Текст книги "Сборник статей 2008гг. (v. 1.2)"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 75 страниц)

КРЕМЛЬ И БЕЛЫЙ ДОМ ЖДУТ АППАРАТНЫЕ ВОЙНЫ

Владимир Инютин

Обновленные кабинет министров и администрацию президента РФ могут ожидать серьезные аппаратные войны. Как отметил «Новому Региону» директор Института глобализации и социальных движений Борис Кагарлицкий, проведенные сегодня кадровые назначения оставляют очень много вопросов, от решения которых будет зависеть дальнейшее развитие событий в Кремле и Белом доме.

В разговоре с корреспондентом РИА «Новый Регион» Борис Кагарлицкий обратил внимание, что переход высокопоставленных чиновников администрации президента на работу в правительство фактически означает их понижение по службе, при этом новые посты для ряда назначенцев, в частности, Игоря Сечина, могут означать и утрату политического влияния.

«Если говорить с чисто бюрократической точки зрения, то если бы не Путин, то большая часть персонала ушла с понижением. Скажем, Игоря Сечина перемещают в правительство ведать вопросами промышленности, а его позиции в администрации президента позволяли ему обладать очень большой властью над экономическими и политическими процессами в стране. Будучи одним из пяти самых могущественных людей в стране для него по большому счету это понижение. С другой стороны это как бы гарантия, что человек не пропадет, и правительстве он гарантировано получил свою долю власти в любом случае, хотя и в меньшем объеме», – отметил Борис Кагарлицкий.

В то же время эксперт обращает внимание, что группа чиновников АП, которая традиционно связана с именем Сечина, перемещается в Белый дом, и при этом другая группировка, которая связана с именем Суркова, похоже, остается в Кремле. По словам Кагарлицкого, это может означать некоторое перераспределение полномочий при новой политической реальности, однако эта конфигурация оставляет очень много вопросов.

«Для меня очень загадочно как люди типа Шувалова и Сечина будут справляться с технической работой, которую на них возложили. Раньше они занимались общим курированием направлений, причем достаточно широких направлений. А сейчас им нужно не курировать направления, а в ежедневном режиме заниматься управлением ведомств и решать конкретные вопросы. Вопрос не в том, хорошо ли они с этим справятся, а насколько они в новом качестве могут сохранить свое прежнее политическое влияние. Человек, который все время будет сидеть на заседаниях, посвященных вопросам развития промышленности, это не совсем та позиция, при которой можно оказывать реальное политическое влияние. Возникают потенциальные диспропорции между политическим авторитетом и политическими амбициями новых министров и их реальными техническими и политическими возможностями», – считает Борис Кагарлицкий.

Не исключено, что такие диспропорции могут спровоцировать конфликтные ситуации. Между тем политолог полагает, что первые три месяца аппаратные войны вряд ли возобновятся. По словам Караглицкого, наверняка это время уйдет на обустройство чиновников на новых местах, а вот в конце июля могут возникнуть проблемы.

Между тем, судя по оценкам, которые высказал в разговоре с корреспондентом РИА «Новый Регион» директор Института политической экспертизы Евгений Минченко, новый кабинет министров и администрация президента наверняка будут работать слаженно. По его мнению, рокировка Собянин-Нарышкин на уровне аппаратов может облегчить работу между администрацией президента и правительством.

«Собянин и Нарышкин отличаются тем, что исповедуют неконфликтный и неамбициозный стиль работы. Это хорошие исполнители, которые любят и умеют работать в команде. Я думаю, это удачное назначение, в результате которого взаимоотношения между аппаратом белого дома и администрацией президента будут достаточно гармоничными», – отметил в разговоре с корреспондентом РИА «Новый Регион» Евгений Минченко.

По его словам, самым неожиданным стало назначение на пост министра топлива и энергетики Сергея Шматко. Эту фамилию никто из аналитиков в качестве претендента на место в правительстве не называл.

Руководитель Института национальной стратегии Станислав Белковский отметил «Новому Региону», что в целом о кадровой революции пока говорить не приходится, поскольку на 80% кадровый состав правительства остался прежним. «Этого следовало ожидать, поскольку у Кремля и Белого дома нет скамейки запасных», – констатировал эксперт.

