Текст книги "Сборник статей 2008гг. (v. 1.2)"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 75 страниц)

ТРИУМФ И КРУШЕНИЕ ПОДНЕБЕСНОЙ ИМПЕРИИ

Для правящих кругов Китая Олимпиада 2008 года в Пекине должна была стать символическим достижением, свидетельствующем о возрождении Поднебесной империи в качестве мировой державы. Некоторые авторы даже говорят о Китае как о будущем глобальном лидере, приходящем на смену дряхлеющим Соединенным Штатам.

Успехи последних 10 лет впечатляют. Столь бурные темпы экономического роста мало кому удается повторить. Значительная часть мировой промышленности переехала в Азию и товарами “Made in China” теперь завалены прилавки всех магазинов – от Аляски и Кейптауна до Москвы и Буэнос-Айреса. Военная мощь Поднебесной уже заставляет с собой считаться, причем от массовых закупок современного оружия она переходит к разработкам собственных моделей. А здешние компании не только вышли на международный рынок, но превращаются в транснациональные гиганты, инвестируя в Африке и Латинской Америке.

Есть, разумеется, небольшие проблемы с демократией. Политика Пекина наглядно демонстрирует неправомерность либерального тезиса о том, что экономическое процветание неизбежно связано с демократией. То ли предшествует ей, то ли является её следствием, не помню. Во всяком случае, в Китае ни того, ни другого не получилось.

Волнения в Тибете, за которыми последовали демонстрации в Европе и США, сопровождавшие путешествие олимпийского факела в Пекин, конечно, несколько подпортили картину. Однако, как говорят на Востоке, собака лает, караван идет. Игры состоятся, как положено, а протесты защитников прав человека можно списать на геополитику или зависть ленивых западных людей к трудолюбивым китайцам.

Ещё не начав Олимпийские игры, Китай, несомненно, выиграл их. Но эта победа вполне может оказаться пирровой.

Поклонники китайского чуда не замечают, насколько уязвима и неустойчива вся избранная страной экономическая модель. Новый азиатский капитализм, развивающийся под красными знаменами, сумел соединить наиболее отвратительные черты обеих систем – жесткую однопартийную диктатуру с безразличием к правам трудящихся, подавление личности с безоглядной погоней за прибылью. И надо сказать, что именно этот синтез всех пороков является важнейшим конкурентным преимуществом китайского бизнеса в рамках современного глобального рынка, который по самой своей логике обречен вознаграждать и поощрять подобное поведение. Проблема Китая не в том, что он недостаточно вписался в мировую систему, а в том, что он чересчур успешно в неё интегрирован. Между тем система переживает драматический кризис.

Падение потребления в США и в Западной Европе уже в самое ближайшее время обернется резким снижением спроса на китайские товары, что становится просто катастрофой в условиях всё ещё высоких цен на топливо и продовольствие. Стремительно разбогатевший средний класс Китая не сможет поддержать производство своим спросом – его собственное благосостояние полностью зависит от экспорта. По сравнению с численностью населения и масштабами экономики, китайский внутренний рынок остается крайне узким – такова цена, которую приходится платить за бесправие рабочих и дешевизну рабочей силы.

Как будет реагировать китайское общество на экономический кризис и спад производства, заранее предсказать нельзя. Мы имеем дело с закрытым обществом, внутренние процессы которого плохо понятны даже его собственным интеллектуалам и руководителям. Но то, что события примут крайне драматическую форму, можно утверждать с достаточной долей уверенности.

При существующей политической системе у правящего класса существует только один возможный выход – репрессии. Только этим способом вряд ли удастся вернуть утраченные заграничные рынки и расширить спрос на товары внутри собственной страны. Бесцеремонно ломая в преддверии Олимпиады дома жителей старого Пекина, китайский правящий класс дает своим подданным полезный урок, демонстрируя, что внешний облик города, предъявляемый иностранцам, важнее сочувствия собственного населения. Но рано или поздно это молчаливое пока население всё же заставит с собой считаться.

Специально для «Евразийского Дома»

ЛОВУШКА

Война в Южной Осетии, кроме политического измерения, вполне укладывается в некоторые экономические закономерности, о которых, конечно, нельзя думать на передовой, но которые, тем не менее, существуют.

