Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 81 страниц)
Лютер спросил:
– Это еще кто? – Голос у него был тягуче-ленивый.
Дэнни проследил за его взглядом и увидел, что по крыше к ним направляется лично Джеймс Джексон Сторроу. Он стал подниматься, и Нора поймала его за руку, когда он пошатнулся.
– Одна итальянская дама любезно сообщила мне, где вас искать, – произнес Сторроу. Он взглянул на них троих, на простыню с разбросанными по ней картами, на бутылки. – Прошу извинить за вторжение.
– Что вы, – отозвался Дэнни, в то время как Лютер встал и протянул руку Норе.
Та схватила его за кисть, подтянулась и разгладила платье.
– Мистер Сторроу, это моя жена Нора, а это мой друг Лютер.
Сторроу непринужденно пожал им руки, словно такие сборища ежедневно происходили на Бикон-хилл.
– Большая честь познакомиться с вами. – Он кивнул Норе и Лютеру. – Нельзя ли мне на минутку похитить вашего мужа, миссис Коглин?
– Конечно, сэр. Только осторожней, он не очень твердо держится на ногах.
Сторроу широко улыбнулся:
– Я вижу, мэм. Ничего страшного.
Глянув на нее, он учтиво коснулся края шляпы и отошел с Дэнни к краю крыши.
– Вы считаете цветных равными себе, полисмен Коглин?
– До тех пор, пока они на это не пожалуются, – заметил Дэнни. – А сам я не жалуюсь.
– И вас не волнует появление вашей супруги на людях в нетрезвом состоянии?
Дэнни отвел взгляд от бухты.
– Мы не на людях, а если бы и оказались на людях, мне было бы, черт побери, наплевать. Она моя жена и значит для меня куда больше, чем какие-то там неизвестные люди. – Он перевел взгляд на Сторроу. – И чем известные тоже.
– Что ж, справедливо. – Сторроу вставил в рот трубку и раскурил ее.
– Как вы меня нашли, мистер Сторроу?
– Это было не так трудно.
– И что же вас сюда привело?
– Вашего президента, мистера Дентона, не оказалось дома.
– А-а.
Сторроу пыхнул трубкой.
– Ваша жена поистине наделена сиянием плоти.
– «Сиянием плоти»?
– Именно так. Легко понять, почему вы ею пленились. – Он затянулся. – А вот причина вашей приязни к этому цветному джентльмену мне пока неясна.
– Так что привело вас сюда, сэр?
Сторроу повернулся; теперь они оказались лицом к лицу.
– Я явился к вам, полисмен Коглин, ибо вы обладаете и страстностью, и трезвомыслием, и ваши друзья, полагаю, это чувствуют. Полисмен Дентон показался мне человеком вполне умным, но его дар убеждения значительно слабее вашего.
– Кого же мне надо убедить, мистер Сторроу, и в чем?
– Нужно мирное разрешение конфликта. – Он опустил ладонь Дэнни на локоть. – Поговорите с вашими сослуживцами. Мы можем положить этому конец. Вы и я. Завтра вечером я собираюсь отдать свой доклад в газеты. В нем я буду рекомендовать пойти навстречу всем вашим желаниям. Всем, кроме одного.
Дэнни кивнул:
– Кроме членства в АФТ.
– Абсолютно верно.
– Значит, мы опять остаемся ни с чем. Одни обещания.
– Но это мои обещания, юноша. А за ними стоит вся мощь мэра, губернатора, Торговой палаты.
Нора захохотала, и Дэнни, бросив взгляд в ее сторону, увидел, что она кидается в Лютера картами, а тот с притворным испугом отмахивается. Дэнни улыбнулся. За последние несколько месяцев он понял, что Лютер выражает свою привязанность к Норе тем, что подкалывает ее, и она с радостью отвечает ему тем же.
Дэнни не сводил с них глаз.