По его словам, фактически идет формирование двух правительств, которые будут работать параллельно. «Первое: правительство кризисов и проблем, которое будет возглавлять прежний технический премьер Виктор Зубков и при активном содействии Игоря Шувалова, который будет поддерживать связь между Кремлем и Белым домом, а также определять стратегию реформ. Зубков будет заниматься оперативными вопросами в полном объеме, тушением пожаров, в том числе в социальной сфере. Второе правительство – больших проектов, которое состоит из двух человек: Владимира Путина и его заместителя Игоря Сечина. Эти руководители будут заниматься мега-проектами, в первую очередь, в области бизнеса, международного бизнеса, такими как газопроводы – северный и южный потоки, слияние и поглощение крупных нефтяных корпораций и так далее», – считает Белковский.

При этом он выделил три кадровых решения. В их числе Белковский назвал отстранение от должности министра связи Леонида Реймана, который, по информации эксперта, совсем недавно рассматривался в качестве кандидата на пост вице-премьера.

«Второе – это назначение Александра Бортникова директором ФСБ. Это означает, что в системе органов безопасности поддерживается статус кво, поскольку последние годы Александр Бортников замыкался лично на Владимире Путине», – отметил эксперт и при этом добавил, что это может означать, что никаких кадровых зачисток в системе ФСБ не будет.

Вместе с тем эксперт выделил назначение Сергея Нарышкина руководителем администрации президента. По словам Белковского, это свидетельствует о том, что попытка Владислава Суркова стать главой администрации не увенчалась успехом, и видимо, влияние этого чиновника внутри Кремля будет снижаться.

«В остальном нет ни радикальных, ни удивительных назначений. В целом правительство будет занимать тот же курс, что и на протяжении последних 8 лет», – заключил Белковский.

© 2008, «Новый Регион – Москва»

НЕЮБИЛЕЙНЫЙ МАРКС

Очередная не слишком круглая дата стала поводом для неожиданно активных юбилейных дискуссий. Со дня рождения Карла Маркса прошло 190 лет. Со времени создания «Коммунистического манифеста» – 160 лет.

Если честно, ни то, ни другое на юбилей не тянет. Однако волна публикаций по всему миру никак не меньше, чем 10 лет назад, когда «Манифесту» исполнилось полтора столетия. А что касается России, то здесь вообще ажиотаж наблюдается. Либеральное «Эхо Москвы» – и то организовало дискуссию между правым политиком Владимиром Рыжковым и политэкономом Александром Бузгалиным. По рейтингу победил Бузгалин.

Десять лет назад в России юбилей «Манифеста» прошел почти незамеченным, разве что в академических кругах возникло некоторое оживление в связи с возможностью посетить конференции в Париже и Нью-Йорке. Во Франции в университете Сен-Дени под Парижем собрался многолюдный международный конгресс. Несколько издательств выпустили «Манифест» в виде дорогих подарочных изданий с предисловиями модных интеллектуалов.

Американская конференция совпала по времени с Хэллоуином, по Бродвею шел парад привидений. Когда шествие поравнялось с массивным старым зданием Cooper Union, где проходило юбилейное заседание, оттуда выскочил призрак коммунизма и возглавил парад.

О возвращении призрака тогда заговорили повсеместно. Образ был повторен столько раз по самым разным поводам, что это высказывание сделалось банальным. Однако то – на Западе. У нас в стране были заняты совершенно иным – назревал дефолт, шахтеры перекрывали рельсовые пути, промышленное производство, несмотря на все обещания правительства, неуклонно падало, а власть шаталась. Казалось бы, самое время вспомнить Маркса с его критикой капитализма, но российское общество воспринимало происходящее не как кризис определенной социально-экономической системы, а просто как смуту, хаос, некое неправильное состояние, из которого выбраться можно с помощью очередной «твердой руки» либо некого магического рецепта, лежащего явно за пределами разума.

