Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 81 страниц)
Сзади завизжали тормоза. Томас обернулся: у тротуара остановились черный «бьюик» и четыре патрульных автомобиля. Из «бьюика» под первые капли дождя вышел суперинтендант Майкл Краули – тоже с дробовиком, в наплечной кобуре табельный револьвер. На лбу свежая повязка, дорогой темный костюм весь заляпан яичным желтком и усеян кусочками скорлупы.
Томас улыбнулся, и Краули тоже устало ухмыльнулся.
– Пришло время малость навести порядок, капитан?
– И в самом деле, суперинтендант.
Они пошли по улице, остальные двинулись следом.
– Прямо как в старые времена, Томми, а? – проговорил Краули, когда впереди замаячила новая толпа, собравшаяся на Эндрю-сквер, в двух кварталах отсюда.
– Я тоже так думаю, Майкл.
– А когда мы их отсюда вычистим…
Когда мы их вычистим. Без всяких если. Томасу это пришлось по душе.
– Мы отвоюем Бродвей.
Майкл Краули хлопнул его по плечу:
– Как же я соскучился по этому занятию.
– Я тоже, Майкл. Я тоже.
Рассел, водитель мэра Питерса, аккуратно объезжал все места, забитые людьми. Мэр таким образом мог наблюдать за бунтовщиками на расстоянии, однако он слышал их крики, слышал выстрелы и звон бьющегося стекла.
Проехавшись вокруг Сколли-сквер, он ужаснулся, но, увидев Норт-Энд, а вскоре и Южный Бостон, понял: происходит кошмар, который ему и присниться не мог.
Избиратели доверили ему город. Американские Афины, колыбель Американской революции ,[83]83
Имеются в виду события конца XVIII века – война американских штатов за независимость от британского владычества.
[Закрыть] место рождения двух президентов, территорию с самым образованным населением в стране, Пуп земли.
И при его правлении этот город сам разбирает себя по кирпичику.
Они вернулись по мосту Бродвей-бридж, оставив позади охваченные пожаром трущобы Южного Бостона. Питерс велел Расселу подвезти его к ближайшему телефону. Ближайший нашелся в отеле «Касл-сквер», в Саут-Энде, пока единственном тихом районе, который они посетили за сегодняшний вечер.
Под подозрительными взглядами носильщиков и управляющего мэр позвонил в Арсенал штата. Представился и велел соединить его с майором Даллапом.
– Даллап слушает.
– Это мэр Питерс, майор.
– Да, сэр?
– Вы командуете мотострелковым корпусом и Первым кавалерийским эскадроном?
– Так точно, сэр. Под общим командованием генерала Стивенса и полковника Дальтона, сэр.
– Где они в данный момент?
– Полагаю, с губернатором Кулиджем в здании сената штата, сэр.
– Тогда оперативное командование переходит к вам, майор. Ваши люди должны оставаться в Арсенале в полной боевой готовности. Не распускать никого по домам. Ясно?
– Так точно, сэр.
– Нынешним вечером вам предстоит подавить кое-какие выступления, майор.
– С удовольствием, сэр.
Подъехав спустя пятнадцать минут к Арсеналу, Питерс увидел, как из здания выходит солдат и преспокойно идет в сторону Брайтона.
– Рядовой! – Он вышел из машины. – Куда вы направились?
Боец уставился на него:
– А ты что за ферт?
– Я мэр Бостона.
Солдат тут же вытянулся в струнку и отдал честь:
– Прошу извинить, сэр.
– Куда же ты идешь, сынок?
– Домой, сэр.
– Вам отдали приказ оставаться в боевой готовности.
– Приказ отменил генерал Стивенс.
– Вернись, – сказал Питерс.
Тут вышли еще несколько солдат, но первый затолкал их внутрь, приговаривая:
– Мэр, это мэр.
Питерс широкими шагами вошел в здание и сразу заметил у лестницы, ведущей в комнату дежурных, человека с майорскими знаками различия – дубовыми листками.
