Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 81 страниц)
На другое утро Гвардия установила в Южном Бостоне пулеметы – на северном конце Вест-Бродвея, на углу Вест-Бродвея и Джи-стрит и на пересечении Бродвея с Дорчестер-стрит. Десятый полк патрулировал улицы. Одиннадцатый занял позиции на крышах.
Процедуру повторили на Сколли-сквер и вдоль Атлантик-авеню в Норт-Энде. Генерал Коул перекрыл все улицы, выводящие на Колли-сквер, и установил контрольно-пропускной пункт на Бродвейском мосту. Каждый, кто без веских оснований появлялся на означенных улицах, подлежал немедленному аресту.
В городе воцарилась тишина, улицы опустели.
Губернатор Кулидж провел пресс-конференцию. Он выразил соболезнования по поводу гибели девяти человек и сотен пострадавших, однако заявил, что винить в этом следует лишь саму взбунтовавшуюся толпу. Толпу и полицейских, оставивших свой пост. Далее губернатор заявил, что, хотя мэр и попытался обуздать волнения, он оказался совершенно не подготовлен к чрезвычайным ситуациям подобного рода. Поэтому управление городом, начиная с данного момента, будут напрямую осуществлять власти штата и лично губернатор. Первое его распоряжение в этом качестве – восстановление Эдвина Аптона Кёртиса в его законной должности комиссара полиции.
Кёртис возник рядом с ним на трибуне и объявил, что управление полиции великого города Бостона, действуя совместно с частями Гвардии штата, не потерпит дальнейших беспорядков:
– К закону следует относиться с уважением, иначе последствия будут самыми печальными. Здесь не Россия. Мы применим любые меры, чтобы гарантировать демократию нашим гражданам. Сегодня анархии будет положен конец.
Репортер из «Транскрипта» встал и вытянул руку.
– Господин губернатор, правильно ли я понимаю, что вы вините мэра Питерса в том хаосе, которому мы были свидетелями в две прошедшие ночи?
Кулидж покачал головой:
– Виновна толпа. Виновны полицейские, нарушившие свой долг, свою клятву. Мэр Питерс не виноват. Его просто застали врасплох, он не осознал масштабов происходящего и вследствие этого действовал неэффективно.
– Но, губернатор, – не унимался журналист, – мы получили несколько сообщений о том, что именно мэр Питерс пожелал вызвать Гвардию штата уже через час после начала полицейской забастовки, однако вы, сэр, и комиссар Кёртис наложили вето на его решение.
– Эти сведения не соответствуют действительности, – бросил Кулидж.
– Но, господин губернатор…
– Эти сведения не соответствуют действительности, – повторил Кулидж. – Пресс-конференция завершена.
Томас Коглин держал сына за руку. Коннор не издавал ни звука, но слезы катились из-под толстого слоя бинтов, покрывавших его глаза, падали с подбородка на воротник его больничного халата.
Его мать стояла в нескольких шагах и смотрела на улицу из окна Массачусетской больницы. Она мелко дрожала, но глаза у нее оставались сухими.
Джо сидел в кресле по другую сторону кровати. Он не проронил ни слова, с тех пор как вчера вечером они подняли Коннора и поместили его в «скорую».
Томас коснулся щеки Коннора.
– Все в порядке, – прошептал он.
– Как это в порядке? – отозвался Коннор. – Я ослеп.
– Знаю, сынок. Но мы с этим справимся.
Коннор отвернулся, хотел было убрать руку, но Томас держал ее крепко.
– Кон, – произнес Томас, сам слыша беспомощность в своем голосе, – тебя постиг ужасный удар, что и говорить. Но не поддавайся греху отчаяния, сынок. Это худший из всех грехов. Господь поможет тебе пережить испытание. Он просит лишь стойкости.
– Стойкости? – Коннор издал смешок. – Я слепой.
Эллен, стоявшая у окна, перекрестилась.
– Слепой, – шепотом повторил Коннор.
Томас не смог придумать ответа. Может быть, это и есть истинная цена семейной жизни – неспособность избавить от боли тех, кого любишь. Высосать эту боль из их крови, их сердца, их головы. Ты держишь их на руках, кормишь, строишь планы относительно их будущего, а мир всегда готов вонзить в них зубы.
В палату вошел Дэнни. Застыл столбом.
Томас ни о чем не успел подумать, но мгновенно понял – Дэнни прочел в их глазах: они винят его, Дэнни.
