Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 81 страниц)
– Не поняла…
Лютер повторил.
Миссис Жидро села в кресло напротив него:
– Расскажи мне все подробно.
Лютер рассказал ей про все, кроме погреба: пока он не разузнает, для чего этот погреб нужен Маккенне, он не станет про него говорить. Когда он договорил, на добром старом лице миссис Жидро не осталось ни следа доброты, да и признаков возраста тоже. Оно сделалось гладким и неподвижным, точно надгробная плита.
Когда он закончил, она произнесла:
– Ты не давал ему ничего? Ни разу не доносил?
Лютер уставился на нее, открыв рот.
– Отвечай, Лютер. Это не детские игры.
– Нет, – сказал Лютер. – Я ему сроду ничего такого не давал.
– Тогда не сходится.
Лютер промолчал.
– Он не стал бы давить на тебя, прежде не замарав. Полиция так не действует. Он бы заставил тебя что-нибудь сделать здесь или в новом здании.
Лютер покачал головой.
Она смотрела на него, дыша тихо и размеренно. Лютер снова помотал головой.
– Лютер.
Он рассказал ей про погреб.
Она взглянула на него так, что ему захотелось выпрыгнуть в окно.
– Почему ты просто не пришел к нам и не рассказал, как только он тебя попросил?
– Не знаю, – ответил Лютер.
Она покачала головой:
– Ты что же, никому не доверяешь, сынок? Ни единому человеку?
Лютер помалкивал.
Миссис Жидро потянулась к телефону на столе, нажала рычаг, заправила прядь волос за ухо, поднося к этому уху трубку.
– Эдна? Девочка моя, попроси всех машинисток, которые у тебя там сидят, подняться на первый этаж. Собери их в гостиной. Немедленно. И пусть захватят свои машинки. Да, и вот еще что, Эдна. У вас ведь там, внизу, есть наши телефонные справочники? Нет, бостонский не годится. Есть Филадельфия? Хорошо. Пусть его тоже принесут.
Она повесила трубку и слегка побарабанила пальцами по губам. Когда она снова посмотрела на Лютера, гнева в ее взгляде уже не было, его сменил возбужденный блеск. Но потом лицо у нее снова помрачнело, пальцы замерли.
– Что такое? – спросил Лютер.
– Ты можешь принести ему что угодно, но он все равно устроит так, чтобы тебя арестовали или застрелили.
– Почему? – не понял Лютер.
Она смотрела на него расширенными глазами.
– Во-первых, потому что он это может. – Она слегка покачала головой. – Он сделает это, Лютер, потому что ты достанешь ему список. А из тюрьмы ты о своих подвигах никому поведать не сможешь.
– А если не принесу?
– Тогда он просто убьет тебя, – спокойно ответила она. – Выстрелит в спину. Нет, придется принести.
Она вздохнула. Лютер все не мог прийти в себя после этого «убьет тебя».
– Я должна кое-кому позвонить. Прежде всего – доктору Дюбуа. – Теперь пальцы ее барабанили по подбородку. – И в наше юридическое управление в Нью-Йорк, это обязательно. И нашим юристам в Талсу.
– В Талсу?
Она глянула на него, словно забыв, что он в комнате.
– Если все это сорвется, Лютер, и арестуют твою жену… Мы договоримся, чтобы адвокат ждал ее на ступеньках окружной тюрьмы – еще до того, как ее туда доставят. Думаешь, с кем ты тут имеешь дело?
Лютер произнес:
– Я… я…
– Ты, ты, – передразнила миссис Жидро и улыбнулась. – Лютер, у тебя доброе сердце. Ты не предал свой народ, ты сидел здесь и ждал меня, а человек помельче душой уже летел бы сейчас по улице с этой книжкой в руках. Да, родной, я это ценю. Но ты еще ребенок, Лютер. Дитя. Если бы ты доверился нам четыре месяца назад, ты не угодил бы в эту переделку. Как и мы. – Она потянулась через стол и похлопала его по руке. – Ничего. Ничего страшного. Каждый медведь когда-то был медвежонком.