– Майор Даллап! Что все это значит? – Питерс обвел рукой Арсенал, всех этих людей в расстегнутых воротничках, безоружных, расслабленных.
– Сэр, если бы мне разрешили объяснить…
– Извольте! – Питер сам удивился грозным ноткам в своем голосе.
Но прежде чем майор Даллап сумел что-нибудь сказать, с верхней лестничной площадки загремело:
– Эти люди отправляются по домам! – Над ними стоял губернатор Кулидж. – Мэр Питерс, вам нечего здесь делать. Отправляйтесь домой и вы, сэр.
Кулидж стал спускаться по лестнице, по бокам от него шли генерал Стивенс и полковник Дальтон. Питерс устремился по ступенькам ему навстречу.
– Город бунтует.
– Ничего подобного.
– Я сам это видел, губернатор, я сам там был, и я вам говорю, я вам говорю, я вам говорю… – Питер всегда начинал запинаться, когда волновался. – Я вам говорю, сэр, там десятки тысяч человек, и они…
– Никакого бунта нет, – изрек Кулидж.
– В Южном Бостоне, в Норт-Энде, на Сколли-сквер! Можете посмотреть сами, если не верите мне.
– Я уже смотрел.
– Откуда?
– Из здания сената.
– Из сената? – Питерс кричал, но собственный голос казался ему каким-то детским. – Беспорядки сейчас не на Бикон-хилл, губернатор. Они сейчас…
– Достаточно.
– Достаточно? – переспросил Питерс.
– Ступайте домой, господин мэр. Домой.
Именно его тон окончательно сразил Эндрю Питерса. Тон отца, разговаривающего с капризничающим ребенком.
И тогда мэр Эндрю Питерс сделал вещь, доселе невиданную в бостонской политической жизни: он ударил губернатора в лицо.
Ему пришлось подпрыгнуть, так как стоял он ступенькой ниже, к тому же Кулидж был высокого роста. Поэтому удар получился не такой уж сильный. Но он его все-таки достал.
Кулидж ошеломленно застыл на месте. А Питерс был настолько доволен собой, что решил повторить атаку.
Генерал с полковником схватили его под руки, кое-кто из солдат ринулся по лестнице, но за те секунды, что у него оставались, Питерс успел нанести еще несколько ударов.
Как ни странно, губернатор не отступал, не пытался закрыться руками.
Солдаты сволокли мэра с лестницы и установили на пол.
Он указал пальцем на губернатора Кулиджа.
– Это останется на вашей совести.
– И в вашем послужном списке. – Кулидж чуть улыбнулся. – В вашем послужном списке, сэр.
Глава тридцать седьмаяВ среду, в половине восьмого утра, Гораций Рассел привез мэра Питерса в ратушу. В отсутствие пожаров и вопящих толп улицы не казались предместьем ада, но следы массового буйства виднелись повсюду. На Вашингтон и Тремонт и на перпендикулярных улочках не уцелело ни одной витрины. Там, где накануне располагались магазины и кафе, теперь лежали груды мусора и обугленные остовы автомобилей. Питерс подумал, что, видимо, так выглядят города после бомбардировки или штурма.
По всему парку Коммон валялись пьяные, кто-то открыто играл в кости. На другой стороне Тремонт-стрит несколько человек заколачивали окна фанерой. Перед некоторыми магазинами прохаживались люди с дробовиками и винтовками. Со столбов свисали оборванные телефонные провода. Большинство газовых фонарей было разбито, таблички с названиями улиц содраны.
Питер прикрыл глаза ладонью: ему хотелось плакать. Он не сразу сообразил, что тихо шепчет: «Этого никогда не должно было случиться, никогда не должно было случиться, никогда не должно было случиться…»
Однако когда они добрались до ратуши, он был уже холоден и решителен. Он прошагал в свой кабинет и тут же соединился со штаб-квартирой полиции.
Кёртис снял трубку сам, голос у него был измученный.
