Текст книги "Жар костей не ломит (СИ)"

Автор книги: Артем Углов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

– А я могу начать игру заново.

– Можете, но только за дополнительную плату.

– Сколько?

– Сто пятьдесят рублей.

– И что, никаких послаблений для премиум-пользователей?

– Нет.

– Какие-то странные правила.

– Ничего странного в этом нет, Василий Иванович. В игре помимо честных геймеров существует большое количество читеров, хулсов и анархистов.

– Кого?

– Тех, кто пытается заработать в обход правил или сломать игровой процесс, забавы ради. Разработчики всячески борются с нечистоплотными игроками и ограничение по количеству создаваемых персов – одна из мер.

– Или способ заработать, – хмуро пробормотал я.

– В том числе, – не стала спорить Диана. Теперь у вас существует три выхода: заплатить деньги, подождать месяц, когда спадет эмбарго на смену персонаж или играть девушкой.

– А если подключить другую капсулу?

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что нет времени возится с новыми настройками. И, давайте на прямоту, никакого желания исправлять ваши ошибки.

– Обиделись, – заключил я.

– На что?

– Ну… на то, что накричал сейчас.

– Хорошо, что вы это понимаете, Василий Иванович. И нет, я не обиделась. Тот факт, что вы хам и грубиян, давно известен, поэтому глупо было ожидать иного. Вы даже не соизволили сказать спасибо, за то что потратила кучу времени на разморозку капсулы и тонкую настройку, за которую специалисты берут деньги.

– Сколько я вам должен?

– А вот сейчас обижусь.

Огненный взгляд девушки прожег до кишок. Нет, не девушки – самой настоящей валькирии. Теперь понятно, почему ее шкеты боятся. И где только научилась так глазищами зыркать, неужели в педагогическом?

– Извините, Диана Ильязовна, не сдержался. И это… спасибо вам.

Тяжело оперся о парту руками, и та моментально отозвалась жалобным скрипом. С трудом поднявшись, захромал в сторону выхода… Играть на сегодня расхотелось.

Глава 3 – Никита Синицын aka «Синица»

– Никитос… Никитос, – неслось заполошное по коридорам.

Отыскал-таки меня Кузька, нашел перед самым первым уроком. А я было решил, что хорошо спрятался, потому как нет в школе хуже места, чем коридоры начальных классов. Где стоит вечный ор, гвалт, и бегает пузатая мелочь. Им что шестиклашка, что выпускник, что сама директриса – снесут, не посмотрев на должности и регалии.

– Никитос!!!

Невысокого роста Кузьма идеально вписывался в местную обстановку. С лицом, что пошло красными пятнами, с распахнутом в крике ртом и глазами, полными лихорадочного блеска. Один в один первоклашка, вырвавшийся на свободу с пропеллером в известном месте.

– Никитос, беда! – выпалил Кузька одним махом.

– Алгебра? – предположил я.

– Хуже!

Что может быть хуже алгебры, если только не…

– Геометрия?

Кузька быстро закивал, подтверждая догадку.

– Пятьдесят третья… дашь списать?

– Да, без проблем. А меня чего искал, неужели других вариантов не было?

– Если бы…, – Кузька разочарованно махнул рукой. – Задачка эта всего четверым досталась. У меня, сам знаешь, с пространственным воображением беда. Пашка решил, но решил через жопу: у него как обычно, с ответами не бьется, а Агнешка вредная, списать не дает. Выходит, только ты и остался.

Выходит, что так.

– Пошли, а? – Кузька с надеждой воззрился на меня. – Ситуация патовая… Сам рассуди, в начале недели по истории отлично получил, потом по «литре» четверка, а в пятницу тройбан схлопотал по физике. Прямая успеваемости по нисходящей идет, понимаешь? Следующей обязательно двойка будет – к доске вызовут, нутром чую. Никитос, выручай!

Возвращаться в класс категорически не хотелось. Не для того прятался среди малышни, выбрав самую дальнюю скамейку. Она еще кадками с растениями была заставлена: то ли фикусами, то ли пальмами. Не шарил я в ботаники, в отличии от Ольки, способной распознать в лесу самую хитрую травинку.

Олька… снова эта Олька – достало!

Во сне история с изменой оказалась глупым розыгрышем. Мы с Корольковой помирились и снова гуляли по парку. Ели мороженое одно на двоих и жарко целовались в тайном месте, укрытым от посторонних глаз высоченными кустами. Я чувствовал вкус мяты на губах, обнимал горячее изгибающееся тело, а потом…. Потом мы с Костяном штурмовали непреступную гору, вдруг оказавшуюся Эверестом. Сидели на самой вершине мира, созерцая проплывающие под ногами облака.

