Текст книги "Коглин (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 81 страниц)

Забастовка бостонской полиции

Глава тридцать третья

Дэнни встретился с Ральфом Рафельсоном в штаб-квартире Бостонского центрального профсоюза в первый четверг августа. Рафельсон благодаря своему росту принадлежал к числу тех редких людей, на которых Дэнни приходилось смотреть снизу вверх. Худой как щепка, с жиденькими светлыми волосами, он проводил Дэнни к креслу и тоже уселся. За окнами из бежевых туч сыпался теплый дождь, и улицы пахли гнилью.

– Начнем, – проговорил Ральф Рафельсон. – Если вас подмывает посклонять на все лады мое имя и мою фамилию, удовлетворите свое желание прямо сейчас.

Дэнни нарочно помедлил, словно бы обдумывая предложение, и потом сказал:

– Нет. Что-то не хочется.

– Благодарю. Что мы можем сделать для Бостонского управления полиции сегодня утром, полисмен Коглин?

– Я представляю Бостонский клуб, – сообщил Дэнни. – Мы – трудовая организация, входящая в состав…

– Я знаю. – Рафельсон слегка хлопнул по своему блокноту. – И я хорошо осведомлен о БК. Давайте я облегчу вам душу: мы хотим помочь.

– Мистер Рафельсон…

– Ральф.

– Ральф, если вы все про нас знаете, тогда вам известно, что я уже общался с некоторыми из трудовых групп, которые входят в вашу федерацию.

– Да-да, известно. Как я слышал, говорите вы весьма убедительно.

Дэнни подумал: неужели убедительно? Он смахнул капли дождя с кителя.

– Если нас прижмут к стенке и у нас не останется иного выбора, кроме как не выйти на работу, Центральный профсоюз нас поддержит?

– На уровне слов? Разумеется.

– А на уровне действий?

– Вы имеете в виду забастовку солидарности?

– Именно так.

Рафельсон потер подбородок.

– Вы отдаете себе отчет, скольких трудящихся представляет Бостонский центральный профсоюз?

– Как я слышал, чуть меньше восьмидесяти тысяч.

– Чуть больше, – поправил Рафельсон. – К нам только что подключилась организация водопроводчиков из Западного Роксбери.

– Хорошо, больше.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы хотя бы восемь человек сошлись во мнении?

– Редко.

– А у нас восемьдесят тысяч – пожарные, водопроводчики, телефонисты, механики, лудильщики, водители грузовиков, прочие транспортники. И вы хотите, чтобы я добился от них единодушного согласия на забастовку в поддержку тех, кто колотил их дубинками, когда они сами бастовали?

– Да.

– Почему они должны соглашаться?

– А почему бы и нет?

Рафельсон улыбнулся – скорее глазами, чем губами.

– Почему бы и нет? – повторил Дэнни. – Вы знаете кого-то из наших людей, кому зарплата позволяет кормить семью и кто находит время читать детям сказки на ночь? С нами обращаются как с батраками.

Сплетя руки за головой, Рафельсон изучающе посмотрел на Дэнни:

– Вы поднаторели в красноречии, Коглин.

– Спасибо.

– Это не комплимент. Если отбросить все эти сантименты насчет «солидарности трудящихся», скажите, кто может гарантировать, что после забастовки у моих восьмидесяти тысяч по-прежнему будет работа? Вы видели последние цифры по безработице? Почему бы безработным не занять места моих ребят? И что, если ваша забастовка затянется? Кто тогда будет кормить семьи выброшенных на улицу, если у них появится время на чтение книжек детям? У ребятишек бурчит в животе, а им читают сказочки. Вы спрашиваете: «Почему бы и нет?» Тому есть восемьдесят тысяч причин. Плюс их родные и близкие.

В кабинете было прохладно и сумрачно, жалюзи были лишь чуть-чуть приоткрыты, и единственным источником света в комнате служила небольшая настольная лампа возле локтя Рафельсона. Дэнни встретился с ним глазами и стал ждать, пока тот выскажется до конца, чувствуя, что втайне тот сам чего-то от него ожидает.