– Комиссар, это мэр Питерс.
– Видимо, вы будете требовать моей отставки.
– Я буду требовать оценки ущерба. Начнем с этого.
Кёртис вздохнул:
– Сто двадцать девять арестов. Пять мятежников получили огнестрельные ранения – не опасные, пятьсот шестьдесят два человека с различными травмами поступили в Хеймаркетскую больницу неотложной помощи, треть этих травм – порезы осколками стекла. Шестьдесят семь разбойных нападений. Девяносто четыре уличных ограбления. Шесть изнасилований.
– Шесть?
– Да, зафиксированных – шесть.
– А реально сколько?
Еще один вздох.
– По неподтвержденным данным, несколько десятков. Вероятно, около тридцати.
– Тридцать. – Питерсу снова захотелось расплакаться, но позыв был не таким неодолимым. – Ущерб, нанесенный имуществу?
– Оценивается в сотни тысяч долларов.
– Я так и предполагал.
– В основном небольшие заведения. Банки и крупные магазины…
– …наняли частную охрану. Я знаю.
– Пожарные не будут бастовать.
– Что?
– Пожарные, – повторил Кёртис. – Я о стачке солидарности. Мой человек в их управлении сообщил, что они решили не поддерживать забастовщиков, поскольку вчера было очень много ложных вызовов.
– И каким образом, комиссар, нам теперь может помочь эта информация?
– Я не подам в отставку, – бросил Кёртис.
Сколько же наглости в этом человеке. Город был осажден его же собственными жителями, а этот человек думает только о своей карьере и самолюбии.
– Вам и не придется. Я сам отрешаю вас от должности.
– Не имеете права.
– О, еще как имею. Раз уж вы так печетесь о букве закона, будьте любезны справиться в своде городских уложений от тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Глава триста двадцать третья, раздел шестой. А как только это сделаете, освободите кабинет. Ваш преемник появится в управлении к девяти утра.
Питерс повесил трубку. Удовлетворения он не испытывал. Он вызвал Марту Пулли, секретаршу, и она вошла в кабинет со списком имен и телефонов, который он просил подготовить. Начал он с полковника Салливана из Гвардии штата. Когда тот снял трубку, Питерс обошелся без формальностей:
– Полковник Салливан, это мэр. Я отдаю вам прямой приказ, который не может быть отменен никем другим. Вам ясно?
– Так точно, господин мэр.
– Стянуть весь состав Гвардии штата в район Бостона. Я отдаю под ваше командование десятый полк, первый кавалерийский эскадрон, первый мотострелковый корпус и санитарный корпус. Есть какие-то причины, по которым вы не можете выполнять это?
– Совершенно никаких, сэр.
– Приступайте.
– Есть, господин мэр.
Питер разъединился и тут же набрал домашний номер генерала Чарльза Коула, бывшего командующего пятьдесят второй пехотной дивизией, а ныне одного из ведущих членов комиссии Сторроу.
– Генерал Коул?
– Да, господин мэр.
– Вы готовы послужить вашему городу и временно взять на себя обязанности комиссара полиции?
– Большая честь, сэр.
– Высылаю за вами машину. Когда вы будете готовы, генерал?
– Я уже готов, господин мэр.
В десять утра губернатор Кулидж созвал пресс-конференцию. Он объявил, что в дополнение к частям, вызванным мэром, попросил бригадного генерала Нельсона Брайанта принять командование над силами штата, которые будут действовать в кризисной ситуации. Генерал Брайант примет под свое командование 11-й, 12-й и 15-й полки Гвардии штата, а также пулеметную роту. В Торговую палату стекаются добровольцы, они получают значки, форму и оружие. Большинство, как он подчеркнул, являются бывшими офицерами Массачусетской пехотной дивизии и доблестно сражались во время войны. Кроме того, он отметил, что сто пятьдесят старшекурсников Гарварда, в том числе футбольная команда в полном составе, также принесли присягу и вошли в состав добровольной полицейской дружины.