Насколько хорошо все было во сне, настолько же хреново оказалось в реальности. Стоило лишь зайти в класс, как шепотки пролетели над партами, словно легкий ветер разворошил сухую листву.

Куда не повернешь голову, кругом одни взгляды. Особенно изнывала от любопытства Ритка Зарубина, бедная аж рот открыла. Ну еще бы, такая драма – лучший друг увел девушку из-под носа товарища, что же теперь будет? А ничего не будет – обломитесь! Бросил портфель и сбежал к младшеклассникам, только бы не видеть эти рожи. И вот теперь возвращаться…

– Кузьма, возьми сам тетрадку – разрешаю. Она в портфеле лежит, в первом отделении.

– Ты чего, – возмутился Кузьма, – не буду я брать чужое.

Все бы были такими щепетильными.

Третья парта в первом ряду непривычно пустовала. Впервые с начальных классов я оказался за ней одни – в гордом одиночестве, без привычного соседа под боком.

Костян съехал и правильно сделал, потому как в противном случае я бы не удержался и обязательно ему помог. Я и сейчас с трудом сдерживался, чтобы не подойти и не навалять предателю, как следует. Этот козел… эта сука теперь с Олькой сидела за одной партой. С моей Олькой!

– … между мной и Костиком нет ничего серьезного. Не так, как у нас с тобой, – звучал в ушах голос, такой родной и такой близкий.

– Уже на эти выходные домик сняли? А на какой турбазе, на Приморской возле стрелки? Алла, ну я не знаю, у нас с Костиком были другие планы на субботу, – это был не мираж и не слуховые галлюцинации. Стоило лишь повернуть голову, чтобы убедиться в этом.

Олька смеется, болтая с девчонками. А Костик… хотя какой он теперь Костик – гнида позорная. Неловко улыбается, делает вид, что участвует в общем веселье, а сам напряжен. Боится и правильно делает, потому как морду ему набить, ну очень хочется. И плевать на проблемы: на последующую выволочку от директрисы, на исключение из школы, на слезы матери.

Какая же он гнида…

Цифры и графики мелькали на доске, сменяя друг друга – на уроке геометрии объясняли новый материал, но я не слушал. Пропустил и алгебру с историей.

Очнулся только на четвертой перемене, когда проход загородил вечно жизнерадостный Пашка:

– Чего такой смурной, сохатый? Рога ходить мешают?

Хотел я ему втащить, без лишних слов и предисловий, но тут на линии огня возникла широкоплечая фигура Дюши.

– Пашок, срулил отсюда.

– Чего это?

– Воздухом, говорю, подыши.

– Не хочу я дышать, – пробурчал Пашка, но Дюшу послушал и в сторону отступил.

– И ты Синица, иди расслабься, пока не прибил кого ненароком.

Я все ждал, когда последует продолжение от Дюши. Глупо упускать такой повод поглумиться над извечным врагом. Но Соломатин не сказал больше ни слова, лишь развернулся и молча зашагал в сторону буфета.

До ушей долетело бормотание раздосадованного Пашки:

– Воздухом, говорит, подыши… Что я, дурной что ли, на улицу переться, когда дожди.

После уроков я домой не пошел, а занял позицию на подоконнике. Хорошая точка для наблюдения за вездесущими роботами-уборщиками. Черные шайбы шныряли по полу, натирая и без того чистую плитку до блеска. Администрация школы буквально помешалась на гигиене помещений – объявления висели на каждом шагу, а диктор в начале каждого учебного дня напоминал, что и где следует мыть. Даже огромное информационное табло в атриуме гласило:

«Уважаемые учащиеся и посетители, чистите обувь, прежде чем войти в школу! К вашим услугам у входа расположены специальные смарт-машинки, предназначенные для любого типа изделия: кожа, замша, нубук».

Одной обувкой дело не ограничивалось. В туалете пахло цитрусовыми, шторы стирали каждый месяц, а подоконники буквально скрипели от блеска, и пылинки не сыскать. Василий Иванович говорил, что все дело в строгих нормативах минздрава, и не менее строгих штрафных санкциях за их несоблюдение. Дескать Ольга Владимировна буквально дрожит от страха, опасаясь допустить ошибку.

Так говорил Василий Иванович, но лично я сомневался, чтобы наша директриса дрожала или кого-то там боялась. Обыкновенно боялись ее, потому как женщина строгая, со стальным взглядом и поставленным командным голосом. Даже представители вездесущего управления по «научобру» лишний раз не рисковали с ней связываться.