Что ж, разумеется. Кого же еще винить?
И даже Джо, который всегда боготворил Дэнни, теперь смотрел на него смущенно и враждебно.
Томас решил говорить просто и прямо.
– Твой брат вчера вечером ослеп. – Он поднял руку Коннора к своим губам и поцеловал ее. – Во время беспорядков.
– Дэн? – позвал Коннор. – Ты?
– Это я, Кон.
– Я слепой, Дэн.
– Знаю.
– Я тебя не виню, Дэн. Не виню.
Дэнни опустил голову, плечи у него задрожали. Джо отвернулся.
– Нет, не виню, – повторил Коннор.
Эллен пересекла комнату, приблизилась к Дэнни, глядя на него в упор, и дала ему пощечину. Он сморщился; Эллен еще раз ударила его по щеке.
– Убирайся, – прошептала она. – Убирайся, ты… большевик. – Она указала на Коннора: – Это сделал ты. Ты. Убирайся прочь.
Дэнни взглянул на Джо, но тот отвел глаза.
Он посмотрел на Томаса. Томас встретился с ним взглядом. Покачал головой и отвернулся.
Вечером того же дня Гвардия штата обстреляла четырех человек на Джамайка-плейн. Один погиб. Десятый полк вычистил игроков в кости из парка Коммон и под прицелом провел их по Тремонт-стрит. Собралась толпа. Были произведены предупредительные выстрелы. Пытаясь вызволить одного из игроков, какой-то мужчина получил огнестрельное ранение в грудь. В этот же вечер он скончался.
В остальных районах города было спокойно.
Следующие два дня Дэнни провел, стягивая подкрепления. Его лично заверили, что профсоюз телефонистов и телеграфистов готов в самое ближайшее время отказаться от выхода на работу. В том же самом его уверили в профсоюзе барменов, в профсоюзном объединении еврейских коммерсантов, в профсоюзе вагоновожатых и профсоюзе машинистов. Впрочем, пожарные не согласились ни встретиться с ним, ни перезвонить ему.
– Я попрощаться пришел, – сказал Лютер.
Нора отступила от двери:
– Заходи, заходи.
Лютер вошел:
– А Дэнни где?
– Он в Роксбери на собрании.
Лютер заметил, что она в пальто:
– Ты тоже туда?
– Туда. Боюсь, там все не очень хорошо обернется.
– Давай провожу.
Нора улыбнулась:
– Было бы очень приятно.
Пока они шли к станции надземной дороги, на них многие пялились: как же, белая женщина вместе с черным мужчиной шагают по Норт-Энду. Лютер подумывал приотстать от нее на шажок, чтобы казалось, будто он ее лакей или еще кто-нибудь в таком роде, но тут он припомнил, зачем возвращается в Талсу, какая тут главная причина, и пошел с ней рядом, высоко подняв голову.
– Значит, возвращаешься, – произнесла Нора.
– Да. Надо мне. По жене скучаю. И ребенка своего хочу увидать.
– Но это опасно.
– Да что нынче не опасно? – заметил Лютер.
Она слегка улыбнулась:
– И то верно.
Когда поезд надземки проезжал эстакаду, снесенную в свое время паточным потопом, Лютер невольно напрягся. Эстакаду давно восстановили и укрепили, и все равно Лютеру каждый раз было тут не по себе.
Ну и годик! Проживи Лютер еще дюжину жизней, доведется ли ему когда-нибудь увидеть такое? Он ведь как раз за безопасностью и приехал в Бостон, но сейчас мысль об этом была смешна: ну да, как же, хороша безопасность – от Эдди Маккенны до первомайских бунтов и полицейской забастовки; похоже, самый что ни на есть небезопасный город из всех, в каких ему в жизни довелось побывать. Американские Афины, как же! Эти чокнутые янки ведут себя так, что Лютеру хотелось переименовать город в Американскую Психушку.
Он заметил, что Нора улыбается ему из своего отделения для белых, и прикоснулся к краю шляпы. Она шутливо ему отсалютовала. Эта девочка просто клад. Если Дэнни не сваляет дурака, он до старости будет дико счастлив. Так с виду не скажешь, чтобы Дэнни хотел это дело профукать, штука просто в том, что он все-таки мужик, а никто лучше Лютера не знает, как мужик способен лезть на рожон, когда то, чего он (якобы) хочет, противоречит тому, что ему (на самом деле) необходимо.
