Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 81 страниц)
Стив Койл был пьян, но умыт и свежевыбрит, когда в качестве официально зарегистрированного мирового судьи 3 июня 1919 года совершил обряд бракосочетания между Дэнни Коглином и Норой О’Ши.
А накануне вечером в Вашингтоне, возле дома генерального прокурора Палмера взорвалась бомба. Это, по-видимому, стало неожиданностью даже для самого бомбиста, несколько шагов не дошедшего до парадной двери Палмера. Хотя голову его в конце концов сняли с крыши, руки и ноги так и не удалось обнаружить. Попытки опознать злоумышленника по голове не увенчались успехом. Взрыв разрушил фасад дома. Он полностью уничтожил большую и малую гостиные, вестибюль и столовую. Сам Палмер находился в тот момент в задней части дома, на кухне, и его извлек из-под обломков (как ни странно, совершенно непострадавшим) Франклин Рузвельт, замминистра Военно-морского флота, живший напротив.
Хотя обугленной головы бомбиста и оказалось недостаточно для его опознания, очевидно было, что это анархист: его листовки разлетелись по округе. Послание было, в сущности, идентично тем, которые за несколько недель до этого расклеили по бостонским фонарным столбам:
ВЫ НЕ ОСТАВИЛИ НАМ ВЫБОРА.
БУДЕТ КРОВОПРОЛИТИЕ.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ!
ДОЛОЙ ТИРАНИЮ!
БОРЦЫ-АНАРХИСТЫ
Генеральный прокурор Палмер, которого «Вашингтон пост» назвала «потрясенным, но не устрашенным», обещал удвоить усилия и всемерно крепить решимость. Он предупредил, что все красные, находящиеся на земле США, должны иметь в виду, что отныне они пребывают под особо строгим наблюдением. «Грядет лето суровости, – сулил Палмер, – но не для нашей страны, а лишь для ее врагов».
Дэнни с Норой устроили свадьбу на крыше дома, где жил Дэнни. Пришедшие на нее полисмены все были из низших чинов, большинство – активные члены БК. Одни явились с женами, другие – с подружками. Дэнни представлял всем Лютера как «человека, который спас мне жизнь». Кажется, большинству это знакомство пришлось вполне по душе, хотя Лютер-то приметил, что кое-кто из них, похоже, не решался оставлять без присмотра свой бумажник или свою женщину, пока он, Лютер, околачивается поблизости.
Но время они провели славно, чего уж там. Один из жильцов, молодой итальянец, пиликал на скрипке; позже к нему присоединился коп, наяривавший на аккордеоне. Разливанное море вина, виски да еще ведра с бутылками пиквикского эля во льду. Белые танцевали, смеялись, произносили тосты, дошли даже до того, что пили за небо над головами и землю внизу.
Около полуночи Дэнни отыскал его. Лютер сидел у парапета, и Дэнни подсел к нему, пьяный, улыбающийся:
– Невеста дуется, что ты не пригласил ее на танец.
Лютер рассмеялся.
– Что такое? – спросил Дэнни.
– Черный пляшет с белой женщиной на крыше. Та еще картинка.
– Никакой картинки. – У Дэнни уже слегка заплетался язык. – Нора меня сама попросила. Хочешь огорчить невесту в день свадьбы – валяй.
Лютер посмотрел на него:
– Есть же границы…
– На хрен границы, – объявил Дэнни.
– Тебе-то легко говорить, – заметил Лютер. – Ох как легко.
– Ладно, ладно.
Какое-то время они глядели друг на друга.
Наконец Дэнни произнес:
– Ну так как?
– Ты многого хочешь, – ответил Лютер.
Дэнни вытащил пачку «мюрадов», предложил папиросу Лютеру. Тот взял, и Дэнни дал ему прикурить, а потом закурил сам.
– Я слышал, большинство постов в НАСПЦН занимают белые женщины.
Лютер понятия не имел, к чему тот клонит.
– Вроде бы да. Доктор Дюбуа хочет изменить положение, но быстро это не получается.
– Ага, – произнес Дэнни, отхлебнул из бутылки, стоявшей у его ног, передал ее Лютеру. – Думаешь, я похож на этих белых женщин?
Лютер обратил внимание, что один из полицейских, приятелей Дэнни, наблюдает, как он, Лютер, подносит горлышко к губам: видать, парень примечает, из какой бутылки не надо пить.
– Думаешь, я пытаюсь доказать, какой я свободомыслящий?