Такое положение дел по-своему закономерно. Кризис, переживавшийся бывшими советскими республиками после распада Союза, имел прямое отношение к капиталистической реставрации и либеральным экономическим проектам, которые осуществлялись властями, но отсюда отнюдь не следует, будто само общество в одночасье стало вполне буржуазным. А следовательно, происходившие конфликты имели мало общего с классовой борьбой, по крайней мере, в том смысле, какой ей придавался в работах Маркса и Энгельса. Даже массовое сопротивление капиталистической реставрации вряд ли может быть описано в категориях борьбы труда против капитала. Советские трудящиеся были скорее деклассированной и деморализованной массой, отчаянно метавшейся в поисках ответов на несформулированные вопросы, а правящая верхушка в лице олигархов и «новых русских» более походила на банду разбойников, грабящих захваченную территорию, нежели на класс буржуазии. Возможно, это не сильно отличалось от ужасов первоначального накопления где-нибудь в Азии XVII-XVIII веков, но это было в других странах и в далеком прошлом, а потому подобные аналогии, многое объясняя, мало утешали.

Прошло еще десять лет, российский капитализм стабилизировался. Экономика растет, потребление увеличивается, государство выглядит стабильно, а рубль превращается в полноценную валюту, имеющую спрос на мировом финансовом рынке. Короче, всё хорошо как никогда. И именно в этот момент российское общество начинает возбужденно обсуждать теории Маркса, праздновать юбилей и дискутировать о противоречиях капитализма.

Почему?

Да просто потому, что всё происходящее в точности, до мелочей соответствует классическим схемам Марксовой социологии. Не тем пропагандистским формулам, которые полагалось зазубривать в советских учебных заведениях, а собственно теории, описывающей становление и развитие буржуазного общества. И чем более общество у нас на практике становится буржуазным, тем более эта теория оказывается востребована. Надо же всё-таки понять, что происходит вокруг!

Классы и классовая борьба возникают не из распада общества и экономики, а из их развития. В этом плане кризисные 90-е с их хаотичностью и нестабильностью были крайне трудными для развития капиталистических отношений, но тем более бесперспективными с точки зрения классовой борьбы. Старые социальные группы распадались, новые еще не оформились. Ни о каком классовом сознании говорить не приходилось. Отношения труда и капитала не строились по принципу воспроизводства, а сводились к экономическим случайным связям. Рабочий, который трудился на заводе, не получая зарплаты, жил продуктами со своего огорода и продавал на железнодорожной станции изделия своего завода, выданные ему вместо недоступных на предприятии денег, меньше всего походил на Марксова пролетария.

Выступления протеста, сколь угодно массовые, были в 90-е годы голодными бунтами или проявлением отчаяния растерянных и дезориентированных людей, нежели классовой борьбой. Лозунг «Назад в СССР!» был идеальным аккомпанементом либеральных реформ, поскольку – несмотря на весь свой радикализм – был полностью лишен конкретного политического содержания. Куда назад? Как назад? История задом наперед не движется. И даже тогда, когда мы имеем дело с реставрацией низвергнутых режимов или порядков, перед нами скорее маскарад в красивых исторических одеяниях, нежели реальный возврат в прошлое. Тоска по старым временам помогает обосновать новую политику.

У нас любят ссылаться на «переходный период» и «временные трудности», но в 1990-е годы действительно имел место переход. Общество, утратившее советскую социальную структуру, еще не обрело новую, капиталистическую. В этом смысле деклассированными элементами были все – не только голодающие рабочие приватизируемых и разоряемых предприятий, но и сами грабители, пресловутые «новые русские» и даже знаменитые «олигархи».

Прошло десять лет. Переходный период успешно завершен (если кто-то будет вам утверждать обратное – не верьте). Олигархические структуры превратились в полноценные жестко организованные корпорации. А те из олигархов, кто так и не понял, насколько изменилась эпоха, теперь гуляют по Лондону или, того хуже, коротают срок на нарах.

На уровне своей цели – создания буржуазного порядка – либерализм восторжествовал, но ценой полной дискредитации собственной идеологии. Теперь каждый совершеннолетний житель страны знает, что либералы – это те господа, которые морочили людям голову, пока его грабили. Или пока он сам грабил (кому как повезло). Можно сказать, что либеральное движение принесло себя в жертву на алтарь капитализма. Сегодня, когда все экономические цели либералов на самом деле достигнуты, идеологи, публично провозглашающие приверженность этой системе ценностей, выглядят в глазах общества маргиналами и неудачниками.