– В нашей стране что ни день разрушают профсоюзы, мистер Сторроу. Нам указывают, с кем мы имеем право поддерживать связи, а с кем – нет. Когда мы им нужны, они говорят о семье. А когда они нужны нам, они говорят об экономической ситуации. Смотрите, вот моя жена, сэр. Вот мой друг. А вот я сам. Мы – отверженные, сэр, и поодиночке, наверное, захлебнулись бы. Но вместе мы – сила. Дождемся ли мы, чтобы денежные мешки наконец сумели это понять?
– Они этого никогда не поймут, – возразил Сторроу. – Ваша борьба стара как мир, и она никогда не завершится. Никто не выкинет белый флаг, не признает своего поражения. Вы всерьез полагаете, что Ленин чем-то отличается от Дж. П. Моргана? Что вы, окажись в ваших руках абсолютная власть, вели бы себя иначе? Вам известно, каково главное различие между богами и смертными?
– Нет, сэр.
– Боги не помышляют о том, чтобы сравняться со смертными.
Дэнни повернулся, встретился с ним глазами и ничего не ответил.
– Если вы не откажетесь от членства в АФТ, все ваши надежды развеются в прах.
Дэнни снова взглянул на Нору и Лютера.
– Вы обещаете, что если мне удастся убедить своих людей выйти из АФТ, городские власти дадут нам все, что причитается?
– Обещаю и я, и мэр, и губернатор.
– Мне сейчас важно именно ваше обещание. Я уговорю своих.
Сторроу пожал ему руку и долго не отпускал.
– Улыбнитесь, Коглин. Мы с вами спасаем этот город.
– Было бы неплохо.
Дэнни уговорил их. На другой день, в девять утра, в Фэй-холле. После голосования, окончившегося шатким счетом четыреста против трехсот семидесяти семи, Сид Полк спросил:
– А если они нас опять обманут?
– Не обманут.
– Откуда ты знаешь?
– Я ничего не знаю, – сказал Дэнни. – Но это было бы нелогично.
– А если логикой там и не пахнет? – крикнул кто-то.
Дэнни развел руками.
В воскресенье, ранним вечером, Калвин Кулидж, Эндрю Питерс и Джеймс Сторроу отправились в Нахант, домой к комиссару Кёртису. Они встретили комиссара на его задней террасе, глядевшей на Атлантику, над которой светилось желтоватое небо.
Сторроу в первые же минуты разговора уяснил себе несколько вещей. Во-первых, Кулидж не питает уважения к Питерсу, а Питерс его за это терпеть не может. Всякий раз, когда Питерс открывал рот, чтобы высказать какую-нибудь мысль, губернатор обрывал его.
Во-вторых, что куда тревожней, Эдвин Аптон Кёртис не утратил своей озлобленности, наполнявшей его до краев и окрашивавшей его кожу, словно вирус.
Питерс начал:
– Комиссар Кёртис, мы…
– Пришли, – продолжил Кулидж, – чтобы сообщить вам: возможно, мистер Сторроу отыскал выход из кризисной ситуации.
Питерс подхватил:
– И если вы сейчас…
– Выслушаете наши доводы, я уверен, вы согласитесь, что мы достигли компромисса. – Кулидж откинулся в шезлонге.
– Мистер Сторроу, – сказал Кёртис, – мы давно с вами не встречались, как поживаете?
– Хорошо, Эдвин. А вы?
Кёртис сообщил губернатору:
– Последний раз мы с мистером Сторроу виделись на празднике, который устраивала леди Дьюар на Луисбург-сквер. Сказочный был вечер, не так ли, Джеймс?
Сторроу ни за что на свете не сумел бы сейчас припомнить тот сказочный вечер. А леди Дьюар уже больше десяти лет как в могиле. Что касается светской жизни, то при всей своей внешней представительности эта леди никогда не входила в элиту.
– Да, Эдвин, – отозвался он.
– Разумеется, я тогда был мэром, – добавил Кёртис, обращаясь к Питерсу.
– И отличным, комиссар. – Питерс покосился на Кулиджа, словно удивляясь, как это тот позволил ему высказаться.
