Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 81 страниц)
Два дня спустя, в июньскую субботу, Томас Коглин вышел из своего дома на Кей-стрит и отправился на пляж Карсон-бич, где должна была произойти встреча, на которой предстояло обсудить будущее города. Он облачился в самый легкий из своих костюмов, бело-голубой, в полоску, надев под него рубашку с коротким рукавом. Он нес коричневую кожаную сумку, и с каждым шагом она казалась тяжелее. Все-таки он уже староват для того, чтобы выступать в роли носильщика, но эту сумку он не доверил бы никому. У районных властей сейчас сложное время. Его любимым штатом управляет губернатор-республиканец, прибывший из Вермонта; этот пришелец не уважает ни местные обычаи, ни местную историю. Комиссар полиции – ненавистник с ничтожным умишком, пышущий злобой на ирландцев, пышущий злобой на католиков, а как следствие – пышущий злобой на районные власти, те великие демократические власти, что некогда создали этот город. Ненавистник; не признающий ни компромиссов или покровительства, не понимающий, какими способами в этом городе уже семьдесят лет ведутся дела, с тех самых пор определяющие его облик. А мэр Питерс – живое воплощение бессилия – победил на выборах лишь потому, что районные боссы прозевали ситуацию, когда соперничество между двумя главными кандидатами, Кёрли и Галливаном, стало настолько непримиримым, что между ними втерся третий, который в ноябре и победил. С тех пор он ничего, абсолютно ничего примечательного не совершил, тогда как члены его кабинета грабят бюджет настолько бесстыже, что рано или поздно это должно выплеснуться на первые полосы газет.
Томас снял пиджак, ослабил галстук и поставил сумку у ног, остановившись в тени огромного вяза. Море плескалось всего в сорока футах, пляж кишел людьми, но ветерок был слабый. Он ощущал на себе взгляды, и это принесло удовлетворение. Еще много лет назад он дал понять всем жителям округи, что он – их благодетель, их друг, их покровитель. Если тебе что-то нужно, свяжись с Томми Коглином, и, будь уверен, он тебе поможет. Но только не в субботу. Ни в коем случае. По субботам надо оставлять Томми Коглина в покое, чтобы он занимался своей семьей, своими любимыми сыновьями и любимой женой.
В ту давнюю пору его звали Четырехруким Томми, но получил он эту кличку, которую обычно дают хапугам, не за оборотливость, а потому, что он задержал Тяжеловеса Руссо и трех других бандюг из шайки Хромого Морана: подстерег их у черного хода лавки одного еврейского скорняка близ Вашингтон-стрит. Он тогда был патрульным. Усмирив их («Уж конечно, надо иметь четыре руки, чтобы обезвредить четверых!» – заметил находившийся тогда на дежурстве Баттер О’Малли), он связал громил попарно и стал ждать подкрепления. Впрочем, они не оказывали особого сопротивления после того, как он подкрался к ним сзади и заехал Тяжеловесу Руссо дубинкой по башке. Увалень тут же уронил свой край сейфа, остальным троим пришлось сделать то же самое, результат – четыре размозженные ступни и две сломанные лодыжки.
Томас улыбался, вспоминая это теперь. Что и говорить, тогда времена были проще. Прекрасные времена. Он был молодой и крепкий. Вместе с Эдди Маккенной они работали в доках Чарлстауна, Норт-Энда и Южного Бостона, а для копа нет мест опаснее. Но как только большие парни сообразили, что этих двоих не припугнешь, они решили, что лучше бы всем им прийти к соглашению. В конце концов, Бостон – город портовый, и все, что мешает доступу в порты, плохо сказывается на бизнесе. А Томас Коглин еще с тех времен, когда бегал мальчишкой по Клонакилти в графстве Корк, понимал: душа бизнеса – компромисс.