Поезд катил по городу – городу-призраку – среди пепла и стеклянных осколков. На улицах никого, кроме Гвардии штата. Всю ярость двух последних дней загнали в бутылку и заткнули пробкой. Конечно, сделали свое дело пулеметы, Лютер не сомневался. Только, может, в конце концов сказалось и желание позабыть все это? Может, каждый проснулся этим утром пристыженный и усталый? Может, поглядев на эти пулеметы, все в глубине души облегченно вздохнули?
Они вылезли из поезда на Роксбери-кроссинг и пешком двинулись к Фэй-холлу.
Нора спросила:
– А как Жидро отнеслись к тому, что ты уезжаешь?
Лютер пожал плечами:
– Они понимают. Сдается мне, Иветта ко мне привязалась чуток побольше, чем рассчитывала, так что ей нелегко, но они все понимают.
– Сегодня уезжаешь?
– Завтра, – ответил Лютер.
– Пиши.
– Есть, мэм. А вы подумайте насчет того, чтобы заглянуть в гости.
– Обязательно скажу ему. Я не знаю, что мы теперь будем делать, Лютер. Правда не знаю.
Лютер глянул на нее, подбородок у нее чуть подрагивал.
– Думаешь, не получат они назад свою работу? – спросил он.
– Я не знаю. Не знаю.
В Фэй-холле поставили на голосование вопрос, оставаться ли в составе Американской федерации труда. В пользу этого решения проголосовали 1388 человек, против – 14. Провели второе голосование: продолжать ли забастовку. Эта тема вызвала немного больше споров. Из зала Дэнни спрашивали, сдержит ли Центральный профсоюз свое обещание касательно стачки солидарности. Один коп заметил, что пожарные увиливают от прямого ответа. Они страшно злятся из-за ложных вызовов, которые поступали во время беспорядков, к тому же Бостонское пожарное управление объявило набор добровольцев взамен тех, кто может забастовать. В результате явилось вдвое больше, чем рассчитывали.
Дэнни звонил в офис Ральфа Рафельсона, оставил ему две телефонограммы с просьбой явиться в Фэй-Холл, но пока от того не поступало никаких известий. Он поднялся на трибуну.
– Бостонский центральный профсоюз до сих пор пытается собрать вместе всех своих делегатов. Как только соберет, они проголосуют. Я не вижу никаких признаков того, чтобы они проголосовали не так, как, по их словам, ожидается. В прессе нас вовсю раскатывают, я понимаю. Нашей репутации повредили беспорядки.
– В церквах нас тоже клеймят! – крикнул Фрэнсис Леонард. – Ты бы слышал, какими словами они нас поносили на утренней службе.
– Я слышал. Но мы все-таки можем выиграть. Нам лишь нужно держаться вместе, сохранять решимость. Губернатор и мэр по-прежнему опасаются забастовки солидарности, и за нами по-прежнему стоит сила – АФТ. Мы еще можем победить.
Дэнни сам толком не знал, многим ли собственным словам поверил, но он почувствовал внезапный проблеск надежды, когда увидел, как в заднюю дверь зала входят Нора и Лютер. Нора помахала ему и улыбнулась, и Дэнни улыбнулся в ответ.
После них вошел Ральф Рафельсон. Он снял шляпу и встретился взглядом с Дэнни.
Отрицательно качнул головой.
Дэнни почувствовал себя так, словно его огрели по спине обрезком трубы и пырнули в живот ледяным ножом.
Рафельсон надел шляпу и повернулся, чтобы уйти, но Дэнни не собирался отпускать его, по крайней мере сегодня.
– Джентльмены, давайте поприветствуем Ральфа Рафельсона из Бостонского центрального профсоюза!
Рафельсон, с гримасой на лице, повернулся, а сидящие, в свою очередь, повернулись к нему и взорвались аплодисментами.
– Ральф, – Дэнни помахал ему, – поднимитесь сюда, расскажите все ребятам.
Рафельсон деревянной походкой двинулся к нему по проходу, с болезненной улыбкой, застывшей на лице. Он взобрался по ступенькам на сцену, пожал Дэнни руку и прошипел:
– Ты за это поплатишься, Коглин. Тебя съедят.
– Да ну? – Дэнни сжал его руку посильнее и ухмыльнулся. – Надеюсь, ты подавишься и сдохнешь.
