Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 81 страниц)
– Я это знаю, – сказала она певучим голосом, показывая: наивно считать, будто она этого не понимает. – Вот почему мне понадобится парочка твоих ребят.
– Парочка?
– Ну, для начала четверо. Только вот что, mi amado…[130]130
Любимый мой (исп.).
[Закрыть] – Она улыбнулась ему. – Мне нужны самые крутые из всех, какие у тебя есть.
В том же году Лоретта, дочь шефа полиции Ирвинга Фиггиса, вернулась в Тампу.
Она сошла с поезда в сопровождении отца. Их руки переплетались. Лоретта была с ног до головы одета в черное, словно в траур. А возможно, это и был траур – судя по тому, как крепко Ирв сжимал ее руку.
Ирв запер ее у себя дома в Гайд-парке, и до конца сезона больше никто их не видел. Отправившись за ней в Лос-Анджелес, Ирв взял отпуск, и теперь, вернувшись, он продлил его до конца осени. Его жена уехала от него, взяв с собой сына, и соседи говорили, что из дома не доносилось никаких звуков, кроме молитв. Или, может быть, духовных песнопений: тут мнения расходились.
Когда в конце октября они наконец появились на пороге своего дома, Лоретта была облачена в белое. Вечером того же дня, на собрании в палатке пятидесятников, она объявила, что решение носить белое принадлежит не ей, а Иисусу Христу, чьему учению она теперь намерена свято следовать. В этот вечер Лоретта на собрании пятидесятников рассказала о своем нисхождении в мир порока, о демонах алкоголя, героина и марихуаны, которые вели ее по этому пути, о бесстыдном разврате, который вел к проституции, а та, в свою очередь, вела к новым дозам героина и ночам, полным столь греховного блуда, что Иисус – она знала – милосердно стер их у нее из памяти, чтобы она не покончила с собой. Почему же Он так заинтересован в том, чтобы она осталась жить? Потому что Он желает, чтобы она поведала его правду грешникам Тампы, Сент-Питерсберга, Сарасоты и Брадентона. И если Он сочтет необходимым, она будет нести Его слово дальше – по всей Флориде и, может быть, даже по всем Соединенным Штатам.
От бессчетного множества ораторов, вещавших перед паствой на подобных сборищах, Лоретту отличало то, что она не упоминала об адских муках. Она не повышала голоса. Она говорила так тихо, что многим слушателям приходилось подаваться вперед, чтобы ее расслышать. Порой косясь на отца, который после ее возвращения стал довольно суровым и неприступным, она горестно свидетельствовала о падшем мире. Она не утверждала, что знает волю Господню, но уверяла, что чувствует печаль и тревогу Христа, наблюдающего, до чего дошли Его дети. Скольких же еще можно спасти в этом гибнущем мире, сколько плодов добродетели можно пожать, если только изначально посеять в нем добродетель.
– Говорят, эта страна скоро вернется к отчаянному и растленному потреблению алкоголя. Мужья станут избивать жен из-за рома, станут приносить домой венерические болезни из-за виски, станут впадать в праздность и терять работу из-за джина, и банки будут изгонять на улицу все новых и новых маленьких людей. Но не вините банки. Не вините банки, – шептала она. – Вините в этом тех, кто наживается на грехе, на торговле человеческим телом и на его ослаблении с помощью алкогольного дурмана. Вините бутлегеров, и владельцев борделей, и тех, кто позволяет им распространять эту мерзость по всему нашему славному городу, на виду у Господа. Помолитесь за них. И просите Господа о наставлении.
Очевидно, это именно Господь наставил тех добрых граждан Тампы, которые после этого устроили налет на один-два клуба Коглина – Суареса и изрубили топорами бочонки с ромом и пивом. Когда Джо узнал об этом, он велел Диону связаться с одним парнем в Валрико, изготовляющим стальные бочонки, и они поставили их во всех своих барах, поместив деревянные емкости внутрь и поджидая, кто теперь войдет, размахнется и вывихнет локоть или отшибет себе руку, на хрен.
Джо сидел в своей конторе-прикрытии – компании по экспорту сигар, совершенно легальной фирме (они ежегодно теряли небольшое состояние на экспорте отличных сортов табака в страны вроде Ирландии, Швеции или Франции, где сигары так и не прижились), когда в парадную дверь вошли Ирв и его дочь.