Он двинулся дальше. Нынешнее лето угнетало его не только жарой. В его любимом управлении назревала забастовка. И один из ее закоперщиков – Дэнни. Дэнни потерян для него. Ушел к потаскухе, которую сам же он и пригрел. А теперь еще и Джо, где-то пропадает уже второй день, где-то здесь, в городе. В нем слишком много от Дэнни, а еще в нем слишком много от Лиама, родного брата Томаса; этот Лиам пытался сломать весь мир, но добился лишь того, что мир проделал это с ним. Он умер, бедняга Лиам, вот уже двадцать восемь лет прошло с тех пор, как он истек кровью в переулочке на задах одного паба в Корке – карманы обчищены, личность нападавшего так и не установлена. Мотивом, вероятно, послужила перепалка из-за бабы или карточных долгов: Томас считал, что женщины и карты – в сущности, одно и то же, если рассматривать соотношение риска и вознаграждения. Он любил Лиама, своего брата-близнеца, так же, как он любил Дэнни, так же, как он любил Джо: со смущением и восхищением, с чувством тщетности их усилий. Они борцы с ветряными мельницами, они насмехаются над разумом и живут сердцем. Как и Лиам, как и отец Томаса, который все сосал и сосал из бутылки, пока бутылка не высосала его самого.
Он увидел Патрика Доннегана и Клода Меспледа: они сидели в небольшой беседке, глядящей на море. За ней тянулся темно-зеленый рыболовный пирс, в середине дня почти безлюдный. Томас приветственно поднял руку, и они ответили ему тем же. Он брел по песку между людьми, сменившими домашнюю жару на жар песка. Он никогда не понимал этого. В полной праздности валяться у воды. Такое, пожалуй, проделывали римляне, испепеляемые своими солнечными богами. Мужчина не более предназначен для безделья, чем лошадь. Безделье порождает беспокойство мысли, толкает на безнравственные поступки. Томас, если бы мог, пинками бы прогнал этих лежебок на работу.
Патрик Доннеган и Клод Месплед, улыбаясь, наблюдали за его приближением. Они вечно улыбались, эти двое. Своеобразная парочка, что и говорить. Доннеган был политический босс Шестого района, а Месплед – его олдермен. Эти посты они занимали уже восемнадцать лет, при всех мэрах, губернаторах, капитанах полиции, комиссарах полиции, при всех президентах. Они управляли городом вместе с теми районными боссами, у которых хватало ума закрепиться в комитетах, контролирующих порты, бары, строительные подряды и тарифное регулирование. А если ты контролируешь это, значит ты контролируешь все.
Томас вошел в беседку, прислонился к внутренней стене. Дерево было горячее, и белое солнце тотчас пронзило ему макушку, как пуля ястреба.
– Как дома, Томас? – спросил Доннеган.
Томас передал ему сумку:
– Лучше не бывает, Патрик. Лучше не бывает. А твоя супруга?
– В полном порядке, Томас. Сейчас подыскивает архитекторов для дома, который мы будем строить в Марблхеде, да-да. – Доннеган открыл сумку, заглянул внутрь.
– А твои как, Клод?
– Мой старшенький, Андре, только что выпустился.
– Великолепно. Где он у тебя?
– В Нью-Йорке. Вот окончил Колумбийский.
– Ты должен им гордиться.
– Еще бы, Томас. Спасибо.
Доннеган порылся в сумке.
– Здесь все списки, которые мы просили?
– Даже больше. Мы добавили НАСПЦН.
– Ты просто волшебник.
Томас пожал плечами:
– По большей части это все Эдди.
Клод протянул Томасу небольшой портфель. Томас открыл его и увидел две пачки денег, плотно завернутые в бумагу и перевязанные ленточкой. Опытным глазом он сразу по толщине пачек определил, что вознаграждение оказалось даже больше обещанного. Он глянул на Клода.
– К нам присоединилась еще одна компания, – пояснил Клод. – Поэтому доля прибыли возросла.
– Может быть, пройдемся, Томас? – предложил Патрик. – Жара адская.
– Разумная идея.
Они сняли пиджаки и побрели к пирсу. В середине дня здесь почти не бывало рыболовов, вот и сейчас тут находились лишь несколько, да и те, судя по всему, больше интересовались стоявшими у их ног ведерками с пивными бутылками, чем рыбой.
Облокотившись на перила, троица стала смотреть на океан. Клод Месплед свернул себе папиросу и закурил, прикрывая спичку ладонью, после чего выбросил спичку в воду.
– Мы составили перечень баров, которые будут преобразованы в доходные дома, – сообщил он.
– Без криминала?
– Без всякого.