Рафельсон вздохнул:

– И все-таки, могу вас заверить, я эту акцию поддержу.

Дэнни подался вперед:

– Теперь моя очередь спросить почему.

Рафельсон подергал жалюзи, добившись того, чтобы их полоски стали пропускать чуть больше света этого сырого дня.

– В нашей борьбе наступил поворотный момент, – объявил он. – За прошедшие два десятилетия мы добились больших успехов, главным образом благодаря тому, что в некоторых больших городах нам удалось застать Крупный Капитал врасплох. Но теперь Крупный Капитал поумнел. Он занимается подтасовками, пропихивает свои формулировки. Вы уже не трудящийся, который борется за свои права. Теперь вы большевик. Вы подрывной элемент. Не нравится восьмидесятичасовая неделя? Значит, вы анархист. Ведь только коммунисты требуют выплат за нетрудоспособность. – Он махнул рукой в сторону окна. – Сказочки на ночь любят не только дети, Коглин. Все мы их любим. Нам нравятся простые убаюкивающие истории. Крупный Капитал именно так сейчас и делает: рассказывает Труду более приятную сказку, чем мы. – Он улыбнулся. – Может быть, наконец-то нам представилась возможность переписать ее на свой лад.

– Было бы славно, – заметил Дэнни.

Рафельсон протянул ему длинную руку через стол:

– Я с вами свяжусь.

Дэнни обменялся с ним рукопожатием:

– Спасибо вам.

– Меня пока рано благодарить, но, как вы сказали, – Рафельсон глянул в окно на дождь, – почему бы и нет?

Комиссар Эдвин Аптон Кёртис дал курьеру из типографии пять центов на чай и перенес коробки к своему столу. Их было четыре, каждая размером с кирпич, и он прислонил одну из них к пресс-папье и снял картонную крышку. Внутри находилась стопка карточек, внешним видом напоминавших приглашения на свадьбу, и он проглотил горькую и печальную мысль о своей единственной дочери Мэри, толстой и подслеповатой с самого рождения, ныне постепенно вступающей в возраст старой девы, с удовлетворенностью, которую он находил омерзительной.

Он взял из коробки верхнюю карточку. Шрифт был довольно красивый, удобочитаемый, бумага хлопковая, толстая, телесного цвета. Он положил карточку назад, решив послать печатнику личное благодарственное письмо в знак одобрения столь прекрасной работы, выполненной в столь сжатый срок.

Герберт Паркер вошел из смежной комнаты, которая служила ему кабинетом. Не говоря ни слова, он приблизился к Кёртису и стал разглядывать карточку, содержавшую следующий текст:

Кому: ______________________________________________,

сотруднику Бостонской полиции

В соответствии с предоставленными мне полномочиями комиссара полиции настоящим исключаю Вас из числа сотрудников Бостонского управления полиции. Увольнение вступает в силу с момента получения данного извещения. Причины и обоснования данного решения перечислены ниже.

Уточнения: __________________________________________

С уважением

Эдвин Аптон Кёртис

– Какая типография это печатала? – спросил Паркер.

– «Фримен и сыновья», Скул-стрит.

– Фримен. Еврей?

– По-моему, шотландец.

– Ничего не скажешь, мастер.

– Отменно, да?

Фэй-холл забит. Пришел каждый, кто не на дежурстве, и даже некоторые из тех, кому полагается в это время быть на посту. Зал пропах теплым дождем, потом человеческих тел, сигарным и папиросным дымом.

Марк Дентон расположился в углу сцены, беседуя с Фрэнком Маккарти, только что прибывшим организатором новоанглийского филиала АФТ. Дэнни разговаривал с Тимом Роузом, патрульным из 2-го участка.

– Кто тебе это сказал? – поинтересовался Дэнни.

– Сам Уэс Фримен.

– Тысяча бланков увольнений?

Тим покачал головой:

– Пятьсот для увольнений, пятьсот для временного отстранения.

– И уже напечатаны.