Она вывела его из кабинета в гостиную, куда как раз входили женщины, держа в оттянутых тяжестью руках пишущие машинки. Половина – цветные, другая половина – белые, по большей части студентки, в основном из богатых семейств, и эти последние поглядывали на Лютера с некоторой опаской и еще с кое-каким чувством, о котором ему сейчас не хотелось слишком уж задумываться.
– Девочки, проходите и берите с собой телефонный справочник.
– А чего мы хочем с ним делать, миссис Жидро?
Миссис Жидро строго взглянула на девушку:
– Что мы, Регина, хотим с ним делать, Регина.
– Что мы хотим с ним делать, миссис Жидро? – запинаясь, спросила девушка.
Миссис Жидро улыбнулась Лютеру:
– Мы разделим его на двенадцать частей, девочки, а затем перепечатаем заново.
Полицейские, которые могли передвигаться самостоятельно, добрались до 9-го участка, и там санитары занялись ими. Уходя с площади, Дэнни видел, как водители «скорой» швыряют Натана Бишопа и пятерых других покалеченных демонстрантов в фургон: так рыбу кидают на лед. Потом они захлопнули дверцы и укатили.
В участке Дэнни промыли и зашили плечо и дали мешочек со льдом для глаза, хотя было, пожалуй, уже поздновато. Выяснилось, что полдюжины копов, решивших было, что они в полном порядке, заблуждались, и теперь им помогали подняться по лестнице и выйти на улицу, где их забирали «скорые» и увозили в Массачусетскую больницу. Явилась группа из отдела снабжения с новой формой, но капитан Вэнс с некоторым смущением объявил, что стоимость формы, как всегда, вычтут у них из зарплаты, но он попробует добиться единовременной скидки, учитывая сложившиеся обстоятельства.
Потом на возвышение поднялся лейтенант Эдди Маккенна. На шее у него виднелась рана, промытая и обработанная, но не забинтованная, и его воротник, когда-то белый, почернел от крови. Заговорил он чуть ли не шепотом, и сидевшие подались вперед на своих складных стульях.
– Сегодня мы потеряли одного из наших, ребята. Истинного полисмена, копа из копов. Нам будет его не хватать. Его будет не хватать всему нашему миру. – Он опустил голову. – Сегодня они забрали одного из наших, но они не отняли у нас честь. – Он посмотрел на них немигающим взором, глаза у него стали холодные и ясные. – Не отняли нашу честь. Не отняли наше мужество. Они лишь отняли одного из наших братьев… Сегодня вечером мы вернемся. Мы с капитаном Вэнсом поведем вас. Мы будем разыскивать четырех человек. Это Луис Фраина, Вышек Олавский, Петр Раздоров и Луиджи Бронкона. У нас есть фотоснимки Фраины и Олавского, а также рисованные портреты двух других. Мы сокрушим нашего общего врага без всякого снисхождения. Все вы знаете, как этот враг выглядит. Они носят форму – такую же заметную, как наша. У нас – голубая форма, у них – грубая одежда, бороденка и круглая шапочка на голове. И глаза их блестят фанатическим блеском. Мы выйдем на эти улицы и вернем их себе. – Он обвел взглядом помещение. – В этом не может быть никаких сомнений. У нас нет сомнений, у нас есть лишь решимость. – Он оглядел собравшихся. – Сегодня вечером, братья, не существует чинов и званий. Сегодня не существует различий между патрульным-первогодком и тем, кто уже двадцать лет носит золотой значок. Ибо сегодня всех нас сплотили багрянец нашей пролитой крови и синева нашего профессионального облачения. И помните, мы, солдаты. Как сказал поэт: «Путник, пойди возвести нашим гражданам, что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли» .[74]74
Из эпитафии Симонида Кеосского на могиле греков, погибших в сражении с персами при Фермопилах (480 до н. э.). Перевод Г. Стратановского.