Ирв быстро кивнул Джо, но избегал его взгляда. За годы, прошедшие с тех пор, как Джо показал ему снимки его дочери, он ни разу не посмотрел Джо в глаза, а ведь они, по прикидкам Джо, не меньше тридцати раз проходили мимо друг друга на улице.
– Моя Лоретта хочет тебе кое-что сказать.
Джо поднял глаза на хорошенькую молодую женщину в белом платье, с яркими влажными глазами.
– Хорошо, мэм, – произнес он. – Садитесь, пожалуйста.
– Я предпочла бы постоять, сэр.
– Как вам будет угодно.
– Мистер Коглин, – произнесла она, сложив руки чуть ниже живота, – мой отец говорит, что когда-то в вас жил хороший человек.
– Не знал, что этот человек скончался.
Лоретта откашлялась.
– Мы знаем о вашей филантропической деятельности. И о такой же деятельности женщины, с которой вы решили сожительствовать.
– «Женщина, с которой я решил сожительствовать», – повторил Джо лишь для того, чтобы попробовать, как это звучит.
– Да-да. Мы знаем, что она ведет довольно активную благотворительную деятельность среди обитателей Айбора и даже в Большой Тампе.
– У этой женщины есть имя, – заметил он.
– Но ее добрые дела преходящи по своей природе. Она отказывается от любого участия в религиозной жизни и отталкивает все попытки приобщить ее к единственному истинному Господу.
– Ее имя – Грасиэла. И она католичка, – сообщил Джо.
– Но пока она не согласится прилюдно, что ее трудами движет рука Господа, она, сколь бы благими ни являлись ее намерения, остается помощницей дьявола.
– Ого! – произнес Джо. – Вот тут я, признаться, чего-то не улавливаю.
– Надеюсь, мои слова вы уловите, – отозвалась она. – Все ваши добрые деяния, мистер Коглин, ничуть не служат оправданием ваших дурных поступков и вашей отдаленности от Господа.
– Почему же?
– Вы извлекаете прибыль из незаконных пристрастий ближних. Вы наживаетесь на слабостях людских, на их потребности в праздном, ненасытном, похотливом поведении. – Она одарила его печальной, но доброй улыбкой. – Но вы можете освободиться от этого.
– Я не хочу, – заметил Джо.
– Конечно же хотите.
– Мисс Лоретта, – произнес Джо, – мне кажется, вы замечательный человек. Насколько я понимаю, количество прихожан у нашего проповедника Ингаллса утроилось с тех пор, как вы стали выступать перед ними.
Глядя в пол, Ирв показал пять пальцев.
– Ах вот как, – произнес Джо. – Извините. Значит, аудитория выросла впятеро. Поздравляю вас.
Улыбка не покидала доброго и печального лица Лоретты. Это лицо говорило: я знаю, что ты хочешь сказать, еще до того, как ты это скажешь, и считаю эти слова бессмысленными еще до того, как они вылетят у тебя изо рта.
– Лоретта, – проговорил Джо, – я продаю товар, который людям настолько нравится, что не пройдет и года, как восемнадцатую поправку сметут.
– Это не так, – возразил Ирв, набычившись.
– О, – сказал Джо, – это так. В любом случае сухой закон мертв. Его использовали, чтобы держать бедняков в узде, но попытка провалилась. Его использовали, чтобы средний класс стал более трудолюбивым, но он стал лишь более активным. За эти десять лет выпито больше спиртного, чем за какое-либо из прежних десятилетий, и это потому, что люди его хотят – и не желают, чтобы им запрещали его получать.
– Но, мистер Коглин, – произнесла Лоретта рассудительным тоном, – то же самое можно сказать и о внебрачных связях. Люди хотят блудить и не хотят, чтобы им говорили, что делать этого нельзя.
– И не надо.
– Простите?
– И не надо им говорить этого, – пояснил Джо. – Если люди хотят вступать во внебрачные связи, я не вижу настоятельной причины им препятствовать, мисс Фиггис.
– Но если они захотят возлечь с животными?
– А они хотят?
