр. Поэтому дополнительные двести долларов в год… без оплаты медицинской страховки… без улучшения санитарных условий в служебных помещениях…
– Как вы знаете, я создал комиссии для рассмотрения данных вопросов. А теперь…
– Эти комиссии, – перебил Дэнни, – составлены из капитанов – начальников участков, сэр.
– И что же?
– И у них есть личный интерес – не найти никаких изъянов в помещениях, которыми они сами же распоряжаются.
– Насколько я понимаю, вы подвергаете сомнению честность вашего руководства?
– Нет.
– Вы подвергаете сомнению субординацию в данном управлении?
Марк Дентон не дал Дэнни ответить:
– Это предложение неприемлемо, сэр.
– Очень даже приемлемо, – отозвался Кёртис.
– Нет, – упорствовал Марк Дентон. – Думаю, нам нужно рассмотреть…
– Сегодня, – заявил Герберт Паркер, – первый и единственный день, когда это предложение в силе. Если вы его не примете, то, вернувшись позже, обнаружите, что двери закрыты, дверные ручки сняты, а вокруг холодно и пусто.
– Мы не можем на это согласиться. – Дэнни помахал листком в воздухе. – Нам дают слишком мало и слишком поздно.
Кёртис покачал головой:
– А я говорю, что это не так. И мистер Паркер говорит, что это не так. Следовательно, это не так.
– Потому что вы так сказали? – подал голос Кевин Макрей.
– Совершенно верно, – отозвался Герберт Паркер.
Кёртис провел ладонями по столу.
– В прессе мы вас попросту уничтожим.
Паркер кивнул.
– Мы дали вам то, о чем вы просили, а вы отказались.
– Это не так, – проговорил Дэнни.
– Но мы преподнесем это так, сынок.
Дэнни, Кевин и Марк переглянулись.
Наконец Марк снова повернулся к комиссару Кёртису:
– Предложение не принято, черт подери.
Кёртис откинулся в кресле:
– Доброй ночи, джентльмены.
Лютер спускался по ступенькам дома Коглинов, собираясь направиться к трамвайной остановке, но тут заметил ярдах в десяти Эдди Маккенну: тот опирался о капот своего «гудзона».
– Ну, как реставрация вашего чудесного здания? Продвигается? – Маккенна отделился от автомобиля и подошел к нему.
Лютер изобразил на лице улыбку:
– Очень даже неплохо продвигается, лейтенант, сэр. Очень даже неплохо.
Кстати, это была сущая правда. Они с Клейтоном в последнее время пахали как одержимые. Иногда, случалось, им помогали мужики из филиалов НАСПЦН, раскиданных по всей Новой Англии, мужики, которых миссис Жидро умудрялась затащить в Бостон в выходные дни, а иногда и вечера; разбор они закончили несколько недель назад, затем протянули проводку по всему дому и сейчас занимались водопроводными трубами, которые шли из кухни и ванных к главной трубе, керамической красотке, проведенной ими месяц назад от подвала до крыши.
– Когда, думаешь, оно откроется?
Лютер в последние дни и сам над этим задумывался. Ему еще оставалось протянуть массу труб, к тому же он ждал, когда доставят материалы, чтобы начать штукатурить стены.
– Трудно сказать, сэр. Похоже, через несколько месяцев. От многих вещей зависит, сэр.
– Не сомневаюсь. Эти Жидро наверняка планируют торжественно разрезать ленточку, устроить сбор собратьев, уж поверь мне.
– Ну, сэр, я думаю управиться эдак к концу лета, где-то так.
Маккенна опустил локоть на изогнутые перила из кованого железа, сбегавшие с крыльца Коглинов.
– Мне нужно, чтобы ты выкопал яму.
– Яму?
Маккенна кивнул, теплый весенний ветер трепал полы его тренчкота.
– Скорее даже погреб. И он обязательно должен быть защищен от непогоды. Я бы рискнул предложить пористый бетон.
– И где вы хотите, чтоб я устроил этот погреб? – спросил Лютер. – У вас в доме, сэр?