Томас кивнул. Достал из внутреннего кармана пиджака сигару. Отхватил кончик, поднес к ней спичку.
– И во всех есть подвалы?
– Как обычно.
– Тогда не вижу никаких сложностей. – Он принялся медленно раскуривать сигару.
– Проблема с пристанями.
– Не на моей территории.
– С канадскими пристанями.
Коглин посмотрел на Доннегана, потом на Меспледа.
– Мы над этим работаем, да-да, – произнес Доннеган.
– Работайте побыстрее.
– Томас.
Он повернулся к Меспледу:
– Ты знаешь, что произойдет, если мы перестанем их контролировать? Полоумные ирландцы и макаронники организуются, – вместо того чтобы бегать по улице, как бешеные псы, начнут контролировать портовых грузчиков и водителей грузовиков, а значит – транспорт. Они смогут диктовать условия.
– Такого никогда не случится.
Томас взглянул на наросший на конце сигары пепел. Вытянул руку и подождал, пока его не сдует ветерок. Когда на кончике сигары закраснел огонек, он снова заговорил:
– Если у них под контролем окажется транспорт, у них под контролем окажемся мы. Клод, ты у нас – человек со связями в Канаде.
– А ты – наш человек в БУП, Томас. Между тем ходят слухи о забастовке.
– Не уводи разговор в сторону.
– Сторона все та же.
Томас посмотрел на Клода; тот стряхнул пепел в море и еще раз жадно пыхнул папиросой. Покачал головой, словно удивляясь собственному гневу, и повернулся спиной к воде.
– Может быть, ты скажешь, что забастовки не будет? Ты можешь это гарантировать? Судя по тому, что я наблюдал первого мая, наше полицейское управление не очень-то надежно. Ребята ввязываются в массовые драки, и ты нас уверяешь, что в силах на них повлиять?
– Я уже год прошу тебя шепнуть об этом мэру, и каков результат?
– Не сваливай на меня, Томми.
– Я не сваливаю, Клод. Я говорю о мэре.
Клод взглянул на Доннегана, произнес: «Эх» – и выбросил окурок в море.
– Питерс – никакой не мэр, – заявил он. – И тебе это известно. Он только и делает, что валяется со своей четырнадцатилетней любовницей. Которая к тому же его кузина. А его люди все до единого – авантюристы и проходимцы, которые заставили бы покраснеть даже гангстерский кабинет Улисса Гранта .[77]77
Грант Улисс (1822–1885) – президент США (1869–1877), при котором в высших эшелонах власти процветала безудержная коррупция.
[Закрыть] Положению твоих людей можно посочувствовать, но они сами испортили дело.
– Когда?
– В апреле. Им предложили дополнительные двести долларов, но они отказались.
– Господи боже ты мой, – произнес Томас, – стоимость жизни выросла за последнее время на семьдесят три процента. На семьдесят три.
– Я знаю эту цифру.
– Прибавка на двести в год была бы хороша до войны. Прожиточный минимум – полторы тысячи в год, а большинство наших копов получает гораздо меньше. Они полицейские, Клод, а им приходится вкалывать за меньшую зарплату, чем у ниггеров и женщин.
Клод кивнул, положил руку на плечо Томасу, слегка сжал пальцы.
– Не могу с тобой спорить. Однако в ратуше и в кабинете комиссара есть мнение, что на твоих людей допустимо не обращать внимания, потому что они – экстренная служба. Они не имеют права вступать в профсоюз и, уж конечно, не имеют права бастовать.
– Почему не имеют? Имеют.
– Нет, Томас. – Месплед поглядел на него ясными и холодными глазами. – Патрик проводил неофициальный опрос по районам. Патрик, если тебе не трудно…
– Томас, все очень просто: я тут поговорил с нашими избирателями, и выясняется, что, если полиция осмелится забастовать, город соберет в кулак все свое недовольство – из-за безработицы, высокой стоимости жизни, войны, ниггеров, которые являются с Юга и захватывают рабочие места, да и просто из-за того, что каждое проклятущее утро приходится вставать ни свет ни заря, получая за это гроши, – и обрушит эту ярость на городские власти, да-да.