Единственным человеком, которого в школе боялись больше, чем директрисы, был сам Василий Иванович. Ходили слухи, что он в одиночку разобрался с гопниками в заброшенном гаражном массиве. Кто утверждал, что их трое было, другие – что пятеро, но все сходились в одном – без смертоубийства не обошлось. Почему уборщик после этого не сел, история умалчивала.

А еще говорили, что ноги свои он потерял в лихие пятидесятые, когда экономика рухнула, рубль обесценился, а кривая преступности резко пошла вверх. Якобы был Василий Иванович в банде знаменитого на всю страну Шункара, и не просто был, а числился среди приближенных. Командовал отрядом серьезных бойцов, и решал вопросы с помощью силы, когда «добазариться» не получалось.

Только ерунда все это. Нормальный он был мужик – жесткий, но справедливый. И ноги не в бандитских разборках потерял, а в проклятых песках Африки.

Прямо об этом никогда не говорил, но надо было быть полным кретином, чтобы не понимать. Да и словечки армейские у него нет-нет, да и проскакивали. Правда, в последнее время все реже: обвыкся Василий Иванович в мирной жизни, совсем гражданским стал.

Уборщик показался минут через двадцать, следуя дано заведенному распорядку. Прохромал мимо кабинета истории и нахмурился, завидев меня издалека.

– Малой, чего здесь ошиваешься? А ну давай, домой вали.

Это у Василия Ивановича вместо приветствия. Поворчит для порядка, и только потом разговаривать начнет.

– Что у тебя там, с бабой твоей? Не помирились? – пробурчал он, когда все традиции были соблюдены.

– И не помиримся. У нас с ней все кончено.

– Молодой, ты это… раньше времени не зарекайся, может и сладится еще.

– Не сладится, – отрезал я и чуть тише добавил, – они теперь открыто встречаются, как настоящая пара. Олька с ним за одной партой сидит.

– Ну и дура-девка.

– Почему дура?

– Да потому что личная жизнь любит тишину. Сменила одного мужика на другого, так зачем афишировать? Теперь кранты репутации.

– Моей? – не понял я.

– Её, балбес. С мужика какой спрос: сунул-высунул, ушел – чем больше баб, тем больше славы, а вот у женщин все по-другому устроено. Знаешь, как у них это дело называется?

Я не понимал, к чему Василий Иванович клонит. Какая нафиг слава, и причем здесь сунул-высунул?

«Может у вас в Африке все так и устроено, а у нас иначе», – хотелось сказать в ответ, но я сдержался.

– Блядство, – веско произнес Василий Иванович.

– Да чего вы такое городите, какое блядство? Она же с первыми встречными не гуляет и за деньги не спит. У неё всего-то двое было.

– Уверен? – взгляд прищуренных глаз уставился на меня.

– Уверен, – соврал я только потому, что хотелось.

– Ну и хорошо, что уверен. Ты, главное, верить продолжай. Говорят, оно для души полезно.

Я все ждал объяснений, но Василий Иванович вместо этого достал планшет, и сверившись с показателями, захромал дальше по коридору. Мимо промелькнули юркие тени, оставив за собой влажные полосы. Роботы старательно трудились, исполняя заложенную в них программу.

Сегодня обошлось без сбоев и поэтому настроение у Василия Ивановича заметно поднялось. Он даже начал мурлыкать под нос любимую песенку – сплошной набор нечленораздельных звуков.

Я долго думал, идти следом или ну его к лешему, вместе с его дикими, «африканскими» понятиями. Одному оставаться категорически не хотелось, снова будут одолевать дурацкие мысли про Ольку, а дома мамка доставать будет: «Никита, ты сделал уроки… Никита, у тебя в этом году экзамены». Взвесив все за и против, я решил догнать уборщика.

– На счет плохой репутации вы не правы, Василий Иванович. Это меня сохатым дразнят, а возле Ольки народа прибавилось. Алка позвала на вечеринку, хотя они никогда подругами не были, и даже новенькая Маринка подошла…

– Уймись, пацан, – Василий Иванович поморщился. – С какого перепуга ты вдруг решил, что мне будут интересны Маринки-Галинки… тебе что, поговорить не с кем? Ах да, прости, я и забыл: лучший друг… любимая девушка.

– Не смешно.