[Закрыть] Пусть это станет для вас благословением, ребята. Вашим боевым кличем.
Он сошел с трибуны, отдал честь, и все как один повскакали с мест и тоже отсалютовали ему. Еще утром их переполнял гнев и страх. Теперь ничего похожего Дэнни в своих товарищах не находил. В полном согласии с пожеланиями Маккенны, эти люди преисполнились решимостью по-спартански отважно принести пользу отечеству и настолько слились со своим чувством долга, что оно стало неотделимо и неотличимо от них самих.
Глава двадцать седьмаяКогда первая команда полицейских появилась в дверях редакции «Революционной эпохи», Луис Фраина уже поджидал их вместе с двумя адвокатами. Ему надели наручники, вывели наружу и усадили в фургон; адвокаты поехали с ним.
К этому времени вечерние газеты уже разлетелись по городу; возмущение утренним нападением на полицию нарастало по мере того, как фонари на улицах наливались желтым. Отряд, в который кроме Дэнни входили еще девятнадцать сотрудников полиции, высадился на углу Уоррен-стрит и Сент-Джеймс-авеню; командовавший операцией сержант Стэн Биллапс приказал им рассредоточиться группами по четыре человека. Дэнни прошел несколько кварталов на юг по Уоррен-стрит вместе с Мэттом Марчем, Биллом Харди и незнакомым парнем из 12-го по имени Дэн Джеффрис, который почему-то очень радовался, что встретил тезку. На тротуаре цепочкой выстроилось с полдюжины мужчин в рабочей одежде – в твидовых кепках и потрепанных спецовках: видимо, докеры, которые явно уже прочли вечерние газеты, заливая новость спиртным.
– Врежьте этим большевикам! – выкрикнул кто-то, и остальные радостно загомонили.
Затем воцарилась неловкая тишина, как бывает, когда участников вечеринки знакомят с чужаками, которые вовсе не жаждали приходить. И тут из ближайшего кафе вышли три человека. Двое из них – в очках и с книгами. На всех – одежда иммигрантов-славян. Один из них обернулся, и двое докеров указали на него пальцами. Мэтт Марч окликнул:
– Эй, вы трое!
Большего не потребовалось.
Они бросились бежать, докеры устремились в погоню, а Харди с Джеффрисом помчались за ними. Через полквартала славян догнали и повалили на мостовую.
Образовалась куча-мала, Харди с Джеффрисом присоединились к ней. Харди оттащил какого-то докера, и его полицейская дубинка блеснула в свете фонаря, обрушиваясь на голову одного из славян.
Дэнни крикнул «Эй!», но Мэтт Марч поймал его за локоть:
– Погоди, Дэн.
– Ты что?
Марч многозначительно глянул на него:
– Это за Стоддарда.
Дэнни выдернул руку.
– Мы даже не знаем, может, они не большевики.
– А может, большевики.
Марч крутанул дубинкой и улыбнулся. Дэнни покачал головой и двинулся по улице.
– Узко мыслите, полисмен, – произнес Марч ему в спину.
Когда Дэнни подошел, докеры уже собирались уходить. Двое избитых ползли по улице, а третий лежал на мостовой в крови, прижимая к груди вывернутое запястье.
– Господи, – вымолвил Дэнни. – Черт вас дери, парни, что вы стоите? Вызывайте неотложку.
– Хрен с ним, – изрек Джеффрис и плюнул на лежащего. – И с его друзьями тоже. Неотложку тебе? Отыщи телефонную будку да сам вызови.
Появился сержант Биллапс. Он переговорил с Марчем, поймал взгляд Дэнни и направился к нему. Докеры уже исчезли. Невдалеке, в одном-двух кварталах отсюда, раздавались крики, били стекло.
Биллапс посмотрел на лежащего, потом на Дэнни:
– Проблемы, Дэн?
– Этому нужна «скорая», – ответил Дэнни.
Биллапс бросил на раненого еще один взгляд:
– По-моему, он в полном порядке, полисмен.