Чертовски трудно обмануть статистику. Совсем недавно в очередной колонке в газете ВЗГЛЯД я написал, что в соответствии со статистическими закономерностями, подсчитанными выдающимся экономистом Николаем Кондратьевым, кризисный перелом глобальных хозяйственных циклов сопровождается ростом числа военных столкновений. А затем высказал надежду, что в грузино-осетинском и грузино-российском противостоянии у сторон хватит здравого смысла, чтобы не умножать эту кровавую статистику.

Увы, тщетные надежды. Статистические закономерности в очередной раз восторжествовали над гуманистическими иллюзиями. А тут еще и август наступил. На Кавказе опять принялись стрелять, используя весь накопленный арсенал – танки, бронемашины, пушки, установки залпового огня и штурмовую авиацию.

Мировой экономический кризис действительно перешел в новую стадию – начали падать цены на сырье, включая, естественно, и нефть. Причем на этом этапе кризиса участники хозяйственной деятельности попадают в своеобразную ловушку. С одной стороны, цены на сырье уже снижаются, вызывая нестабильность на рынках, подрывая доверие к акциям соответствующих компаний, усиливая беспокойство экспертов и политиков в странах, поставляющих нефть и другие ресурсы на мировой рынок.

А с другой стороны, на фоне спекулятивного роста предыдущих лет цены всё равно остаются достаточно высокими, их снижение на несколько процентов не дает желаемого облегчения покупателям. Спад производства и потребления в ключевых странах продолжается, компании одна за другой объявляют о программах экономии, сокращают лишних сотрудников, отказываются от второстепенных расходов.

Для предприятий, повышающих эффективность использования средств, это, может, и хорошо, только сокращение бюджетов и жесткая экономия одних оборачивается потерями других. Кто-то теряет работу, кто-то теряет заказы на поставку товаров, оказавшихся ненужными. Если вы снижаете бумагооборот в офисе, это хорошо и с точки зрения экологии, и с точки зрения бюрократии. Но вряд ли это вызовет восторг у вашего поставщика бумаги.

Меня всегда волновало, как срабатывают на практике кондратьевские закономерности. Ну, ведь не может же такого быть, чтобы начальственные персоны в Тбилиси и Цхинвали, почитав очередной отчет о состоянии мировой экономики, дружно решили: судя по состоянию конъюнктуры мирового рынка, сейчас нам самое время пострелять друг в друга. Однако что-то витает в воздухе, какая-то психологическая зараза. Общая нервозность и неуверенность в будущем, агрессивность растерявшихся спекулянтов и подавленные панические страхи бизнесменов начинают проникать в сферу политики и государственного управления, определяя поведение государственных мужей.

А в тот момент, когда ситуация выходит из-под контроля, когда эскалация напряженности достигает предела, когда политические лидеры оказываются заложниками собственных громогласных заявлений, которыми они пытались успокоить публику и себя самих, последнее решение бывает принято каким-нибудь младшим командиром на переднем крае. Именно он, решив пальнуть через разделительную линию, провоцирует лавинообразный процесс. Передовые отряды получают поддержку второго эшелона, танки и артиллерия приходят на помощь пехоте, в воздух поднимается авиация.

По логике хорошей пьесы, ружье, которое висит на сцене в первом акте, в последнем акте пьесы должно выстрелить. На Кавказе стены увешаны оружием. И в течение последнего времени этот арсенал только пополнялся.

Если в Тбилиси подумали, что маленькая победоносная война решит все проблемы, то там глубоко ошибаются. Полного масштаба надвигающихся проблем – социальных, политических, экономических – мы даже еще не знаем. И уж тем более не можем предсказать, каким будет их решение и кто – в конечном историческом счете – будет это решение принимать.

Грузинское руководство может надеяться обострением конфликта в Осетии привлечь к себе внимание и мобилизовать дополнительную помощь американских спонсоров, но надо помнить, что у американских политиков и без Грузии с каждым днем становится всё больше поводов для головной боли.