Тим кивнул:

– И доставлены Кёртису сегодня утром, ровно в восемь ноль-ноль.

Дэнни поймал себя на том, что одновременно тянет себя за подбородок и кивает – еще одна привычка, унаследованная от отца.

Тим покосился в сторону Марка Дентона и Фрэнка Маккарти:

– Что это за хлыщ с Дентоном?

– Координатор от АФТ.

В это время Марк Дентон взял мегафон и направился к трибуне.

Дэнни пересек зал. Марк Дентон подошел к краю сцены и наклонился к нему. Дэнни рассказал ему о бланках.

– Уверен?

– Абсолютно. Сегодня в восемь утра их привезли ему в кабинет.

Марк пожал ему руку:

– Из тебя получится отличный вице-президент.

Дэнни отступил на шаг.

– Что-что?

Дентон лукаво улыбнулся и, подойдя к трибуне, заговорил в мегафон:

– Джентльмены, спасибо, что пришли. Слева от меня – Фрэнк Маккарти. Он ваш представитель в АФТ. И он нам кое-что принес.

Пока Маккарти занимал место у трибуны, несколько полицейских – членов БК, которому предстояло вот-вот уйти в прошлое, – пошли по рядам раздавать бюллетени.

– Джентльмены! Сотрудники Бостонского управления полиции! – начал Маккарти. – Как только вы отметите в своих бюллетенях «за» или «против», будет принято решение относительно того, останетесь вы Бостонским клубом или же станете профсоюзом номер шестнадцать тысяч восемьсот семь в составе Американской федерации труда. Как название, так и само понятие Бостонский клуб, с которым мы так сроднились, уйдут в прошлое, но зато вы вольетесь в двухмиллионное братство. Два миллиона человек, джентльмены. Подумайте об этом. Вы больше никогда не ощутите себя одинокими. Никогда не ощутите себя слабыми, отданными на произвол начальства. Даже мэр теперь будет бояться давать вам указания.

– А он уже боится! – выкрикнул кто-то, и по залу пробежали смешки.

Нервный смех, отметил Дэнни: люди понимают значение того, что им предстоит. После сегодняшнего пути назад уже не будет. Да, они оставят позади целый мир, тот, в котором их права не уважались, но это отсутствие уважения было хотя бы предсказуемо. Они стояли на нем, как на твердой скале. А им предлагают ступить на другую почву. Неизведанную. И, что бы там ни толковал Маккарти о братстве, им на этой почве будет неуютно. Неуютно, потому что это чуждая, незнакомая территория, где за каждым углом подстерегает опасность унижения или даже уничтожения, и все в зале это чувствуют.

Бюллетени собрали. Дон Слэттерли принес их Дэнни – тысячу четыреста штук. Походка у Дона была неуверенная, в лице – ни кровинки.

Дэнни взял пачку из его рук, и Слэттерли произнес:

– Тяжеленькая, а?

Дэнни дрожащими губами улыбнулся ему и кивнул.

– Ребята, – воззвал Фрэнк Маккарти, – вы подтверждаете, что ответили на вопрос бюллетеня правдиво? Поднимите руки, кто подтверждает.

Каждый в зале вскинул руку.

– Чтобы не пришлось подсчитывать их сразу же, нельзя ли мне увидеть, сколько человек отдало свой голос за вступление в АФТ? Попрошу встать тех, кто голосовал «за».

Четырнадцать сотен человек поднялись на ноги. Маккарти поднял мегафон:

– Добро пожаловать в Американскую федерацию труда, джентльмены.

Общий вопль, грянувший в Фэй-холле, словно бы прижал позвоночник Дэнни к груди, затопил белым сиянием мозг. Марк Дентон выхватил из его рук кипу бюллетеней, подбросил их высоко над головой, и они, на мгновение зависнув в воздухе, стали планировать вниз. Марк обхватил Дэнни так крепко, что у того заныли кости, приподнял и поцеловал в щеку.

– Мы это сделали! – По лицу Марка текли слезы. – Да, мы это сделали, черт побери!