– Да уж не знаю, чего ты там пытаешься. – Лютер отдал ему бутылку.
Дэнни снова к ней приложился.
– Ни хрена я не пытаюсь, просто хочу уговорить своего друга потанцевать со своей женой, потому что она меня об этом попросила.
– Дэнни. – Лютер чувствовал, как в нем играет пьяный задор. – Жись такова.
– Жись такова? – Дэнни поднял бровь.
Лютер кивнул:
– И всегда таковой была. И по твоему хотению она не переменится.
Нора подошла к ним. Она тоже была под хмельком, судя по тому, как покачивалась, как в одной руке небрежно держала бокал шампанского, папиросу – в другой.
Дэнни заявил:
– Он не хочет танцевать.
Услышав это, Нора выпятила нижнюю губу. На ней было жемчужного цвета платье, атласное, с серебристой отделкой. Подол измялся, и весь наряд уже малость скособочился, но глаза у нее были прежними, и Лютеру, глядя на ее лицо, думалось о мире и покое, о доме.
– Я сейчас расплачусь. – И она весело блеснула глазами.
Лютер фыркнул. Заметил, что на них многие глазеют. Он взял Нору за руку, и она потянула его за собой, скрипач с аккордеонистом заиграли, и она вывела его на самую середину крыши, и рука у нее была теплая. Он чувствовал ее тепло и видел, как бьется жилка у нее на шее. От нее пахло спиртным, и жасмином, и той самой что ни на есть несомненной белостью, которую он заметил, еще впервые обняв ее: словно на этой коже никогда не выступала даже капля пота. Крахмальный запах.
– Вот уж странный мир, разве не так? – спросила она.
– И то верно.
От выпивки ее ирландский акцент усилился.
– Мне так жалко, что ты работу потерял.
– Я новую нашел.
– Правда?
Он кивнул:
– На скотобазе. Послезавтра начинаю.
Лютер поднял руку, и Нора, разворачиваясь, проскользнула под ней и снова оказалась перед ним.
– Ты самый верный друг из всех, какие у меня когда-нибудь были. – Она снова сделала оборот, легкая, как само лето.
Лютер рассмеялся:
– Да ты пьяна, девочка.
– Так и есть, – весело отозвалась она. – Но ты все равно часть нашей семьи, Лютер. Для меня. – Она кивнула на Дэнни. – И для него. Мы ведь твои родные, как по-твоему, Лютер?
Лютер посмотрел ей в глаза, и остальная крыша словно испарилась. Что за странная женщина. И странный мужчина. И странный мир.
– А то как же, сестренка, – ответил он. – А то как же.
В день свадьбы старшего сына Томас Коглин пришел на работу и обнаружил, что в приемной, перед стойкой дежурного сержанта, его поджидает агент Рейм Финч. Финч встал, держа в руке канотье.
– Хотелось бы поговорить.
Томас провел его через общую комнату в свой кабинет. Снял пальто и фуражку, повесил их на вешалку и спросил у Финча, не желает ли тот кофе.
– Спасибо, не откажусь.
Томас нажал на кнопку внутренней связи:
– Стэн, два кофе, пожалуйста. – Он посмотрел на Финча: – Добро пожаловать. Вы к нам надолго?
Финч неопределенно передернул плечами.
Томас размотал шарф, повесил его поверх пальто и сдвинул влево пачку рапортов о ночных происшествиях, лежавшую возле пресс-папье. Стэн Бек принес кофе и вышел. Томас через стол протянул чашку Финчу:
– Сливки, сахар?
– Ничего не надо. – Кивнув, Финч взял чашку.
Томас добавил сливки в собственный кофе.
– Чему обязан?
– Насколько мне известно, у вас имеется обширная сеть сотрудников, которые посещают собрания радикальных групп. Кое-кто даже внедрился в них. – Финч подул на кофе, сделал крошечный глоток, облизал губы. – И, как я понимаю, вы составляете некие списки, хотя заставляли меня поверить в обратное.
Томас отхлебнул кофе.
– Ваши амбиции выше вашего «понимания», друг мой.
Финч сухо улыбнулся:
– Хотел бы получить доступ к этим спискам.
– Доступ?
– Их копии.
– А-а.
– Это для вас проблема?
Томас откинулся на спинку кресла и отчеканил:
– В данный момент я не вижу, какую пользу могло бы принести Бостонскому управлению полиции межведомственное сотрудничество.