Он отпустил его руку, отошел; Рафельсон занял трибуну, а Марк бочком пробрался к Дэнни.
– Он нас закладывает?
– Уже заложил.
– Дело худо, – проговорил Марк. – Все хуже и хуже.
Дэнни повернулся, увидел, что глаза у Марка мокрые и под ними залегли темные мешки.
– Господи, да куда уж хуже?
– Вот телеграмма, ее сегодня утром Сэмюэл Гомперс прислал губернатору Кулиджу. А Кулидж передал ее в газеты. Прочти то, что в кружочке.
Дэнни нашел место, обведенное карандашом:
Хотя мы полагаем, что сотрудникам бостонской полиции предоставлялось недостаточное обеспечение и что их права ущемлялись и лично вами, и комиссаром Кёртисом, Американская федерация труда всегда придерживалась твердой позиции: неизменно предостерегать всех государственных служащих от забастовок.
Ребята уже вовсю свистели и улюлюкали Рафельсону, все повскакали на ноги. Опрокинулось несколько стульев.
Дэнни бросил газету на сцену.
– Нам конец.
– Еще есть надежда, Дэн.
– На что? – Дэнни глянул на него. – Нас продали и АФТ, и центральный профсоюз. Какая еще надежда, черт подери?
– Мы еще можем получить нашу работу обратно.
Несколько человек ворвались на сцену, и Ральф Рафельсон отступил на несколько шагов назад.
– Они теперь никогда не вернут нам нашу работу, – произнес Дэнни. – Никогда.
Обратный путь в Норт-Энд был скверным. Лютер никогда не видал Дэнни в таком мрачном настроении. Он уселся рядом с Лютером в отделении для черных и колючими глазами смотрел на тех пассажиров, которые с удивлением на него поглядывали. Нора сидела здесь же и нервно поглаживала его руку, не чтобы успокоить, а чтобы успокоиться самой. Лютер это понимал.
Лютер знал Дэнни уже давно, и ему было ясно: только псих решится вступить с этим парнем в честный бой. Потому как слишком уж он здоровенный, слишком бесстрашный, слишком невосприимчивый к боли. Лютер никогда не сомневался в силе Дэнни, но прежде ему не доводилось приближаться к нему настолько, чтобы ощутить ту способность к насилию, которая жила в нем как вторая, глубинная сущность.
Другие мужики в вагоне надземки перестали пялиться на них. Дэнни сидел, глядя на пассажиров; глаза у него потемнели, как будто он только и ждал причины, чтобы взорваться.
Они вышли в Норт-Энде и двинулись к Салем-стрит пешком по Гановер-стрит. Наступил вечер, но из-за Гвардии штата улицы были пусты. На половине пути кто-то окликнул Дэнни по имени. Хриплым, слабым голосом. Они повернулись, и Нора вскрикнула: из тени Прадо выступил мужчина. В пальто дымится дырка.
– Господи, Стив. – Дэнни подхватил его: тот падал ему на руки. – Нора, милая, найди-ка гвардейца и скажи – тут коп с огнестрельным ранением.
– Я не коп, – пробормотал Стив.
– Ты коп, ты коп.
Он опустил Стива на землю, а Нора помчалась по улице.
– Стив, Стив…
Стив открыл глаза, а дырка в его груди продолжала дымить.
– Я столько всех расспрашивал, – произнес он. – И вдруг просто наткнулся на нее. Свернул в переулок, глаза поднимаю – она. Тесса. Бабах.
Веки у него задрожали. Дэнни стянул рубашку, оторвал от нее полосу, скомкал, прижал к ране.
Стив открыл глаза.
– Она сейчас… наверняка удирает, Дэн.
Свисток гвардейца. Увидев, что Нора бежит обратно, Дэнни повернулся к Лютеру:
– Руку положи сюда. Надави посильнее.
Лютер прижал ладонь к скомканному куску рубашки, глядя, как тот наливается красным.
Дэнни встал.
– Погоди! Ты куда?
– За тем, кто это сделал. Скажешь гвардейцам, что это женщина по имени Тесса Фикара. Запомнил имя?
– Да, да. Тесса Фикара.
Дэнни пустился бегом через Прадо.
Он увидел ее, когда она спускалась по пожарной лестнице. Дэнни был под козырьком заднего крыльца магазина, а она выбралась из окна третьего этажа. Когда она достигла последней ступеньки и шагнула одной ногой на тротуар, он сбоку приставил пистолет к ее шее.
