Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 81 страниц)
Миссис Эллен Коглин с миссис Эми Вагенфельд никакими подругами не были: насколько могли судить Лютер и Клейтон, у белых старух не бывает подруг, – но вот между их слугами со временем завязались тесные отношения. Оба были родом со Среднего Запада – Клейтон вырос в Индиане, неподалеку от Френч-Лика, – и оба служили у хозяев, которые не смогли бы их ни к чему толком приспособить, если б хоть на шажок ступили в двадцатый век. Каждое утро, привезя миссис Коглин обратно, Лютер должен был наколоть дров для печи, а Клейтон – натаскать угля в подвал.
– В наши-то дни? – ворчал Клейтон. – Все в стране, по крайности те, у кого на это деньжат хватает, переходят на электричество, да только миссис Вагенфельд об этом и слышать не желает.
– Миссис Коглин тоже, – подхватил Лютер. – В доме столько керосина – можно весь квартал спалить, а я полдня отчищаю сажу со стен, потому как у них газовое освещение, но капитан говорит, что она даже обсуждать не хочет никаких перемен. Говорит, у него ушло пять лет, чтоб уговорить ее провести в дом водопровод и удобства, а то бегали в сортир на двор.
– Ох уж эти мне белые женщины, – заметил Клейтон. И повторил со вздохом: – Ох уж эти белые женщины.
Когда Лютер доставлял миссис Коглин обратно на Кей-стрит и открывал ей переднюю дверцу, она негромко произносила: «Благодарю вас, Лютер», и после того, как подавал ей завтрак, он весь оставшийся день почти никогда ее не видел. Целый месяц они так и общались: она ему скажет «Благодарю вас», а он ей – «Рад служить, мэм». Она никогда не расспрашивала, где он живет, есть ли у него семья, откуда он родом, а Лютер успел сообразить: он не в том положении, чтоб затевать беседу первым.
– Ее трудно понять, – как-то раз заявила ему Нора, когда они совершали свой еженедельный поход за продуктами на рыночную площадь Хеймаркет-сквер. – Я в этом доме уже целых пять лет живу, но не уверена, что могла бы тебе рассказать о ней больше, чем рассказала бы в ту ночь, когда я только-только сюда попала.
– Если она не распекает меня, пускай себе молчит как рыба.
Нора положила дюжину картофелин в мешок.
– А с остальными ты ладишь?
Лютер кивнул:
– Похоже, славная семейка.
Она тоже кивнула, хотя Лютер не понял, соглашалась она с ним или просто сделала какой-то вывод насчет яблока, которое внимательно рассматривала.
– Джо от тебя уж точно без ума.
– Он бейсбол обожает, такое дело.
Она улыбнулась:
– Наверно, «обожает» – это еще мягко сказано.
Как только Джо выяснил, что Лютер в свое время игрывал в бейсбол, часы после уроков заполнились у них тренировками, и все это проходило у Коглинов на заднем дворе. Вечерние сумерки начинали сгущаться как раз к концу Лютеровой смены, так что последние три часа своего рабочего дня Лютер теперь отдавал главным образом игре, и капитан Коглин одобрил это: «Если благодаря этому мальчик перестанет донимать свою мать, мистер Лоуренс, то я разрешу вам собрать целую команду, если пожелаете».
Джо не был прирожденным спортсменом, зато в нем обнаружилось рвение и упорство, да и слушал он отлично – для своего-то возраста. Лютер учил его, как сгибать колено, когда посылаешь мяч низом, как следить и за своими бросками, и за движением биты. Он учил его принимать мяч-свечку – ни в коем случае не ниже головы. Он пытался научить его питчингу, но руки у мальчика для этого дела не годились, да и терпения ему не хватало. Он хотел быть бьющим и бить по-настоящему, вот и все. И за это Лютер еще больше озлился на Бейба Рута: тот обратил игру в какую-то колотьбу по мячу, в цирковое представление, так что все белые бостонские мальчишки теперь думали, что главное тут – у-уф, у-ух, и мяч в небо.
Если не считать утреннего часа с миссис Коглин и предвечерних часов с Джо, основную часть рабочего дня Лютер проводил с Норой О’Ши.
– И как тебе работа? – спросила она.
– По-моему, делать особо-то нечего.
– Может, тогда поможешь мне?