– Простите?
– Люди хотят спариваться с животными?
– Некоторые хотят. И это извращение распространится дальше, если будет по-вашему.
– Боюсь, я не вижу связи между выпивкой и скотоложством.
– Это не значит, что такой связи не существует.
Теперь она села, по-прежнему стискивая руки.
– Связи нет, – произнес Джо. – Именно об этом и говорю.
– Но это лишь ваше мнение.
– Точно так же некоторые назвали бы и вашу веру в Бога.
– Значит, вы не верите в Бога?
– Не совсем так, Лоретта. Я не верю лишь в вашего Бога.
Джо покосился на Ирва: он чувствовал, что тот закипает, но Ирв по-прежнему отводил взгляд, он смотрел на свои руки, стиснутые в кулаки.
– Зато Он в вас верит, – отозвалась Лоретта. – Мистер Коглин, вы свернете со своего дурного пути. Я это знаю. Я вижу это в вас. Вы раскаетесь, и вас окрестят во Христе. И вы станете великим пророком. Я вижу это так же ясно, как этот греховный град на холме – здесь, в Тампе. Да-да, мистер Коглин, предвидя ваши шутки: я понимаю, что в Тампе нет холмов.
– Ну да, что-то их не замечаешь, даже если быстро катишь на машине.
Она улыбнулась по-настоящему: он вспомнил, как несколько лет назад видел на ее лице точно такую же улыбку, когда случайно встречал ее.
Но потом эта улыбка снова сменилась печальной и застывшей усмешкой, и ее глаза снова вспыхнули, и она протянула ему через стол затянутую в перчатку руку, и он пожал ее, думая о следах от уколов, которые она скрывает, и Лоретта Фиггис произнесла:
– Когда-нибудь я уговорю вас свернуть с вашего пути, мистер Коглин. Можете быть уверены. Я чувствую это всем моим существом.
– Если вы это чувствуете, – заметил Джо, – это еще не значит, что дело обстоит именно так.
– Но и не значит, что оно обстоит по-другому.
– Что ж, согласен. – Джо поднял на нее взгляд. – Почему бы и вам не отнестись к моим убеждениям с таким же беспристрастием и снисходительностью?
Скорбная улыбка Лоретты стала ярче.
– Потому что они ошибочны.
К несчастью для Джо, Эстебана и семьи Пескаторе, по мере роста популярности Лоретты росло и ее политическое влияние. Через несколько месяцев ее прозелитическая деятельность начала угрожать грядущей сделке с казино. Те, кто прежде заводил разговор о Лоретте, делали это главным образом для того, чтобы высмеивать ее или дивиться обстоятельствам, которые привели к ее нынешнему положению, – типично американская история: дочка шефа полиции едет в Голливуд, а возвращается совершенно полоумной и на руках у нее следы уколов, которые местные дурачки принимают за стигматы. Однако тон этих разговоров начал постепенно меняться – и не только в те вечера, когда на дорогах образовывались пробки из-за очередного выступления Лоретты на религиозном собрании. Теперь иначе говорили о Лоретте и самые обычные горожане, которым довелось с ней встретиться. Лоретта этим встречам всячески способствовала, ей и в голову не приходило прятаться от взглядов общественности. Она бывала не только в Гайд-парке, но и в Западной Тампе, и в главном порту Тампы, и в Айборе, где любила покупать кофе, оставшийся теперь единственной ее слабостью.
Днем она мало говорила о религии. Она проявляла безупречную любезность, всегда сразу интересовалась, как здоровье собеседника и как здоровье его близких и любимых. Она никогда не забывала, как кого зовут. И она, несмотря на отчасти состаривший ее год «испытаний» (как она сама их называла), оставалась ослепительно-красивой женщиной. Она была красива броской американской красотой: полные губы, сочно-алый цвет которых так хорошо сочетался с ее рыжими волосами, честные голубые глаза, а кожа такая же гладкая и белая, как слой свежих сливок в утренней бутылке молока.