Губы Маккенны искривила странная усмешка.
– Я бы никогда не пустил вашего брата в свой дом, Лютер. Боже сохрани. – Он до того удивился, что с него слетела личина, которую он носил ради Лютера. Этот тип приоткрыл ему свою сущность. Даже с гордостью. – Черномазый на Телеграф-хилл? Ха! Нет-нет, Лютер, погреб не для моего дома. Он для той «штаб-квартиры», которую ты с таким рвением возводишь.
– Вы хотите, чтоб я сделал погреб в НАСПЦН?
– Да. По-моему, когда я в последний раз туда заходил, ты еще не настелил полы в задней комнате, той, что в восточном углу. Видимо, когда-то там была кухня?
В последний раз, когда ты туда заходил?
– И что с ней сотворить? – спросил Лютер.
– Выкопай там яму. Скажем, в рост человека. Сделай изоляцию, накрой каким хочешь покрытием, но убедись, что этот кусок пола легко поднимается. Я не намерен учить тебя, но тебе, возможно, захочется приспособить туда петли и какую-нибудь незаметную ручку.
Лютер, уже стоявший на тротуаре, ожидал, пока тот доберется до сути:
– Что-то я в толк никак не возьму, сэр.
– Ты знаешь, кто служит мне самым ценным и незаменимым агентурным источником? Знаешь?
– Нет, – ответил Лютер.
– Компания «Эдисон». Они великолепно умеют отслеживать перемещения частных лиц, уж поверь мне. – Маккенна раскурил наполовину выкуренную сигару, стал помахивать ею перед собой. – К примеру, в сентябре ты перестал пользоваться услугами энергокомпании в Колумбусе. Моим друзьям из «Эдисона» потребовалось кое-какое время, чтобы выяснить, где и когда ты начал пользоваться их услугами снова, но в конце концов мы получили результат. Ответ: город Талса, штат Оклахома, октябрь. Электричество продолжают поставлять по твоему талсинскому адресу, поэтому могу предположить одно: ты оставил там женщину. Может быть, родственницу? Ты в бегах, Лютер. Я это понял, как только тебя увидел, но мне приятно было получить подтверждение. А когда я поинтересовался в Талсинском управлении полиции, нет ли у них примечательных нераскрытых дел, они упомянули ночной клуб в ниггерском районе. В клубе кто-то открыл ужасную пальбу. Трое убитых. Кто-то на славу потрудился.
– Не понимаю, о чем вы, сэр, – сказал Лютер.
– Конечно, конечно. – Маккенна кивнул. – В талсинской полиции мне пояснили, что народ у них не очень-то переживает, если их черные начинают пулять друг в друга, особенно когда полиции удается свалить вину на кого-то из дохлых негритосов. Для тамошних копов это просто еще одно закрытое дело. В могиле трое черномазых, по которым никто рыдать не станет. Так что в этом отношении ты чист. – Маккенна поднял указательный палец. – Если только я не перезвоню в талсинскую полицию и не попрошу их, в качестве одолжения коллеге, допросить единственного, кто выжил в этом побоище, и если в ходе допроса не всплывет имя некоего Лютера Лоуренса, недавно обитавшего в Талсе, а ныне жителя нашего Бостона. – Его глаза блеснули. – И тогда я вынужден буду задаться вопросом, много ли у тебя осталось мест, чтобы спрятаться.
Лютер почувствовал, что в нем умерло всякое желание сражаться. Выдохлось.
– Чего вы от меня хотите-то? – спросил он.
– Я хочу погреб. – Глаза у него сверкнули. – Да, и еще я хочу список получателей «Кризиса».
– Что?
– Есть такой «Кризис». Информационный бюллетень Национальной ассоциации содействия прогрессу шимпанзе.
– Знаю я, что это такое. Откуда я вам возьму список получателей?
– Ну, Исайя Жидро наверняка имеет к нему доступ, уж поверь мне. И копия наверняка лежит где-то в ниггерском буржуйском дворце, который ты зовешь своим домом. Найди.