Сквозь летящие бюллетени Дэнни видел людей – опрокидывающих стулья, обнимающихся, орущих, плачущих. Он запустил пальцы Марку в волосы, стал его трясти и кричать вместе со всеми.

Когда Марк отпустил его, вокруг них уже толпились люди. Дэнни тормошили, потом подняли и стали качать; он взлетал в воздух, смеющийся, беспомощный, и вдруг его пронзила мысль:

«Что, если мы не правы?»

После собрания Стив Койл отыскал Дэнни на улице. Несмотря на эйфорию – меньше часа назад его, Дэнни, единогласно избрали вице-президентом профсоюза бостонской полиции, – в присутствии Стива он ощутил знакомое раздражение. В последнее время тот не просыхал, к тому же имел неприятную манеру постоянно смотреть в глаза.

– Между прочим, она вернулась, – сообщил он.

– Кто?

– Тесса. Вернулась в Норт-Энд. – Он вынул фляжку из кармана своего потрепанного кителя.

– Ел сегодня? – спросил Дэнни.

– Ты меня слышал? – не унимался Стив. – Тесса опять в Норт-Энде.

– Слышал. Это твой информатор поведал?

– Ага.

Дэнни положил руку на плечо старому другу:

– Вот что, давай-ка я тебе куплю поесть. Какого-нибудь супа.

– Не нужен мне твой паршивый суп. Она вернулась из-за нашей забастовки.

– Мы не бастуем. Мы только что вошли в АФТ.

Стив словно и не слышал:

– Они все возвращаются. Все подрывные элементы Восточного побережья едут сюда. Когда мы забастуем…

«Мы».

– …когда мы забастуем, они решат, что настала всеобщая вольница. Как в Петербурге. И тогда…

– И где же она прячется? – Дэнни старался обуздать раздражение. – Где именно?

– Мой информатор не скажет.

– Не скажет? Или не скажет бесплатно?

– Бесплатно, ага.

– И сколько он хочет на этот раз?

Стив уставился на тротуар.

– Двадцать.

– Недельное жалованье, а?

– Ты не хочешь ее найти, Коглин? Ну и ладно.

Дэнни пожал плечами:

– У меня сейчас другие заботы, Стив.

Стив покивал.

– Большой человек, – сказал он и двинулся прочь.

На следующее утро, узнав о единогласном решении БК вступить в Американскую федерацию труда, Эдвин Аптон Кёртис издал чрезвычайный приказ, отменяющий все отпуска для начальников участков, капитанов, лейтенантов и сержантов.

Он вызвал к себе суперинтенданта Краули и заставил его полминуты стоять по стойке «смирно», ожидая, пока комиссар отвернется от окна и посмотрит на него.

– Мне сообщили, что вчера вечером в новом профсоюзе были выбраны члены правления. Мне понадобятся их фамилии.

– Есть, сэр. Доставлю немедленно.

– И фамилии тех, кто распространял подписные листы на каждом из участков.

– Сэр?..

Кёртис поднял брови: когда он, давным-давно, был мэром Кёртисом, они служили ему весьма эффективным инструментом.

– Насколько мне известно, на прошлой неделе людям раздали подписные листы, чтобы узнать, кто из них заинтересован принять соглашение о вступлении в АФТ. Верно?

– Да, сэр.

– Мне нужны фамилии тех, кто принес эти подписные листы.

– Это займет немного больше времени, сэр.

– Пусть так. Вы свободны.

Краули развернулся на каблуках и зашагал к двери.

– Суперинтендант Краули.

– Да, сэр? – Тот повернулся к нему.

– Полагаю, вы не симпатизируете этим идеям.

Глаза Краули неотрывно глядели на какую-то точку над головой Кёртиса.

– Никак нет, сэр.

– Если вас не затруднит, смотрите мне в глаза, сэр.

Краули встретился с ним взглядом.

– Сколько воздержавшихся?

– Сэр?..

– На вчерашнем голосовании, дружище.

– Вроде бы ни одного, сэр.