Обмороки с ней начали происходить в конце тридцать первого, после того как европейский банковский кризис втянул остальной мир в свою воронку и убил остатки надежды на финансовое оздоровление. Эти обмороки наступали без предупреждения, без всякой театральщины. Она говорила о вреде спиртного, или похоти, или (в последнее время все чаще) азартных игр – всегда тихим, чуть дрожащим голосом – и о тех видениях, которые посылает ей Господь: в них Тампа сгорает дотла за свои грехи, лишь дымок вьется над черной выжженной пустыней, засыпанной грудами тлеющего дерева, там, где некогда высились жилища людские; и она всем напоминала о Лотовой жене и заклинала не оглядываться назад, никогда не оглядываться назад, а смотреть вперед, на сияющий град с белоснежными домами, белоснежными одеждами, белоснежными людьми, что соединились в любви ко Христу, в молитве, в искреннем стремлении оставить после себя мир, которым смогут гордиться их дети. Иногда во время такой проповеди ее глаза начинали косить влево и вправо, тело качалось в такт и она падала на пол. Иногда она билась в конвульсиях, иногда на ее прекрасных губах выступала пена, но чаще всего она просто казалась спящей. Предполагали (но лишь в низших кругах общества), что всплеск ее популярности коренится именно в том, как она прелестна, когда лежит на сцене, одетая в тонкий белый креп, под которым виднеются ее маленькие, совершенной формы груди и ее стройные безупречные ножки.
Когда Лоретта лежала так на сцене, она, по сути, служила доказательством существования Бога, ибо лишь Господь мог сотворить столь прекрасное, столь хрупкое и столь могущественное создание.
Так или иначе, ряды ее последователей ширились с небывалой скоростью, и эти последователи принимали ее борьбу очень близко к сердцу, как нечто личное. Особенно это касалось борьбы с попытками местного гангстера обрушить на их родные улицы бич азартных игр. Вскоре конгрессмены и советники стали отвечать посредникам Джо «нет» или «нам нужно взвесить все обстоятельства», хотя Джо заметил, что его денег они и не думали возвращать.
А ведь времени на то, чтобы успешно провернуть сделку, оставалось мало.
Если Лоретту Фиггис постигнет безвременная кончина – но при этом такая, которая будет выглядеть как убедительный «несчастный случай», – после приличествующего траура идея с казино расцветет пышным цветом. «Она очень любит Иисуса, – говорил себе Джо, – так я только окажу ей услугу, если они наконец встретятся».
Он знал, что должен сделать, но пока не отдавал приказ.
Он сходил послушать ее проповедь. Для этого он целый день не брился, а вдобавок переоделся, чтобы стать похожим на торговца сельскохозяйственным инвентарем или владельца продуктовой лавки: чистые брюки из грубой хлопчатобумажной ткани, белая рубашка, галстук-ленточка, черная холщовая спортивная куртка и соломенная ковбойская шляпа, надвинутая на глаза. Он велел Сэлу подвезти его к краю поля, где в этот вечер разбил лагерь преподобный Ингаллс, и двинулся пешком по узенькому проселку среди сосновой рощицы, пока не добрался до столпившихся людей.
На берегу пруда кто-то сколотил небольшую сцену из досок от ящиков, и Лоретта стояла на этой сцене вместе со своим отцом (слева) и преподобным (справа), все трое со склоненными головами. Лоретта рассказывала свой недавний сон или видение (Джо опоздал и не понял, что именно). Спиной к темному пруду, в белом платье и белой шляпке без полей, она вырисовывалась на фоне черной ночи, словно луна в беззвездном небе. Она рассказывала, как семья из трех человек – мать, отец и младенец – приехала в незнакомую землю. Отцу, предпринимателю, которого направила сюда его фирма, велели ждать внутри вокзала, пока не явится его водитель, а до тех пор не выходить наружу. Но в здании вокзала оказалось жарко, к тому же они проделали немалый путь и им не терпелось увидеть эту новую землю. Они вышли наружу, и тотчас же на них кинулась пантера, черная как уголь. Не успела семья сообразить, что к чему, как зверь разорвал им глотки своими клыками. Умирая, мужчина видел пантеру, жадно пьющую кровь его жены, но тут появился еще один мужчина и застрелил зверя. Незнакомец объяснил умирающему бизнесмену, что он и есть шофер, нанятый компанией, и что им надо было лишь дождаться его.
Но они не стали ждать. Почему они не стали ждать?