Но если в Москве кто-то считает, что, придумав правильное наказание для Грузии, мы справимся с нарастающими экономическими и социальными трудностями, то это глубокая иллюзия – куда более серьезная и опасная, чем иллюзия политического обозревателя, понадеявшегося на здравый смысл своих героев.

Будущее развитие постсоветского пространства будет зависеть не от перестрелок на Кавказе, не от военных действий на территории непризнанных республик. Состояние экономики предопределит динамику политики. И вполне возможно, что никто из тех, кто разжигает сегодняшние конфликты, не будет пожинать плодов успеха.

Если честно, то больше всего в этой ситуации меня заботит не ход боевых действий и даже не политические лозунги, под которыми они ведутся. Просто очень жалко жителей Цхинвали, на голову которых опять падают снаряды, которым приходится в качестве беженцев перебираться в Россию, бросая свои квартиру, работу и образ жизни. И жаль живущих в России грузин, на которых в очередной раз обрушивается волна упреков и неприязни. Они тоже оказываются в психологической ловушке, зажатые между естественной лояльностью к своей родной стране и не менее естественным стремлением быть полноценными жителями (и часто – гражданами России).

Постимперское пространство только начало успокаиваться, а удары, нанесенные бывшими братскими народами друг другу в процессе разрушения СССР, казалось, начали забываться. Но вот уже мы наблюдаем очередное обострение – неизбежное и логичное, но от этого не менее трагическое.

Общество, живущее по логике мирового рынка, общество, циклы развития которого совпадают с циклами накопления капитала, периодически обречено на подобные потрясения. Это как перепады внешней температуры, внезапно заставляющие болеть и открываться старые, казалось бы, уже заживающие раны. Если вам скажут, что происходящее порождено естественной логикой межэтнического конфликта – не верьте. Почему относительно благополучные 2000-е годы в Закавказье знаменовались хоть худым, но миром? И почему начало мирового кризиса обернулось военно-политическим обострением?

Народности не принимают решений, их принимают элиты.

И поведение этих элит становится всё менее адекватным.

По крайней мере, если считать признаком адекватности уважение к человеческой жизни…

ЛЕГЧЕ УВОЛИТЬ, ЧЕМ МОТИВИРОВАТЬ

Большинство российских компаний страдает от высокой текучки кадров, причиной которой является их собственная внутренняя политика. Руководство отечественных фирм не стремятся удерживать персонал, улучшая мотивационные схемы, а в результате это оборачивается проблемами в бизнесе, считают специалисты Института глобализации и социальных движений (ИГСО). По мнению Института, основными причинами нежелания компаний сохранять персонал является ошибочное представление, что на рынке труда можно получить полностью готовых специалистов. Низкий профессиональный уровень топменеджмента, привыкшего в условиях активного роста российского рынка не считаться с потерями прибыли. «Увольняйтесь, наберем новых», – так звучит лозунг «новой кадровой политики» из уст необразованного руководства.

Нанимая новых сотрудников, компании не ставят на первое место их способности быстро осваивать новые направления, легко нарабатывать опыт и выстраивать эффективные схемы деятельности. Более важным считается изначальное наличие опыта работы в профильной для работодателя области. «Так, нанимая сотрудников пресс-служб, банки требуют наличие опыта работы именно в банковской направленности. Компании, работающие в металлургии, хотят от инженеров опыта именно в металлургической фирме, а подчас и в совершенно узко-специфическом производственном секторе», – отмечает Борис Кагарлицкий, Директор ИГСО. По его словам, знания и способности людей могут просто не приниматься в оборот. Вместо этого требуются совершенно законченные специалисты, каких просто не существует на рынке в необходимых количествах. С другой стороны, люди, проработавшие в одной области несколько лет, могут стремиться попробовать себя в другой и избегать ничего не дающего им в плане опыта трудоустройства.

Отделы кадров отечественных фирм банальным образом обманывают кандидатов при приеме на работу. Фирмы не пытаются предложить персоналу долговременно приемлемых условий работы. Падающие в результате инфляции зарплаты индексируются крайне редко. Но продолжительность рабочего дня, по факту, оказывается больше предварительно оговоренной, а работа в выходные и перерабатываемые часы традиционным образом не оплачиваются. Попытки человека уже проработавшего в компании продолжительное время изменить ситуацию, как правило, упираются в твердое «нет» руководства. Большинство сотрудников убеждено: все, что они могут получить от компании определяется только в процессе переговоров о найме, а улучшение условий означает уже смену работы. Готовясь принять решение об уходе, многие опытные работники обнаруживают, что их никто не пытается остановить.