– Возможно, вы смотрите на вопрос слишком узко.
– Едва ли. Впрочем, я всегда готов взглянуть шире.
Финч чиркнул спичкой о край стола и закурил.
– Давайте представим, что будет, если наружу просочатся сведения о том, что нечистоплотные представители Бостонского управления полиции торгуют списками получателей радикальных изданий, продавая их коммерческим фирмам, вместо того чтобы делиться ими с федеральными властями.
– Разрешите исправить одну крохотную ошибочку.
– У меня абсолютно достоверная информация.
Томас сложил руки на животе:
– Ошибка, друг мой, заключается в слове «нечистоплотные». Вряд ли мы такие. Станете ли вы бросать в меня камень, да и в других людей, с которыми я сотрудничаю в этом городе? Тогда, агент Финч, стоило бы бросить целую дюжину камней и в вас, и в мистера Гувера, и в генерального прокурора Палмера, и в это ваше едва вылупившееся и слабо финансируемое бюро. – Томас протянул руку к чашке. – Я порекомендовал бы вам быть осторожнее.
Финч положил ногу на ногу и стряхнул сигаретный прах в пепельницу, стоявшую рядом с креслом.
– Намек понял.
– Считайте, что вы успокоили мою душу.
– Как я понимаю, ваш сын, тот, который убил террориста, для моего дела потерян.
Томас кивнул:
– Да, теперь он профсоюзный деятель. С потрохами.
– Однако у вас есть и другой сын. Насколько мне известно, он юрист.
– Не стоит говорить о моей семье, агент Финч. – Томас потер загривок. – Вы сейчас как канатоходец над огнем.
Финч поднял ладонь:
– А вы просто выслушайте меня. Предлагаю вам поделиться с нами своими списками. Я не говорю, что вы не можете получать от них побочный доход. Зарабатывайте на этом сколько угодно, мы не против. Но если вы поделитесь своими данными с нами, я в ближайшие месяцы обеспечу вашему сыну очень выгодную работу.
Томас покачал головой:
– Он – собственность окружного прокурора.
– Сайласа Пендергаста? – Финч покачал головой. – Пендергаст – подпевала районных властей, к тому же все в курсе, что вы вертите им по своему усмотрению, капитан.
Томас развел руками:
– Излагайте.
– Дело в том, что первоначальная версия, будто взрыв резервуара с мелассой – террористический акт, была нам на руку. Попросту говоря, стране надоел террор.
– Но этот взрыв не был терактом.
– Однако, к нашему великому удивлению, гнев не прошел. – Финч усмехнулся. – Мы думали, что вынесенное нами поспешное суждение по вопросу мелассы уничтожило нас в глазах общества. Но нет, совсем напротив. Людям не нужна правда, им нужна стабильность. – Он пожал плечами. – Или ее видимость.
– И вы с мистером Палмером собираетесь этим воспользоваться.
– В настоящее время мне поручено заниматься депортацией радикалов. Принято считать, что это исключительно федеральная прерогатива. Однако мы, то есть генеральный прокурор Палмер, мистер Гувер и я, считаем, что власти штатов могут участвовать в депортации более активно. Вы не хотели бы узнать, каким образом?
Томас задумчиво смотрел в потолок.
– Видимо, в рамках антисиндикалистского законодательства.
– Как вы пришли к такому выводу?
– Я никуда не приходил. Простой здравый смысл, друг мой. Законы написаны еще много лет назад.
– Вы никогда не рассматривали для себя возможность поработать в Вашингтоне? – поинтересовался Финч.
Томас постучал костяшками в окно:
– Видите, что там, агент Финч? Улицу видите? Людей?
– Да.
– Я провел пятнадцать лет в Ирландии и потом еще месяц в море, чтобы найти вот это. Найти мой дом. А человек, который способен бросить свой дом, – это человек, который бросит что угодно.
Финч стукнул шляпой о колено.
– Чудной вы тип.
– Какой уж есть. Так что там насчет антисиндикалистских законов?
– Они открыли дверь процессу депортации, ту дверь, которую мы долгое время считали закрытой.
– На местном уровне.
– Да. И на уровне штата.
– Иными словами, вы уже двинулись в поход.
Финч кивнул:
– И мы хотим, чтобы ваш сын принял в нем участие.
– Коннор?
– Да.
Томас отхлебнул кофе.
– Насколько активное?