– Город в надежных руках, джентльмены, – заключил он.
Его спросили, почему Гвардию не ввели в город еще накануне вечером, на что губернатор ответил:
– Вчера меня убедили доверить решение вопросов общественной безопасности городским властям. Но затем я усомнился в мудрости такого шага.
Когда же один из репортеров поинтересовался, каким образом губернатор получил синяк под левым глазом, Калвин Кулидж объявил, что пресс-конференция окончена, и покинул зал.
Дэнни стоял вместе с Норой на крыше дома и смотрел вниз, на Норт-Энд. Во время самых ожесточенных беспорядков несколько человек перегородили Салем-стрит шинами от грузовиков, облили их бензином и подожгли. Дэнни и сейчас одну видел, она вплавилась в мостовую и еще дымилась, вонь от нее ела ноздри. Толпа росла весь вечер, беспокойная, раздраженная. Дэнни наблюдал из окна. Бессильно наблюдал.
Когда около двух ночи все схлынуло, улицы внизу лежали растерзанные, как после недавнего паточного потопа. Стоны, причитания, рыдания избитых, ограбленных, изнасилованных неслись с улиц, из окон домов. Горе случайных жертв насилия отягощалось пониманием того, что на этом свете им не дождаться справедливости.
И всё – по его вине.
Нора твердила, что это не так, но он видел: она сама не до конца верит. В глазах у нее было сомнение. Сомнение в выборе, который он сделал. И в нем самом. Когда в эту ночь они наконец легли в постель, она робко нащупала губами его щеку, и губы у нее были прохладные и неуверенные. Обычно она засыпала, положив руку ему на грудь, а ногу – на его ногу, но в этот раз повернулась на левый бок. Правда, прижалась к нему спиной, то есть не совсем отторгла, но тем не менее.
Теперь же, когда в сером свете пасмурного утра они стояли с чашками кофе на крыше и глядели вниз на разрушения, она коснулась пальцами его поясницы и сразу же убрала руку. Когда Дэнни посмотрел на нее, глаза у нее были мокрые.
– Сегодня на работу не пойдешь, – сказал он.
Она помотала головой, но ничего не ответила.
– Нора.
– Я пойду, – заявила она.
Он покачал головой:
– Слишком опасно.
Она едва заметно пожала плечами:
– Это моя работа. Иначе меня выгонят. Что мы тогда будем есть?
– Все это скоро кончится.
Она покачала головой.
– Кончится, – повторил он. – Как только город поймет, что у нас не было выбора…
– Город вас возненавидит, Дэнни. – Она махнула рукой, обводя улицы. – Они вам этого никогда не простят.
– Значит, мы ошиблись? – Внутри у него вдруг что-то оборвалось, такого отчаяния и безнадежности он никогда прежде не испытывал.
– Нет! – Нора прильнула к нему, сжала ладонями его щеки, и это принесло ему облегчение. – Нет, нет, нет! – Она тормошила его, пока он не встретился с ней глазами. – Вы не ошиблись. Вы сделали единственное, что могли. Да только… – Она снова посмотрела с крыши вниз.
– Что?
– Они устроили так, чтобы единственное, что вам оставалось сделать, вас же и сокрушило. – Она поцеловала его; он ощутил соленый вкус ее слез. – Я тебя люблю. Я верю в правильность твоего выбора.
– Но ты думаешь, что мы сокрушены.
– Я думаю, что ты теперь безработный, – она грустно улыбнулась, – а потому свою работу я терять не должна.
До фабрики он ее проводил.
Они шли мимо клочьев окровавленной одежды, мимо расквашенных на булыжной мостовой пирогов, дробленого кирпича и обугленного дерева. Почерневшие фасады магазинов. Перевернутые тележки, перевернутые сгоревшие машины.