Менеджмент не считает необходимым удерживать персонал, рассчитывая заменить ушедших «менее привередливыми» кадрами, при этом теряется опыт и снижается качество. «Потери компании от ухода работников, обладающих ценными, долго приобретающимися навыками не учитываются. В результате как у увольняющихся, так и у остающихся в фирме людей формируется четкое представление «меня здесь не ценят». Меняется отношение к работе, становится более отчужденным. Доверие к работодателю рушится»,– констатирует Михаил Ларинов, руководитель Центра социально-психологических исследований ИГСО. Давно разработанные механизмы сохранения квалифицированного персонала (повышение зарплаты, разработка мотивационных схем, улучшение условий труда и отношений в коллективе) не находят широкого практического применения, поскольку расходятся с реальной кадровой политикой.

Нередко работодатели изначально создают тяжелые условия труда, перегружая персонал, что люди уходят, не успев воспользоваться «хорошим социальным пакетом», и даже не побывав в отпуске. Возникающая текучка кадром почти никогда не рассматривается менеджментом как причина экономических неудач или потерь в прибыли. Серьезным фактором, способствующим быстрому уходу персонала, является нервозный климат создаваемый истерическим менеджментом на рабочем месте. В результате фирмы в первую очередь теряют высоко ставящих себя профессионалов, но сохраняют внешне лояльный, но наименее квалифицированный персонал.

КРИЗИС И МЫ

Как это происходит

О мировом кризисе в России говорят много и сбивчиво. Российские фондовые рынки доказали свою успешную интеграцию в мировой финансовый рынок – они уже несколько раз подряд обваливались вслед за американскими и западноевропейскими. Каждый такой обвал, или, как теперь осторожно говорят, «корректировка», завершается небольшим восстановлением курсов, после чего аналитики дружно заявляют о том, что худшее позади. Затем следует новая корректировка, завершающаяся очередной порцией оптимистических заявлений.

Мировой кризис на России пока сказывается именно в финансовом измерении – цены в магазинах растут, биржи падают, а население недоумевает: что это значит? Есть только отдельные неприятные симптомы. Вот цена на нефть вдруг пошатнулась. Вот очередной отечественный банк пришел в правительство с просьбой отдать ему наши пенсионные сбережения – большая часть российских мужчин до пенсии все равно не доживет!

Публика на подобные новости реагирует с недоумением. Вроде бы что-то плохое происходит. Но как это нас касается? Обычная жизнь идет своим чередом. А инфляция воспринимается как некая загадочная напасть, никак с мировыми процессами не связанная.

Между тем финансовый кризис, развернувшийся в США, уже продемонстрировал, насколько наивен был либеральный экономический курс, относительно которого существует полный консенсус внутри отечественной элиты, что официальной, что оппозиционной. Резкое падение курса акций американских ипотечных компаний Fannie Mae и Freddie Mac впрямую отразилось на российском Центральном банке. Это те самые денежки, которые правительство отказывалось инвестировать в отечественную экономику, пугая нас инфляцией. И откладывало на черный день. Черный день вообще-то еще не наступил. А вот с деньгами что-то не то случилось. И инфляция каким-то образом все равно разразилась, несмотря на все усилия Минфина…

Аналитики успокаивают публику рассуждениями о том, что до полного банкротства этим компаниям еще далеко: значит, вложенные в них средства Центрального банка не пропадут. Официальные лица заявили: во-первых, они снижают вложения в проблемные американские компании, во-вторых, зампред Центробанка Алексей Улюкаев заявил, что «риска нет», этим вложениям ничего не грозит, поскольку выплаты по облигациям гарантированы правительством США. В общем, как в старом анекдоте. Во-первых, я не брал твою тачку, а во-вторых, когда я ее взял, она была уже сломана.