– Правда? Помогу. Я ее катаю в церковь и обратно. Завтрак ей подаю. Облизываю авто. Начищаю башмаки капитану и мистеру Коннору, и еще надо не забывать пройтись щеткой по их костюмам. Иногда полирую капитановы медали, ежели он их собирается надеть. По воскресеньям наливаю капитану и его друзьям всякие напитки, пока они сидят в кабинете. Все прочее время сметаю пыль оттуда, где ее нету, прибираю там, где и без того прибрано, мою все эти чистенькие полы. Наколю чуть-чуть дров, принесу немножко угля, запалю малюсенькую печку. Я к чему веду? На все про все два часа уходит, не больше. А остальное время пытаюсь делать вид, будто чем-то занят, пока вы не придете домой – ты или мистер Джо. Не знаю даже, зачем они меня взяли.
Она мягко положила руку ему на локоть:
– Без этого неприлично.
– Без негра?
Нора кивнула, глаза у нее заискрились.
– В этой части нашего района. Если бы Коглины тебя не наняли, им пришлось бы объяснять.
– Чего объяснять? Почему не провели себе электричество?
– Почему они не хотят соответствовать. – Нора с Лютером поднимались по Ист-Бродвею к Сити-Пойнт. – Здешние ирландцы напоминают мне англичан у меня на родине. На окнах тюлевые занавесочки, а брюки заправлены в сапоги, как будто они знают, что такое работа.
– Тут, может, и так, – отозвался Лютер. – Но в остальной округе…
– Что?
Он пожал плечами.
– Да скажи, что? – Она потянула его за руку.
Он опустил взгляд:
– На других улицах так не делай. Пожалуйста.
– А-а…
– Иначе нас обоих прикончат. И кружевные занавески не помогут, вот что я тебе скажу.
Каждый вечер он писал Лайле, и каждые несколько дней письма возвращались нераспечатанными.
Его это едва не доконало – ее молчание, его житье в чужом городе, чувство неприкаянности и неопределенности, да такое сильное, какого у него сроду не бывало, – но однажды утром Иветта выложила на стол почту и плавным движением подвинула ему два вернувшихся письма.
– Твоя жена? – Она села.
Лютер кивнул.
– Видимо, ты поступил с ней как-то жестоко.
– Так и есть, мэм, – ответил он. – Так и есть.
– Но дело не в другой женщине, верно?
– Верно.
– Тогда я тебя прощаю. – Она похлопала его по руке, и Лютер ощутил, как в кровь ему проникает тепло ее ладони.
– Спасибо, – произнес он.
– Не беспокойся. Она по-прежнему о тебе думает.
Он покачал головой: да чего там, он ее потерял, и это ему дочиста иссушило душу.
– Нет, мэм, не думает.
Глядя на него, Иветта медленно покачала головой, улыбнулась не разжимая губ:
– У мужчин много талантов, Лютер, но они совершенно не разбираются в женском сердце.
– Вот-вот, – отозвался Лютер, – теперь она больше не хочет, чтоб я знал, что у нее на сердце.
– Чтобы.
– А?
– Не хочет, чтобы ты знал.
– Точно.
Лютеру захотелось с головой укутаться в какой-нибудь плащ, спрятаться. Укрой меня, укрой.
– Позволю себе с тобой не согласиться, мой мальчик. – Миссис Жидро взяла одно из писем. – Что ты видишь?
Лютер посмотрел, но ничего особенного не увидел.
Миссис Жидро провела пальцем по краю клапана:
– Видишь, здесь словно размыто? И бумага волнится, верно?
Теперь Лютер и сам заметил:
– Да.
– Это от пара, мой мальчик. От пара.
Лютер взял конверт и уставился на него.
– Она вскрывает твои письма, Лютер, а потом отсылает их обратно, словно не распечатывала. Не знаю, любовь ли это, – она сжала его локоть, – но я бы не стала называть это безразличием.
Глава пятнадцатаяОсень уступила зиме, на прощание разразившись ливнями, вместе с бешеным ветром пронесшимися по Восточному побережью. Список имен, который прилежно составлял Дэнни, все рос и рос. Но из этого списка вовсе не следовало, что первомайское восстание состоится. В нем значились главным образом фамилии измученных рабочих, рвавшихся объединиться, да безумных романтиков, которые всерьез верили, что мир с радостью приветствует перемены.