– А если я сделаю вам погреб и отыщу вам список?
– Не говори со мной таким тоном, как будто у тебя есть выбор, Лютер.
– Ладно. Что вы хотите положить в этот погреб? – спросил Лютер.
– Ты все продолжаешь задавать вопросы? – Маккенна приобнял Лютера за плечи. – Может быть, тебя.
Выйдя с очередного бесполезного собрания БК, измотанный Дэнни направился к платформе надземки на Роксбери-кроссинг, и за ним, конечно, увязался Стив Койл. Стив по-прежнему таскался на собрания. Уже через каких-то четыре часа Дэнни предстояло явиться на дежурство, и у него сейчас было одно желание – положить голову на подушку и поспать.
– Между прочим, она еще здесь, – произнес Стив Койл, когда они поднимались по ступенькам к платформе.
– Кто?
– Тесса Фикара, – пояснил Стив. – Не притворяйся, будто ты ее забыл.
– Ничего я не притворяюсь, – буркнул Дэнни. Получилось довольно резко.
– Я разговаривал с людьми, – поспешно добавил Стив. – С теми, кто мне многим обязан еще с тех пор, когда я патрулировал окрестности.
Дэнни задумался, кто же эти люди. У копов часто возникает ошибочное впечатление, что окружающие испытывают к ним чувство благодарности. Но обычно люди злятся на копов, если только те не спасают им жизнь или кошелек.
– Говорить с людьми немного опасно, – заметил он. – Особенно в Норт-Энде.
– Я же тебе сказал, – возразил Стив, – мои источники мне обязаны. Они мне доверяют. Да и вообще она, между прочим, не в Норт-Энде. Она здесь, в Роксбери.
Появился поезд, завизжал тормозами, остановился, и они уселись в пустой вагон.
– В Роксбери? – переспросил Дэнни.
– Именно. Где-то между Колумбус-авеню и Уоррен-стрит, и готовит вместе с Галлеани что-то масштабное.
– Масштабнее, чем территория между Колумбус и Уоррен?
– Послушай, – сказал Стив, когда они вырвались из туннеля. – Этот тип, между прочим, обещал, что добудет мне точный адрес за пятьдесят баксов.
– Пятьдесят баксов?
– Да что ты все за мной повторяешь?
– Я устал. Прости. Знаешь, Стив, у меня нет пятидесяти баксов.
– Знаю, знаю.
– Это больше, чем моя зарплата за две недели.
– Я же сказал, я знаю. Господи.
– Три доллара еще могу наскрести. В крайнем случае четыре.
– Ну да, конечно. Сделай что можешь. Я к тому, что мы же хотим добраться до этой сукиной дочери, верно?
На самом деле, хотя Дэнни и застрелил Федерико, о Тессе он совсем не думал. Он не мог объяснить, почему это так, но так оно и было.
– Если мы до нее не доберемся, Стив, – ответил он, – то доберется кто-нибудь еще. Она – забота федералов. Ты же понимаешь.
– Я буду осторожен. Не волнуйся.
Дэнни не это имел в виду, но он уже привык, что в последнее время Стив не всегда улавливает суть. Он закрыл глаза, прислонившись затылком к окну; поезд, трясясь и грохоча, шел вперед.
– Как по-твоему, ты скоро мне сможешь раздобыть эти четыре бакса? – спросил Стив.
Дэнни, не открывая глаз, кивнул.
На станции Бэттеримарч он отказался от предложения Стива выпить с ним, и дороги их разошлись. К тому времени, как Дэнни добрался до Салем-стрит, перед глазами у него уже плавали радужные пятна. Он представлял себе кровать, белые простыни, прохладную подушку…
– Как жизнь, Дэнни?
Нора перешла на его сторону улицы, проскользнув между конным фургоном и чихающим «фордом», который изрыгал из выхлопной трубы чернильного цвета дым. Оба остановились, она – у края тротуара, он – на тротуаре лицом к ней. Взгляд у нее был ненатурально оживленный. Из-под тоненького, не по погоде, пальтишка выглядывала бледно-серая блузка, которую Дэнни всегда любил, и голубая юбка по щиколотку. Скулы ее выдавались, глаза сильно запали.