– Город восстанет, – пояснил Клод. – Как Монреаль. А знаешь, что происходит, когда люди вдруг видят толпу, внутри которой, как выясняется, они живут? Им это не нравится. Они хотят, чтобы за это кто-то поплатился. На выборах, Том. Всегда – на выборах.
Томас вздохнул и запыхтел сигарой. В его поле зрения вплыла небольшая яхта. Он разглядел на палубе три фигурки; а к югу от них собирались тяжелые тучи, ползли в сторону солнца.
Патрик Доннеган произнес:
– Если твои парни забастуют, крупные дельцы от этого лишь выиграют. Они используют эту стачку как рычаг, чтобы сокрушить организованных трудящихся, ирландцев, демократов, сокрушить всех, кто в этой стране когда-нибудь помышлял о достойной плате за достойный труд. И ты позволишь им это сделать? Ты отбросишь пролетариат на тридцать лет назад, да-да.
Томас улыбнулся этим словам:
– Не все от меня зависит, ребята. Может, если бы О’Мира, упокой господи его душу, был с нами, ко мне прислушивались бы больше, но с Кёртисом… Этот мерзавец разрушит город до основания.
– Но твой сын… – произнес Клод. – Он в БК. Насколько нам известно, он знатный оратор, весь в отца.
– Мы не обсуждаем родственников, Клод. Таково правило.
– В более счастливые времена – возможно, – проговорил Клод. – Но твой сын принимает в этом участие, Томми. И самое активное. Судя по тому, что я слышал, он с каждым днем набирает популярность. Может быть, если бы ты сумел с ним поговорить… – Он пожал плечами.
– Сейчас у нас с ним уже не такие отношения. Произошел разрыв.
Клод принял к сведению эту информацию: на секунду закатил глаза, пожевал нижнюю губу.
– Значит, надо их восстановить. Кто-то должен отговорить парней от глупых действий. Я займусь мэром и его бандитами. Патрик займется общественным мнением. Посмотрим, может быть, мне даже удастся протолкнуть в печать статейку-другую в нашу пользу. Но тебе, Томас, надо заняться сыном.
Томас посмотрел на Патрика. Патрик кивнул.
– Что, не хотим засучить рукава, Томас?
Томас не стал на это отвечать. Он сунул в рот сигару, и все трое снова оперлись на перила и стали глядеть в океан.
Патрик Доннеган смотрел на яхту.
– Подумывал себе завести такую. Только поменьше, конечно.
Клод засмеялся:
– Ты строишь дом у воды. Зачем тебе еще и корабль?
– Чтобы с него любоваться домом, – заявил Патрик.
Томас ухмыльнулся, невзирая на мрачное настроение. Клод фыркнул:
– Боюсь, посудины – его слабость.
Патрик пожал плечами:
– Готов признать, ребята, я люблю всяческие посудины, да-да. Но небольшие. Всего-то размером с дом. Это тем… тем нужны емкости размером с целые страны. Меры не знают.
Три фигурки на яхте вдруг суетливо закопошились: из нависшей над ними тучи посыпался дождь.
Клод хлопнул в ладоши, потер одну о другую.
– Ну, мы ведь не хотим промокнуть. А между тем ливень надвигается, джентльмены.
– Истинная правда, – согласился Патрик; они двинулись с пирса обратно на пляж. – Да-да, носом его чую.
К тому времени, когда он добрался домой, хляби небесные уже разверзлись. Он никогда не любил сильного солнца и теперь почувствовал себя лучше. Задрав голову, он подставил лицо струям и шел медленным прогулочным шагом. В дом он вошел с черного хода, нарочно пройдя мимо клумб, чтобы посмотреть, как там цветы: судя по всему, они так же, как и он, радовались наконец пролившейся на них влаге. Задняя дверь вела в кухню, и своим появлением он невольно напугал Эллен: своим видом он напоминал беглеца с ковчега.
– Боже милостивый, Томас.
– И в самом деле милостивый, любимая.
Он улыбнулся ей, пытаясь сообразить, когда в последний раз это делал. Она ответила тем же, и он попробовал вспомнить, когда в последний раз видел ее улыбку.
– Ты промок до костей.
– Мне это было необходимо.
– Садись. Давай я принесу тебе полотенце.
– Все в порядке, дорогая.
Она достала полотенце из бельевого шкафа и снова подошла к нему.