– Ничего подобного.
Биллапс встал над незнакомцем:
– У тебя что-то болит, золотко?
Тот ничего не ответил, лишь крепче прижал к груди покалеченное запястье.
Биллапс опустил каблук на лодыжку мужчины. Тот скорчился и застонал сквозь стиснутые зубы.
– Не слышу тебя, Борис, – произнес сержант. – Что ты сказал?
Дэнни попытался удержать Биллапса за локоть, но тот оттолкнул его руку.
Хрустнула кость, и человек на мостовой недоуменно охнул.
– Теперь лучше, дружок? – осведомился Биллапс, убирая ногу с его лодыжки.
Бедняга перекатился на живот и, лежа ничком на булыжнике, жадно хватал ртом воздух. Биллапс приобнял Дэнни и отвел его на несколько футов.
– Послушай, сержант, я понимаю, – начал Дэнни. – Всем нам хочется заехать кому-то по башке. Мне тоже. Но сначала мы должны выбрать нужную башку, согласен? Мы даже не…
– Говорят, Дэн, сегодня днем ты очень опекал большевистскую тварь. Так что теперь ты меня послушай. – Биллапс ухмылялся. – Может, ты и сынок Томми Коглина, за это тебе кое-какие грешки списывают, ладно. Только вот если ты станешь себя вести как прихвостень красных, тогда… Сынок ты Томаса Коглина или нет, но я такое поведение, черт дери, приму на свой счет. – Он слегка стукнул Дэнни дубинкой по плечу. – Я отдаю тебе приказ: сделай больно этим ублюдкам. Или убирайся с глаз моих.
Дэнни повернулся и обнаружил, что рядом стоит Джеффрис и тихонько хихикает. Дэнни прошел мимо него и двинулся дальше: мимо Харди, мимо Марча, который проводил его пожатием плеч. Он свернул за угол и увидел в конце квартала три фургона, куда его коллеги запихивали всех попадавшихся им на глаза бородачей.
Дэнни миновал несколько кварталов и наткнулся на копов, которые при помощи своих новых помощников – работяг теснили людей, которые расходились с собрания Социалистического содружества Нижнего Роксбери. Они прижали их к дверям здания, откуда те только что вышли. Социалисты пытались отбиваться, но тут двери за их спинами распахнулись. Потеряв опору сзади, кто-то упал навзничь, удержавшиеся на ногах силились сдерживать натиск, размахивая руками. Одна створка слетела с петель, и толпа, накатив на сопротивляющихся, хлынула в здание. Дэнни смотрел на это здоровым глазом, понимая, что ничего не может сделать. Ничего. Эта чудовищная низость людей была выше его, выше всего на свете.
Лютер подошел к заведению «Костелло» на Торговой пристани и стал ждать снаружи, потому как заведение было только для белых. Он долго стоял. Целый час.
Маккенна не появлялся.
В правой руке Лютер держал бумажный пакет с фруктами, которые стянул у Коглинов, чтоб принести Норе, ежели только Маккенна решит сегодня вечером его не сажать и не расстреливать. Подложный список, составленный машинистками из пятидесяти тысяч филадельфийских владельцев телефонов, он зажал под мышкой.
Прошло два часа.
Маккенны не было.
Лютер двинулся в сторону Сколли-сквер. Может статься, Маккенна пострадал при исполнении. Может, у него сердечный приступ. Может, его пристрелили какие-нибудь бандиты, чтобы отомстить.
Лютер насвистывал. Лютер надеялся.
Дэнни бродил по улицам, пока не обнаружил, что движется в сторону Вашингтон-стрит. Он решил, что с Вашингтон-стрит повернет направо, пересечет город и доберется до Норт-Энда. Он вовсе не намеревался заходить в помещение 1-го участка и отчитываться о выполнении задания. И форму он переодевать не стал. Он шел через Роксбери. Воздух полнился ароматами близкого лета, а кругом жесткой рукой водворялся порядок: каждому, кто походил на большевика или анархиста, славянина, итальянца или еврея, показывали, как дорого обходится это сходство. Они лежали на тротуарах. Асфальт был залит кровью, усыпан осколками зубов. Какой-то человек выбежал на перекресток, и полицейская машина подшибла его. Он взлетел, цепляясь за воздух. Когда он упал, трое копов, вылезя из машины, прижали ему руку к земле, а тот, что оставался за баранкой, ее переехал.
