Текст книги "Коглин (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 81 страниц)

– Не хочу я никаких шестидесяти процентов.

– Я знаю, – произнес Джо.

– И чего я тогда, по-твоему, хочу?

– Не знаю, – ответил Джо. – Но могу предположить. Возвращения к… как бы это сказать… к прежнему положению вещей. Как, тепло?

– Почти горячо. Как на сковородке.

– Но никакого прежнего положения вещей никогда не существовало, – продолжал Джо. – Вот в чем твоя проблема, Р. Д. Те два года в тюрьме я ничего не делал, только читал. И знаешь, что я выяснил?

– Нет. Но ты ж мне скажешь, а?

– Я выяснил, что мы всегда все проваливали. Всегда убивали друг друга, насиловали, воровали, гадили. Вот мы кто, Р. Д. И никакого прежнего. И никаких лучших времен никогда не было.

– Угу, – произнес Р. Д.

– Знаешь, что могло быть в этом здании? – спросил Джо. – Понимаешь, что мы могли бы сделать с этим местом?

– Не-а, не понимаю.

– Мы могли бы устроить здесь самое большое казино в Соединенных Штатах.

– Никто в жизни не разрешит азартные игры.

– А вот тут я с тобой поспорю, Р. Д. Вся страна в кризисе, банки лопаются, города разоряются, люди остаются без работы.

– Потому как мы себе заполучили коммуниста в президенты.

– Нет, – возразил Джо. – Мимо. Но я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать с тобой о политике, Р. Д. Сюда я пришел для того, чтобы сказать тебе: эпоха сухого закона кончится, потому что…

– В этой богобоязненной стране никогда в жизни не кончится сухой закон.

– Нет, ему придет конец. Потому что стране нужны все те миллионы, которых она не получила за последние десять лет, – от таможенных сборов, от импортных пошлин, от налогов с продаж и отчислений за перевозки между штатами, и прочее, и прочее. Пожалуй, они упустили миллиарды, не меньше. И они попросят меня и мне подобных, к примеру тебя, – попросят нас заработать миллионы долларов, легально торгуя выпивкой, чтобы мы спасли страну. Вот почему, следуя духу момента, они позволят легализовать в этом штате азартные игры. Если мы заплатим нужным полицейским начальникам округа, муниципальным советникам и сенаторам штата. А мы можем это сделать. И ты можешь войти в это дело, Р. Д.

– Не желаю я входить с тобой ни в какое дело.

– Тогда почему ты здесь?

– Чтобы сказать тебе в лицо, мистер: ты – раковая опухоль. Ты – бубонная чума. Ты собираешься поставить нашу страну на колени. Ты, и твоя черномазая шлюха, и твои дружки – поганые латиносы и поганые итальяшки. Я забираю «Паризьен». Не шестьдесят процентов, а всю лавочку. А потом я заберу все твои клубы. И все, что у тебя есть. Может, даже приду в твой хорошенький домик и отчикаю кусочек у этой негритоски, а потом перережу ей глотку. – Он обернулся на своих подручных и заржал. Снова повернулся к Джо. – Ты пока еще не сообразил, но ты сваливаешь из города, парень. Ты просто забыл собрать вещички.

Джо посмотрел в сверкающие злобные глаза Р. Д. Заглянул в них поглубже, туда, где оставалась одна злоба. Он словно смотрел в глаза псу, которого столько били, уродовали и держали впроголодь, что в ответ ему остается лишь кусать.

В этот миг он пожалел его.

Р. Д. Прутт увидел эту жалость в глазах Джо. Его собственные глаза полыхнули яростью. В ее отсвете блеснул нож. Джо увидел, как тот несется ему в глаза, но, когда он опустил взгляд на руку Р. Д., тот уже вонзил лезвие ему в живот.

Джо обеими руками стиснул его запястье, чтобы Р. Д. не мог никуда сдвинуть нож – ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Собственный нож Джо с лязгом упал на пол. Р. Д. пытался вырваться. Оба скрипели зубами от напряжения.

– Я тебя прижал, – цедил Р. Д. – Прижал.

Джо выпустил его руку и оттолкнул Р. Д. краями ладоней, уперевшись в середину его туловища. Нож выскользнул из живота, и Джо упал на пол, и Р. Д. захохотал, и его молодчики захохотали тоже.