Дальше, за Норт-Эндом, картина не стала хуже, но монотонно повторялась, а на подходе к Сколли-сквер разрослась в масштабе. Он попытался притянуть Нору к себе, но она уклонилась и молча шагала рядом. Порой она задевала его рукой и смотрела на него с глубокой печалью, а однажды, когда взбирались на Боудойн-стрит, на миг прислонилась головой к его плечу, но все так же молчала.
И он тоже молчал.
Сказать было нечего.
От фабрики он пешком вернулся в Норт-Энд и присоединился к пикету у здания 1-го участка. Все утро и середину дня они расхаживали взад-вперед по Хановер-стрит. Одни прохожие встречали их криками поддержки, другие – возгласами «Позор!», но большинство прошмыгивало мимо, опустив глаза или глядя сквозь них, словно они были призраками.
Штрейкбрехеры прибывали весь день. Дэнни распорядился, чтобы их беспрепятственно пропускали, при условии, что они будут обходить пикетчиков, а не ломиться сквозь них. Если не считать одной небольшой стычки, они прошли спокойно.
По всей Хановер стоял стук молотков: заколачивали разбитые витрины досками. Другие выметали осколки стекла и собирали уцелевшие товары. Дэнни узнал сапожника Джузеппе Балари; тот не шевелясь смотрел на свою разоренную мастерскую. Выставил доски, выложил инструменты, но ничего не делал – стоял и смотрел. И так десять минут.
Когда он наконец повернулся, Дэнни не успел вовремя отвести глаза, и поймал на себе его взгляд, в котором, казалось, застыл беззвучный вопрос «Почему?». Дэнни беспомощно покачал головой. Когда он снова глянул в ту сторону, Джузеппе уже приколачивал к витрине доску.
В середине дня приехали тягачи с прицепами разбирать мусор. Они грохотали по брусчатке, и водителям то и дело приходилось вылезать из кабины, забрасывать в кузов то, что вывалилось. А вскоре у обочины, рядом с линией пикетчиков, остановился «паккард», и Ральф Рафельсон высунул голову из заднего окна:
– Можно вас на минутку, полисмен?
Дэнни прислонил свой плакат к фонарному столбу и залез к Рафельсону на заднее сиденье. Тот неловко улыбнулся:
– Голосование по вопросу о стачке солидарности отложено.
Дэнни похолодел.
– Надолго?
– Трудно сказать. Нам нелегко добраться до некоторых делегатов.
– А без них нельзя?
Тот покачал головой:
– Должны присутствовать все.
Дэнни повернулся к нему:
– Когда же?
– Возможно, сегодня, только позже. Возможно, завтра.
– Но не позже?
– Я ничего не могу гарантировать.
Дэнни откинулся на спинку.
– О господи, – прошептал он. – О господи.
У себя в комнате Лютер вместе с Исайей укладывал вещи. Исайя, бывалый путешественник, показывал Лютеру, как нужно скатывать, а не складывать одежду. Все это они упрятывали в чемодан.
– Надо сворачивать туго, – объяснил старик. – Останется больше места и меньше изомнется.
Лютер посмотрел, как делает Исайя, взялся за штанины брюк и начал их скатывать, начиная снизу.
– Немного потуже.
Лютер попробовал снова.
– Вот, уже получается.
– А миссис Жидро поправится? – спросил Лютер.
– Все пройдет, я уверен. – Исайя положил на кровать рубашку, сложил, разгладил складки, скатал, уложил в чемодан. – Все пройдет.
Спустившись на первый этаж, они поставили чемодан у лестницы. Иветта была в гостиной. Она подняла взгляд от утреннего выпуска «Игзэминера», глаза ее ярко горели.
– Из казарм выведут Гвардию штата.
Лютер кивнул.
Исайя уселся в свое любимое кресло у камина.
– Думаю, беспорядки уже почти закончились.
– Очень надеюсь. – Она отложила газету на столик и расправила платье на коленях. – Лютер, не нальешь мне чаю?