– У меня есть новости о Джо. – Глаза у нее влажно блестели.
– Ради всего святого, выкладывай, Эллен.
Она обернула полотенце вокруг его головы и заговорила таким тоном, словно они обсуждали потерявшегося кота:
– Представляешь, он объявился у Эйдена.
До того как Джо удрал, она сидела запершись у себя в комнате: бракосочетание Дэнни совсем лишило ее сил. Но когда мальчишка сбежал, она вышла и принялась за уборку, сообщив Томасу, что вновь стала собой, и попросив его оказать ей любезность и найти их сына. А когда она не убиралась, то бродила из комнаты в комнату. Или вязала. И постоянно спрашивала его, что он предпринимает, чтобы отыскать Джо. Она вела себя и говорила как встревоженная мать, но общающаяся не с мужем, а с каким-нибудь постояльцем. Томас уже давно утратил с ней душевную связь, довольствуясь той нежностью, которая иногда звучала в ее голосе, но редко отражалась в ее глазах, постоянно чуть-чуть возведенных, точно она беседует лишь сама с собой. Нет, он не знал эту женщину. Он не сомневался, что любит ее, потому что они много лет вместе, потому что они притерлись друг к другу, но годы же их и развели, выхолостив их союз, превратив его в некое подобие отношений между хозяйкой бара и самым постоянным завсегдатаем. Любишь по привычке, а еще потому, что нет ничего лучшего.
Но в том, что касается их брака, вина лежала только на нем. Она была девчонкой, когда они поженились, и он обращался с ней как с девчонкой, но однажды утром, бог весть сколько лет назад, проснулся и захотел, чтобы на ее месте оказалась зрелая женщина. Но было уже слишком поздно. Так что он любил ее памятью. Любил ее какой-то частью своей личности, которую давно перерос, потому что сама-то она не выросла. И она его любила (хоть он уже в этом не был уверен) потому, что он не разбивал ее иллюзий.
«Как же я устал», – подумал он. Но вслух сказал:
– Он у Эйдена?
– Да, он там. Эйден звонил.
– Когда?
– Не так давно. – Она поцеловала его в лоб: за последнее время он ничего подобного припомнить не мог. – Мальчик в безопасности, Томас. Чаю?
– Он его приведет, Эллен?
– Он сказал, что Джо хочет провести у него ночь, а Эйдену надо на собрание.
– Ах на собрание.
Она открыла буфет, чтобы достать чашки.
– Эйден сказал, что приведет его утром.
Томас прошел к телефону, стоявшему в коридоре, и набрал домашний номер Марти Кенелли, жившего на Четвертой Западной. Портфель он положил под телефонный столик. Марти ответил на третьем гудке. Как всегда, в трубку он не говорил, а кричал:
– Алло! Алло! Алло!
– Марти, это капитан Коглин.
– Это вы, сэр? – проорал Марти, хотя, насколько было известно Томасу, больше ему никто никогда не звонил.
– Это я, Марти. Нужно, чтобы ты пригнал машину.
– В такой дождь ее будет заносить, сэр.
– Я не спрашивал, будет ее заносить или нет. Пригони ее сюда. Даю тебе десять минут.
– Есть, сэр!
Когда Томас вернулся на кухню, чайник уже почти закипел. Он снял рубашку и вытерся тем же полотенцем. Заметил, как поседели у него волосы на груди, и перед ним мелькнуло видение: его собственное надгробие. Он прогнал его, полюбовавшись на свой плоский живот и бицепсы. Пожалуй, если не считать старшего сына, он и теперь, в свои закатные годы, ни с кем не побоялся бы сойтись в рукопашной.
Ты уже почти три десятка лет как в могиле, Лиам, а я вот по-прежнему крепко стою на ногах.
Эллен повернулась к нему от плиты и увидела его голый торс. Она отвела взгляд. Томас вздохнул.
– Господи, женщина, это ведь я. Твой муж.
– Прикройся, Томас. Соседи.
Соседи? Она почти никого из них толком не знала. А тех, кого знала, не слишком-то уважала.
«Бог ты мой, – думал он, проходя в спальню и надевая чистую рубашку и чистые брюки, – как два человека, живя бок о бок, сумели потерять друг друга из виду?»