Дэнни захотелось вернуться к себе на Салем-стрит и посидеть там, зажав дуло служебного револьвера между зубами, чувствуя языком металл. На войне умирали миллионами. За чьи-то чужие владения. А теперь, на улицах всего мира, эта битва продолжается. Сегодня в Бостоне. Завтра – еще где-нибудь. Бедняки сражаются с бедняками. Как всегда и было. Он вдруг осознал: это никогда не изменится.
Он посмотрел вверх, на черное небо, усыпанное блестками. Блестки, ничего больше. А если за ними и скрывается Господь, значит Он лгал. Он обещал кротким, что они наследуют землю .[75]75
Мф. 5: 5.
[Закрыть] Но это не так. Они наследуют лишь маленький клочок земли, который унавозят собой.
Вот ведь штука.
Он как наяву увидел перед собой Натана Бишопа, обращающего к нему избитое ногами лицо, спрашивающего, как его зовут, и он вспомнил свой стыд, свое отвращение к себе. Он прислонился к фонарному столбу. «Я больше не могу этого делать, – сказал он, обращаясь к небу. – Этот человек мой брат, если не по крови, то по сердцу, он спас мне жизнь, а я даже не помог ему. Я дерьмо. Я недостоин жить, черт побери».
На другой стороне улицы толпа полицейских и рабочих задирала местных жителей. Но они, по крайней мере, проявили некоторое милосердие, позволив пройти какой-то беременной женщине. Она заспешила по тротуару, ссутулив плечи, волосы у нее были покрыты темным платком, и мысли Дэнни вернулись к его комнате на Салем-стрит, к пистолету в кобуре, к бутылке скотча.
Женщина прошла мимо, свернула за угол, и он отметил: со спины никогда не догадаешься, что она беременна. У нее походка молодой женщины, свободной, еще не отягощенной семейными заботами, детьми, разбитыми надеждами. У нее…
Это Тесса.
Он точно знал – это она. Он пошел за ней, держась в отдалении. Миновал полицейскую телефонную будку, потом еще одну, но ему и в голову не пришло позвонить, вызвать помощь. Все равно в участках никого сейчас нет, они все на улицах, мстят. Он снял шлем, стянул китель, скатал его, сунул все это себе под мышку, перебежал на противоположный тротуар. Дойдя до Шомат-авеню, женщина обернулась, но он уже был на другой стороне, так что она его не заметила, зато его догадка подтвердилась. Да, перед ним Тесса. Та же смуглая кожа, те же пухлые губы.
Она повернула направо, и он приостановился: улица была широкая, поэтому если он окажется на углу слишком рано, то она его обязательно засечет, надо быть слепой, чтобы не засечь. Он подождал и снова двинулся вперед. Дошел до угла и увидел ее в квартале от себя, она уже сворачивала на Хаммонд-стрит.
Трое мужчин на заднем сиденье большого открытого автомобиля обернулись, провожая ее глазами, а те, что сидели впереди, воззрились на него, и машина замедлила ход. Видимо, они обратили внимание на его голубые форменные брюки и китель под мышкой. Бородач на переднем пассажирском сиденье прищурился, и Дэнни его узнал: Петр Главяк, богатырь, который в баре мог перепить всех скопом, а при случае и перебить всех поодиночке. Человек, когда-то считавший Дэнни своим товарищем, собратом по оружию в битве против капиталистического угнетения.