Впрочем, высказался он неудачно. Темный шквал пронесся в глубине маленьких глазок Кёртиса, вбирая в себя невинный комплимент Питерса и обращая его в оскорбление. Назвав его комиссаром, нынешний мэр напомнил ему о том, кем он, Кёртис, больше не является.
«Боже милосердный, – подумал Сторроу, – этот город может сгореть дотла из-за такого вот нарциссизма и таких вот промахов».
Кёртис уставился на него:
– Вы думаете, что претензии людей справедливы, Джеймс?
Сторроу не торопясь принялся искать трубку, выгадывая время. На океанском ветерке ему потребовалось целых три спички, чтобы ее разжечь. Он положил ногу на ногу.
– Полагаю, это так, Эдвин, но давайте отдадим себе отчет: вы унаследовали проблемы от предыдущего руководства. Никто не считает вас виноватым, все уверены, что вы пытались разобраться с ними честно.
Кёртис кивнул:
– Я предлагал им повышение зарплаты. Они отвергли его.
«Потому что оно запоздало на шестнадцать лет», – мысленно добавил Сторроу.
– Я сформировал ряд комиссий для рассмотрения условий труда…
«Комиссий, набитых подхалимами», – мысленно уточнил Сторроу.
– Теперь это вопрос уважения. Уважения к службе. Уважения к государству.
– Только если вам угодно представить это таким образом, Эдвин. – Сторроу наклонился вперед. – Но ваши люди уважают вас, комиссар. И они уважают наш штат. Надеюсь, из моего доклада это станет ясно.
– Из вашего доклада, – повторил Кёртис. – А как насчет моего доклада? Когда мне можно будет изложить и свое мнение?
О господи, сущая драка из-за совочка в песочнице.
– Комиссар Кёртис, – изрек губернатор, – все мы понимаем вашу позицию: вам не следует прислушиваться к беззастенчивым требованиям сотрудников…
– Прислушиваться? – перебил Кёртис. – Ничего подобного не происходит, сэр. У меня вымогают согласие. Вымогают его силой.
– Как бы то ни было, – начал Питерс, – мы полагаем, что в данный момент предпочтительно…
– На время отринуть личные обиды, – закончил Кулидж.
– Здесь нет ничего личного. – Кёртис изобразил на лице гримасу мученика. – Вопрос принципиальный. Мы уподобляемся Сиэтлу, джентльмены. И Ливерпулю. И Петербургу. Если мы им позволим победить, это неизбежно приведет к советизации всей нашей страны. Принципы, которые отстаивали Джефферсон, Франклин и Вашингтон, окажутся…
– Эдвин, прошу вас. – Сторроу не смог сдержаться. – Я добился соглашения.
– Я бы с удовольствием послушал.
– Мэр и городской совет изыскали средства, позволяющие поднять жалованье вашим людям в соответствии с уровнем тарифов на девятнадцатый год, даже выше. Такой шаг будет лишь справедлив, Эдвин. Это не капитуляция, уверяю вас. Мы создадим фонды и улучшим условия в полицейских участках. Мы действуем в рамках весьма ограниченного бюджета, и некоторые другие городские службы получат меньшее финансирование, чем рассчитывали, но мы попытались минимизировать ущерб. Ради более важных целей.
Кёртис кивнул, губы у него побелели.
– Вы так думаете…
– Да, я так думаю, Эдвин. – Сторроу по-прежнему говорил негромко, дружелюбно.
– Эти люди вступили в общенациональный профсоюз вопреки моему прямому запрету, открыто пренебрегли нормами и правилами нашего полицейского подразделения. Войдя в состав этой организации, они тем самым нанесли оскорбление стране.
Сторроу вспомнил ту чудесную весну, когда он учился на первом курсе Гарварда и, войдя в боксерскую команду, познал воистину незамутненное насилие, о каком не смел и мечтать. Дважды в неделю, по вторникам и четвергам, он молотил что есть мочи и по нему молотили. В конце концов родители прознали и положили конец этому рукомашеству, но, бог ты мой, как ему сейчас хотелось зашнуровать перчатки и расквасить нос Кёртису.