Впрочем, Дэнни стал подозревать, что, вращаясь среди всех этих «латышей» и завсегдатаев БК, он пристрастился к самому странному, к чему можно пристраститься, – к сходкам. Разговоры и пьянки «латышей», насколько он видел, не приводили ни к чему, кроме как к новым разговорам и новым пьянкам. И все-таки в те вечера, когда не было сборищ с последующими визитами в бар, он чувствовал, что ему чего-то недостает. Тогда он сидел в своей конспиративной квартире и пил.
Однажды он попал на очередное собрание БК в Роксбери. Потом еще на одно. От сборищ «латышей» они не слишком отличались. Та же демагогия, та же ярость, та же беспомощность. Дэнни невольно дивился насмешке судьбы: эти люди, по долгу службы подавляющие забастовки, попались в ту же ловушку, что и те, кого они волокли в участок или избивали возле фабрик и заводов.
Еще один бар, еще один вечер, снова болтовня о правах трудящихся, только на сей раз с членами БК – с собратьями-полисменами, с патрульными, участковыми, рядовыми копами, ночными стражами, мастерами большой дубинки, полными вялой злости. И до сих пор никаких переговоров, никаких серьезных обсуждений достойного количества рабочих часов и достойной зарплаты, и по-прежнему никакого повышения жалованья. Ходили слухи, что совсем рядом, в Монреале, всего в трехстах пятидесяти милях к северу, городские власти прервали переговоры с полицией и пожарными, и теперь стачка неизбежна.
А почему ж нет, рассуждали парни в баре. Мы же, черт дери, голодаем. Нас все время надувают, на хрен, мы горбатимся на этой чертовой работе, как на галерах, но не можем прокормить семью, мы ее даже толком и не видим.
– Младшенький мой, – говорил Фрэнси Диган, – младшенький-то мой, парни, донашивает одежку за старшими братьями, а старшим и вовсе нечего надеть. Я поразился, когда это узнал: я-то все думал, они во втором классе, а они уж в пятом, вот я сколько вкалываю. Думал, они мне до пояса, а оказывается – уж по грудь.
И когда он снова уселся под одобрительные возгласы, заверещал Шон Гейл:
– Паршивые докеры получают в три раза больше нашего брата. Так что кому-нибудь лучше бы начать соображать, как устроить так, чтобы платить нам по-честному.
И снова крики: «Точно! Точно!» Но тут кто-то предупреждающе толкнул соседа локтем, а сосед толкнул еще кого-то, и в конце концов все подняли глаза и увидели, что у стойки в ожидании своей пинты стоит не кто-нибудь, а сам Стивен О’Мира, комиссар полиции города Бостона. В баре установилась полная тишина. Великий человек дождался, когда официант срежет опасной бритвой шапку пены, и расплатился. Бармен выбил чек и передал Стивену О’Мире сдачу. О’Мира убрал монеты в карман, оставив одну на стойке, и развернулся к залу.
Диган и Гейл пригнули головы, ожидая расправы.
О’Мира осторожно, высоко подняв стакан, чтобы пиво не расплескалось, проложил себе путь между посетителями, и занял кресло у камина, между Марти Лири и Динни Тулом. Он неторопливо обвел собравшихся своими добрыми глазами и отхлебнул пива. Пена шелковичным червем вползла ему на усы.
– Холодно на улице. – За спиной у него потрескивали поленья. – А здесь отличный огонек. – Он кивнул, всего один раз, но этим движением словно бы окутал всех присутствующих. – У меня нет для вас ответа, ребята. Платят вам несправедливо, это факт.
Никто не осмелился произнести ни слова. Те, что еще минуту назад кричали громче всех, больше всех поносили власти, сильнее всех сердились и жарче всех заявляли об ущемлении своих прав, – теперь отводили глаза.
О’Мира мрачно улыбнулся:
– Приятное местечко, а? – Он снова окинул их взором. – Молодой Коглин, это ты там под бородой?
Дэнни ощутил, как добрые глаза ощупывают его, и в груди у него что-то сжалось.
– Да, сэр.
– Насколько мне известно, ведешь агентурную работу.
– Так точно, сэр.
– Под видом медведя?
Все расхохотались.
– Не совсем так, сэр. Но почти.
Взгляд О’Миры смягчился, в нем не было никакого высокомерия, и Дэнни показалось – они в зале вдвоем, больше тут никого нет.
– Давно знаю твоего отца, сынок. Как поживает мать?
– Хорошо, сэр.