На самом деле облигации покупались не ради получения выплат по ним, а для того, чтобы иметь возможность их перепродать по растущему курсу. Однако теперь массовый сброс американских бумаг Центробанком (продано около 40 % ранее приобретенных облигаций американских ипотечных агентств) произошел в условиях, когда эти облигации резко упали в цене.

Теперь попробуем решить простенькую арифметическую задачку на уровне 5-го класса. Курсы упали на 40 %. Российские финансовые власти инвестировали порядка 100 миллиардов долларов из своих золотовалютных запасов, составлявших к весне 568 миллиардов, в американские ипотечные агентства. Сколько денег уже потеряно?

Это только начало.

Деловые люди, эксперты, чиновники и интеллектуалы дружно пытаются нам доказать, будто нас мировой кризис не коснется. Во всем мире банки и ипотечные компании с трудом борются за выживание, зато у нас они будут процветать. По всему миру недвижимость падает в цене, но в Москве и Петербурге она, как ни в чем не бывало, будет расти. Короче, капитализм в одной отдельно взятой стране так же самодостаточен, неуязвим и самобытен, как сталинский социализм во все той же отдельно взятой стране. Не совсем понятно, правда, зачем российские чиновники и бизнесмены столь рьяно стремились открыть рынки и втянуть нас в глобальную экономику, если сейчас мы собираемся жить какой-то совершенно особой жизнью, не имеющей ничего общего с тем, что происходит во всем остальном мире.

Вы в это верите?

Анатомия распада

Вместо того чтобы пытаться заклинаниями о нашей неуязвимости «заговорить» рынок, следовало бы задуматься о реальном механизме происходящих процессов, чтобы понять, как и когда отразятся они на нашей жизни.

Итак, что же все-таки происходит с мировой экономикой?

Циклические кризисы перепроизводства присущи капитализму с начала его существования и хорошо изучены – Рикардо, Марксом и Кейнсом. Правда, во второй половине ХХ века принято было считать, что подобные кризисы, по крайней мере, в их классической форме, ушли в прошлое, благодаря государственному регулированию и социальным реформам, последовавшим после Второй мировой войны. При этом забывают лишь об одной «мелочи» – большая часть этих реформ после 1990 года отменена, механизмы государственного регулирования либо уничтожены, либо видоизменены, а потому вместе с восстановлением «нормальной» рыночной экономики, которую извратили социалисты и коммунисты, возвращаются и циклические кризисы.

Механизм этих кризисов предельно прост. Поскольку компании стремятся одновременно наращивать производство и сдерживать рост заработной платы, то рано или поздно покупательная способность населения, которая увеличивалась в период хозяйственного подъема, исчерпывается. Перестает расти либо растет недостаточно быстро, чтобы поглощать увеличивающееся предложение товаров.

Финансовые рынки реагируют на снижение продаж и прибылей понижением котировок акций. Причем возникает психологическая инерция – падать начинают все, в том числе и те компании, у которых вроде бы дела идут неплохо. В свою очередь компании реагируют на подобную ситуацию попытками повысить эффективность: снизить затраты, сократить персонал, отказаться от второстепенных программ. Это, в свою очередь, ведет к росту безработицы и дальнейшему падению рынка – экономия одних компаний оборачивается потерями других. Если вы, например, резко снижаете бумагооборот в офисе, то ваш поставщик бумаги несет убытки. Если вы выгоняете сотрудников, от которых нет большого проку, эти люди, оказавшись безработными, сокращают потребление. Чем более активно компании стремятся повысить свою эффективность, тем более тяжелой оказывается вторая волна кризиса.

Эта вторая волна тем более разрушительна, что предприятия уже зачастую исчерпали все ресурсы повышения эффективности. На сей раз падение спроса уже оборачивается массовыми банкротствами небольших и средних фирм, а крупные корпорации вынуждены закрывать предприятия, отделения, офисы. Это означает начало третьей, самой тяжелой волны кризиса. Если первые две волны имели в качестве позитивного побочного эффекта повышение эффективности и снижение цен, то третья волна представляет собой сплошное разрушение. Выживание предприятия уже мало зависит от качества его работы – вопрос лишь в том, насколько глубоким окажется падение спроса.