– Для вас это главное, Эдвин? Их связь с АФТ?
– Разумеется!
– А если бы, допустим, ваши люди отказались от этого?
Кёртис прищурился:
– Они это сделали?
– Если бы они так поступили, – медленно проговорил Сторроу, – что было бы дальше?
– Я бы принял это к сведению.
– К какому такому сведению? – встрял Питерс.
Сторроу метнул в него предупреждающий взгляд, и мэр опустил голову.
– Эдвин, – произнес Старроу, – люди откажутся от членства в Американской федерации труда. Они уступят. Вопрос в том, уступите ли вы?
Океанский ветерок добрался до тента над дверным проемом, захлопал парусиновыми фестонами.
– Эти девятнадцать человек должны быть призваны к порядку, но не наказаны, – произнес губернатор Кулидж. – Мы лишь взываем к благоразумию, комиссар.
– И к здравому смыслу, – добавил Питерс.
Мелкие волны с тихим плеском разбивались о камни.
Сторроу обнаружил, что Кёртис внимательно смотрит на него, точно ждет финального довода. Он встал и протянул ему руку. Кёртис пожал ее потными дрожащими пальцами.
– Я вам полностью доверяю, – проговорил Сторроу.
Кёртис мрачно усмехнулся:
– Это обнадеживает, Джеймс. Я рассмотрю ваше предложение, не сомневайтесь.
В этот же день, еще до наступления вечера, имело место событие, которое могло бы стать величайшим конфузом для Бостонского управления полиции, попади эта история в газеты. Полицейская группа прибыла на Шомат-авеню, в новую штаб-квартиру НАСПЦН. Лейтенант Эдди Маккенна с ордером на обыск вскрыл пол на кухне и перекопал задний двор.
Гости, прибывшие на церемонию открытия филиала, наблюдали за ним. Но он ничего не нашел.
Даже ящика для инструментов.
А доклад Сторроу вечером был разослан прессе.
В понедельник утром выдержки из него появились в газетах, и редакционные статьи во всех четырех основных ежедневных изданиях Бостона объявили Джеймса Дж. Сторроу спасителем города. Специальные команды разбирали палатки неотложной помощи, воздвигнутые по всему городу, а водителей дополнительных «скорых» распустили по домам. Президенты компаний распорядились прекратить стрелковую подготовку сотрудников, и все оружие было изъято. Подразделения Гвардии штата и отряды Кавалерии США, мобилизованные в Конкорде, получили неожиданный приказ понизить степень боеготовности с «красной» до «голубой».
В пятнадцать часов тридцать минут Городской совет Бостона принял решение назвать в честь Джеймса Дж. Сторроу либо здание, либо магистраль.
В шестнадцать часов мэр Эндрю Питерс вышел из ратуши и обнаружил, что его поджидает толпа. Люди взорвались приветственными криками.
В семнадцать сорок пять полицейские всех восемнадцати участков явились на вечернюю поверку. Тогда-то дежурный сержант каждого участка и проинформировал собравшихся, что комиссар Кёртис приказал немедленно уволить девятнадцать человек, которых он временно отстранил от работы на прошлой неделе.
В двадцать три часа на собрании в Фэй-холле профсоюз бостонской полиции проголосовал за то, чтобы подтвердить свое членство в Американской федерации труда.
В двадцать три ноль пять они проголосовали за то, чтобы объявить забастовку. Договорились, что начнется она во время завтрашней вечерней поверки. Тысяча четыреста полицейских не выйдут на работу.
Решение приняли единогласно.