– Ну, мы подключим его к работе с человеком из Минюста или из местного…
– Нет. В Бостоне он будет главным по этим делам или вообще не станет этим заниматься.
– Он молод.
– Постарше вашего мистера Гувера.
Финч замялся.
– Если ваш сын успеет на этот поезд… при его жизни рельсы никогда не кончатся.
– Да-да, понимаю, – отозвался Томас, – но я хочу, чтобы он ехал в кабине машиниста, а не трясся в заднем вагоне. Спереди вид получше, вы не находите?
– Что-нибудь еще?
– Да. Когда будете его нанимать на работу, вызовите в Вашингтон. И проследите, чтобы при этом присутствовал фотограф.
– А в обмен группа генерального прокурора получит доступ к спискам.
– Да, – согласился Томас. – Но доступ будут предоставлять по специальным запросам, утверждаемым мною лично.
Томас наблюдал, как Финч обдумывает это предложение, словно у агента имелся выбор.
– Принято.
Томас встал. Протянул руку. Финч встал тоже. Ответил на пожатие.
– Итак, уговор, – произнес он.
– Контракт, агент Финч. – Томас крепко стиснул его ладонь. – И не подлежащий пересмотру.
Лютер давно подметил, что Бостон существенно отличается от Среднего Запада: начать с того, что люди тут потешно разговаривают, а еще – все тут наряжаются, даже дети, так, словно каждый день собираются отобедать в ресторане, а потом вдобавок отправиться в театр.
Но скотный двор – везде скотный двор. Та же грязь, та же вонь, тот же шум. И та же работа для цветных – самая что ни на есть грубая и простая. Уолтер Грандж, друг Исайи, провел здесь пятнадцать лет и дослужился до старшего при стойлах, но любой белый, проработав тут столько же, уже давно стал бы управляющим всем заведением.
Уолтер встретил Лютера, когда тот вылезал из трамвая. Уолтер был маленький человечек с огромными белыми бакенбардами, которые, как решил Лютер, возмещали отсутствие шевелюры. Грудь у него была колесом, ножки – коротенькие и тощие, как у птицы. Он повел Лютера по Маркет-стрит, и его толстые ручищи раскачивались в такт переступающим ногам.
– Мистер Жидро говорит, ты со Среднего Запада?
Лютер кивнул.
– Значит, ты уже такие вещи повидал.
– Работал на скотных в Цинциннати, – ответил Лютер.
– Ну, не знаю, как там в Цинциннати, а в Брайтоне только и делают, что занимаются скотиной, это не район, а, почитай, целый город. Тут все связано с этим бизнесом.
Он указал на гостиницу «Животновод» и на ее соперницу – «Приют скотовода», разместившуюся через улицу, потом махнул рукой в сторону мясоперерабатывающих и консервных заводиков, мясных лавок и всевозможных закутков для проживания здешних рабочих и торговцев.
– К вони привыкаешь, – сообщил он. – Сам-то я ее теперь уж даже и не чую.
В Цинциннати Лютер тоже перестал ее замечать, но теперь нелегко было припомнить, как же он тогда этого достиг. Трубы извергали в небеса черные спирали дыма, в воздухе пахло кровью, жиром, горелым мясом, навозом, сеном, грязью. Скотные дворы тянулись на несколько кварталов по обе стороны, тут же проходили железнодорожные пути. Воздух был наполнен пылью, свистками, ржанием, мычанием, блеянием. Уолтер Грандж отпер деревянные ворота и провел Лютера внутрь.
– Тут у многих свои интересы, – объяснял Уолтер. – Заказчики, посредники, комиссионеры, чиновники с железной дороги, ковбои, которые помогают управляться со скотом, грузчики. Ребята с мясных заводов рано поутру уже готовы купить коров, чтобы к завтрашнему полудню продать говядину на бифштексы. Пальцев не хватит сосчитать. И это мы еще не говорим про чернорабочих. – Он покосился на Лютера, подняв бровь: – То есть про тебя.
Лютер огляделся. Снова Цинциннати, только сам он, должно быть, заставил себя почти все позабыть. Скотные дворы тут были громадные. На целые мили тянулись стойла, а внутри – полно фыркающих животных. Коровы, свиньи, овцы, бараны. И повсюду люди в резиновых сапогах и рабочих штанах; но встречались и щеголи в костюмах, галстуках-бабочках и соломенных канотье, а иные – в клетчатых рубахах и ковбойских шляпах. Ковбойские шляпы в Бостоне, подумать только! Он миновал весы высотой, да и шириной с его дом в Колумбусе. Какой-то мужик затащил на них очумевшую телку и махнул рукой другому мужику, стоящему возле весов с карандашом, занесенным над клочком бумаги.