Однажды он завел себе подружку. Лет шесть она жила в отеле «Паркер-хаус», транжирила его деньги направо и налево, но всегда встречала его выпивкой, когда он приходил, и смотрела ему в глаза, когда они разговаривали, смотрела в глаза даже в постели. А потом она влюбилась в коридорного, и они уехали в Балтимор. Звали ее Ди-Ди Гудвин, и когда он клал голову на ее обнаженную грудь, то чувствовал, что может говорить что угодно, закрыть глаза и быть кем угодно.
Когда он вернулся на кухню, жена подала ему чашку, и он начал стоя глотать чай.
– Ты опять уходишь? В субботу?
Он кивнул.
– Я думала, сегодня ты останешься дома. Мы бы могли побыть вместе, Томас.
«И чем заняться? – хотелось ему спросить. – Ты станешь пересказывать последние новости от заокеанской родни, которую мы сто лет не видели, а как только я открою рот, ты вскочишь и опять начнешь прибираться. А потом у нас будет молчаливый ужин, а потом ты скроешься в своей комнате».
– Я привезу Джо.
– Но Эйден сказал…
– Не важно, что сказал Эйден. Джо мой сын, и я его доставлю домой.
– Я застелю ему кровать, – отозвалась она.
Он кивнул и завязал галстук. Дождь прекратился, но в доме им по-прежнему пахло, и на заднем дворе капли по-прежнему стучали по листьям, но Томас видел, что небо проясняется.
Наклонившись, он поцеловал жену в щеку:
– Я вернусь с нашим мальчиком.
– Ты не допил чай.
Он взял чашку и осушил ее до дна. Поставил обратно на стол. Снял канотье со шляпной вешалки, опустил на голову.
– Ты хорошо выглядишь, – заметила она.
– А ты по-прежнему самая хорошенькая девушка из всех, что рождались в графстве Керри.
Она улыбнулась и грустно кивнула.
Он уже выходил из кухни, когда она его окликнула:
– Томас.
Он повернулся:
– Что?
– Не будь слишком строг с мальчиком.
Он поневоле грозно прищурился:
– Ладно, я рад, что он в безопасности, только и всего.
Она кивнула, и он вдруг увидел в ее глазах проблеск узнавания, словно она вновь понимает его по-настоящему, словно прошлое можно вернуть. Он выдержал ее взгляд, улыбнулся и почувствовал, как в груди у него зашевелилась надежда.
– Главное, не делай ему больно, – сказала она весело и отвернулась к своей чашке.
Помешала ему Нора. Когда он поднялся на крыльцо, она открыла окно и сообщила сверху:
– Он хочет здесь переночевать, мистер Коглин.
Томас чувствовал, что выставляет себя на посмешище: хорошенькое занятие – перекрикиваться с ней, стоя на крыльце, когда мимо тебя по тротуару и по улице снуют потоки итальяшек, а в воздухе воняет дерьмом, сточными водами, гнилыми фруктами.
– Мне нужен мой сын, – объявил он.
– Я вам уже сказала, он хочет остаться здесь на ночь.
– Дай мне с ним поговорить.
Она покачала головой, и он представил себе, как хватает ее за волосы и вытягивает из этого окна.
– Нора.
– Я сейчас закрою окно.
– Перед тобой капитан полиции.
– Я знаю, кто вы.
– Я могу подняться наверх.
– Вот будет зрелище, – проговорила она. – Все потом будут болтать, какой вы устроили переполох.
– Где Эйден?
– На собрании.
– Что за собрание?
– А вы как думаете? – отозвалась она. – Приятного дня, мистер Коглин.
Она со стуком захлопнула окно.
Томас спустился с крыльца, пробрался через толпу макаронников; Марти открыл ему дверцу, потом обошел машину и сел за руль.
– Куда теперь, капитан? Домой?
– В Роксбери.
– К Девятому участку, сэр?
Томас покачал головой:
– В Фэй-холл, Марти.
Марти выжал сцепление, автомобиль дернулся и замер. Он снова завел мотор.
– Там же штаб БК, сэр.
– Я отлично знаю, что там. Доставь меня туда, и поживее.
– А теперь, – сказал Дэнни, – поднимите руки те, кто когда-нибудь слышал, чтобы мы хотя бы произносили слово «забастовка».