Дэнни давно заметил, что порой предчувствие или близость опасности как бы замедляют течение жизни, и происходящее доходит до тебя, словно через толщу воды. Но иногда случается, что опасность налетает стремглав, никакой секундной стрелке не угнаться. Так вышло и сейчас. Как только они с Главяком узнали друг друга, машина затормозила, все пассажиры высыпали наружу. Дэнни попытался выхватить револьвер, но ему помешал зажатый под мышкой китель. Главяк сграбастал Дэнни, прижав его руки к бокам, поднял, перенес через тротуар и шмякнул спиной о каменную стену.
Удар палкой пришелся по подбитому глазу.
– А ну говори! – Главяк плюнул ему в лицо.
Дэнни просто плюнул в ответ в заросшее лицо великана и заметил в своей слюне кровь.
Главяк боднул Дэнни в переносицу. В голове взорвалась желтая вспышка, тени опустились на окруживших его людей, словно небо упало на землю. Кто-то треснул его палкой по голове.
– Ты знаешь, что с товарищем Натаном? – Главяк затряс Дэнни так, словно тот весил не больше ребенка. – Он потерял ухо. А может, потерял и глаз.
Чьи-то пальцы схватились за его пистолет. Кулаки молотили его по груди, животу, по спине, по шее, а он чувствовал полнейшее спокойствие. Чувствовал, что рядом стоит Смерть и голос Смерти негромок. Смерть сказала: все в порядке. Пора. Передний карман оторвался от штанины, мелочь просыпалась на тротуар. И пуговка тоже. Дэнни с необъяснимым чувством утраты смотрел, как она катится по мостовой и падает в решетку водостока.
«Нора», – подумал он. – «Пропади все пропадом. Нора».
Когда они покончили с делом, Петр Главяк отыскал в канаве револьвер Дэнни, швырнул ему на грудь. Петр вспомнил всех, кого он убил за минувшие годы лицом к лицу, – четырнадцать человек. Это не считая целого подразделения царских гвардейцев, которых они окружили посреди горящего поля пшеницы и не давали вырваться. Семь лет спустя он до сих пор чуял этот запах, до сих пор слышал, как они плачут, словно дети малые, когда пламя подступило к их волосам, к их глазам. Невозможно было изгнать этот запах из ноздрей, эти звуки – из ушей. Сделанного не воротишь. И не смоешь. Он устал убивать. Потому-то и приехал в Америку. Потому, что страшно устал. За смертью всегда следовала новая смерть.
Главяк еще пару раз плюнул в копа-предателя, потом все сели в автомобиль и укатили.
Лютер навострился незаметно проскальзывать к Норе и так же незаметно выбираться. Он давно понял: больше всего шума производишь, когда пытаешься вести себя потише, так что он с должным старанием прислушался, прижав ухо к ее двери, но, как только убедился, что снаружи пусто, быстро и плавно повернул дверную ручку, вышел и толкнул дверь назад. Еще до того, как она защелкнулась, Лютер уже открывал дверь в переулок. Теперь все чисто: негр, выходящий из дома на Сколли-сквер, – эка невидаль, а вот негр, выходящий из комнаты белой женщины, – за такое негра убивают, братец.
В этот первомайский вечер он оставил пакет с фруктами у нее в комнате, с полчасика посидел, глядя, как она засыпает. Он забеспокоился: хоть ей и урезали часы, она уставала больше, а не меньше, и он знал, что дело тут в питании. Чего-то ей не хватает, а он же не доктор, чтобы сказать, чего именно. Она все время была усталая, это он видел. И делалась все бледнее, и зубы у нее начинали шататься. Вот почему сегодня Лютер притащил ей от Коглинов фрукты. Он вроде бы слыхал, что фрукты – это хорошо для зубов и для цвета лица.
Он оставил ее спящей и пошел по переулку, а потом увидал, что в его сторону через Грин-стрит ковыляет Дэнни. Нет, не то чтобы совсем уж Дэнни. Какой-то другой Дэнни. Этот брел весь в крови. Ну или пытался брести.
Лютер встретил его посреди улицы в тот момент, когда Дэнни упал на одно колено.