– Прижал тебя! – объявил Р. Д. и двинулся к Джо.

Джо смотрел, как с лезвия капает его собственная кровь. Поднял руку:

– Погоди.

Р. Д. остановился:

– Так все говорят.

– Я не с тобой говорю. – Джо вгляделся в темноту, увидел звезды на куполе над ротондой. – Да. Теперь можно.

– А с кем ты? – спросил Р. Д.

Как всегда, он соображал туговато. Видимо, потому и стал таким тупым и злобным.

Дион и Сэл Урсо включили прожектора, которые они сегодня днем прикрепили к потолку ротонды. Словно множество полных лун вышло из-за туч. Бальный зал засиял белым.

Когда на них обрушился шквал пуль, Р. Д. Прутт, его кузен Карвер и Гарольд, кузен Карвера, задергались в каком-то смертельном фокстроте, словно ими овладел страшный приступ кашля прямо на раскаленных углях. В последнее время Дион стал настоящим виртуозом «томпсона», и он выжег пулями два креста на теле Р. Д. Прутта – спереди и сзади. Когда они кончили стрелять, клочья плоти этих троих усеивали пол и стены зала.

Джо услышал шаги на лестнице: бегут к нему, вниз.

Вбегая в зал, Дион крикнул Сэлу:

– За врачом, живо!

Слышно, как побежал Сэл, как его шаги удаляются. Дион подскочил к Джо и рванул на нем рубашку:

– О-о, вот так штука.

– Что там? Скверно?

Дион скинул пальто и разорвал собственную рубашку. Скомкал, прижал к ране:

– Держи так.

– Скверно? – повторил Джо.

– Да уж ничего хорошего, – ответил тот. – Как себя чувствуешь?

– Ноги холодные. А живот горит. Хочется заорать, если честно.

– Ну, так ори, – разрешил Дион. – Вокруг-то никого.

Джо повиновался. Мощь этого крика изумила его. Казалось, вопль разнесся по всему отелю.

– Полегчало? – спросил Дион.

– Знаешь, нет, – признался Джо.

– Тогда больше так не делай. Он уже вот-вот придет. Док.

– Вы его захватили с собой?

Дион кивнул:

– Он в моторке. Сэл уже выстрелил из ракетницы. Тот сейчас несется к пристани.

– Это хорошо.

– Почему ты не заорал, когда он тебя пырнул? Мы тебя тут ни хрена не могли разглядеть. Торчали там и ждали сигнала.

– Не знаю, – ответил Джо. – Мне не хотелось доставлять ему такую радость. Господи, как болит-то.

Дион сунул ему руку, и Джо стиснул ее.

– Зачем ты дал ему подобраться так близко, если ты его сам не собирался резать?

– Что зачем?

– Подобраться, с ножом. Это ты его должен был пырнуть.

– Не надо мне было ему показывать эти снимки, Ди.

– Ты ему показывал снимки?

– Нет. Что? Нет. Я про Фиггиса. Не надо мне было этого делать.

– Господи, да нам пришлось, чтобы завалить этого сучьего бешеного пса.

– Это несправедливая цена.

– Уж какая есть. И нечего позволять этому уроду тебя кромсать, потому что, видите ли, цена не такая.

– Ладно.

– Эй, эй. Не спать.

– Хватит меня бить по щекам.

– Хватит закрывать глаза.

– Из него получится славное казино.

– Что?

– Поверь мне, – сказал Джо.

Глава двадцатая
Mi Gran Amor[127]127
  Моя великая любовь (исп.).


[Закрыть]

Пять недель.

Вот сколько он провел на больничной койке. Сначала в клинике Гонсалеса на Четырнадцатой, всего в квартале от «Сиркуло кубано», а затем, под именем Родриго Мартинес, в больнице «Сентро астуриано», двенадцатью кварталами восточнее. Пусть кубинцы не ладили с испанцами, а северные испанцы с южными, пусть у всех у них случались стычки с итальянцами и американскими неграми, но по части медицинского обслуживания Айбор славился взаимовыручкой и единством. Все тут отлично знали, что в белой Тампе никто и пальцем не шевельнет, чтобы заштопать им дырку в сердце, если рядом страдает от заусенца пациент-англосакс.