Кёртис кивнул.

– А сколько голосов против?

– Вроде бы ни одного, сэр.

Эдвин Аптон Кёртис ощутил, как что-то стискивает ему грудь: этого не должно было случиться. Никогда. Он был другом этих людей. Он предложил им справедливую прибавку. Он создал комиссии для рассмотрения их жалоб. Но они хотели большего. Они всегда хотят большего. Как дети, недовольные подарками, которые получили на день рождения.

Ни одного голоса «против». Ни одного.

Пожалеешь розгу – испортишь ребенка.

Большевики.

– Это все, суперинтендант.

Нора с громким стоном скатилась с Дэнни и уткнулась лбом в подушку, словно бодая ее. Дэнни провел ладонью по ее спине.

– Что, хорошо?

Она утробно засмеялась в подушку и повернула к нему голову.

– Можно мне при тебе употреблять слово «трахаться»?

– По-моему, ты только что это сделала.

– И ты не шокирован?

– Шокирован? Дай мне покурить, и я буду готов продолжить. Посмотри на себя. Господи.

– Что?

– Ты просто… – Он провел пальцами по ее ноге, по заду, по спине. – Восхитительная. С тобой так и тянет трахаться.

– Теперь ты сам сказал «трахаться».

– А я всегда так говорю. – Он поцеловал ее в плечо. – Кстати, зачем тебе понадобилось это слово?

Она куснула его в шею.

– Я хотела сказать, что никогда раньше не трахалась с вице-президентом.

– Ограничивалась финансовыми директорами?

Она хлопнула его по груди.

– Ты горд, парень?

– Хочешь честно?

– Разумеется.

Он сел в кровати, взял с тумбочки пачку «мюрадов», закурил.

– Я… польщен, – произнес он. – Когда они назвали мое имя, я подумал: бог ты мой, я и не знал, что оно есть в бюллетене.

– Да ну? – Она провела языком по его животу. Взяла у него папиросу, затянулась, отдала обратно.

– Не мог себе представить. Хотя перед голосованием Дентон мне намекнул. Но, черт возьми, меня избрали, а я даже не знал, что меня выдвигают. Сумасшедший дом.

Она легла на него; ему приятно было ощущать ее тяжесть.

– Значит, ты польщен, но не горд?

– Я напуган, – сказал он.

Она засмеялась и забрала у него папиросу.

– Эйден, Эйден, – прошептала она, – тебя ничем не напугаешь.

– Вот и нет. Я постоянно в страхе. Ты мой страх.

Она всунула папиросу ему в рот.

– Ах вот как, я нагоняю на тебя страх?

– Даже ужас. – Дэнни погладил ее по лицу, запустил руку в волосы. – Я боюсь тебя разочаровать.

Она поцеловала его руку.

– Ты меня никогда не разочаруешь.

– Мои парни тоже верят, что я их не разочарую.

– Так что же тебя пугает?

– Что вы все ошибаетесь.

Одиннадцатого августа, под звуки теплого дождя, хлеставшего в стекла его кабинета, комиссар Эдвин Аптон Кёртис составил дополнение к своду правил и уложений Бостонского управления полиции:

Никто из сотрудников данной полицейской службы не должен состоять ни в какой организации, структуре или группе, объединяющей действующих и/или бывших сотрудников означенной службы, но входящей в состав организации, структуры или группы вне полицейского управления.

Завершив работу над текстом, которому суждено было войти в обиход как «параграф 35», комиссар повернулся к Герберту Паркеру и показал ему черновик.

Паркер прочел; ему хотелось бы, чтобы формулировка звучала пожестче. Но в стране сейчас все перевернуто вверх дном. Приходится миндальничать даже с профсоюзами, этими большевиками. Но это пока. Лишь пока.

– Подписывай, Эдвин.

Кёртис подписал. Вздохнул, глядя на запотевшие окна.

– Ненавижу дождь.

– Что верно, то верно, Эдвин, летние дожди хуже всего.

Час спустя Кёртис передал текст журналистам.