Бросив в чашку кубик сахара и плеснув молока и только потом налив чаю, Лютер поставил ее на блюдце и принес миссис Жидро. Та поблагодарила его улыбкой.
– Где ты был? – спросила она.
– Мы были наверху.
– Не сейчас, а тогда. – Она сделала глоток. – Во время великого события. Во время разрезания ленточки. Когда мы наконец-то официально открылись.
Лютер вернулся к буфету, налил еще чашку чая.
– Мистер Жидро?
– Спасибо, не надо, сынок.
Лютер сел напротив миссис Жидро.
– Опоздал я на открытие. Замотался. Уж простите.
Она произнесла:
– Этот огромный полисмен вел себя просто как безумный. Он словно заранее совершенно точно знал, где искать. И все равно ничего не нашел.
– Странно это все, – заметил Лютер.
Миссис Жидро глотнула чая.
– Да уж, повезло нам.
– Можно и так сказать.
– А теперь ты уезжаешь в Талсу.
– Там у меня жена и сын, мэм. Знаете, если б не они, я б никуда не уехал.
Она улыбнулась и опустила взгляд:
– Может, ты нам когда-нибудь и напишешь.
Это Лютера прямо-таки подкосило и чуть не кинуло ей в ноги.
– Понятное дело, мэм, напишу. Вы ж знаете.
Она буквально втянула его душу в свои прекрасные глаза.
– Верю, сынок. Верю.
Уловив секунду, когда миссис Жидро опустила взгляд на колени, Лютер кивнул великому старцу.
– Если я вам еще не надоел…
Миссис Жидро подняла глаза.
– Мне надо кое-что утрясти с белыми друзьями, которых я тут завел.
– Что еще утрясти?
– Надо как следует попрощаться, – объяснил Лютер. – Ежели я останусь еще на одну-две ночки, все пройдет куда глаже.
Она наклонилась вперед в своем кресле.
– Вздумал опекать старуху, Лютер?
– Да упаси бог, мэм.
Она погрозила ему пальцем.
– Ох ты, лис!
– Это точно, – сказал Лютер. – И ваш жареный цыпленок мне очень даже по вкусу.
– Так вот в чем штука?
– Сдается мне, да.
Миссис Жидро встала, разгладила подол. Повернулась в сторону кухни.
– Тут нужно почистить картошку и промыть бобы, молодой человек. И не копайтесь.
Лютер вышел из комнаты вслед за ней.
– Ни в коем случае, мэм.
На закате бунтующие толпы вернулись на улицы. В Южном Бостоне, Чарлстауне и некоторых других частях города опять начались стычки и погромы. Однако в других местах, особенно в Роксбери и Саут-Энде, волнения приобрели политическую окраску. Узнав об этом, мэр Питерс велел Расселу отвезти его на Колумбус-авеню. Генерал Коул не хотел отпускать мэра без военного сопровождения, но Питерс убедил его, что обойдется. Прошлым же вечером обошлось, да и перемещаться на одной машине всяко сподручнее, чем кортежем из трех.
Водитель остановил автомобиль на углу Арлингтон-стрит и Колумбус-авеню, откуда уже была видна толпа. Питерс вылез из машины и прошел полквартала. По пути он миновал три бочки, наполненные смолой, из которых торчали факелы. Это средневековое зрелище усилило его опасения.
Лозунги оказались еще хуже, чем вчера. Те немногие, что он видел накануне, главным образом являли собой немудреные вариации на тему того, что, мол, «на хрен копов» или «на хрен штрейкбрехеров». Сегодняшние же были аккуратно выведены по трафарету буквами алыми, как свежая кровь. Некоторые – по-русски, но у остальных смысл был вполне ясен:
ДАЕШЬ РЕВОЛЮЦИЮ!
ДОЛОЙ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ТИРАНИЮ!
СМЕРТЬ КАПИТАЛИЗМУ!
СМЕРТЬ РАБОВЛАДЕЛЬЦАМ!
СВЕРГНЕМ КАПИТАЛИСТИЧЕСКУЮ МОНАРХИЮ!