– Эй, – негромко окликнул он. – Это ж я, Лютер.
Дэнни поглядел на него. Ну и лицо, на нем словно кувалды испытывали. Один глаз почернел. Но это бы еще ничего. Второй так заплыл, точно его зашили. Губы раздулись, стали вдвое больше, и Лютер уж хотел насчет этого пошутить, но решил, что время неподходящее.
– Ну что, – произнес Дэнни, – ты на меня еще злишься?
Да уж, эту непринужденность, видно, из парня не выбьешь. Его отдубасили по полной, стоит на коленях посреди паршивой улочки и болтает как ни в чем не бывало, словно такое с ним раз в неделю проделывают.
– Вот сейчас – нет, – ответил Лютер. – А если вообще, то да.
– Не ты один. – Дэнни вырвало кровью.
Лютеру что-то не понравилось ни это зрелище, ни эти звуки. Он ухватил Дэнни за руку и стал тянуть, чтоб поднять на ноги.
– Нет-нет, – остановил его Дэнни. – Не надо. Дай мне тут малость постоять на четвереньках. Вернее, поползти. Я хочу доползти до этого тротуара, Лютер.
Дэнни и вправду пополз. Добравшись до тротуара, вскарабкался на него, прополз еще несколько футов и лег. Лютер сел рядом. В конце концов Дэнни, упираясь руками, принял сидячее положение. Он обхватил колени, словно только они его и удерживали от падения навзничь.
– Черт, – вымолвил он наконец. – Неплохо меня обработали. – Он улыбнулся разбитыми губами; перед каждым вдохом в груди у него посвистывало. – У тебя, случайно, платка не найдется?
Лютер полез в карман, дал ему платок.
– Спасибо.
– На здоровье, – ответил Лютер, и что-то в этой фразе их страшно развеселило: оба одновременно захохотали.
Дэнни промокал кровь на лице, пока вконец не загубил платок.
– Я к Норе шел. Мне надо ей кое-что сказать.
Лютер положил руку ему на плечо, раньше он никогда бы не осмелился проделать такое с белым, но при нынешних обстоятельствах это казалось очень даже естественным.
– Ей надо поспать, а тебе надо в больницу.
– Мне надо ее увидеть.
– Выблюй кровь и повтори.
– Нет, мне надо…
Лютер наклонился к нему:
– Знаешь, какой звук получается, когда ты дышишь?
Дэнни мотнул головой.
– Как у канарейки, у которой в груди дробина. Ты тут подохнешь.
Дэнни снова покачал головой. Согнулся, вздохнул. Никаких особых звуков. Снова вздохнул. На этот раз послышался тот самый звук, который описывал Лютер, – свист помирающей пташки.
– Далеко отсюда до Массачусетской? – Дэнни снова вырвало кровью. – А то я немного не в себе, ни черта не соображаю.
– Где-то кварталов шесть, – ответил Лютер.
– Ясно. Причем длинных кварталов. – Дэнни сморщился и при этом рассмеялся, потом сплюнул кровь на тротуар. – По-моему, у меня ребра сломаны.
– Которые?
– Да все, – сказал Дэнни. – Что-то мне совсем паршиво, Лютер.
– Знаю. – Лютер повернулся, согнулся, пролез Дэнни за спину. – Я тебя могу поднять.
– Попробуй.
– На счет «три»?
– Идет.
– Раз, два, три.
Лютер уперся плечом в спину этому верзиле, Дэнни заорал, но оказался на ногах. Шатался, но стоял. Лютер встал рядом с ним и положил левую руку Дэнни себе на плечи.
– Массачусетская наверняка сегодня будет битком, – заметил Дэнни. – Вот черт. Да и все больницы. Мои ребята уж постараются их наполнить.
– Кем наполнить-то?
– По большей части русскими. И евреями.
– Тут поблизости есть клиника для цветных, – сказал Лютер. – Не возражаешь, если тобой займется черный доктор?
– Да хоть одноглазая китаянка.