То же самое и с Иисусом, говорила Лоретта. Можете ли вы подождать? Можете ли вы не поддаваться земным искушениям, которые растерзают ваши семьи, разорвут их в клочья? Можете ли вы найти способ, чтобы уберечь любимых от хищных зверей, пока не наступит второе пришествие нашего Господа и Спасителя?
– Или вы слишком слабы? – спросила Лоретта.
– Нет!
– Потому что я знаю: в свои самые мрачные часы я слишком слаба.
– Нет!
– Я слаба, – рыдающим голосом проговорила Лоретта, – но Он дает мне силу. – Она указала в небо. – Он наполняет мое сердце. Но мне нужно, чтобы вы помогли мне исполнить Его желания. Мне нужна ваша сила, чтобы мы вместе несли Его слово, творили Его дела и не допускали, чтобы эти дикие звери пожирали наших детей и пятнали наши сердца бесконечными грехами. Вы мне поможете?
Толпа отвечала «да», и «аминь», и «ну конечно». Когда Лоретта закрыла глаза и начала покачиваться, собравшиеся шире открыли собственные глаза и резко подались вперед. Когда Лоретта вздохнула, они застонали. Когда она упала на колени, они ахнули и затаили дыхание. А когда она легла на бок, они выдохнули все вместе. Они тянулись к ней, не приближаясь к сцене, точно их отделял от нее какой-то незримый барьер. Они тянулись к чему-то, что не было Лореттой. Они взывали к этому. Они обещали этому все.
Лоретта стала вратами, сквозь которые они вступали в мир без греха, без тьмы, без страха. Тот, где ты никогда не будешь один. Потому что у тебя есть Бог. И потому что у тебя есть Лоретта.
– Сегодня вечером, – сказал ему Дион в галерее на третьем этаже дома Джо. – Ей надо уйти.
– Думаешь, я об этом не думал? – отозвался Джо.
– Я не про «думать», босс, – возразил Дион. – Я про «сделать».
Джо представил себе «Риц», свет, льющийся из окон в темное море, музыку, струящуюся сквозь его крытые галереи и слышную на том берегу залива, а на столиках гремят кости, и толпа приветствует победителя, и сам он, Джо, царит над всем этим в парадном смокинге.
Он спросил себя, как частенько спрашивал в эти недели: что такое одна-единственная жизнь?
Люди постоянно умирают, строя здания или укладывая рельсы под жарким солнцем. Они каждый божий день погибают от удара током или от других несчастных случаев на производстве. И ради чего? Ради того, чтобы построить что-то хорошее, что-то такое, что даст заработок их соотечественникам, даст пищу человечеству.
Разве смерть Лоретты будет чем-то отличаться?
– Будет отличаться. Не знаю почему, – произнес он вслух.
– Что? – Дион воззрился на него.
Джо, извиняясь, поднял ладонь:
– Я не могу этого сделать.
– А я могу, – заметил Дион.
– Если ты покупаешь билет на танцы, ты знаешь возможные последствия, – произнес Джо, – или должен знать, черт побери. Но эти люди, те, кто спит, пока мы бодрствуем… Те, что занимаются своей работой, стригут свои газоны… Они не покупали никакого билета. А значит, они не страдают от таких же наказаний за свои ошибки.
Дион вздохнул:
– Она, черт подери, ставит под угрозу всю сделку.
– Я знаю. – Джо мысленно поблагодарил закат: в галерее вокруг них наступил сумрак. Если Дион ясно увидит его глаза, он поймет, как не уверен Джо в этом решении, как он близок к тому, чтобы переступить черту и больше не оглядываться назад. Господи, да это же всего одна женщина. – Но я все обдумал. Никто и волоска на ее голове не тронет.
– Ты об этом пожалеешь, – заметил Дион.
– Ясное дело, – ответил Джо.
Неделю спустя, когда вассалы Джона Ринглинга попросили о личной встрече, Джо понял: все кончилось. Пусть и не совсем, но срок уже определен. Вся страна вскоре опять погрузится во вседозволенность, страсть и удовольствия, но Тампа под влиянием Лоретты Фиггис клонится в противоположную сторону. Если они не смогли переупрямить ее, когда речь шла о терпимости к выпивке (до легализации которой оставалась всего одна подпись), то они попросту провалили дело, когда речь зашла об азартных играх. Люди Джона Ринглинга сообщили Джо и Эстебану, что их босс решил пока попридержать «Риц», пережидая экономический спад, а позже намерен заново рассмотреть возможные варианты собственных действий.