Общий упадок сопровождается падением цен (другое дело, что обесценивание бумажных денег делает этот процесс менее очевидным). В тот момент, когда цены начинают снижаться быстрее, чем покупательная способность населения, спрос начинает восстанавливаться. Спад сменяется депрессией, после чего возобновляется экономический рост.

Движение цен инерционно. В период экономического подъема цены на сырье и продовольствие растут быстрее, чем цены на продукцию обрабатывающей промышленности. Происходит перераспределение ресурсов, которое порой создает в странах периферии ощущение успеха – классическим примером может быть нефтяное процветание арабских стран и Ирана в середине 1970-х или России в начале 2000-х. Затем, когда кризис доходит до второй или третьей волны, тенденция переламывается: на фоне общего падения цен сырье не просто дешевеет, а дешевеет быстрее, чем промышленные изделия. Перераспределительный механизм теперь работает в обратном направлении.

Россия уже в полной мере ощутила на себе все прелести глобального экономического цикла. Либеральные реформы 1990-х годов пришлись на период депрессии и слабого роста в мировой экономике, благодаря чему наши проблемы усугубились. А последующая эпоха счастливо совпала с глобальным подъемом. К сожалению, эпоха нынешняя приходится на негативную часть экономического цикла.

Эпоха войн и революций

На этом повествование о кризисе можно было бы закончить, если бы не одно «но». Наряду с классическими конъюнктурными кризисами бывают еще и структурные. Впервые на это явление обратил внимание выдающийся русский экономист Н. Кондратьев, обнаруживший, что длинные волны в истории капитализма периодически приводят к широкомасштабным реконструкциям. Причем подобные реконструкции сопровождаются потрясениями не только экономическими, но и социально-политическими. Сталин лишь переиначил Кондратьева, произнеся свою знаменитую формулу про «эпоху войн и революций».

Суть системных кризисов в том, что на протяжении длительного времени накапливаются проблемы и противоречия, присущие доминирующей экономической модели капитализма. В нашем случае речь идет о неолиберальной модели, основы которой были заложены во времена Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Британии, и которая достигла расцвета после распада СССР и советского блока. В середине 1990-х, когда массовое недовольство происходящими переменами на Западе стало очевидным, идеологи предпочли сменить вывеску, окрестив тот же самый экономический процесс новым красивым (и менее идеологическим) именем «глобализация».

В социальном плане случившееся можно оценить как реванш буржуазии. После 1917 и 1945 годов, когда угроза существованию капитализма воспринималась совершенно реально, правящие классы вынуждены были идти на уступки. Новая стратегия состояла в резком повышении заработной платы, поддержании всеобщей занятости, даже ценой снижения прибылей, которое должно было компенсироваться стабильностью. На теоретическом уровне эта модель связана с именем Дж. М. Кейнса. На политическом – с «новым курсом» Рузвельта и европейской социал-демократией. Однако к началу 1980-х годов на фоне нарастающего кризиса советской системы и постепенного ослабления левых на Западе, этот компромисс воспринимался уже не только как крайне дорогостоящий, но и как ненужный. Возможности кейнсианской модели были исчерпаны, ее негативные стороны (инфляция, бюрократизация) в полной мере очевидны.

Новая модель основывалась на систематическом снижении реальной заработной платы трудящихся и социальных расходов государства. При этом рост экономики мог поддерживаться за счет двух факторов. С одной стороны, производство переносилось в страны с более дешевой рабочей силой (иными словами, западные потребители могли за те же или меньшие деньги приобретать больше товаров). Это влекло за собой снижение стоимости рабочей силы на Западе. С другой стороны, сокращение государственных социальных программ компенсировалось ростом коммерческого кредита. Калифорнийский исследователь Роберт Бреннер еще в 1990-е годы продемонстрировал, что задолженность средней американской семьи из года в год росла строго пропорционально снижению социального бюджета правительства.