– Так я и думал, что ты согласишься, – проговорил Лютер; они двинулись дальше. – Будешь сидеть в кровати и просить, чтобы тебя не звали «сэр». Твердить, что ты, мол, самый простецкий парень.
– Вот ведь скотина. – Дэнни фыркнул, и на губах у него опять выступила кровь. – А ты здесь что делал?
– Пусть это тебя не волнует.
Дэнни покачнулся и едва не свалил их обоих.
– А меня волнует. – Он поднял ладонь, и они остановились. Дэнни поглубже вздохнул. – Как у нее, все в порядке?
– Нет. Не в порядке. Что она вам сделала такое? Она уже по всем долгам расплатилась.
– О-о! – Дэнни глянул на него, чуть откинув голову. – Она тебе нравится?
Лютер поймал его взгляд:
– В этом самом смысле?
– В этом самом.
– Черт, да нет же. Еще чего не хватало.
– Уверен?
– Хочешь, чтоб я тебя уронил? Да, уверен. У тебя свои вкусы, у меня свои.
– И что, Нора не в твоем вкусе?
– Как и все белые женщины. Веснушки. Крошечные задки. Тоненькие косточки, чудны́е прически. – Лютер скорчил гримасу и помотал головой. – Не для меня. Нет уж, сэр.
– Значит…
– Значит, – ответил Лютер, вдруг разозлившись. – Она мне друг. И я за ней приглядываю.
– Почему?
Лютер долго глядел на Дэнни.
– Потому как больше некому.
Дэнни улыбнулся разбитыми, почерневшими губами:
– Ну, тогда ладно.
– Кто это тебя? – спросил Лютер. – Видать, целая шайка трудилась, вон ты какая орясина.
– Большевики. Там, в Роксбери, кварталах в двадцати отсюда. Похоже, я сам виноват.
Он неглубоко вздохнул – раз, другой, третий. Склонил голову набок, и его опять вырвало. Лютер отступил назад, почти за спину Дэнни, чтоб не попало на башмаки, и еле устоял на ногах. Но хорошо было то, что рвота оказалась совсем не такая красная, как Лютер опасался. Дэнни вытер рот рукавом.
– Ладно, ничего.
В обнимку они проковыляли еще один квартал, и ему снова понадобилось отдохнуть. Лютер прислонил его к фонарю. Дэнни прижался к столбу спиной, глаза закрыты, лицо мокрое от пота. Наконец он открыл один глаз и посмотрел наверх, в небо, точно что-то там искал.
– Паршивый это был год, Лютер, вот что я тебе скажу.
Лютер припомнил собственный год и стал хохотать. Он прямо пополам согнулся от смеха. Это был не год, черт подери. Целая жизнь.
– Над чем ты? – спросил Дэнни.
– Над собой и над тобой.
– Что делать, когда все, на чем ты строил жизнь, оказывается паршивым враньем? – спросил Дэнни.
– По мне, так построить новую жизнь.
Дэнни поднял бровь.
– Ага, раз ты весь в кровище, стало быть, сочувствия хочешь? – Лютер отступил от Дэнни. – Не дождешься. Ежели тебя чего мучает – выкинь из головы. Богу на это плевать. И всем плевать. А ежели тебе чего надо сделать… Так сделай.
Черные губы Дэнни расплылись в улыбке.
– Все так легко, а?
– Ничего не легко. – Лютер покачал головой. – Но ясно как божий день.
– Хотел бы я, чтобы так было…
– Ты двадцать кварталов прошел, кровью блевал, но прошел, чтоб попасть в один дом, к одному-единственному человеку. И тебе еще какая-то правда нужна в жизни, белый парень? – Лютер хохотнул. – Другой правды на этом свете нету.
Дэнни ничего не сказал. Он смотрел на Лютера уцелевшим глазом, а Лютер смотрел на него. Потом он оттолкнулся от столба и поднял руку. Лютер подлез под нее, и так они прошли до самой клиники.