Над Джо трудилась команда, которую собрали Грасиэла и Эстебан: хирург-кубинец, выполнивший первичное чревосечение, испанский специалист по полостной медицине, наблюдавший за восстановлением стенки брюшины во время второй, третьей и четвертой операций, а также американский врач, работавший на переднем крае фармакологии, имевший доступ к вакцине от столбнячного токсина и контролировавший введение морфия.

Все первоначальные действия над Джо: промывание, дезинфекция, осмотр раны, ее санация и зашивание – производились в клинике Гонсалеса, но сведения о том, что он там, просочились наружу. На другую же ночь полуночные всадники ку-клукс-клана принялись разъезжать вверх и вниз по Девятой, маслянистая вонь их факелов заползала внутрь сквозь оконные решетки. Джо этого не ощущал, он спал, о первых двух неделях после ранения он сохранил лишь отрывочные воспоминания, но в течение тех месяцев, когда он приходил в себя, Грасиэла рассказала ему об этом.

Когда всадники поскакали прочь из Айбора, грохоча по Седьмой и стреляя из винтовок в воздух, Дион послал за ними своих людей, посадив их по двое на каждую лошадь. Перед рассветом неизвестные ворвались в дома восьми местных жителей в Большой Тампе и Сент-Питерсберге и избили их до полусмерти, некоторых – на глазах у их родных. Когда на Темпл-террас жена одного из этих избиваемых попыталась вмешаться, ей переломали руки бейсбольной битой. Когда возле Египетского озера сын одного из них попытался им воспрепятствовать, его привязали к дереву и оставили на растерзание муравьям и москитам. Самой приметной из жертв стал дантист Виктор Толл, который, по слухам, сменил Кельвина Борегара на посту вождя местного отделения ККК. Доктора Толла привязали к капоту его же автомобиля. Ему пришлось лежать там в луже собственной крови и вдыхать запах собственного горящего дома.

Это, в сущности, положило конец власти ку-клукс-клана в Тампе на целых три года, но семья Пескаторе и банда Коглина – Суареса не могли знать этого заранее, поэтому не стали полагаться на случай и перевели Джо в больницу «Сентро астуриано». Здесь ему вставили дренажную трубку для отвода внутреннего кровотечения, источник которого никак не мог выяснить первый врач, вот почему вызвали второго – обходительного испанца с самыми красивыми пальцами, какие Грасиэла когда-либо видела.

К тому времени Джо почти оправился от геморрагического шока – главной причины смерти большинства жертв ножевых ранений. Вторая причина – повреждения печени, но его печени вынесли вердикт: «абсолютно здоровая и неповрежденная». Позже врачи сообщили ему, что его спасли отцовские часы, на крышке которых в результате появилась новая царапина. Острие ножа соскользнуло с крышки часов, слегка изменив траекторию.

Первый врач сделал все возможное, чтобы определить ущерб, нанесенный двенадцатиперстной кишке, прямой кишке, толстой кишке, желчному пузырю, селезенке и терминальному отделу подвздошной кишки, но он работал отнюдь не в идеальных условиях. Джо уложили на грязный пол заброшенного здания и потом перевезли через бухту на лодке. Когда он оказался на операционном столе, с момента ранения прошло уже больше часа.

Второй врач, осматривавший Джо, предположил (судя по углу, под каким нож вошел в брюшную полость), что у пациента повреждена селезенка, и они снова раскроили Джо. Испанского доктора не подвело чутье. Он залатал рану в селезенке и откачал токсичную желчь, которая уже начала разъедать стенку брюшной полости, так что до конца месяца требовалось провести еще две операции.

Очнувшись после второй операции, Джо обнаружил, что на полу в изножье его койки кто-то сидит. В глазах у него мутилось: воздух был словно затянут марлей. Но он различил крупную голову, вытянутую морду. И хвост. Этот хвост стучал по одеялу над его ногой. Вдруг он четко увидел ту самую пуму. Она глядела на него голодными желтыми глазами. Джо стиснуло горло, кожа покрылась потом.

Пума облизнулась, зевнула, и Джо захотелось тут же закрыть глаза при виде этих огромных зубов, белевших белизной всех костей, которые эти зубы сокрушили и переломили пополам, с которых они сорвали мясо.