– Взвешиваем всех скопом, Джордж.
– Прошу прощения, Лайонел. Ну, валяй, заводи.
Лайонел пристроил на площадку весов еще одну корову, потом еще одну, потом еще, и Лютер задумался, сколько же могут вынести эти самые весы, выдержат ли они, к примеру, корабль со всей командой.
Зазевавшись, он отстал от Уолтера и теперь ускорил шаг, чтобы его нагнать: тот сворачивал направо, по дорожке между очередными загонами, и, когда Лютер дошел до него, Уолтер говорил:
– Старший отвечает за всех животных, которых в его смену выгружают с поездов. Это я. Я веду их в стойла, и там мы их кормим, убираем за ними, пока их не продадут.
Он остановился и вручил Лютеру лопату.
Лютер невесело ухмыльнулся:
– Да, это уж я помню.
– Значит, могу зря не сотрясать воздух. Мы отвечаем за стойла от девятнадцатого до пятьдесят седьмого. Ясно?
Лютер кивнул.
– Как только я из какого-нибудь загона выведу весь скот, ты этот загон чистишь, кладешь свежее сено, наливаешь воду. Кроме того, три раза в неделю убираешь там.
Лютер посмотрел, куда тот тычет пальцем, и увидал невысокое темное строение. Уяснить его мрачную суть было легко, даже не зная загодя, – настолько оно было приземистым, рациональным, безнадежным.
– Бойня, – произнес он.
– Тебе это не по нутру, сынок?
Лютер покачал головой:
– Работа есть работа.
Уолтер Грандж кивнул и похлопал его по спине:
– Работа есть работа.
Через два дня после того, как Дэнни с Норой сыграли свадьбу, Коннор встретился с генеральным прокурором Палмером в вашингтонском доме последнего. Окна были заколочены, комнаты в передней части дома сильно пострадали от взрыва, потолки в них осели; лестницу за вестибюлем словно разрезало пополам, и нижняя ее половина терялась в груде обломков, а верхняя нависала над входом. Полиция округа Колумбия и федеральные агенты устроили штаб в бывшей гостиной. Лакей ввел Коннора в кабинет, располагавшийся в задней части строения.
Его ждали трое. В самом старшем из них он сразу узнал Митчелла Палмера – человека грузного, но не тучного; с рельефными, словно лепестки розы, губами. Палмер пожал руку Коннору, поблагодарил за визит и представил его худощавому агенту БР по имени Рейм Финч и темноглазому и темноволосому сотруднику Минюста по имени Джон Гувер.
Чтобы сесть, Коннору пришлось перешагнуть через несколько книг, валявшихся на полу. Взрывом их сшибло с полок, в книжных шкафах зияли огромные щели. С потолка обвалилась штукатурка, а в оконных стеклах виднелись две небольшие трещины.
Палмер перехватил его взгляд:
– Сами видите, на что они способны, эти радикалы.
– Да, сэр.
– Но я не доставлю им радости и не съеду, заверяю вас.
– Очень мужественно с вашей стороны, сэр.
Палмер подождал, пока Гувер и агент Финч уселись в кресла.
– Мистер Коглин, вы довольны тем, куда движется наша страна?
Коннор представил себе, как Дэнни и его шлюха пляшут на свадьбе, спят в своей нечистой постели.
– Нет, – ответил он.
– И каковы же причины?
– Мне кажется, мы упускаем ее из рук.
– Хорошо сказано, юный Коглин. Вы хотели бы помочь нам?
– С удовольствием, сэр.
Палмер развернулся вместе с креслом и посмотрел на трещины в стекле.
– Для обычных времен годятся обычные законы. Назвали бы вы нынешние времена обычными?
Коннор покачал головой:
– Нет, сэр, не назвал бы.
– А в чрезвычайной ситуации?..
– Требуются чрезвычайные меры.
– Совершенно верно. Мистер Гувер…
Джон Гувер наклонился вперед:
– Генеральный прокурор полон решимости, скажем так, изгнать зло из нашей жизни. Имея это в виду, он попросил меня возглавить новое подразделение Бюро, которое будет называться Отделом общей разведки. В нашу компетенцию, как и определено в названии, входит сбор разведданных о всякого рода радикалах, коммунистах, анархистах и галлеанистах. Короче говоря, о врагах свободного и справедливого общества, скажем так. А вы?