Эта встреча прошла в Сарасоте. После ее окончания Джо и Эстебан поехали к Лонгбоут-Ки, вышли из машины и стали смотреть на сияние Мексиканского залива, который так и не стал Средиземноморьем.
– Было бы великолепное казино, – произнес Джо.
– Тебе еще выпадет другой шанс. Маятник качнется обратно, так всегда бывает.
Джо покачал головой:
– Не со всяким маятником.
Глава двадцать втораяДуха не угашайте[131]131
1 Фес., 5: 19.
[Закрыть]
Последний раз Лоретта Фиггис и Джо видели друг друга живыми в начале 1933 года. Всю неделю лил дождь. В то утро первого за долгое время безоблачного дня от земли поднимался густой туман, и улицы Айбора выглядели так, словно планета перевернулась вверх тормашками. Джо рассеянно брел по тротуару вдоль Палм-авеню, Сэл Урсо следовал параллельным курсом по противоположному тротуару, а Левша Даунер двигался параллельно им обоим, сидя в машине, ползущей посредине улицы. Джо только что услышал подтверждение разговоров о том, что Мазо подумывает нанести сюда еще один визит, уже второй за год, и тот факт, что Мазо не предупредил его об этом сам, свидетельствовал о многом. Кроме того, в сегодняшних утренних газетах сообщалось, что избранный президент Рузвельт намерен в самое ближайшее время (как только ему вложат в руку перо) подписать закон Каллена – Харрисона, тем самым, в сущности, отменив запрет на алкоголь. Джо знал, что запрет алкоголя не вечен, однако это известие все-таки застало его врасплох. А если уж даже он к этому не совсем готов, можно лишь гадать, как скверно воспримут эти новости все воротилы подпольного бизнеса из городов, сильно выросших на бутлегерстве: из Канзас-Сити, Цинциннати, Чикаго, Нью-Йорка, Детройта и им подобных. Сегодня утром он сидел на кровати и пытался доискаться в этой статье указаний на то, в какую конкретно неделю или месяц Рузвельт сделает росчерк своим знаменитым пером, но его отвлекли, потому что Грасиэлу обильно стошнило паэльей, которую они вчера ели на ужин. Вообще-то, желудок у нее был луженый, но в последнее время ее пищеварительную систему расшатало напряжение: Грасиэла управляла тремя приютами и восьмью группами сбора благотворительных средств.
– Джозеф, – она стояла в дверях, вытирая рот тыльной стороной кисти, – возможно, нам предстоят кое-какие заботы.
– Что такое, крошка?
– Мне кажется, у меня будет ребенок.
Несколько мгновений Джо думал, что она собирается взять из приюта одного из уличных мальчишек. Он смотрел куда-то за ее левое бедро, когда его вдруг осенило:
– То есть ты?..
Она улыбнулась:
– Беременна.
Он вскочил с кровати, встал перед нею, он не знал, можно ли ее трогать, он боялся, что она сломается.
Она обвила его шею руками:
– Все в порядке. Ты станешь отцом.
Она поцеловала его, ее пальцы нашли заветную точку у него на затылке. Впрочем, у него уже все тело щекотало и покалывало, словно он проснулся облаченным в новую кожу.
– Скажи что-нибудь. – Она с любопытством глянула на него.
– Спасибо, – произнес он, потому что ему больше ничего не пришло в голову.
– «Спасибо»? – Она рассмеялась и снова его поцеловала. – «Спасибо»?
– Ты будешь потрясающей матерью.
Она прижалась к его лбу своим:
– А ты – замечательным отцом.
Если только буду жить, подумал он.
И он знал: она подумала то же самое.
Так что в то утро он был немного не в себе, входя в кофейню Нино. Поэтому он не удосужился сначала заглянуть в окно.