Пасть захлопнулась, желтые глаза снова уставились ему в лицо, и потом большая кошка положила передние лапы ему на живот и прошла по его телу к голове.

– Что за кошка? – спросила Грасиэла.

Он поднял взгляд на ее лицо, смаргивая пот. Наступило утро; в окна тек прохладный воздух, принося с собой аромат камелий.

После этих операций ему, помимо всего прочего, запретили заниматься сексом в течение трех месяцев. Под запрет попали также спиртное, кубинская еда, моллюски и ракообразные, орехи и кукуруза. Если он и опасался, что нехватка плотских утех отдалит их с Грасиэлой друг от друга (она тоже опасалась этого), то на самом деле получилось наоборот. Ко второму месяцу он научился удовлетворять ее другим путем, при помощи рта: на этот метод он случайно набрел несколько лет назад, но теперь это стало для него единственным способом доставлять ей удовольствие. Он опускался перед ней на колени, сжимая ее зад руками, а ртом накрывая врата ее влагалища – врата, которые представлялись ему теперь одновременно и священными, и греховными, и роскошно-скользкими. Теперь он наконец нашел то, ради чего можно преклонить колени. Если требовалось отказаться от всех предрассудков насчет того, что мужчина должен давать женщине и получать от нее, ради того, чтобы почувствовать себя чистым и полезным, каким он ощущал себя, опустив голову между бедрами Грасиэлы, – тогда остается пожалеть, что он не отбросил эти предрассудки еще несколько лет назад. Поначалу она протестовала: нет, нельзя; мужчины так не делают; мне надо вымыться; тебе не понравится, какая она на вкус, – но потом это стало для нее почти маниакальным пристрастием. В какой-то момент Джо понял, что они совершают в среднем по пять актов ублажения в день.

Когда доктора наконец разрешили ему прекратить пост, Джо с Грасиэлой закрыли ставни в своем доме на Девятой и набили холодильник второго этажа едой и шампанским, после чего два дня не вылезали из-под полога своей огромной кровати и из четырехногой ванны. К концу второго дня, снова открыв ставни на улицу, лежа под потолочным вентилятором, сушившим их влажные тела, Грасиэла сказала:

– Другого такого никогда не будет.

– О чем ты?

– Другого такого мужчины. – Она провела ладонью по его заштопанному животу, напоминающему лоскутное одеяло. – Ты мой мужчина до самой смерти.

– Да ну?

Она прижалась к его шее открытым ртом и выдохнула:

– Да, да, да.

– А как же Адан?

Впервые он увидел, как в ее глазах при упоминании мужа зажигается презрение.

– Адан – не мужчина. Ты, mi gran amor, ты – мужчина.

– Ты – самая-самая из женщин, – отозвался он. – Бог ты мой, я по тебе просто с ума схожу.

– И я по тебе.

– Ну, тогда… – Он обвел взглядом комнату. Он долго ждал этого дня. И теперь он толком не знал, как себя вести, – теперь, когда этот день настал. – На Кубе ты никогда не добьешься развода, верно?

Она покачала головой:

– Даже если я смогу вернуться туда под собственным именем, церковь не разрешит мне развестись.

– Значит, ты всегда будешь с ним в браке.

– Формально, – уточнила она.

– Формально – это же ерунда?

Она рассмеялась:

– Согласна.

Он притянул ее к себе, окинул взглядом все ее смуглое тело, заглянул в ее карие глаза:

– Tú eres mi esposa.[128]128
  Ты моя жена (исп.).


[Закрыть]

Она вытерла глаза руками, издала влажный смешок:

– А ты – мой муж.

– Para siempre.

Она положила теплые ладони ему на грудь и кивнула:

– Навсегда.

Глава двадцать первая
Озари мне путь

Бизнес по-прежнему процветал.

Джо начал подмазывать колеса предстоящей сделки с «Рицем». Джон Ринглинг готов был продать здание, но не землю под ним. Поэтому Джо велел своим адвокатам поработать с юристами Ринглинга, чтобы выяснить, можно ли достичь соглашения, которое устроит обе стороны. В частности, совсем недавно стороны рассматривали возможность сдачи земли в аренду на девяносто девять лет, но не сумели договориться о правах на воздушное пространство с властями округа. Джо направил одну группу посредников на подкуп налоговых инспекторов в округе Сарасота, другую – в Таллахасси, на обработку политических заправил штата, а третью – в Вашингтон, нацеливаясь на тех сотрудников Службы внутренних доходов и тех сенаторов, которые являлись завсегдатаями борделей, игорных залов и опиумных курилен, где семья Пескаторе имела свою долю.