– Мистер Гувер?..
– Вы? – Гувер выкатил на него глаза. – Вы?
Коннор произнес:
– Не уверен, что я вас…
– Вы, Коглин? Какого вы поля ягода?
– Иного, чем вышеперечисленные. – Коннора самого удивила твердость в своем голосе. – Совершенно противоположного.
– Тогда присоединяйтесь к нам, мистер Коглин.
Палмер протянул ему руку через стол. Коннор встал и пожал ее.
– Большая честь, сэр.
– Добро пожаловать в нашу компанию.
Лютер с Клейтоном Томсом штукатурили стены на первом этаже здания на Шомат-авеню, когда услышали, как снаружи хлопнули дверцы машины. Они увидели, как Маккенна и два копа в штатском вылезают из черного «гудзона», поднимаются по ступенькам.
Едва Маккенна вступил в комнату, Лютер увидел у него в глазах нечто такое, что намного превосходило всегда прятавшуюся в них гнусность. В них металось что-то настолько пропитанное яростью, что держать это следовало бы где-нибудь в адской яме, на цепи и в клетке.
У одного из копов был при себе ящик для инструментов – тяжеленный, судя по тому, как он оттягивал полицейскому плечо. Коп поставил его на пол у входа в кухню.
Маккенна снял фуражку и помахал ею Клейтону:
– Рад снова встретиться, сынок.
– Сэр.
Маккенна остановился возле Лютера и опустил взгляд на ведро со штукатуркой.
– Лютер, ты не обидишься, если я тебе задам довольно необычный вопрос?
«Хорошо же Дэнни с капитаном решили мою проблемку», – горько подумал Лютер.
– Нет, сэр.
– Мне любопытно, откуда родом твои предки, – сообщил Маккенна. – Из Африки? С Гаити? Ты это знаешь, сынок?
– Чего такое, сэр?
– Знаешь, откуда ты?
– Я из Америки. Из этих самых Соединенных Штатов.
Маккенна покачал головой:
– Здесь ты сейчас живешь. Но откуда прибыли твои старики? Вот о чем я тебя спрашиваю. Ты это знаешь?
– Не знаю, сэр.
– А я знаю. – Он стиснул Лютеру плечо. – Твой прадедушка, Лютер, судя по твоему носу, и этим жестким курчавым волосам, и этим губам, огромным, как шины у грузовика, – прадедушка твой явно из Черной Африки, той, что южнее Сахары. Вероятно, откуда-то из Родезии, из тех краев. Но кожа у тебя не такая уж темная, на скулах веснушки, и накажи меня Господь, если это не из Вест-Индии. То есть твой прадедушка – из обезьяньего рода, твоя прабабушка – из островного, и они обосновались в Новом Свете в качестве рабов, а потом произвели на свет твоего дедушку, который породил твоего папашу, а твой папаша породил тебя. Но теперь Новый Свет – не совсем Америка, правильно? Твои сородичи – как страна внутри нашей страны, но вы – не наша страна, уж поверь мне. Вы никогда не станете американцами.
– Почему так? – Лютер уставился ему в бездушные глаза.
– Потому что вы темные, сынок. Черный сироп в стране белого молока. Иными словами, Лютер… вам следовало оставаться дома.
– Нас никто не спрашивал.
– Значит, надо было активнее бороться, – заявил Маккенна. – Потому что ваше истинное место в мире, Лютер, там, откуда вы явились.
– И мистер Маркус Гарви говорит, в общем, то же самое, – произнес Лютер.
– Вот оно что, сравниваешь меня с Гарви? – Маккенна как-то сонно улыбнулся и пожал плечами. – Ладно, я не в обиде. Тебе нравится работать у Коглинов?
– Нравилось.
Один из копов не спеша подошел к Лютеру, остановился у него за спиной.
– Верно, – проговорил Маккенна. – Я и забыл, тебя же отпустили на все четыре стороны. Поубивал кучу народу в Талсе, сбежал от жены и ребенка, заявился сюда работать у капитана полиции, но и это провалил. Если бы ты был кошкой, я бы сказал, что у тебя почти кончилась последняя из твоих жизней.