Томас и семнадцать других капитанов встретились в приемной кабинета суперинтенданта Краули на Пембертон-сквер. Все смахивали капли воды с кителей и фуражек, кашляли, жаловались на своих водителей, на пробки, на отвратительную погоду.

Томас оказался рядом с Доном Истменом, возглавлявшим 3-й участок, тот, что отвечал за Бикон-хилл. Сосредоточенно поправляя манжеты промокшей рубашки, Истмен негромко проговорил:

– Я слышал, они собираются дать в газетах объявление.

– Не всякому слову верь.

– Объявление о наборе в постоянное милицейское ополчение из вооруженных добровольцев.

– Говорю тебе, это все слухи.

– Слухи или нет, Томас, но, если наши люди забастуют, на нас польется, как никогда не лилось. Все с ног до головы будем в дерьме.

– Сохраняйте спокойствие, – тихо произнес Томас.

Дверь в кабинет Краули открылась, он вышел и небрежно махнул им: мол, следуйте за мной.

Краули зашел в зал для совещаний, капитаны – за ним. Они заняли места за длинным столом. На буфетных стойках не обнаружилось ни кофейников, ни чайников, ни кексов, ни подносов с печеньем – словом, ничего такого, что они привыкли воспринимать как должное во время подобных совещаний. Более того, в комнате не было ни одного официанта и никого из младшего состава. Лишь суперинтендант Майкл Краули и его восемнадцать капитанов. Не было даже секретаря, чтобы вести протокол.

Краули стоял спиной к громадному окну.

– Параграф тридцать пять, – заговорил он, – только что внесенный в кодекс нашего управления, запрещает участие сотрудников в деятельности какого бы то ни было общенационального профсоюза. Это означает, что каждый из тысячи четырехсот полицейских Бостонского управления, вступивших в АФТ, может быть уволен. – Он ущипнул себя за переносицу и поднял ладонь, чтобы пресечь любые вопросы. – Три года назад мы перешли с удлиненных дубинок на карманные. Однако подавляющая часть удлиненных дубинок до сих пор остается у сотрудников. Все начальники участков должны сегодня же приступить к их конфискации. Мы рассчитываем, что до конца недели все дубинки будут в вашем распоряжении.

«Бог ты мой, – подумал Томас. – Они уже готовятся вооружать ополчение».

– На каждом из восемнадцати участков распространялись подписные листы АФТ. Вам следует выяснить, кто из сотрудников отвечал за сбор этих подписей. – Краули повернулся к ним спиной и стал смотреть в окно, совершенно помутневшее от влаги. – К концу сегодняшнего дня комиссар направит мне список рядовых полисменов, которых я лично опрошу на предмет нарушения ими служебных обязанностей. Мне сообщили, что в этом списке целых двадцать фамилий.

Он снова повернулся к собравшимся, положил руки на спинку кресла. Крупный мужчина с мягким лицом, которое выдавало крайнюю усталость, проступавшую в виде мешков под глазами. О Майкле Краули поговаривали, что он – патрульный, на которого по ошибке нацепили командирские побрякушки. Коп до мозга костей, выбился из низов, знает по имени не только каждого полицейского на всех восемнадцати участках, но и всех уборщиков, вытряхивающих там мусорные корзины и моющих полы. Будучи молодым сержантом, он раскрыл «Дело о трупе в чемодане», в высшей степени сенсационное, и обрел славу, которая вознесла его, к его собственному превеликому удивлению, в верхние эшелоны бостонской полиции. Даже Томас отдавал себе отчет в том, что Майкл Краули любит своих людей, особенно рядовой состав.

Краули обвел их взглядом.

– Я первый готов признать, что у ребят обоснованные претензии. Но нельзя пробить стену лбом. В данном случае стену представляет собой комиссар Кёртис. Если они продолжат упорствовать, ситуация станет непоправимой.

– При всем моем уважении, Майкл, – подал голос Дон Истмен, – что мы-то можем сделать?