Первым его успехом на этом поприще стала декриминализация бинго во флоридском округе Пинелас. Затем он добился, чтобы законопроект о разрешении бинго по всему штату рассмотрели уже на осенней сессии, а значит, по всей вероятности, поставили на голосование уже в 1932 году. Его друзья в Майами, гораздо более продажном городе, поспособствовали дальнейшему смягчению властей штата: именно тогда округа Дейд и Броуард легализовали тотализатор. Джо с Эстебаном просто из кожи вон лезли, чтобы купить землю для своих друзей из Майами, и теперь эту землю быстро занимали под ипподромы.

Мазо прилетал взглянуть на «Риц». Недавно у него обнаружили рак, хотя никто, кроме самого Мазо и его врачей, не знал подробностей. Он заявлял, что преодолел этот недуг весьма успешно, однако в результате сделался плешивым и тощим. Некоторые даже нашептывали, что у него и разум помутился, но Джо не увидел тому никаких подтверждений. Мазо очень понравилась эта недвижимость, он похвалил логику Джо: сейчас самое время ударить по игорным табу, ибо сухой закон буквально корчится в агонии. Деньги, которые они потеряют из-за легализации выпивки, отправятся прямиком в карман государства, однако деньги, которые они потеряют на узаконивании казино и налогах с ипподромов, возместит та прибыль, которую они извлекут из огромного числа дуралеев, готовых день за днем ставить на скаковых лошадей.

От посредников также стали приходить хорошие вести, – похоже, благодаря обнищанию страны ему достанется жирный ломоть. В муниципалитетах по всей Флориде – и по всей стране – ощущается острая нехватка средств. Джо разослал своих людей, суливших безграничные дивиденды: налог на казино, налог на гостиницы, налог на еду и напитки, на развлечения, на жилье, на алкогольные лицензии, к тому же (что очень понравилось политиканам) еще и налог на сверхдоходы. Если в какой-нибудь из дней казино заработает больше восьмисот тысяч долларов чистой прибыли, оно должно будет отстегнуть два процента от этой суммы штату. По правде говоря, при таких условиях любое казино, приближаясь к восьмистам тысячам суточной прибыли, прекратило бы официальную фиксацию дальнейших поступлений. Но политикам с их завидущими глазами незачем об этом знать.

К концу 1931 года у него в кармане оказались два младших сенатора, девять членов нижней палаты конгресса, четыре старших сенатора, тринадцать окружных представителей, одиннадцать муниципальных советников и двое судей. Кроме того, он купил с потрохами своего давнего врага-куклуксклановца – Попрыгунчика Хьюитта, редактора газеты «Тампа экзаминер»: тот начал публиковать политические очерки и редакционные статьи, где критиковался порядок, который столь многим позволяет голодать. Между тем любое первоклассное казино на флоридском побережье залива могло бы принять их всех на работу, а полученные деньги дали бы им возможность выкупить свои заложенные дома, а значит, адвокатам нужно будет выйти из очередей за бесплатным питанием и вновь заняться своей профессией, чтобы помочь совершить эти сделки по всем правилам, а значит, понадобятся и чиновники для проверки и регистрации соответствующих бумаг.

Когда Джо вез Мазо на обратный поезд, тот произнес:

– Делай все, что тебе для этого понадобится.

– Спасибо, – ответил Джо. – Обязательно.

– Ты здесь неплохо потрудился. – Мазо похлопал его по колену. – Не думай, что это не будет учтено.

Джо не знал, для чего «учитывать» его труды. Он многое здесь выстроил буквально на пустом месте, подняв из грязи и руин, а Мазо разговаривал с ним так, словно он всего лишь подыскал ему очередную бакалейку, которую можно доить. Возможно, слухи о помутнении разума старика отчасти и верны.

– Ах да, – заметил Мазо, когда они уже подъезжали к вокзалу Юнион. – Слышал, у тебя тут еще остался какой-то отщепенец. Это так?

Джо пришлось несколько секунд подумать.