Глава тридцать пятаяНа пустой кухне Эдди Маккенна влил в стакан с теплым молоком изрядную порцию ирландского виски «Пауэр и сын» и стал запивать им курицу с картофельным пюре. В кухне стояла тишина, слышно было, как тикают часы, и свет сочился лишь из небольшой газовой лампы над столом за его спиной. Эдди ел у раковины, как всегда, когда был один. Мэри Пэт ушла на собрание Общества бдительности, известного также как Новоанглийское общество борьбы с пороком. Эдди и собак-то предпочитал не наделять кличками, а потому не понимал, зачем давать название, а тем более двойное, организации. Теперь, когда Эдвард-младший в Рутгерсе ,[81]81
Рутгерс – университет штата Нью-Джерси.
[Закрыть] а Бет в своей монастырской школе, хоть это собрание заставило Мэри Пэт отвязаться от него. Мысль о кучке фригидных склочниц, сходящихся, чтобы повозмущаться пьяницами и суфражистками, вызвала у него улыбку.
Он поел, положил тарелку в раковину, взял бутылку ирландского, чистый стакан и отправился наверх: сегодня отличная погода, вполне подходящая, чтобы побыть на крыше и несколько часов поразмышлять. Если не считать погоды, все обернулось самым дерьмовым образом. Он даже отчасти надеялся, что этот большевистский профсоюз полиции все-таки забастует: только забастовка могла вытеснить сегодняшнюю провальную операцию в НАСПЦН с первых полос газет. Боже праведный, как же его провел этот черномазый Лютер Лоуренс, Лютер Лоуренс, Лютер Лоуренс. Имя прыгало у него в голове, как воплощение издевки, как олицетворенное презрение.
Ох, Лютер. У тебя будет много причин сокрушаться о том, что когда-то ты вылез из дряхлой утробы своей мамаши. Клянусь тебе, мой мальчик.
Над головой висели расплывчатые, будто нарисованные неумелой рукой звезды. С облаками смешивался дым от фабрики хлопковых очесов. Отсюда, с крыши, Эдди хорошо видел огни Американского сахарорафинадного завода – чудовище раскинулось на четыре квартала, извергая в окружающий мир липкие загрязняющие агенты и крыс, на которых можно было кататься верхом, а с канала Форт-Пойнт тянуло нефтью. И все же он с радостью озирал места, которые они с Томасом Коглином топтали, еще будучи щенками-патрульными, здесь, на своей новообретенной родине. Они познакомились на корабле по пути сюда, два безбилетника, которых на второй же день поймали, одного на носу, другого на корме, и приговорили к каторжному труду на камбузе. По ночам, прикованные за ноги к мойке, они обменивались рассказами об Ирландии. У Томми оставался там пьяница-родитель и хилый брат-близнец. А Эдди оставлял позади лишь сиротский приют в графстве Слайго. Папашу он никогда не знал, а мать померла, когда ему было восемь. Вот они сюда и попали, двое пронырливых пареньков, совсем мальчишек, зато полных нахальства и амбиций.
Томми, со своей ослепительной улыбкой и сверкающим взглядом, оказался удачливее. Хотя и Эдди, без всякого сомнения, отлично устроился на новой родине, но Томас Коглин здесь процветал. Идеальная семья, идеальная жизнь, а в сейфе, что стоит у него в кабинете, гора полученных за всю жизнь на лапу денег. Человек, облеченный властью, словно белым костюмом в угольно-черной ночи.
Поначалу они были почти на равных. Когда они поступили на службу, учились в полицейской школе, впервые начинали патрулировать территорию, между ними еще не замечалось особой разницы. Но спустя несколько лет Томми вдруг начал умело пускать в ход хитрость, тогда как Эдди в своей деятельности по-прежнему прибегал только к помощи кнута и пряника, и тело его с каждым годом все раздавалось вширь. Между тем Идеальный Томми оставался ловким и подтянутым. Он внезапно преобразился в «отличника», в победителя.