– Самая элегантная женщина на свете. Передай ей привет, ладно?
– Конечно, сэр.
– Можно поинтересоваться, что ты думаешь о замораживании зарплаты?
Все повернулись к нему, а О’Мира отхлебнул еще пива, не переставая смотреть Дэнни в глаза.
– Я понимаю… – начал Дэнни, и в горле у него пересохло.
Ему захотелось, чтобы в комнате стало темно, черным-черно, тогда он перестанет ощущать на себе их взгляды. Господи.
Он глотнул из стакана:
– Я понимаю, сэр, что рост стоимости жизни сказывается на состоянии городской казны и поэтому финансирование скудное.
О’Мира кивнул.
– И я понимаю, сэр, что мы не частные лица, что мы служим обществу и дали клятву честно исполнять свои обязанности. И что нет призвания выше, чем служение обществу.
– Ничего нет выше, – подтвердил О’Мира.
Дэнни кивнул.
О’Мира смотрел на него. И все смотрели.
– Но… – Дэнни старался говорить, не повышая голоса. – Нам дали обещание, сэр, что наши зарплаты заморозят на период войны, но затем нас вознаградят за терпение: повысят ежегодный оклад на двести долларов, как только война кончится.
У Дэнни теперь хватило смелости оглядеть зал, посмотреть в эти глаза, которые так и впивались в него. Он надеялся, что никто не видит, как у него дрожат коленки.
– Сочувствую, – проговорил О’Мира. – В самом деле сочувствую, полисмен Коглин. Но повышение стоимости жизни – вещь вполне реальная. И город находится в стесненных обстоятельствах. Все очень туманно.
Дэнни собрался было сесть, но тут обнаружил, что ноги его не слушаются. Он снова посмотрел на О’Миру и буквально почувствовал то благородство, которое было растворено в крови этого человека. Он поймал взгляд Марка Дентона, и тот кивнул ему.
– Сэр, – произнес Дэнни, – мы не сомневаемся, что вы нам сочувствуете. И мы знаем, что городу трудно. – Он перевел дух. – Но обещание есть обещание, сэр. Штука именно в этом. Вы сказали, что все очень туманно. При всем уважении к вам вынужден заявить – это ясно как божий день. Пусть нелегко. Пусть даже трудно. Но ясно. Много прекрасных, храбрых ребят не могут свести концы с концами. И обещание есть обещание.
Никто не произнес ни слова. Никто не шелохнулся. Казалось, посреди зала упала неразорвавшаяся граната.
О’Мира встал. Перед ним поспешно расступались, пока он шел вдоль камина к Дэнни. Он протянул руку. Дэнни поставил пиво на каминную полку.
Старик не встряхнул его трясущуюся кисть, а просто крепко сжал.
– Обещание есть обещание, – повторил он.
– Да, сэр, – выдавил из себя Дэнни.
О’Мира кивнул, выпустил его руку и повернулся к залу. Дэнни почувствовал, как мгновение застыло, словно боги вплетают этот миг в ткань истории: Дэнни Коглин и Великий Человек стоят бок о бок и сзади потрескивает пламя.
О’Мира поднял свой стакан:
– Вы – гордость нашего великого города, ребята. И я горжусь, что называю себя одним из вас. И обещание есть обещание, это правда.
Дэнни ощутил спиной жар огня. Почувствовал ладонь О’Миры у себя на спине.
– Вы мне доверяете? – прокричал О’Мира. – Верите в меня?
Хор голосов:
– Да, сэр!
– Я вас не подведу. Не подведу.
Дэнни увидел, как она расцветает на всех лицах: любовь. Все ясно.
– Еще немного терпения, ребята, больше я ни о чем не прошу. Конечно, я понимаю, это жестокое требование. Понимаю. Но вы ведь отпустите своему старику еще чуть-чуть времени?
– Да, сэр!
О’Мира глубоко вдохнул и поднял свой стакан еще выше:
– За ребят из Бостонского управления полиции – вы лучшие представители нашей нации.
О’Мира осушил пинту одним долгим глотком. Все взорвались радостными криками и последовали его примеру. Марти Лири заказал всем еще, и Дэнни заметил, что они вдруг словно бы опять стали мальчишками, со своим братством, которое не в силах разрушить никакие беды.
О’Мира склонился к нему:
– Ты не похож на своего отца, сынок.
Дэнни непонимающе уставился на комиссара.
– У тебя сердце чище.