В кофейне имелось всего три столика – настоящее преступление для места, где подают такой отменный кофе. Два из этих столиков сейчас занимали куклуксклановцы. Чужак бы не признал их, но Джо умел различить колпак даже на том, кто его не носит открыто. За одним столиком – Клемент Дувер, Дрю Альтман и Брюстер Ингелс, хитрая старая гвардия. За другим – Джулиус Стэнтон, Хэли Льюис, Карл Джо Крюстон и Чарли Бейли, все болваны как на подбор, скорее уж они подпалят сами себя, чем какой-нибудь крест, который попытаются сжечь. Но злобные и безжалостные, как многие тупицы, которым не хватает ума даже понять, насколько они тупы.
Едва переступив порог, Джо понял, что это не засада. Он по их глазам видел: они не ожидали его здесь увидеть. Они пришли просто выпить кофе, а может, еще и запугать хозяина, чтобы он стал платить им «за защиту». Сэл рядом, снаружи, но это не то что внутри. Джо отогнул полу пиджака и положил руку на пояс, в дюйме от своего пистолета. И посмотрел на Ингелса, вожака этой стаи, пожарного из девятого отряда, брандстанция Луц.
Ингелс кивнул, на губах у него медленно появилась улыбочка, и он показал глазами на что-то за спиной у Джо. На третий столик, у окна. Джо покосился туда и увидел, что там сидит Лоретта Фиггис и внимательно наблюдает за происходящим. Джо убрал руку с пояса, отпустил полу пиджака. Никто не станет затевать перестрелку, когда сама Тампийская Мадонна сидит всего в пяти футах.
Джо кивнул в ответ, и Ингелс произнес:
– Тогда в другой раз.
Джо вежливо коснулся шляпы и повернулся, чтобы уйти, но тут Лоретта попросила:
– Мистер Коглин, сядьте. Пожалуйста.
– Нет-нет, мисс Лоретта, – запротестовал Джо. – Судя по всему, у вас мирное утро, я не хочу нарушать ваш покой.
– Я настаиваю, – проговорила она.
К столику подошла Кармен Аренас, жена хозяина заведения.
Джо пожал плечами и снял шляпу:
– Мне как обычно, Кармен.
– Хорошо, мистер Коглин. А вам, мисс Фиггис?
– Мне еще одну.
Джо сел, положил шляпу на колено.
– Эти господа вас не любят? – осведомилась Лоретта.
Джо заметил, что сегодня она не в белом. Ее платье было скорее светло-персиковым. В большинстве случаев никто и не заметил бы разницы, но белоснежные одежды стали неотъемлемым атрибутом Лоретты Фиггис, и видеть ее в чем-то другом, казалось, сродни тому, чтобы увидеть ее обнаженной.
– Едва ли в обозримое время они пригласят меня к себе на воскресный ужин, – согласился Джо.
– Почему? – Она облокотилась на столик; Кармен принесла им кофе.
– Потому что я сплю с женщинами низшего сорта, работаю с людьми низшего сорта, братаюсь с людьми низшего сорта. – Он посмотрел через плечо. – Я что-нибудь упустил, Ингелс?
– Ежели не считать, что ты порешил четверых наших.
Джо кивнул, словно благодаря за уточнение, и снова повернулся к Лоретте:
– Ах да, и еще они считают, что я убил четырех их друзей.
– Вы и правда это сделали?
– Вы сегодня не в белом, – заметил он.
– Это почти белое, – ответила она.
– Как к этому отнесутся ваши… – он поискал слово, – последователи? – Он не нашел лучшего названия.
– Я не знаю, мистер Коглин, – отозвалась она, и в ее голосе уже не слышалось фальшивой бодрости, и в ее глазах больше не сияла безмятежность, смешанная с отчаянием.
Куклуксклановцы поднялись из-за столиков и гуськом потянулись к выходу. Каждый ухитрился либо толкнуть стул Джо, либо задеть его ногу своей.
– С тобой еще повидаемся, – пообещал ему Дувер. Коснулся края шляпы, глянув на Лоретту. – Мэм…
Они вышли, и остались только Джо, и Лоретта, и постукиванье капель вчерашнего дождя, падающих с балконного желоба на тротуар. Джо попивал кофе и рассматривал Лоретту. Ее глаза утратили тот пронзительный свет, что жил в них с того самого дня, когда она два года назад вышла из отцовского дома, сменив черный смертный наряд на белое платье возрождения.