– Поговорите с ними, – ответил Краули. – Лицом к лицу. Убедите, что их ожидает даже не пиррова победа, а нечто худшее.

Билли Куган, непроходимый дурак, выпалил:

– Не надо сгущать краски, Майкл. Все это как-нибудь само собой рассосется.

Краули горестно усмехнулся:

– Боюсь, ты ошибаешься, Билли. Как сообщают, полиция Лондона и Ливерпуля взяла пример с наших. Полыхнуло по всему Ливерпулю, ты об этом не слышал? Чтобы усмирить толпу, понадобились боевые корабли английского флота – боевые корабли, Билли. Нас информируют, что в Джерси-Сити и федеральном округе Колумбия вовсю идут переговоры с АФТ. Так что, Билли, это уже далеко не только бостонская проблема. Весь мир наблюдает за нами. – Он тяжело опустился в кресло. – В этом году у нас в стране произошло больше двух тысяч забастовок, джентльмены. Вдумайтесь: по десять в день. А не желаете узнать, многие ли из этих стачек обернулись удачно для тех, кто бастовал?

Никто не ответил.

Краули помолчал и потер лоб.

– Поговорите со своими людьми, джентльмены. Остановите поезд, пока не сгорели тормоза. Иначе его уже никто не сумеет остановить, и мы все разобьемся, к чертям собачьим.

А в Вашингтоне Рейм Финч и Джон Гувер встретились за завтраком. Они встречались еженедельно, если только Финч не уезжал из города по делам бюро. Всякий раз Гувер находил изъян в каком-нибудь из блюд и отсылал его обратно. Сегодня это был чай: видите ли, недостаточно крепкий. Когда официантка вернулась с другим чайником, Гувер заставил ее ждать, пока он не капнет молока и не сделает крошечный глоточек.

– Терпимо. – Гувер махнул рукой; она ненавидяще взглянула на него и удалилась.

Финч был почти уверен, что Гувер – педик. Пьет, отставив мизинчик, эта вечная мелочная придирчивость, да к тому же до сих пор живет при матери: все признаки налицо. Хотя относительно Гувера ничего нельзя утверждать наверняка. Если бы Финч обнаружил, что тот трахает пони в рот, намазав лицо ваксой и распевая спиричуэлс, он бы не удивился. Финча уже ничто не удивляло. За время службы в бюро он, помимо всего прочего, узнал о людях главное: все больны. Больны рассудком. И души у всех больные.

– Бостон, – изрек Гувер и помешал ложечкой чай. – Их полицию ничему не научил Монреаль и Ливерпуль.

– Судя по всему, нет. Вы правда думаете, что они забастуют?

– Они – преимущественно ирландцы, – заметил Гувер, чуть пожав плечами, – а этот народ никогда не руководствовался в своих поступках ни осторожностью, ни здравым смыслом. На протяжении всей истории так было. Не вижу причин, отчего бы им вести себя иначе в Бостоне.

Финч отхлебнул кофе.

– А если так, то Галлеани выпадает неплохая возможность взбаламутить воду.

Гувер кивнул:

– Галлеани и всем прочим бунтовщикам в регионе. Ну и начнется раздолье для обычного криминалитета.

– Нам следует вмешаться?

Гувер смерил его взглядом:

– Зачем? Дело может обернуться хуже, чем в Сиэтле. Хуже, чем где-либо. А если общественность спросит, защитила ли их местная полиция, полиция штата, к кому им придется обращаться?

Финч улыбнулся. Про Джона можно говорить что угодно, но его пакостный умишко работает великолепно. Если он случайно не наступит кому-нибудь на мозоль, то далеко пойдет .[79]79
  Джон Гувер возглавлял Бюро расследований (при нем преобразованное в ФБР) с 1924 по 1972 год – до самой своей смерти. Все это время он оказывал большое влияние на государственную политику США.


[Закрыть]

– К федеральному правительству, – произнес Финч.

Гувер кивнул.

– Они сами прокладывают для нас дорогу, мистер Финч. Мы только подождем, пока не остынет асфальт, и прокатимся с ветерком.