На собрание пришло больше тысячи человек, но руку не поднял никто.
– Откуда же тогда выскочило это слово? – спросил Дэнни. – Почему газеты вдруг стали намекать, что мы хотим бастовать? – Он оглядел людей и встретился взглядом с Томасом, расположившимся в заднем ряду. – В чьих интересах внушать городу, будто мы планируем забастовку?
Несколько человек оглянулись на Томаса Коглина. Он с улыбкой отмахнулся, и по залу прокатился дружный хохот.
Но Дэнни не засмеялся. Он весь был как напряженная пружина. Томас невольно ощутил, как в нем поднимается гордость за сына, выступающего сейчас с этой трибуны. Дэнни обрел свое истинное место – место вождя. Томас давно знал, что так случится, просто, будь его воля, избрал бы для сына иное поле битвы.
– Они не хотят нам платить, – говорил Дэнни. – Не хотят, чтобы мы обеспечили своим детям приличное жилье, дали им приличное образование. А когда мы жалуемся, они навешивают на нас клеймо коммунистов и мятежников. Они запугивают общественность тем, что мы станем бастовать. И если до этого когда-нибудь и правда дойдет, они смогут сказать: «Мы предупреждали». Они хотят, чтобы ради них мы истекали кровью, джентльмены. А когда мы это делаем, они бросают нам дешевенькие бинты и вычитают из жалованья пять центов.
Зал заревел. Томас отметил, что теперь уже никто не смеется.
Взглянул на сына и подумал: «Да, ты угодил в самую точку».
– Они смогут победить, – вещал Дэнни, – только если мы сами попадемся в их ловушки. Если мы хотя бы на секунду поверим их вранью. Поверим, что мы в чем-то ошибаемся. Что просить соблюдения основных прав человека – это почти мятеж. Мы получаем зарплату ниже прожиточного минимума, джентльмены. Они говорят, что мы – «незаменимые», но почему же они обращаются с нами так, словно заменить нас легко? Возьмем, к примеру, вожатого трамвая. Похоже, он вдвое незаменимее, раз получает вдвое больше нашего. Он может прокормить семью, и он не вкалывает по пятнадцать дней подряд без единого выходного. У него нет смен, которые длятся по семьдесят два часа. И в него даже не стреляют, насколько я мог заметить.
Теперь все рассмеялись, и Дэнни позволил себе улыбнуться.
– Его не пыряют ножом и не избивают хулиганы, как Карла Макклари на прошлой неделе на Филдс-корнер. Верно? В него никто и не думает стрелять, как в Пола Уэлча во время первомайского бунта. Он не рискует жизнью каждую минуту, как все мы рисковали во время эпидемии гриппа. Или рискует?
– Нет! – закричали все, воздевая вверх кулаки.
– Мы выполняем всю грязную работу, джентльмены, но мы не просим особого обращения. Мы просим лишь справедливости. Чтобы с нами обращались как с людьми. Не как с лошадьми, не как с собаками. Как с людьми.
Зал молчал, никто даже не кашлянул.
– Как все вы знаете, Американская федерация труда проводит твердую политику – не включать в свой состав полицейские профсоюзы. И вы знаете, что Марк Дентон неоднократно подступался к Сэмюэлу Гомперсу, главе АФТ, и ему все время давали от ворот поворот. – Дэнни оглянулся на Дентона, сидевшего на сцене позади него. – До сегодняшнего дня.
Его слова восприняли не сразу. Самому Томасу пришлось несколько раз повторить их про себя, чтобы осознать их значение. Люди начали переглядываться, переговариваться. В зале поднялся шум.
– Вы меня слышали? – Дэнни улыбнулся. – АФТ изменила свою позицию в отношении Бостонского управления полиции, джентльмены. Они готовы включить в свой состав наш профсоюз. К утру понедельника в здании каждого участка будут распространены подписные листы. – Голос Дэнни загремел, мощно разносясь по всему залу: – Теперь мы связаны с самой крупной общенациональной организацией профсоюзов в Соединенных Штатах Америки!
Все поднялись, опрокидывая стулья. Зал взорвался ликующими криками.