Российское общество сегодня – при всех своих забавных особенностях – является вполне буржуазным. Вне всякого сомнения, отечественный капитализм работает. Но именно поэтому возникает неминуемый спрос на идеи Маркса, которые позволяют понять и данное общество. Классовое сознание порождается не проповедями и пропагандой, а жизненным опытом. Спрос рождает предложение: люди, осознавшие свое место и свои перспективы в буржуазном обществе, нуждаются в теориях, которые позволяют этот опыт обобщить, осмыслить и превратить в связную систему взглядов и ценностей. Такие теории нет нужды придумывать заново, они уже есть. Они разработаны Карлом Марксом.

Точно так же, как с ростом промышленности неминуемо произошел рост свободных профсоюзов и забастовок, развитие капитализма ведет к распространению марксистских идей. Классовое общество подразумевает классовое сознание. Такая вот диалектика.

В свое время Ж.-П. Сартр меланхолично заметил, что марксизм есть всего-навсего адекватное теоретическое объяснение капитализма. Так что, сколько бы ни опровергали и ни критиковали автора «Капитала», но преодолеть его идеи удастся лишь тогда, когда уйдет в прошлое сам капитализм.

Не удивительно, что чем более российский капитализм нормализуется и стабилизируется, тем больше влияние марксизма в обществе. Конечно, в разное время на передний план выступают разные аспекты теоретических взглядов Маркса. Общество, где буржуазные отношения не получили достаточной зрелости, воспринимает идеи «Коммунистического манифеста» и «Капитала» главным образом в качестве идеологии, в лучшем случае – философии. Так в советские времена философскими идеями Маркса всё-таки очень многие увлекались, политическую экономию считали скучной, а социологию его вообще не понимали.

Между тем в обществе, где уже сформировались классовые отношения буржуазного общества, развитие производства не может становиться причиной для отказа от критического анализа. И наоборот, кризисные явления осмысливаются не в качестве апокалиптических проявлений «смуты» или «хаоса», а как часть вполне понятного и логичного процесса. Другое дело, что кризисы оказываются экспериментальным подтверждением той критики, которую в периоды подъема предпочитали игнорировать.

В 1998 году на Западе всплеск интереса к «Коммунистическому манифесту» был вызван первым серьезным кризисом глобализации, одним из многочисленных проявлений которого был и российский дефолт. Эта сторона дела осталась не слишком ясной для многочисленных отечественных экономистов, публицистов и философов, упорно пытавшихся объяснить всё происходящее из нашей русской уникальности, старательно не замечая, что точно такие же процессы в то же самое время имели место по меньшей мере в полутора десятках стран от Таиланда до Бразилии.

В 2008 году, как назло, очередная почти круглая дата совпала с очередным кризисом мирового капитализма. Причем на сей раз у нас интернациональный характер проблем понимают даже слишком хорошо. Десять лет назад за отечественными деревьями упорно не видели глобального леса, на сей раз, наоборот, ссылки на международные процессы позволяют сделать вид, будто свои, доморощенные проблемы у нас все как одна успешно решены.

Так что не юбилейная дата подогревает интерес к Марксу, а объективная потребность общества в марксистском анализе заставляет придумывать всевозможные благопристойные поводы, чтобы поговорить на эту тему. С точки зрения здравого смысла и культурных традиций праздновать 190-летие совершенно нелепо. Во всяком случае, эта годовщина не более заслуживает юбилейных торжеств и дискуссий, чем 189-я или 191-я годовщина со дня рождения немецкого мыслителя. Нет ничего дурного в том, чтобы отмечать каждый год его день рождения, так же как можно отмечать и дни рождения других выдающихся людей от Сократа до Эйнштейна или Ломоносова. Только не надо путать день рождения и юбилей.

Маркс интересен и важен нам сегодня не тем, что родился 190 лет назад (и более 100 лет назад умер), а тем, что его идеи, его анализ классового противостояния и противоречий капитализма по-прежнему актуален. Если бы это было иначе, никто и не вспомнил бы об очередной исторической дате.

ПЕРИФЕРИЙНЫЙ КАПИТАЛИЗМ В УКРАИНЕ И РОССИИ

Юрий Романенко, «Главред»

Украина и Россия являются зеркальным отражением друг друга.