– Держать руки на лестнице, не поворачиваться.
– Полисмен Дэнни, – произнесла она, все-таки поворачиваясь, и он отвесил ей пощечину.
– Что я сказал? Руки на лестнице, не поворачивайся.
Он обшарил карманы ее пальто, затем складки одежды.
– Нравится? – спросила она. – Нравится меня щупать?
– Хочешь, чтобы я тебя еще ударил? – спросил он.
– Если надо, – отозвалась она, – бей сильнее.
Его рука наткнулась на что-то твердое в ее промежности, и он почувствовал, как тело у нее напряглось.
– Вряд ли у тебя вырос мужской причиндал, Тесса.
Он провел руками вниз по ее ноге, потом вверх, забравшись под платье и сорочку. Извлек оттуда «дерринджер», убрал в карман.
– Удовлетворен? – спросила она.
– Не совсем.
– А как твой мужской причиндал, Дэнни? – спросила она.
– Подними ногу, – скомандовал он.
Она послушалась.
– Как он, твердый? – спросила она.
На ноге у нее был серый сапог на шнуровке.
– Теперь другую.
Она опустила правую ногу. Поднимая левую, слегка пихнула его задом.
– Да, так и есть. Очень твердый.
В левом ее сапоге он нашел нож. Маленький и узкий, но несомненно очень острый. Вытащил и убрал в карман к «дерринджеру».
– Ты предпочитаешь, чтобы я опустила ногу, или хочешь трахнуть так?
В холодном воздухе он видел парок от ее дыхания.
– Сегодня я не расположен тебя трахать, сука.
Он снова провел рукой вверх по ее телу, услышал, как она медленно и ровно дышит. На ней была широкополая шляпа, обвязанная красной лентой с бантом впереди. Он снял ее, прощупал окантовку, тулью, нашел два бритвенных лезвия, бросил их на землю, следом отправил и шляпу.
– Ты испачкал мою шляпку, – пожаловалась она. – Бедная, бедная шляпка.
Он вытащил все шпильки из ее прически, так что волосы свободно рассыпались по ее шее и спине, и отшвырнул их подальше.
– Повернись.
– Да, господин.
Она улыбнулась, и ему захотелось снова ее ударить.
– Думаешь, ты меня сейчас арестуешь?
Он вынул из кармана наручники и покачал ими в воздухе.
– Ты больше не полисмен, Дэнни. Я такие вещи знаю.
– Гражданский арест, – пояснил он.
– Если ты меня арестуешь, я повешусь.
Он, в свою очередь, пожал плечами:
– Ну и ладно.
– И ребенок у меня внутри тоже умрет.
– Выходит, опять забрюхатела?
– Si .[84]84
Да (ит.).
[Закрыть]
Она глядела на него, и глаза у нее были, как всегда, большие и темные. Она провела по животу ладонью:
– Во мне другая жизнь.
– Ага, как же, – отозвался Дэнни. – Придумай еще что-нибудь, крошка.
– Посадишь меня, и тюремный доктор подтвердит, что я беременна. Обещаю тебе, я повешусь. И ребенок умрет у меня в утробе.
Он защелкнул наручники на ее запястьях и дернул за них так сильно, что она врезалась в него, их лица почти соприкоснулись.
– Не пытайся меня обдурить, шлюха. Однажды сошло, но во второй раз у тебя не получится.
– Я знаю. Я революционерка, Дэнни, и я…
– Ты паршивая террористка. – Он ухватился за цепь наручников и притянул ее ближе. – Ты только что застрелила парня, который уже девять месяцев искал работу. Он был из того самого «народа». Бедняга пролетарий, который пытался свести концы с концами. И ты его застрелила, черт подери!
– Бывший полисмен Дэнни, – произнесла она таким тоном, каким пожилая женщина говорит с ребенком, – войны без потерь не бывает. Спроси у моего мертвого мужа.
Между ладоней у нее что-то мелькнуло, и лезвие вошло в его тело. Пронизало плоть и достигло кости, и бедренный сустав полыхнул огнем, опалившим бедро до колена.
Он оттолкнул ее, и она споткнулась, глянула на него из-под завесы волос, губы у нее были мокрые от слюны.