Дэнни не мог произнести ни слова.
О’Мира сжал его руку чуть выше локтя:
– Не продавай свое сердце, сынок. Назад его не выкупишь.
– Да, сэр.
О’Мира еще несколько долгих секунд сверлил его взглядом, а потом Марк Дентон протянул каждому из них по пинте, и ладонь О’Миры соскользнула с руки Дэнни.
Прикончив вторую пинту, О’Мира со всеми распрощался, и Дэнни с Марком Дентоном проводили его на улицу, под проливной дождь. Его водитель, сержант Рейд Харпер, вышел из машины и раскрыл над шефом зонтик. Он кивком поздоровался с Дэнни и Марком, открывая перед О’Мирой заднюю дверцу. Облокотившись на нее, комиссар повернулся к ним:
– Завтра с самого утра я поговорю с мэром Питерсом и организую встречу с Бостонским клубом в здании городского совета. Кто-нибудь из вас возражает против того, чтобы представлять ребят на этом совещании?
Дэнни глянул на Дентона, на мгновение задумавшись, слышит ли О’Мира, как у них стучит сердце.
– Нет, сэр.
– Нет, сэр.
– Что ж, тогда… – О’Мира протянул руку. – Позвольте мне вас обоих поблагодарить. От всей души.
Они обменялись с ним рукопожатиями.
– Вы – будущее Бостонского профсоюза полицейских, джентльмены. – Он мягко улыбнулся им. – Надеюсь, вы справитесь. А теперь идите, не мокните под дождем.
Он забрался в машину:
– Домой, Рейд, а то хозяйка подумает, что я ударился в загул.
Автомобиль отъехал; О’Мира помахал им через стекло.
Вода капала у них с волос, стекала сзади по шее.
– Господи Исусе, – промолвил Марк Дентон. – Господи Исусе, Коглин.
– Я знаю.
– Что ты знаешь? Ты хоть понимаешь, что ты сделал? Там, в этом баре? Ты нас спас.
– Я не…
Дентон стиснул его в объятиях и поднял над тротуаром:
– Ты нас спас, черт побери!
Он закружил Дэнни над мостовой и радостно завопил. Оба они хохотали как безумные под дождем, и Дэнни невольно спросил себя, было ли ему когда-нибудь в жизни так хорошо.
Как-то вечером он встретился с Эдди Маккенной в баре гостиницы «Бакминстер».
– Ну, что ты нарыл?
– Все больше сближаюсь с Бишопом. Но он осторожничает.
Маккенна развел руками:
– Они подозревают, что ты «крот», как по-твоему?
– Я уже говорил, им это приходило в голову.
– Идеи новые есть?
Дэнни кивнул:
– Одна. Но рискованная.
– Насколько рискованная?
Дэнни вытащил записную книжку, точно такую же, как та, которой при нем пользовался Фраина. Пришлось обойти четыре канцелярских магазина, прежде чем он нашел подходящую. Дэнни передал книжку Маккенне.
– Я над этим две недели работал.
Маккенна пролистал ее; несколько раз его брови приподнимались.
– Кое-где посадил кофейные пятна, а одну страницу прожег папиросой.
Маккенна тихонько присвистнул:
– Я вижу.
– Здесь заметки Даниэля Санте. Что скажешь?
Маккенна листал страницы.
– И о Монреале, и о спартаковцах. Неплохо. О-о, Сиэтл и Оле Хансон [57]57
Хансон Оле (1874–1940) – американский политик, мэр Сиэтла (1918–1919), непримиримый противник забастовок.
[Закрыть] тоже здесь есть. Хорошо, хорошо. И Архангельск… А Версальская конференция?
– Думаешь, я бы такое пропустил?
– Осторожней, – призвал Эдди, не поднимая глаз. – Тайным агентам самоуверенность вредна.
– Я уже столько недель не могу сдвинуться с мертвой точки, Эдди. Откуда у меня самоуверенность? Я смастерил эту книжку, и Бишоп меня заверил, что покажет ее Фраине, хотя и не может ничего обещать.
– Отличная штука. Ей почти веришь.
Дэнни пропустил это замечание мимо ушей и спрятал книжку обратно в карман пальто.
Эдди отщелкнул крышку часов:
– Какое-то время держись подальше от профсоюзных собраний.
– Не могу.
Эдди закрыл часы и убрал их в жилетный кармашек:
– Ах да. Ты же теперь у нас лицо БК.