Был еще один, который понравился мэру Эндрю Дж. Питерсу меньше всего:
ГОРИ, БОСТОН, ГОРИ!
Он поспешно вернулся в машину и приказал немедленно везти его к генералу Коулу.
Генерал Коул выслушал новости, кивая так, словно уже был обо всем осведомлен:
– Мы получили рапорт, что и сборище на Сколли-сквер все больше политизируется. Южный Бостон уже трещит по швам. Я не думаю, что тут удастся обойтись силами всего лишь сорока полицейских, как прошедшей ночью. В оба района я направляю добровольцев. Им велено, если не сумеют подавить беспорядки, вернуться и доложить о размере толп и о степени большевистского влияния.
– «Гори, Бостон, гори», – прошептал Питерс.
– До этого не дойдет, господин мэр, заверяю вас. В конце концов, даже футбольная команда Гарварда вооружена и ждет распоряжений. Кроме того, я в постоянном контакте с майором Салливаном и командованием Гвардии штата. Они в полной боевой готовности, причем буквально за углом.
Питерс кивнул: это его слегка успокоило. Четыре полка плюс пулеметная рота, плюс мотострелковый и санитарный корпус.
– Теперь я отправляюсь навестить майора Салливана, – сказал он.
– Будьте осторожны на улицах, господин мэр. Скоро уже стемнеет.
Питерс вышел из кабинета, который лишь вчера занимал Эдвин Кёртис. Он поднялся на холм к зданию сената штата, и сердце его затрепетало: бог ты мой, целая армия! Вдоль гигантской аркады позади сената дефилировал 1-й кавалерийский эскадрон, цоканье копыт по булыжнику напоминало приглушенные выстрелы. А на лужайках перед фасадом, близ Бикон-стрит, выстроились 12-й и 15-й полки. На другой стороне улицы, у парка Коммон, в полной боевой готовности стояли 10-й и 11-й полки. Питерс всячески стремился это предотвратить, но все равно почувствовал гордость при виде мощи штата. Это была антитеза толпе. Это была рассчитанная мощь, подвластная закону, способная в равной степени к сдержанности и к насилию. Это был кулак, таящийся под мягкой перчаткой демократии, и кулак этот выглядел внушительно.
Они отдавали ему честь, и он отвечал положенным жестом, поднимаясь по парадным ступеням сената. К тому времени, когда он миновал огромный мраморный зал и вышел из здания с противоположной стороны, его тело сделалось почти невесомым. Майор Салливан находился там с Первым кавалерийским эскадроном. Он устроил командный пост под аркадой; телефоны и полевые рации на длинном столе трезвонили беспрерывно. Офицеры хватали трубки, царапали что-то на листках бумаги, передавали их майору Салливану. Тот заметил мэра и отдал ему честь.
– Пожалуй, вы прибыли вовремя, господин мэр. Добровольцы, которых генерал Коул направил на Сколли-сквер, попали в засаду, сэр. Применено оружие, сообщают о нескольких раненых.
– Бог мой.
– Им не продержаться и пяти минут.
Ну что ж, значит, пора.
– Ваши люди готовы?
– Они перед вами, сэр.
– Пойдет кавалерия? – на всякий случай уточнил Питерс.
– Самый быстрый способ рассеять толпу.
Питерс поразился абсурдности происходящего: военная тактика девятнадцатого века в Америке века двадцатого. Абсурдно – но неким странным образом и уместно.
– Так выручайте их, майор, – скомандовал он.
– С удовольствием, сэр.
Майор Салливан четко отсалютовал, и молодой капитан подвел ему коня. Салливан не глядя поставил ногу в стремя и ловко вскочил в седло. Капитан сел на лошадь, стоявшую сзади, и поднял к плечу горн.
– Первый кавалерийский эскадрон под моим командованием выдвигается на Сколли-сквер, – объявил майор. – Задача: спасти полицейских-добровольцев и восстановить порядок. Стрелять по толпе запрещается, за исключением тех случаев, когда у вас не будет иного выбора. Ясно?