– Ты про того беднягу, который не платит, что должен?

– Про него, – подтвердил Мазо.

Этим беднягой был Тернер Джон Белкин. Вместе с тремя сыновьями он торговал собственным самогоном в пригороде Пальметто. Тернер Джон Белкин никому не хотел причинять вред, он хотел лишь продавать людям то, что продавали несколько поколений его семьи, заправлять играми, которые велись у него на заднем дворе, да девками, обслуживавшими клиентов в доме на той же улице. Но встраиваться в систему он не желал. Не желал платить дань, не желал сбывать товар, изготовленный компанией Пескаторе, он желал просто вести свой бизнес, как всегда его вел, как вели этот бизнес его отец и деды, еще с тех времен, когда Тампа называлась Форт-Бруком и от желтой лихорадки здесь умирало втрое больше народу, чем от старости.

– Я над ним работаю, – сообщил Джо.

– Как я слышал, ты над ним работаешь уже шесть месяцев.

– Три, – признался Джо.

– Ну и избавься от него.

Автомобиль остановился у обочины. Зеппе Карбоне, личный телохранитель Мазо, открыл ему дверцу и встал в ожидании. На него светило солнце.

– Мои ребята над этим работают, – сообщил Джо.

– Я не хочу, чтобы над этим работали твои ребята. Я хочу, чтобы ты положил этому конец. Лично, если понадобится.

Мазо вылез из машины, и Джо проводил его к поезду, хотя Мазо твердил, что это лишнее. Но, по правде говоря, Джо хотелось увидеть, как Мазо уезжает, ему требовалось это увидеть, чтобы самому себе подтвердить: он снова может спокойно дышать, снова может расслабиться. Визит Мазо напоминал ему визит дядюшки, который заехал на пару деньков, но все никак не отчалит. Хуже того, этот дядюшка считает, что тем самым оказывает тебе услугу.

Через несколько дней после того, как Мазо уехал, Джо отправил пару ребят нагнать немного страху на Тернера Джона, однако вместо этого тот сам нагнал на них страху, причем одного избил так, что пришлось отправлять парня в больницу. И это – без сыновей и без оружия.

Неделю спустя Джо встретился с Тернером Джоном сам.

Он велел Сэлу оставаться в машине и встал на проселочной дороге перед развалюхой этого прохвоста, с красной крышей, с полуобвалившейся террасой, на уцелевшем конце которой стоял лишь холодильный ящик для кока-колы, такой сияющий, что Джо даже задался вопросом: не полируют ли его каждый день?

Сыновья Тернера Джона, мускулистые парни в одних хлопковых кальсонах, босые, обыскали Джо, забрали его «Сэвидж-32» и затем обыскали снова.

После этого Джо вошел в лачугу и уселся напротив Тернера Джона за хромоногий деревянный стол. Он попытался выровнять стол, отчаялся сделать это и затем спросил Тернера Джона, почему тот избил его людей. Тернер Джон, долговязый, костлявый, сурового вида человек с глазами и волосами того же коричневого цвета, что и его костюм, ответил: потому что они пришли с такой ясной угрозой в глазах, что незачем было медлить, пока она оформится словесно.

Джо осведомился, понимает ли он, что это означает: Джо придется убить его, дабы сохранить свою репутацию. Тернер Джон ответствовал, что подозревал это.

– А тогда, – проговорил Джо, – зачем ты это делаешь? Почему просто не платить свою долю?

– Мистер, – отвечал Тернер Джон, – твой отец жив?

– Нет, он скончался.

– Но ты ведь остаешься его сыном, так?

– Да.

– И даже будь у тебя два десятка правнуков, ты все равно останешься сыном этого человека.

Джо оказался не готов к чувству, затопившему его в этот миг. Ему пришлось отвернуться от Тернера Джона, чтобы тот ничего не заметил.

– Да, остаюсь, – подтвердил он.

– Ты хочешь, чтоб он тобой гордился, верно? Чтоб он видел: ты – мужчина.

– Ну да, – ответил Джо. – Разумеется.