– Ерунда.
– После твоей встречи с О’Мирой так говорят, можешь не сомневаться. – Он мягко улыбнулся. – Служу в этом управлении почти тридцать лет, а наш милый комиссар, готов поспорить, даже не знает моего имени.
– Да я просто оказался в нужное время в нужном месте, – заметил Дэнни.
– В ненужном месте. – Эдди нахмурился. – Гляди в оба, парень. Потому что кое-кто уже начал приглядывать за тобой. Послушайся совета дядюшки Эдди, осади чуть-чуть назад. Повсюду грядут неизбежные бури. На улицах, в заводских дворах, а теперь и в нашем собственном управлении. Власть… Власть – понятие зыбкое, Дэн. И сейчас – больше чем когда-нибудь прежде. Веди себя тихо, не светись.
– Я уже засветился.
Эдди хлопнул по столу.
Дэнни откинулся в кресле. Он никогда не видел, чтобы Эдди Маккенна прилюдно утрачивал свое обманчивое хладнокровие.
– Если твоя фотография попадет в газеты, после этого обсуждения с комиссаром… с мэром… Ты хоть задумывался, что это будет означать для моего расследования? Я больше не смогу задействовать тебя, потому что Даниэль Санте станет Эйденом Коглином, представителем БК. Мне нужен список адресатов Фраины.
Дэнни смотрел через столик на этого человека, которого знал всю жизнь и в котором теперь открыл нечто новое для себя. Он всегда подозревал, что это таится где-то внутри, но ни разу не видел, чтобы оно прорывалось наружу.
– Зачем тебе эти списки адресатов, Эдди? Мы же ищем доказательства, что разрабатываются планы майского восстания.
– Ищем и то и другое, – ответил Маккенна. – Добудь мне этот список, пока твою физиономию не напечатали во всю первую полосу. Можешь это сделать для своего дядюшки, дружок? – Он поднялся, вышел из кабинки, влез в пальто, бросил на столик несколько монет: – Вроде бы как раз.
– Мы же только пришли, – удивился Дэнни.
Лицо Эдди снова приняло привычное выражение, веселое и ласковое.
– У меня дела в Брайтоне.
– В Брайтоне?
Эдди кивнул:
– На скотобазе. Терпеть не могу это место.
Дэнни проводил его до двери:
– Ты теперь вяжешь коров, Эдди?
– Цветных. Черномазые совсем ополоумели и встречаются после работы, чтобы обсуждать свои права. Не верится, а? Куда это заведет? Не успеешь оглянуться, раскосые начнут арестовывать наше белье, которое мы им отдали в стирку.
Водитель Маккенны подвел к тротуару черный «гудзон».
– Тебя подвезти? – спросил Эдди.
– Я пройдусь.
– Правильно. Заодно и протрезвеешь, – одобрил Маккенна. – Кстати, у тебя нет знакомых по фамилии Финн? – Лицо у Эдди было открытое, беспечное.
Дэнни и на своем лице сохранил такое же выражение.
– В Брайтоне?
Эдди нахмурился:
– Я тебе сказал, что еду в Брайтон охотиться на черных. По-твоему, Финн – подходящее имя для негра?
– Скорее для ирландца.
– Вот именно. Знаешь таких?
– Никого. А что?
– Просто спросил, – ответил Эдди. – Уверен, что не знаешь?
– Я же говорю, Эдди. – Он поднял воротник: ветер был сильный. – Никого такого.
Эдди кивнул и протянул руку к дверце.
– Чем он занимается? – поинтересовался Дэнни.
– А?
– Этот твой Финн, которого ты ищешь, что он делает? – поинтересовался Дэнни.
Маккенна долго смотрел ему в лицо, не говоря ни слова.
– Спокойной ночи, Дэн, – наконец произнес он.
– Спокойной, Эдди.
Машина Эдди укатила по Бикон-стрит, и Дэнни подумал, не позвонить ли Норе из гостиничного вестибюля. Дать ей знать, что Маккенна вынюхивает что-то, касающееся ее жизни. Но потом он представил ее с Коннором, как она держит его за руку, целует его, а может быть, сидит у него на коленях, когда никто в доме не видит, – и решил, что в этом мире Финнов много. А половина из них – или в Ирландии, или в Бостоне. В конце концов, Маккенна мог иметь в виду любого из них. Кого угодно.