Громогласный хор:
– Так точно, сэр!
– В таком случае, джентльмены, рав-няйсь!
Конница вытянулась прямыми как бритва рядами.
Питерс подумал: нет, подожди минутку. Погоди. Не так быстро. Обдумай.
– Марш!
Протрубил горн, и конь майора Салливана помчался по галерее. За ним устремилась остальная кавалерия, и мэр Питерс вдруг обнаружил, что бежит с ними рядом. Он чувствовал себя, как мальчишка на первом в жизни параде, но это было лучше любого парада, и он уже не ребенок, а предводитель людей, мужчина, который достоин того, чтобы ему козыряли без всякой иронии.
Одна из лошадей чуть не придавила его к углу своим боком, когда они огибали ограду сената, чтобы устремиться галопом по направлению к Бикон-стрит. Копыта бешено стучали, он никогда раньше не слышал такого звука: словно с небес сыпались камни, сотни, тысячи, и сам холм Бикон-хилл содрогался от бешеной энергии животных и седоков.
Эскадрон обогнал его и скрылся за поворотом на Кембридж-стрит, но мэр Питерс все бежал, Бикон резко шла под уклон, и это добавило ему прыти. Свернув на Кембридж-стрит, он увидел их впереди с шашками наголо, услыхал звуки горна. А за ними – толпа, словно безбрежное море просыпавшегося с неба перца.
Как же Эндрю Питерсу хотелось, чтобы ему даровали крылья! Он смотрел, как великолепные гнедые скакуны рассекают толпу, проделывая дорожки в море перца. Эндрю Питерс все бежал к ним, и перчинки обрели очертания голов, потом на них вырисовались лица. Звуки тоже доносились все яснее. Крики, вопли, визг, непохожий на человеческий, лязг и бряцанье металла, первый выстрел.
А за ним – второй.
И третий.
Эндрю Питерс добрался до Сколли-сквер и успел увидеть, как лошадь вместе со всадником падает в разбитую витрину выгоревшей дотла аптеки. На земле распростерлась женщина, из ушей у нее сочилась кровь, на лбу был отпечаток копыта. Шашки со свистом рубили руки и ноги. Мужчина с залитым кровью лицом протиснулся мимо мэра. Полисмен-доброволец лежал скрюченный у тротуара, зажимая бок, всхлипывая, втягивая воздух окровавленным беззубым ртом. Кони бешено вертелись, стуча копытами, всадники размахивали шашками.
Одна из лошадей опрокинулась и жалобно ржала, лягая ногами воздух. Вокруг падали, вокруг кричали, то и дело кого-нибудь задевало копытом. Упавшая лошадь продолжала брыкаться. Ее седок крепко ухватился за стремя, и лошадь стала приподниматься, выкатив белые, размером с куриное яйцо глазищи, полные ужаса. Она встала на передние ноги, взбрыкнула задними и снова обрушилась, издав смущенное, тоскливое ржание.
Прямо перед мэром Питерсом полицейский-доброволец с лицом, перекошенным от страха, навел винтовку на толпу. Питерс знал, что должно случиться, – он увидел человека в черном котелке, словно во сне размахивавшего палкой. Питерс крикнул:
– Нет!
Но пуля вылетела. Она прошила человека в котелке насквозь и угодила в плечо стоявшего за ним; тот крутанулся на месте и упал. Человек в котелке постоял несколько секунд, потом уронил палку и рухнул наземь. Нога у него дернулась, потом изо рта вышел сгусток черной крови, и он перестал шевелиться.
В этих мгновениях для Эндрю Питерса будто сосредоточилось все нынешнее ужасное лето. Все мечты о мире, о взаимовыгодном решении, все неустанные труды, добрая воля и твердая вера, все надежды…
Мэр великого города Бостона опустил голову и зарыдал.