Томас видел, как его сын на сцене обнимает Марка Дентона, видел сотни рук, которые к ним тянутся, и широкую улыбку на лице Дэнни, немного любующегося собой, хотя в подобных обстоятельствах, честно говоря, мало чье самолюбие не было бы польщено. И Томас мысленно произнес:
«Я произвел на свет опасного человека».
Он выбрался на улицу. Дождь возобновился, только теперь это было нечто среднее между туманом и легкой моросью. Люди выходили из зала, и Дэнни с Марком Дентоном принимали от них поздравления.
Кое-кто подмигивал Томасу или приветственно касался головного убора, и он отвечал тем же, зная, что они не воспринимают его как Врага, потому что видят в нем увертливого хищника, которого не застигнешь врасплох прочно вцепившимся в ту или другую сторону барьера. Само собой разумеется, они ему не доверяли, но он ловил в их глазах отблеск восхищения и отчасти страха, зато в них не было ненависти.
Он был титаном БУП, это правда, однако носил это звание легко и непринужденно. В конце концов, чванливость – удел мелких божков.
Дэнни, конечно, отказался поехать вместе с ним на служебной машине с шофером, поэтому Томас отослал Марти в Норт-Энд одного, и они с Дэнни покатили через весь город на поезде надземки. Им пришлось выйти на станции Бэттеримарч, потому что эстакаду, разрушенную паточным потопом, еще чинили.
Дальше они добирались пешком. По пути Томас спросил:
– Как он? Рассказал тебе хоть что-нибудь?
– Его кто-то поколотил. Он мне сообщил, что на него напали, хотели ограбить. – Дэнни закурил, предложил отцу. Тот взял папиросу. – Сам не знаю, верить ему или нет, но он стоит на своем. Две ночи на улице ночевал. Такое любого ребенка потрясет.
Они прошли еще квартал. Томас проговорил:
– А ты просто молодой Сенека. Отлично там смотрелся, должен признать.
Дэнни лукаво улыбнулся:
– Спасибо.
– Значит, вступаете в общенациональную трудовую организацию?
– Давай не будем это обсуждать.
– Если давление усиливается, АФТ часто оставляет молодые профсоюзы без всякой поддержки.
– Папа. Я же сказал, хватит.
– Ладно, ладно, – проворчал отец.
– Вот и спасибо.
– Я же не идиот, чтобы пытаться как-то изменить твое мнение после столь триумфального вечера.
– Папа, я сказал – прекрати.
– А что я такого делаю? – осведомился Томас.
– Ты сам отлично знаешь.
– Не знаю, мой мальчик. Давай-ка объясни.
В глазах Дэнни вспыхнула злость, тут же сменившаяся иронией. Дэнни единственный из трех его сыновей понимал отцовское чувство юмора. Все трое были остроумны (как и несколько поколений их предков), но Джо отпускал саркастические замечания самоуверенного всезнайки, а шуточки Коннора отличались водевильной грубоватостью в тех редких случаях, когда его покидала серьезность. Дэнни преуспел и в том и в другом, но он по примеру отца умел видеть смешное в абсурдном. А следовательно, мог посмеяться и над собой. Особенно в самые тяжкие минуты. И эту связь между ними не могла бы уничтожить никакая разница во взглядах. Томас часто слышал, что родители не отдают предпочтения никому из своих детей. Полнейшая чушь. Сердце есть сердце, и оно выбирает, кого любить, независимо от головы. Томас выделял Эйдена. Парень понимал его существо, что не всегда было к лучшему. Но и он понимал Эйдена, так что равновесие сохранялось.
– Я бы тебя пристрелил, старик, если бы при мне была моя пушка.
– Промазал бы, – усмехнулся Томас. – Видел я, как ты стреляешь.
Второй раз за вечер он оказался в присутствии Норы – во враждебном присутствии, что и говорить. Она не предложила ему ни выпить, ни сесть. Вместе с Дэнни отступила в угол комнаты, а Томас подошел к своему младшему сыну, сидевшему за столом у окна.
Мальчик наблюдал за его приближением, и Коглина-старшего мгновенно поразила какая-то пустота в его взгляде, словно из парня вынули что-то важное. Глаз у него был подбит, над правым ухом виднелась подсохшая царапина, и Томас с немалым раскаянием отметил, что на горле у мальчика еще виден красный след от его собственной руки.