Это достаточно убедительно показал 23 апреля в «Политклубе» «Главреда» в своем публичном докладе один из крупнейших российских левых теоретиков, директор Института глобализации и социальных движений Борис Кагарлицкий.

Юрий Романенко: Добрый день, уважаемые гости и эксперты! Сегодня у нас интересный гость – Борис Кагарлицкий, директор Института проблем глобализации и социальных движений. Думаю, что многие читали его книги, «Периферийную империю», как минимум.

Итак, Борис Кагарлицкий представит нам свой доклад «Особенности периферийного капитализма в Украине и в России». 30-40 минут будет длиться доклад, потом пойдет живое обсуждение, в котором каждый из вас сможет задать вопрос.

Борис Кагарлицкий: Спасибо большое, очень приятно находиться в Киеве, каждый раз из-за пробок чувствуешь себя как дома, в Москве. Видимо Киев уже не так сильно отличается от Москвы, как раньше. Сразу хочу оговориться, вы знаете, есть большая проблема у россиян и москвичей, что мы всегда склонны думать, что нам очень легко разбираться в том, что происходит в Украине. Я сразу хочу сказать, что я стараюсь не быть таким, и очень многих вещей, которые сейчас происходят в Украине, в том числе в украинской экономике и украинском обществе я не знаю. Поэтому некоторые вещи я могу, конечно, экстраполировать из России на Украину, но не очевидно, что такая экстраполяция абсолютно корректна. Я не буду удивлен или обижен, если вы мне укажете, что эти экстраполяции являются результатом российско-московской наглости.

Если говорить о формировании капитализма в России после 90-х, то, на мой взгляд, можно выделить несколько важных тенденций и этапов. Прежде всего, конечно, понятно, что поворот в сторону мирового рынка начался не в 1990-1991 годах, а значительно раньше. Для процесса капиталистической реставрации на территории бывшего СССР, определенным рубежом являются события начала 70-х годов в мировой экономике и соответственно конца 60-х начало 70-х годов в политике Советского Союза и восточно-европейского блока. Речь идет о том, что с одной стороны, если мы берем мировую экономику, то, безусловно, очень большое значение имел кризис 70-х годов в рамках западного капитализма. Кстати говоря, сейчас все очень любят в связи с нынешним кризисом вспоминать великую депрессию 1929-1932 гг. и почему-то никто не вспоминает, что Великая депрессия была только одним из капиталистических кризисов. На самом деле глобальных кризисов было несколько, в том же 20-ом веке, например, был кризис 1900-1903-хх годов, был кризис 1970-х годов.

Сергей Дацюк: Скажите, а 41-45 год это не кризис?

Борис Кагарлицкий: Мы говорим об экономическом кризисе, а если уже говорить о рецессиях, то, как не парадоксально экономическая рецессия имела место в 46-ом году. Так вот кризис 70-х годов, как известно, был связан с тем, что в значительной мере была исчерпана кейнсианская модель регулируемого капитализма. После этого на какое-то время старая модель организации мирового рынка была разрегулированна. К концу 70-х начинается вступление правых, вступление либералов, консерваторов и так далее. Что мы и видим вплоть до сегодняшнего дня. Как известно, одним из симптомов кризиса 70-х годов был бурный, резкий скачек цен на нефть, и всплеск инфляции, прежде всего в долларовом исчислении, и конечно во всех остальных западных валютах. Причем рост цен на нефть опережал темпы инфляции, то есть инфляция стимулировала рост цен на нефть. Это было одной из причин, почему можно было платить завышенные цены. Но цены росли быстрее, чем обесценивались деньги, это обеспечивало перераспределение ресурсов от стран, которые были прежними промышленными центрами капитализма в 60-е годы, к странам, которые были поставщиками сырья. В частности хорошо известна ситуация в Саудовской Аравии. Есть другая менее известная сторона этих процессов, которую хорошо проанализировали марксистские экономисты, но которую старательно избегали анализировать либеральные экономисты. В частности, происходило перенакопление капитала, то есть избыточные финансовые потоки, которые были направлены в страны, не имевшие возможности эффективно эти деньги инвестировать, в конечном счете, вернулись на Запад. Избыточные доллары, которые ушли в ту же Саудовскую Аравию, в итоге вновь оказались в банках Лондона, Нью-Йорка и так далее.