– Я еще тебя догоню, Томми, – прошептал Маккенна, хотя и знал, что это ложь. Он не такой хитроумный, как Томми. А если чему и научится, время все равно безвозвратно упущено. Нет, придется уж довольствоваться тем, что…
Дверь в его сарайчик оказалась открытой. Точнее, слегка приоткрытой. Он подошел к ней, распахнул. Казалось, внутри все по-прежнему: метла и садовые принадлежности с одной стороны, две его потрепанные сумки – с другой. Он нащупал выступ половицы, ухватился, дернул вверх, пытаясь прогнать воспоминание о том, как сегодня днем проделывал почти то же самое в доме на Шомат-авеню, а все эти разодетые негритосы торчали вокруг со стоическими рожами, хотя внутри-то наверняка тряслись от хохота.
Под половицей лежали пачки денег. Он всегда предпочитал держать их здесь. Пускай Томас помещает свои в банк, или вкладывает в недвижимость, или прячет в сейф у себя в кабинете. Эдди нравились пачечки, и ему нравилось, что они именно здесь, куда он может подняться, посидеть, немного выпив, потрогать их, понюхать. А когда их становилось слишком много – приятная проблема, с которой он сталкивался примерно раз в три года, – вот тогда он клал их в депозитную ячейку Первого национального. Но до тех пор он с ними не расставался. Вот они, все здесь, все на месте, уютненько лежат там, где он их оставил. Он опустил половицу обратно. Встал. Закрыл дверцу сарайчика, дождавшись, чтобы щелкнул замок.
Остановился посреди крыши. Настороженно приподнял голову. На дальнем конце крыши что-то прямоугольное выделяется на фоне парапета. Длиной в фут, высотой с полфута.
Это еще что?
Он отхлебнул из стакана и оглядел темную крышу. Прислушался. Не так, как это сделало бы большинство, а так, как прислушивается коп, двадцать лет охотившийся за всяким отребьем по темным переулкам и не менее темным помещениям. Воздух, который только что пах нефтью и каналом Форт-Пойнт, теперь источал запах его собственной влажной кожи, гравия у его ног. В бухте прогудело судно. Внизу, в парке, кто-то засмеялся. Где-то поблизости закрыли окно. Автомобиль тащился по Джи-стрит, грохоча сцеплением.
Луны нет, ближайший газовый фонарь – этажом ниже.
Эдди послушал еще. Напряг глаза и убедился, что прямоугольный силуэт – не оптический обман, не игра теней во тьме. Нет, эта штука здесь, и он хорошо знал, что это такое.
Ящик для инструментов. Тот самый ящик. Тот, который он дал Лютеру Лоуренсу. Тот, который он набил пистолетами: за десять лет он натаскал это оружие со складов улик.
Эдди поставил бутылку и вынул из кобуры «тридцать восьмой». Взвел курок.
– Ты здесь? – Он всматривался в темноту. – Ты здесь, сынок?
Ничего. Тишина. Он опустил револьвер. Постукивая им по бедру, пересек крышу, подошел к ящику. Здесь было светлее, и он убедился, что перед ним именно тот ящик, который он дал Лютеру: в тех же местах содрана краска, стерта ручка. Он опустил взгляд, отхлебнул еще, заметил, сколько народу гуляет по парку. Большая редкость для столь позднего вечера, но сегодня все-таки пятница, к тому же, судя по всему, первая за этот месяц пятница, когда не льет дождь.
Именно воспоминание о дожде заставило его склониться над парапетом и осмотреть водосточные желоба. Оказалось, один выскочил из креплений и отошел от кирпичной стены. Рука сама потянулась к замку ящика, но тут ему пришло в голову, что сначала надо бы вызвать ребят из саперного отдела. Впрочем, ящик уже открылся, Эдди убрал револьвер в кобуру и уставился на содержимое. Меньше всего он ожидал увидеть то, что увидел.
Инструменты.
Несколько отверток, молоток, три торцовых ключа, две пары плоскогубцев, небольшая пила.