– А я не смеюсь, – Василий Иванович остановился и внимательно посмотрел на меня. – Запомни, Малой: не важно, что происходит сейчас, важно, как совершенные поступки отразятся в будущем. Говоришь, крутятся возле нее? Пока новость свежая и народу интересно – будут крутиться, а вот что будет через месяц… Поверь, баб и за меньшее шлюхами называли.

Хотел я было возразить, ну тут вспомнил мать Агнешки – толстую неопрятную женщину, что по весне, нисколько не стесняясь зрителей, обсуждала Диану Ильязовну. И одевается она как проститутка, и ведет себя несоответствующим образом, и как только в школе терпят.

Назвать элегантную Сабурову женщиной легкого поведения – это, конечно, надо постараться. Иметь наглость, ну или богатство фантазии. Вечно строгая, застегнутая на все пуговички учительница, никогда не позволяла себе ничего лишнего. У нее даже фотографии в профиле были скучными, на тему «из жизни школы». Только Ковальски-старшей было плевать, кому и за что косточки перемывать, как и некоторым другим родительницам из комитета.

И про мать мою болтали всякое, точно знаю. Что не зря она в постоянных разъездах, и что место заместителя по финансам известным местом наработала. Им-то откуда знать?! Они свечку держали или лично видели? Сильно сомневаюсь, потому как только языком трепать и горазды. А я лично наблюдал, как она до четырех утра спать не ложилась, корректируя годовую отчетность.

Прав Василий Иванович, уже вечером свежую сплетню обсосут и оближут. И Ольку точно не пожалеют, особенно маман Агнешки, у которой особое отношение к молодым девушкам, где каждая вторая «что не блядь, так потаскуха».

Огонек злорадства вспыхнул в сердце и погас, так и не сумев разгореться в пламя. И осталась внутри одна глухая боль.

Следующим утром все повторилось: перешептывания, косые взгляды в мою сторону и пустой стул по левую руку. А еще Костик, воркующий с Олькой: плечи расправил, взгляд уверенный – не иначе, хозяином положения себя почувствовал. Понял, что бить его никто не собирается, вот и подуспокоился.

Во время перемены возле их парты привычно собрался народ. Оно и понятно, такое событие приключилось, распалась самая крепкая пара школы: Синицын и Королькова. Три года встречались, а на четвертый – мыльный пузырь лопнул, словно и не было ничего. И как лопнул – оглушительно, лучший друг постарался. Не хватало только жирного восклицательного знака в конце, в виде мордобоя.

– Синицын, чего нос повесил, – на пустующий рядом стул уселась Ритка Зарубина. Скорчила сочувствующую гримасу, того и гляди по голове гладить начнет. – Ты из-за Ольги своей переживаешь? Ой, как я тебя понимаю, столько лет встречались и так по-глупому расстаться, кому расскажешь не поверят. А знаешь, чего дружок твой бывший болтает? – Ритка склонилась ближе и заговорщицки прошептала: – они еще в прошлом году мутить начали, на зимних каникулах.

Пальцы до боли вцепились в край парты. Глаза не видели ничего кроме страниц открытого учебника, который пытался читать, но так и не смог продвинуться дальше первого абзаца.

– Представляешь, с прошлого года, когда на турбазу поехали. Помнишь зимние каникулы?

Прекрасно помнил… Мы тогда всем классом домик сняли, чтобы новый год отметить. Олька шампанского перепила знатно, все жаловалась на боли в висках. С постели не вставала и в комнате отлеживалась, укрывшись одеялом с головой. Ну я один и ходил на все мероприятия: на лыжах катался, на дискотеке до утра отрывался. С Алкой злополучный медляк станцевал, после которого мы поссорились и почти месяц не разговаривали. А все потому, что какая-то гнида настучала, красиво расписав, как Синицын с Аллочкой трахались на диванчике, едва ли не прилюдно. Неужели тогда все и случилось? В отместку за тот треклятый танец?

А Ритка Зарубина все молола и молола языком, расширяя и без того кровоточащую рану. Тыкала внутрь пинцетом, проверяя реакцию пациента. Так больно? Нет? А если так?

– А когда с каникул вернулась, знаешь с кем на пруды пошла, на следующий же день? Кузька их там видел, вечером. Кузь, скажи?

Сидящий впереди Кузьма промолчал, лишь ушастую голову втянул в плечи, словно ожидая подзатыльника.

– Пошла отсюда, – ответил я за него.

– Что? – брови Зарубиной поползли вверх. – Не поняла?!

– Пошла нахер, чего непонятного.