– Вот и со мной такая же история. У меня был славный папаша. Бил меня, только если я сам напрашивался. А под мухой – никогда. Обычно он меня просто шмякал по башке, когда я начинал храпеть. Я чемпион по части храпа, сэр, а папаша мой такого не терпел, когда уставал как собака. Ну а так он был самый лучший из людей. А всякому сыну хочется, чтоб отец посмотрел на него с небес и увидел, что его уроки усвоены. Вот сейчас, в эту самую минуту, папаша глядит на меня и говорит: «Тернер Джон, я воспитал тебя не для того, чтоб ты платил дань другому человеку, который, в отличие от тебя, не трудился в поте лица своего, зарабатывая себе на жизнь». – Он продемонстрировал Джо свои иссеченные шрамами ладони. – Хочешь моих денег, мистер Коглин? Тогда лучше тебе вместе со мной и моими парнями заваривать сусло, помогать нам на ферме, пахать землю, сеять, веять, молотить, доить коров. Слушаешь меня?

– Я слушаю.

– Вот так. А иначе нам и говорить-то не о чем.

Джо посмотрел на Тернера Джона, поднял глаза к потолку:

– Ты правда думаешь, что он смотрит?

Тернер Джон показал ему полный рот серебряных зубов:

– Мистер, я это знаю.

Джо расстегнул молнию на ширинке и извлек «дерринджер», который забрал у Мэнни Бустаменте несколько лет назад. Направил в грудь Тернеру Джону.

Тот сделал долгий, медленный выдох.

Джо произнес:

– Если мужчина берется за работу, он ее должен доделать. Верно?

Не спуская глаз с пистолета, Тернер Джон облизнул нижнюю губу.

– Ты знаешь, что это за оружие? – спросил его Джо.

– Бабский «дерринджер».

– Нет, – возразил Джо. – Это возможное будущее. – Он поднялся. – Делай что хочешь у себя в Пальметто. Ясно?

Тернер Джон утвердительно мигнул.

– Но сделай так, чтобы я никогда не видел твоих наклеек и не пробовал твоего пойла в округе Хиллсборо или в округе Пинелас. Да и в Сарасоте, Тернер Джон. Договорились?

Тернер Джон снова моргнул.

– Мне нужно услышать, как ты это говоришь сам, – произнес Джо.

– Договорились, – вымолвил Тернер Джон. – Слово.

Джо кивнул:

– И что теперь думает твой отец?

Тернер Джон провел взглядом по стволу пистолета, вверх по руке Джо, посмотрел ему в глаза:

– Думает, что еще чуть-чуть – и ему, черт побери, опять пришлось бы воевать с моим храпом.

Пока Джо предпринимал всевозможные ухищрения, чтобы легализовать азартные игры и выкупить отель, Грасиэла сама открыла небольшую гостиницу. Пока Джо обрабатывал ценителей изысканных салатов, Грасиэла устраивала приют для детей, лишенных отцов, и женщин, лишенных мужей. Национальный стыд и позор – то, что мужчины покидают свои семьи, точно в войну. Они покидали гуверовские городки,[129]129
  Гуверовские городки (гувервилли) – кварталы лачуг, строившиеся для американских бездомных во времена Великой депрессии.


[Закрыть] меблированные комнаты или, в случае Тампы, хижины, где когда-то жили железнодорожные рабочие и которые именовались casitas. Они уходили за молоком, или стрельнуть папиросу, или потому, что до них дошел слух о появившейся где-то работе, – и уже не возвращались. Лишившись мужчин, беззащитные женщины иногда становились жертвами изнасилования, а порой их принуждали заниматься самой низкопробной проституцией. Дети, вдруг оказавшиеся без отца, а возможно, и без матери, наводняли улицы и проселки, и большинство из них плохо кончало.

Однажды вечером, когда Джо нежился в ванной, Грасиэла пришла к нему с двумя чашками кофе, заправленными ромом. Она разделась, скользнула в воду, устроилась напротив него и спросила, можно ли ей взять его фамилию.

– Хочешь выйти за меня замуж?

– При нашей Церкви – не могу.

– Ладно…

– Но мы ведь и так женаты, правда?

– Да.

– Вот я и хочу носить твою фамилию.

– Грасиэла Доминга Маэла Росарио Мария Кончетта Корралес-Коглин?

Она шлепнула его по руке:

– У меня не так много имен.

Он наклонился поцеловать ее, потом снова откинулся назад:

– Грасиэла Коглин?

– Sí.

Он ответил:

– Буду польщен.