Лютер чувствовал на себе взгляд Клейтона. До того наверняка дошли слухи про Талсу. Но Клейтон сроду бы не догадался, что в этом деле замешан его новый друг. Лютеру хотелось ему объяснить, но сейчас он мог только смотреть на Маккенну, потому как Маккенна смотрел на него.
– Чего вы еще от меня хотите? – спросил Лютер. – Вы ж хотите, чтоб я для вас чего-то сделал, к тому и ведете?
При этих словах Маккенна поднял фляжку, словно готовясь к тосту:
– Как, неплохо продвигается?
– Что продвигается? – не понял Лютер.
– Ваша стройка. – Маккенна поднял с пола ломик.
– Похоже, что так.
– Я бы сказал, все почти готово. По крайней мере, на этом этаже. – Он расколотил ломиком два оконных стекла. – Неплохо я вам помог, а?
Звякнули осколки, падая на пол, и Лютер подумал: отчего это некоторых даже приятно ненавидеть?
Коп за спиной у Лютера глухо фыркнул. Встал рядом с ним и погладил ему грудь своей длинной дубинкой. Щеки у него были обветрены и горели, лицом он напоминал перезрелую репу. От него разило виски.
Другой коп пересек комнату и поставил ящик для инструментов между Лютером и Маккенной.
– Мы с тобой заключили договор. Как мужчина с мужчиной. – Маккенна наклонился к нему так близко, что Лютер почуял исходивший от него смешанный запах перегара и крема для бритья. – А ты сразу побежал к Томасу Коглину и его зарвавшемуся щенку. Ты думал, это тебя спасет, Лютер.
Он с такой силой ударил Лютера, что тот упал.
– Встать!
Лютер поднялся.
– Ты им говорил обо мне? – Маккенна со всей силы лягнул его в голень, и Лютеру пришлось переступить, чтобы не упасть. – Ты просил у царственных Коглинов избавить тебя от меня? – Маккенна вытащил револьвер и поднес его ко лбу Лютера. – Я не какой-то лакей! Я лейтенант Эдвард Маккенна, а ты – ничтожество!
Лютер поднял глаза. Черное дуло росло у него изо лба, точно стебель, и врастало в руку Маккенны.
– Да, сэр.
– И не смей мне твердить это свое «да, сэр». – Маккенна ударил Лютера по лбу рукояткой пистолета.
У Лютера подкосились ноги, и он едва устоял.
– Да, сэр, – произнес он снова.
Маккенна вытянул руку и ткнул дуло Лютеру между глаз. Взвел курок. Поставил на предохранитель. Опять взвел. Растянул губы в широкой улыбке, показав желтые зубы.
Лютер устал как пес, устал весь, костями и сердцем. Он видел, что лицо у Клейтона вспотело от страха, и он его понимал, чего уж там, он мог себя поставить на его место. Но для самого Лютера страха сейчас не существовало, не это было главным. Главное – ему все осточертело. Осточертело убегать, осточертела вся эта игра, в которую он играл с тех пор, как выучился стоять на двух ногах. Осточертели копы, осточертела эта власть, осточертел этот мир.
– Чего ты собираешься делать, Маккенна? Ну валяй, делай, на хрен.
Маккенна кивнул. Маккенна улыбнулся. Маккенна убрал оружие в кобуру.
Дуло оставило след на лбу у Лютера, он кожей чувствовал вмятину. Она чесалась. Он отступил на шаг назад и подавил в себе желание дотронуться до этого места.
– Ах, сынок, из-за тебя я попал в неловкое положение с Коглинами, а такое положение для человека с самолюбием невыносимо. – Он развел руками. – Просто невыносимо, уж поверь мне.
– Ладно.
– «Ладно»? Ах, если бы все было так просто. На самом деле – нет. С тебя причитается. – Маккенна показал на ящик для инструментов. – Вот это положи, будь любезен, в погреб, который ты соорудил.
Лютер представил себе, как мать глядит на него с небес, как она мучается, видя, во что единственный сын превратил свою жизнь.
– А внутри что?
– Скверная вещь, – ответил Маккенна. – Очень, очень скверная, уж поверь мне. Хочу, чтобы ты это знал, Лютер. Хочу, чтобы ты знал: своим поступком ты чудовищно навредишь людям, которые тебе дороги. И хочу, чтобы ты понял: для тебя и твоей жены другого выхода нет.