– Почему мой отец так вас ненавидит?
– Я преступник, а он – бывший шеф полиции.
– Но тогда вы ему нравились. Как-то раз, когда я еще училась в старших классах, он вас хвалил: «Это настоящий мэр Айбора. Он поддерживает мир».
– Он правда так сказал?
– Правда.
Джо глотнул еще кофе.
– Видно, тогда были более невинные времена.
Она тоже отпила из своей чашки.
– Что же вы сделали, чтобы заслужить такую вражду?
Джо помотал головой.
Она испытующе смотрела на него. Так прошла долгая неуютная минута. Он выдержал ее взгляд. Она всматривалась в его глаза, пока не поняла:
– Через вас он узнал, где меня найти.
Джо стиснул зубы и ничего не сказал.
– Через вас. – Она кивнула, опустила взгляд на стол. – Что у вас было?
Снова долгий изучающий взгляд. Наконец он ответил:
– Фотографии.
– И вы показали ему их.
– Я показал ему две из них.
– Сколько всего у вас было?
– Десятки.
Она снова посмотрела вниз, на стол, вертя чашку на блюдце.
– Мы все отправимся в ад, – промолвила она.
– Не думаю.
– Нет? – Она снова крутанула чашку. – Знаете, какую истину я узнала в эти два года, пока проповедовала, и падала в обмороки, и вверяла свою душу Господу?
Он покачал головой.
– Что небеса – здесь. – Она указала на улицу, на крышу у них над головой. – Сейчас мы в раю.
– А почему он больше похож на ад?
– Потому что мы его профукали. – Вернулась ее безмятежная сияющая улыбка. – Это рай. И он для нас потерян.
Джо удивился глубине собственной скорби по ее разочарованию. Почему-то, по какой-то непонятной ему самому причине, он все надеялся, что если у кого и есть прямая связь с Создателем, так это у Лоретты.
– Но когда вы начинали, вы же действительно верили, правда? – спросил он.
Она посмотрела на него ясными глазами:
– И с такой убежденностью, что ее наверняка вдохновляли свыше. Мне словно кровь заменили огнем. Не пылающим, а теплым, и эта теплота никогда не исчезнет. По-моему, я то же самое чувствовала в детстве. Что я в безопасности, что я любима. И я была уверена, что жизнь всегда будет такой. А потом я выросла и уехала на Запад. И когда все эти верования обернулись ложью… когда я поняла, что во мне ничего особенного нет и что я не в безопасности… – Она повернула руки, чтобы показать следы от уколов. – Я плохо приняла эти новости.
– Но когда вы вернулись сюда после ваших…
– Испытаний? – подсказала она.
– Да.
– Я вернулась, и отец выжил мать из дому и выколотил из меня беса, опять стал учить меня молиться на коленях и при этом не желать себе личных выгод. Молиться, как просительница. Молиться, как грешница. И пламя вернулось. Я стояла на коленях у кровати, где спала в детстве. Я простаивала на коленях целыми днями. Я неделями почти не спала. И пламя вновь нашло мою кровь, мое сердце. И я вновь ощутила убежденность. Знаете, как мне ее не хватало? Сильнее, чем какого угодно наркотика, любви, пищи. Может быть, даже сильнее, чем Господь мне заповедовал. Убежденность, мистер Коглин. Убежденность. Это самая роскошная ложь из всех.
Они надолго замолчали: Кармен даже успела принести им еще кофе.
– Моя мать скончалась на прошлой неделе. Вы знали?
– Я не слышал, Лоретта. Прошу прощения.
Она отмахнулась от его извинений и отхлебнула кофе.
– Верования моего отца и мои собственные верования – вот что изгнало ее из нашего родного дома. Она ему часто говорила: «Ты не любишь Господа. Ты любишь саму мысль, что ты для Него – особенный. Тебе хочется верить, что Он тебя видит». Когда я узнала о том, что ее больше нет, я поняла, что она имела в виду. Я не нашла утешения в Господе. Я не знаю Господа. Я просто хотела, чтобы мама вернулась.