Дэнни покосился на нож, торчащий из бедра, потом нога у него подвернулась, он грохнулся задом на мостовую и смотрел, как по ляжке течет кровь. Он поднял свой «сорок пятый» и навел на нее.
Боль толчками сотрясала тело. Гораздо хуже, чем когда ему прострелили грудь.
– У меня внутри ребенок, – сказала она.
Дэнни вздохнул сквозь стиснутые зубы и выстрелил ей в подбородок; потом еще раз в грудь. Она упала на землю и забилась, как рыбина. Каблуки скребли мостовую, она пыталась сесть, кровь лилась по пальто. Дэнни смотрел, как у нее закатываются глаза, потом голова ее ударилась о землю, и она затихла.
Он хотел лечь на спину, но тут что-то толкнуло его в бедро. Он услышал выстрел за полсекунды до того, как следующая пуля угодила ему под правую ключицу. Он приподнял голову и увидел на пожарной лестнице человека. Следующая пуля звонко отскочила от булыжника мостовой. Дэнни все пытался поднять собственное оружие, но рука не слушалась. Следующая пуля попала ему в левую кисть. Он все время мучительно думал: это еще кто?
Он оперся на локти, выпустил пистолет. Ему хотелось умереть не в этот день; в какой угодно, только не в этот. Сегодняшний и так принес слишком много поражений, а он бы предпочел оставить мир, во что-нибудь веря. Еще веря.
Человек на пожарной лестнице уперся локтями в ограждение и прицелился.
Дэнни закрыл глаза.
Он услышал какой-то дикий гортанный вой и подумал: а не сам ли он так орет? Звяканье металла, еще один, более пронзительный вопль. Он открыл глаза и увидел, что целившийся в него человек летит вниз, ударяется головой о булыжник, и тело его словно ломается пополам.
Первый выстрел Лютер услышал, когда уже миновал поворот в переулок. Он с минуту постоял на тротуаре, никаких звуков больше не уловил и пошел было дальше, но тут раздался второй выстрел, за ним еще один. Он бросился в переулок. Уже зажглись фонари, и он разглядел, что посреди переулка лежат двое, один пытается поднять пистолет. Это Дэнни.
А на пожарной лестнице – человек в черном котелке. Целится. Лютер увидал у мусорного бака кирпич, схватил его. Сперва он подумал, что это крыса, но когда крыса не дернулась, понял: нет, кирпич.
Дэнни откинулся на локти, тут-то Лютер и понял: сейчас свершится казнь, он почувствовал это нутром и испустил самый истошный вопль, на какой был способен, бессмысленное «А-а-а-а-а-а-а!», словно бы выпившее всю кровь из его сердца и души.
Человек на пожарной лестнице поднял голову, а у Лютера уже была занесена рука. Он прямо чувствовал под ногами траву, аромат полей в конце августа, запах кожаного мяча, земли, пота. Рука его превратилась в катапульту. Он словно увидел перед собой рукавицу принимающего и запустил в нее кирпич. И кирпич полетел вверх стремительно и целеустремленно, словно таково было его изначальное предназначение. Он явно был малый честолюбивый, этот самый кирпич.
Он попал сукину сыну прямо в его дурацкую шляпу. Смял и шляпу, и полголовы. Сукин сын пошатнулся. Попытался зацепиться за пожарку руками, потом ногами, но надежды на это у него было мало, чего уж там. И он упал, братцы. Рухнул, визжа как девчонка, и хряпнулся головой.
Дэнни улыбнулся. Из него кровь хлещет как из ведра, а он еще, черт его подери, лыбится!
– Второй раз… меня спас…
Подбежала Нора, стуча каблуками по камням. Упала на колени, склонилась над мужем.
– Компресс, детка, – выговорил Дэнни. – Твой шарф. Ногу оставьте. Грудь, грудь, грудь.
Она приложила шарф к дырке в его груди, а Лютер стянул пиджак и приткнул к другой дыре – той, что в ноге. Эта была побольше. Они стояли над ним на коленях.
– Дэнни, не оставляй меня.
– Не оставлю, – выговорил Дэнни. – Я сильный. Люблю тебя.
Норины слезы капали ему на лицо.
– Да, да, ты сильный.
– Лютер.
– А?
В ночи проблеяла сирена, потом еще одна.
– Знатный бросок.
– Молчи.
– Тебе бы… – Дэнни улыбнулся, и на губах у него запузырилась кровь, – в бейсбол играть.