Отсюда началась вторая волна кризиса, когда банкирам нужно было каким-то образом инвестировать деньги, и получить эти деньги с процентами обратно. Инвестировать было некуда, и одним из важных элементов процесса был поиск потенциальных должников. Отсюда кризис в странах третьего мира, которые уже были не нефтяными странами, но которые уже могли предложить индустриальные услуги. Например, давайте мы у вас построим завод, или давайте мы у вас построим какой-нибудь гигантский проект по инфраструктуре. Соответственно эти деньги уходили в ту же Латинскую Америку под очень низкие проценты, потому что хоть как-то нужно заставить деньги работать, они же находятся в состоянии перенакопления, иначе деньги просто пропадают в условиях инфляции. Деньги давались кредиторами должникам под проценты ниже инфляции, то есть, казалось бы, это подаренные деньги. Но на следующем этапе, когда избыточный материал удалось, так или иначе, перераспределить, то уже перестал дальше давить на финансовый рынок.

Ситуация изменилась, инфляция уменьшилась, но появилась масса должников, повысились проценты и те, кто, казалось бы, получали дармовые деньги, оказались по уши в долгах. Они не могли оплатить их, а тут еще выяснилось, что значительная часть проектов промышленных, под которые были взяты деньги, оказались неэффективны. Дело в том, что когда дают деньги практически даром, эффективность проекта вы считаете по-одному, а когда деньги становятся дорогими, то эффективность проекта уже считается по-другому. Поэтому проекты, которые казались вроде бы рентабельными, вдруг стали совершенно нерентабельными, и это произошло в тот самый момент, когда деньги надо было возвращать.

Какое это имело отношение к Советскому Союзу и к восточному блоку? Самое прямое, потому что в период 1968-1972 годов советское руководство окончательно решило, что экономические реформы и политические реформы проводить не надо, надо сохранять систему в том виде, в котором она есть. В этот самый момент вдруг открываются новые возможности торговать нефтью и брать в займы.

В этом смысле Советский Союз оказался в идеальной ситуации, он мог одновременно выступать в качестве продавца дорогой нефти и тем самым получать валюту, и одновременно получать еще больше валюты в качестве потенциального должника, который может расплатиться, потому что имеет нефть.

Во-вторых, СССР имел достаточно большую инфраструктуру и большие инфраструктурные проекты. Не забывайте, БАМ в это время строился, и есть промышленный потенциал, то есть, есть куда эти деньги вкладывать. Соответственно Советский Союз был предельно привлекательным должником для западных банкиров.

На этом же фоне мы видим аналогичные кризисы, которые имели место в последствии в Румынии или в Польше. Польша, которая проводила очень амбициозную масштабную программу индустриализации именно в 70-е годы и мы знаем, чем это закончилось, крах 1980-го года, солидарность, массовые протесты и так далее. Но с точки зрения западных банкиров в 1971-1972 году Польша выглядела очень привлекательно. Она обладала дисциплинированной рабочей силой, правительство было настроено на массовую индустриальную программу, на внедрение новых технологий плюс Советский Союз за спиной, который предполагалось, в случае чего, эти долги выкупит, не даст польских братьев в обиду.

Итогом всего этого процесса был, во-первых, кризис в Польше, который затронул всю восточную Европу. Во-вторых, нарастание задолжности Советского Союза, но, на мой взгляд, не менее важным результатом было возвращение Советского Союза, советского блока, в мировую капиталистическую экономику. Причем в одних рядах со странами третьего мира, то есть в качестве поставщиков сырья – раз и в качестве должников – два.

Периферийная интеграция бывшего Советского Союза в систему мирового капиталистического рынка в значительной мере предопределила процессы, которые мы наблюдаем вплоть до сегодняшнего дня.

Во-первых, сама тенденция в сторону капиталистической реставрации, которая получила очень мощную, объективную подпорку, не только в настроениях правящего класса и населения, но именно в объективном процессе экономического реструктурирования.