– Нора.
Она протянула ему руку, комично-официально, как ему показалось; он пожал ее, словно мужчине.
– Ну и? – спросила она, усиленно сохраняя живость во взгляде.
– Что – ну и? – повторил Дэнни.
– Как жизнь?
– Порядок, – ответил он. – А ты как?
– Лучше не бывает, – ответила она.
– Прекрасные новости.
– Ага.
Даже в восемь вечера улицы Норт-Энда кишели народом. Дэнни надоело, что его все время толкают, он взял Нору под руку и повел в кафе. Кафе было почти пустое. Они сели у окна.
Нора сняла пальто; из задней комнаты появился хозяин, на ходу повязывая фартук. Он поймал взгляд Дэнни.
– Due caffè, per favore.
– Si, signore. Venire a destra in su.
– Grazie .[72]72
Два кофе, пожалуйста. – Хорошо, синьор. Сейчас принесу. – Спасибо (ит.).
[Закрыть]
Нора улыбнулась:
– Я и забыла, какое мне это доставляло удовольствие.
– Что именно?
– Да твой итальянский. Эти звуки, понимаешь? – Она оглядела кафе, посмотрела на улицу. – По-моему, ты здесь как дома, Дэнни.
– Я и есть дома. – Он подавил зевок. – И так всегда было.
– Ну а как ваш паточный потоп? – Она сняла шляпку и положила на стул. Пригладила волосы. – Говорят, это наверняка вина компании?
Дэнни кивнул:
– Вроде бы так и есть.
– Но вонь по-прежнему жуткая.
Еще бы. На каждом кирпиче, в каждой канаве, в каждой щели между булыжниками Норт-Энда остались частицы патоки. И чем теплее становилось, тем хуже все это пахло. Численность насекомых и грызунов утроилась, детская заболеваемость резко взлетела вверх.
Вернувшись из задней комнаты, хозяин поставил перед ними два кофе:
– Qui andate, signore, signora.
– Grazie così tanto, signore.
– Siete benvenuti. Siete per avere così bello fortunato una moglie, signore .[73]73
– Прошу вас, синьор, синьора. – Большое спасибо, синьор. – Мне очень приятно. Вам повезло, у вас очень красивая жена, синьор (ит.).
[Закрыть]
Он хлопнул в ладоши, одарил их широкой улыбкой и снова исчез за стойкой.
– Что он сказал? – поинтересовалась Нора.
– Сказал, что сегодня вечером хорошая погодка. – Дэнни опустил в чашку кусок сахара и стал размешивать. – Что тебя сюда привело?
– Вышла прогуляться.
– Далеко тебя занесло, – заметил он.
Она потянулась к вазочке с сахаром, стоявшей между ними.
– Откуда тебе знать, далеко или нет? Ты разве знаешь, где я живу?
Он положил на стол пачку «мюрадов». Черт побери, ну и вымотался же он.
– Давай оставим, – предложил он.
– Что оставим?
– Эти выяснения.
Она положила себе в чашку два куска сахара, добавила сливок.
– Как Джо?
– Отлично, – сказал Дэнни, невольно задумавшись, так ли это: он уже давно к своим не заходил. Мешала работа, собрания в клубе, но и что-то еще, что-то такое, во что ему не хотелось вникать.
Она отпила кофе, глядя на него своими неестественно блестящими запавшими глазами.
– Я подумала, ты давно уже мог бы меня навестить.
– Вот как?
Она кивнула. С ее лица начала сползать наигранная веселость, черты стали смягчаться.
– Зачем, Нора?
Ее лицо вновь стало фальшиво-радостным, напряженным.
– Ах, не знаю. Так, просто надеялась.
– Надеялась. – Он кивнул. – Кстати, как зовут твоего сына?
Она поиграла ложечкой, провела пальцами по клетчатой скатерти.