В итоге неолиберальная модель обернулась широкомасштабным перераспределением не только между трудом и капиталом, государственным и частным сектором, но и между «реальной экономикой» и финансовым сектором. Производство перемещалось из стран Запада на Юг, но на Западе увеличивалось число банков, ипотечных агентств, биржевых контор. В самих странах периферии к началу 2000-х годов развернулись процессы деиндустриализации. Более развитые страны Латинской Америки не могли конкурировать с Китаем и Индией, где люди готовы были работать за копейки. В итоге, несмотря но общее перемещение промышленности «на Юг», реально большая часть стран периферии теряла рабочие места и с огромным трудом приобретенный технологический потенциал. Чем более развитыми были эти страны, тем больше они теряли. Это и объясняет политические потрясения и последовавший затем сдвиг влево, которые произошли в Латинской Америке на рубеже 1990-х и 2000-х годов.

В выигрыше оказались лишь Китай, Индия и несколько других государств Восточной Азии. Но и здесь не все благополучно: их экономика полностью зависит от спроса Запада. Процветающий новый средний класс Индии и Китая развивается лишь постольку, поскольку американцы и западноевропейцы готовы покупать товары, производимые в Азии полуголодными рабочими. В этом отношении потребительское общество современной Азии радикально не похоже на потребительское общество Запада в 1960-е годы. В одном случае мы видели выравнивание социального уровня, а в другом – растущий разрыв.

К концу 2000-х годов возможности этой модели оказались исчерпаны. Население США не могло больше наращивать сумму своих долгов, кредитная пирамида начала рушиться. Реальный сектор не способен больше – не разрушаясь – субсидировать всевозможные финансовые структуры. Не удавалось найти рабочих более дешевых, чем в Восточной Азии. Да, в Африке рабочая сила еще дешевле, но развитие инфраструктуры и обучение кадров потребует таких средств, что это сведет на нет весь выигрыш.

Финансовый капитал в поисках дополнительных прибылей, которые невозможно было извлечь из реального сектора, создавал один за другим спекулятивные мыльные пузыри. Сначала необоснованно росли курсы акций интернет-компаний. После биржевого краха 2001 года начала стремительно дорожать недвижимость, а когда на рынке недвижимости ситуация стала напряженной, спекулянты взялись за продовольствие и нефть. Последние два мыльных пузыря, однако, оказались очень опасными. Рост цен на еду и топливо немедленно ударил по остальным отраслям, придушив производство, замедлив развитие транспорта и ускорив обрушение всей неолиберальной модели.

Кризис такого масштаба не только длится долго, но он и не проходит сам собой. Он будет продолжаться до тех пор, пока не начнется становление новой модели. А это уже вопрос не только экономики, но и политической борьбы.

Что было, что будет, чем сердце успокоится?

В ХХ веке мир пережил три структурных кризиса. Кризис 1900-1903 годов имел своим непосредственным результатом русско-японскую войну и революцию 1905 года, а в качестве отдаленного эха – Первую мировую войну, русскую, мексиканскую и турецкую революции. Кризис 1929-1932 годов, самый знаменитый и постоянно всеми приводимый в пример, породил нацизм, новый курс Рузвельта, Вторую мировую войну. Что касается нашей страны, то он отнюдь не случайно связан с коллективизацией. Итогом мирового кризиса был срыв первой модели индустриализации СССР, переход партийного руководства от авторитарного режима к тоталитарному, а в конечном счете – к большим чисткам и новой волне массового террора, которую еще в 1928 году не могли бы вообразить не только Троцкий с Бухариным, но и сам Сталин.

Кризис поздних 1970-х свел на нет все завоевания стран периферии, полностью аннулировав результаты национально-освободительных движений предыдущего десятилетия. Он, в конечном счете, укрепил положение США, пошатнувшееся после войны во Вьетнаме, и подготовил крушение СССР.

Чем обернется нынешний кризис в долгосрочном отношении, предсказать трудно. Однако уже сейчас можно прогнозировать, что в числе его главных жертв окажутся Китай, Индия и Россия. Бурный рост экономики Китая был основан именно на массовом экспорте товаров в США. Сокращение американского рынка равнозначно концу «китайского экономического чуда». Но это лишь начало процесса – новая экономическая ситуация создает условия для обратного переноса производства на Запад. Подешевевшая рабочая сила на Западе и удорожание транспорта в сочетании с ростом военно-политического риска в Азии будут стимулировать возрождение промышленности в Америке и Европе. Производство будет возрождаться на новой технологической основе, в соответствии с новыми экологическими требованиями.