Во-вторых, возникла некая динамика отношений, то есть партнерства, связей, и так далее, которая развивалась как внутри правящей советской элиты, так и в глобальном масштабе. Ну и был задан некий вектор, по которому эти страны пошли, а дальше события 1989-1991 года, они были окончательно переломаны.

Я не беру внутренние факторы, настроение советской номенклатуры, которая хотела стать частью мирового правящего класса. Я не беру фактор внутреннего кризиса советской системы, который был абсолютно бесспорен, который не может быть описан исключительно с ссылками на внешние влияния, на мировой рынок. И уж совсем не говорю про несчастных агентов влияния, на которых нам каждый раз указывают наши господа националисты.

Так или иначе, вектор был задан объективно международным экономическим процессом и следующим этапом был резкий упадок цен на нефть, как раз совпавший с перестройкой, вернее с определенными фазами перестройки. В этот момент выяснилось что, долги платить надо, деньги не приходят, есть куча замечательных, потрясающих возможностей интеграции в мировой капитализм, который и так открыт. Продолжать в том же духе, но более радикально, более энергично, произвести перелом в пользу открытой, прямой, и достаточно резкой приватизации.

Подчеркиваю, я говорю только о глобальных факторах, это не значит, что не было внутренних факторов, которые работали в этом же направлении. Поэтому, мы наблюдали этот перелом, когда страны бывшего Советского Союза не просто перешли к капитализму, а просто скатились в периферийный капитализм. Причем показательно то, что страны внешние по отношению к СССР – Польша, Словакия, Чехия, даже в меньшей степени Румыния, начали интегрироваться скорее по латиноамериканской модели, то есть как страны, которые в первую очередь предоставляют дешевую рабочую силу. А Россия скатилась практически в африканскую модель, то есть в первую очередь поставщик сырья, нигерийский вариант. В общем, если Польша начала превращаться в некую европейскую Мексику, то Россия начала превращаться в европейскую Нигерию.

При этом Украина повисла нигде, в том момент, когда Украину вообще трудно было классифицировать, потому что украинская экономика в начало или середина 90-х годов, как мне казалось, вообще не развивалась. Она просто постепенно разваливалась, разрушалась, не перестраиваясь не по восточноевропейскому сценарию, не по российскому сценарию. Может, она консолидировалась в большей степени в постсоветском состоянии и поэтому, на мой взгляд, сейчас на Украине целый ряд социально-экономических процессов повторяют российские процессы с отставанием на 5,6, 7 лет.

Наверстываются пропущенные годы середины 90-х, когда украинский капитализм находился в состоянии некого такого паралича на старте. Так вот эти 5-6 лет сказываются и наводят на любопытное своеобразие Украины в отношении к России. С одной стороны гораздо более динамичный политический процесс, что тоже видимо связанно с заторможенностью исходного процесса, привело к тому, что в последствии он принял гораздо более драматичный характер и развивался немножко иначе. Если в политическом плане Украина выглядит более демократической страной, чем Россия, то в плане социально-экономическом украинский капитализм является гораздо менее зрелым, чем капитализм российский, менее консолидируемым. Это, кстати, является одной из причин, как не парадоксально демократичность украинской политической системы.

Сергей Дацюк: Вы сравниваете Украину с Москвой, или Украину со всей Россией?

Борис Кагарлицкий: Я еще раз подчеркиваю, мои знания ограниченны. Теперь я могу сказать, что сравниваю со всей Россией, потому что мы видим, что российский капитализм отличается как раз достаточно высокой степенью зрелости, в течение последних нескольких лет его уже можно характеризовать уже как национальный. Можно уже видеть, как сформировались российские корпорации, как они построили систему интересов, в том числе и в регионах. Можно видеть, как произошло постепенное поглощение специфических региональных интересов крупными московским корпорациями, не полное, не стопроцентное, но, тем не менее, достаточно очевидное вот это торжество, скорее всего не Москвы, а торжество крупных корпораций над средним и локальным капиталом. Оно в России произошло, и поэтому в российский капитализм не страдает от того чувства, как украинский, который явно разделен на региональные или пострегиональные кланы.

Сергей Дацюк: Страдает – это негативный оценочный слой? А, может, это как раз позитивный?