Чья-то рука коснулась его спины, так мягко, что он ее почти не почувствовал. Крупный человек обычно думает, что его не так-то просто сбить с ног. Но он стоял согнувшись, составив ступни, одна рука на колене, в другой стакан виски. Прохладный шквал ударил ему в грудь, когда Эдди Маккенна оказался в пространстве между своим домом и домом Андерсонов, услышал, как хлопает, раздуваясь, его собственная одежда. Он открыл рот, думая: надо крикнуть, – и освещенное окно кухни, словно лифт, мелькнуло у него перед глазами, унеслось вверх. В эту безветренную ночь его уши наполнил ветер. Первым ударился о булыжник мостовой его стакан. Потом – голова. Неприятный звук. А за ним – еще один, такой же неприятный: хруст сломавшегося хребта.
Он нашел глазами край крыши, и ему показалось, что там кто-то стоит и смотрит на него, но он не был в этом уверен. Потом его взгляд упал на желоб, отставший от стены, и он напомнил себе внести это дело в список необходимых домашних починок. Ох и длинный список. Бесконечный.
– На парапете мы нашли отвертку, капитан.
Томас Коглин, рассматривавший труп Эдди Маккенны, поднял глаза:
– Что-что?
Детектив Крис Глисон кивнул:
– Вероятнее всего, он перегнулся через парапет, чтобы снять крепление желоба. Потому что эта штука была уже старая и сломалась, а он, наверно, заметил. Пытался вынуть скобу, ну и… – Детектив Глисон пожал плечами. – Мне очень жаль, капитан.
Томас показал на осколки стекла:
– В руке он держал стакан, детектив.
– Да, сэр.
– Держал в руке. – Томас снова посмотрел на крышу. – И вы утверждаете, что он одновременно и пил, и отвинчивал крепление?
– Мы нашли там наверху бутылку. «Пауэр и сын». Ирландский виски.
– Я знаю, это его любимый сорт. Все равно вы не сумели мне объяснить, почему со стаканом в одной руке он…
– Он ведь был правша, капитан?
Томас посмотрел Глисону в глаза:
– И что из этого?
– Стакан он держал в левой. – Глисон снял канотье, пригладил волосы, зачесывая их назад. – Капитан, сэр, вы же знаете, если бы я хоть на секунду мог заподозрить, что тут дело нечисто… Я бы всю округу перетряхнул. Никто из соседей ни звука не слышал. В парке гуляла масса народу, и никто ничего не видел, кроме одинокого мужчины на крыше. Никаких признаков борьбы, ни единого намека на характерные травмы, какие получают, защищаясь от нападения. Он даже не крикнул, сэр.
Томас отмахнулся. Ненадолго закрыл глаза, присел на корточки возле своего самого давнего друга. Перед глазами у него стояла картинка: они – мальчишки, чумазые после долгого плавания через океан, удирают от своих поработителей. Именно Эдди сумел вскрыть замки цепей, которыми их приковывали к мойке. Он сделал это в последнюю ночь, и, когда их тюремщики пришли за ними утром, они уже пробрались в четвертый класс, где теснился народ. А к тому времени, когда их все же заметили, уже был спущен трап, и Томми Коглин с Эдди Маккенной затерялись среди ног, чемоданов, тяжелых ящиков, мелькавших в воздухе. Они ускользнули от таможни, от полиции, от пронзительных свистков, которые звучали им вслед, звучали, словно говоря: добро пожаловать, эта ваша страна, парни, вся она – ваша, только вы должны сами урвать свое счастье.
Томас обернулся через плечо на Глисона:
– Оставьте нас, детектив.
– Есть, сэр.
Когда удаляющиеся шаги Глисона затихли в переулке, Томас взял правую руку Эдди в свою. Шрамы на костяшках, а на кончике среднего пальца впадинка, память о ножевой драке в одном переулке, еще в девятьсот третьем. Он поднес руку друга к губам и поцеловал. Крепко сжимая ее, прикоснулся к ней щекой.
– Мы свое урвали, Эдди. Правда? – Он закрыл глаза и на мгновение прикусил нижнюю губу.
Снова открыл глаза и свободной рукой опустил другу веки.