– Вот и хорошо, – отозвалась она. – Я тут купила несколько зданий.

– Ты купила несколько зданий?

Она глянула на него своими карими глазами, невинными, как у оленихи.

– Три. Как это называется – комплекс? Да. Тот комплекс у бывшей фабрики Переса.

– На Палм-авеню?

Она кивнула:

– Я хочу там устроить приют для брошенных жен и их детей.

Джо не удивился. В последнее время Грасиэла мало о чем говорила, кроме этих женщин.

– А что случилось с борьбой за свободу Латинской Америки?

– Я полюбила тебя.

– Ну и что?

– И теперь ты ограничиваешь мою активность.

Он рассмеялся:

– Вот как?

– Ужасно ограничиваешь. – Она улыбнулась. – Эта штука может сработать. Вдруг мы когда-нибудь даже начнем извлекать из нее прибыль? И она станет образцом для остального человечества.

Она грезила земельной реформой, правами крестьян и справедливым распределением богатства. Она по большому счету верила в справедливость – понятие о которой, по твердому убеждению Джо, покинуло этот мир еще на заре его существования.

– Ничего не знаю насчет образца для остального человечества.

– Да почему это не может сработать? – спросила она. – Справедливый мир. – Она стала гнать к нему пенящиеся хлопья, показывая, что серьезна лишь отчасти.

– Ты о мире, где каждый получает что хочет, посиживает, распевает песни и, черт подери, все время улыбается?

Она плеснула пеной ему в лицо:

– Сам знаешь, о чем я. О хорошем мире. Почему он не может таким быть?

– Из-за жадности, – ответил он. Поднял руки, указывая на стены ванной комнаты. – Сама посмотри, как мы живем.

– Но ты много даешь взамен. В прошлом году ты четверть наших денег оставил клинике Гонсалеса.

– Они мне спасли жизнь.

– А в позапрошлом году ты построил библиотеку.

– Чтобы они доставали книги, которые мне нравятся.

– Но все они на испанском.

– А как я, по-твоему, выучил язык?

Она уперлась ногой ему в плечо и почесала стопу о его волосы. Она не убирала ногу, и он поцеловал ее и обнаружил, что, как часто бывало в такие вот моменты, он испытывает чувство полнейшего покоя. Такое, казалось ему, вряд ли возможно даже в раю. В раю нет ничего подобного ее голосу в его ушах, ее дружбе в его душе, ее стопе у него на плече.

– Мы можем делать добро, – произнесла она, глядя на него сверху вниз.

– Мы и делаем, – отозвался он.

– После того, как сделали столько зла, – негромко добавила она.

Она посмотрела на пузырьки пены под своей грудью. Она уходила в себя, она отстранялась от происходящего, от этой ванны. Вот-вот потянется за полотенцем.

– Эй, – окликнул он ее.

Веки ее поднялись.

– Мы не такие уж плохие, – заметил он. – Может, и не такие хорошие, не знаю. Но я знаю, что все мы боимся.

– Кто боится? – спросила она.

– А кто – нет? Весь мир боится. Мы сами себе говорим, что верим в того или другого бога, в тот или другой загробный мир. Может, так и есть, но при этом мы все думаем одно и то же: «А если мы ошибаемся? Вдруг, кроме этого, ничего нет? А тогда, черт подери, я лучше отгрохаю себе здоровенный домище, куплю здоровенное авто, и целую кучу шикарных булавок для галстука, и трость с перламутровой ручкой, и…»

Она уже смеялась.

– «И унитаз, который мне моет задницу, да еще и подмышки в придачу. Потому что мне такой необходим». – Он сам фыркал, но эти смешки уходили в пену. – Но я все-таки верю в Бога. Так, для безопасности. И еще я верю в жадность. Тоже для безопасности.

– И в этом все дело? В том, что мы боимся?

– Не знаю, только ли в этом, – ответил он. – Я только знаю, что мы боимся.

Надев себе на шею кольцо пены, точно шарф, она кивнула:

– Я хочу, чтобы мы жили не напрасно.

– Знаю, что хочешь. Вот, к примеру, ты хочешь спасать этих женщин и их детишек. И хорошо. Ты молодец. Но нехорошие люди не захотят, чтобы эти женщины вырвались у них из когтей. И попытаются их удержать.