Когда Маккенна держал револьвер у его лба, Лютер осознал одну простую вещь: если Маккенна его убьет, на этом дело и кончится. Лайлу он не тронет просто потому, что ему незачем будет втягиваться в ниггерский процесс за тысячу миль отсюда, если предмет его ненависти исчезнет. Лютер ясно понимал: не станет его – не станет и опасности для тех, кого Лютер любит.
– Я своих не сдам, – сказал он Маккенне. – И ничего в НАСПЦН подкладывать не стану. Хрена лысого. И ты иди на хрен.
Клейтон тихонько и недоверчиво присвистнул.
Но у Маккенны был такой вид, словно он этого ждал.
– Значит, вот так?
– Вот так. – Лютер опустил взгляд на ящик для инструментов. Снова посмотрел на Маккенну. – Не стану я…
Маккенна выхватил револьвер и выстрелил в грудь Клейтону Томсу.
Клейтон вытянул руку, ладонью вперед. Посмотрел вниз, на дымок, курившийся из дырки в его комбинезоне. Потом из дырки хлынула жирная, темная жидкость, и Клейтон подставил под нее горсть. Он повернулся, медленно подошел к одному из баков со штукатуркой, на которых они с Лютером только что сидели в перерыв, ели, курили, болтали. Дотронулся до бака рукой, прежде чем сесть.
Сказал: «Что за?..», и его голова откинулась назад, стукнувшись о стену.
Маккенна постучал стволом по боку.
– Что ты там говорил, Лютер? – спросил он.
Губы у Лютера тряслись, горячие слезы текли по лицу. В воздухе воняло порохом. Ему казалось – стены вокруг дрожат, словно от зимнего ветра.
– Что с тобой? – прошептал Лютер. – Какого черта ты…
Маккенна выстрелил снова. Глаза у Клейтона расширились, изо рта донеслось влажное хлюпанье, точно слабый, недоверчивый возглас. А потом появилась дырка от пули, прямо под кадыком. Клейтон скривился, точно съел что-то невкусное, и протянул руку к Лютеру. Потом его глаза закатились, и он уронил руку на колени. Несколько раз едва слышно глотнул воздух. И потом больше уж не издавал никаких звуков.
Маккенна еще раз отхлебнул из фляжки.
– Лютер. Посмотри на меня.
Но Лютер глядел на Клейтона. Они только что говорили про окончательную отделку. Они только что ели сэндвичи. Слезы стекали Лютеру в рот.
– Зачем ты? – еле выдавил из себя Лютер. – Он в жизни никому ничего не сделал плохого. Он никогда…
– Потому что в этом обезьяннике распоряжаешься не ты. Хозяин в нем – я. А ты – обезьяна. Ясно?
Маккенна сунул ствол в рот Лютеру. Ствол был еще горячий и обжигал язык. Лютер чуть не подавился. Маккенна взвел курок.
– Он не был американцем. Он был рабом. Подставкой для ног. Вьючным животным, не более того. Я избавился от него, чтобы доказать тебе, Лютер: я скорее уж стану скорбеть по скамейке для ног, чем по ком-то из вашего брата. Думаешь, я буду сидеть сложа руки, пока Исайя Жидро и этот разодетый орангутан Дюбуа пытаются осквернить кровь моей расы? Да ты спятил, парень? – Он вынул пистолет у Лютера изо рта и махнул им, указывая на стены. – Это здание – оскорбительный вызов всем ценностям, за которые стоит умирать в нашей стране. Через двадцать лет люди поразятся, когда услышат, что мы позволяли вам жить на свободе, уж поверь мне. Что мы платили вам жалованье. Позволяли вам общаться с нами, дотрагиваться до нашей еды. – Он сунул пистолет в кобуру, схватил Лютера за плечи. – Я с радостью умру за свои идеалы. А ты?
Лютер ничего не ответил. Он не мог придумать, что ответить. Ему хотелось подойти к Клейтону и взять его за руку. Хоть тот и мертв. Лютеру казалось, что рядом с ним он, Лютер, будет себя чувствовать не так одиноко.
– Если ты кому-нибудь об этом расскажешь, я убью Иветту Жидро. Если ты в точности не исполнишь то, что я тебе прикажу, я буду каждый день убивать в этом городе по одному ниггеру. Ты поймешь, что это делаю именно я, поскольку я буду стрелять им в левый глаз, чтобы они отправлялись к своему ниггерскому богу полуослепшими. И их смерть будет на твоей совести, Лютер Лоуренс, уж поверь мне. На твоей и только на твоей. Мы поняли друг друга?