– Да ты… да ты, – Ритка принялась открывать рот, словно заморская рыбка в аквариуме. Беззвучно шлепала губами, пытаясь собраться с мыслями. Наконец вскочила с места и зло выпалила: – козел ты, вот ты кто. Мать твоя брошенка и ты такой же, нафиг никому не сдался.

Про мать мою, это она зря. Не сдержался я, набрал в грудь воздуха и… плюнул. Хотел в лицо попасть, но угодил в район груди.

В классе воцарилась мертвая тишина. Харчок медленно стекал по серому лацкану пиджака, оставляя темный след. Зарубина вытаращила глаза, словно не верила в реальность происходящего. Смотрела удивленно то на меня, то на Кузьку, словно спрашивая: это правда, это правда случилось?

– Опаньки? – воскликнул удивленный Сашка-боксер за спиной.

Сказанного хватило, чтобы класс ожил – окружающее пространство наполнилось звуками, загомонило, а с Ритки наконец спало оцепенение. Гордо задрав голову, девушка зацокала каблучками в сторону выхода. Однако, на середине пути она остановилась и во всеуслышание заявила:

– Вы все это видели? – и для особо тупых указала пальцем на слюну, что медленно стекала по серой ткани формы. После чего ткнула острым ноготком в мою сторону, вынеся приговор:

– Тебе конец, Синицын! Слышишь меня, ты доигрался!

Весь третий урок ждал вызова к директору. И четвертый тоже… А на пятый устал, и просто смирился с неизбежностью. Взял ручку и принялся чертить в тетрадке геометрические фигурки с глазами и распахнутыми ртами, из которых торчали острые клыки. Рисунки получались злыми: некогда безобидные треугольники и круги напоминали рассерженных монстров, готовых броситься в атаку в любую секунду. Рассудив, что одних зубов будет недостаточно, пририсовал уродцам тонкие ручки, и всучил каждому по кривой сабле. Вот теперь полный комплект.

После седьмого урока, так и не дождавшись вызова на ковер, засобирался домой. Открыл портфель и принялся распихивать тетрадки по отделениям. Засунул второпях учебник и уже собрался бежать, когда дверь открылась. В класс походкой усталого человека вошла Галина Николаевна. Серое от усталости лицо, и очки, сползшие на самый кончик, не предвещали ничего хорошего. Отыскав меня взглядом, учительница произнесла:

– Никита, задержись.

– Синицын, ту би пи…да, – емко высказался Пашка и тут же прикусил язык, запоздало вспомнив непреложное школьное правило: матерится в присутствии преподавателя строго запрещено.

– Тo be or not to be? – брови нашей классухи удивленно поползли вверх. – Павел, вы ли это? Нина Михайловна буквально на днях жаловалась, говорила: Бурмистров в английском не в зуб ногой. А ты тут глаголами во всю сыплешь.

– Галина Николавна, – взмолился Пашка, понимая к чему все идет.

– Останешься после уроков, я проверю твои познания в иностранных языках.

– Ну, Галина Николаевна.

– Чего Галина Николаевна?

– У меня тренька.

– Ничего страшного, потренькаешь в другой раз.

– Меня Саныч убьет.

– И без возражений. Синицын, за мной.

Я послушно двинулся за классной руководительницей. Вот как она так умеет? Голос не повышала, двойку за поведение не поставила и родителей вызвать в школу не угрожала. Тихо и спокойно разрулила ситуацию, так что даже у вечно бычившего Бурмистрова отпало всякое желание спорить. Галина Николаевна, она такая – добрая, мягкая, но справедливая.

Мы зашли в пустой кабинет русского и литературы. Я тут же привычно сел за первую парту – место наказания располагалось прямо напротив учительского стола. Именно здесь провинившиеся выслушивали лекции на тему неподобающего поведения и именно здесь Пашка Бурмистров будет зубрить любимый английский. Целый час вместо тренировки по вольной борьбе.

Галина Николаевна подошла к столу, но останавливаться не стала. Прошла мимо и неожиданно уселась рядом со мной.

– Никита, я хотела с тобой поговорить.

Не понял, это что за личностный подход? Последний раз со мной так общались, когда угодил горшком в телевизионную панель вместо Дюшиной головы. Тогда, речь шла о возможном исключении из школы. Неужели все настолько плохо и я действительно доигрался? Под ложечкой неприятно засосало.

– Я знаю о ваших с Ольгой проблемах. Знаю, что вы расстались и мне очень жаль. Но это не повод срывать злость на окружающих.

Минут пять мне читали лекцию о дружбе, о согласии, и о том, как благородным джентльменам следует вести себя с дамами. В общем, ничего нового я не узнал. Только в самом конце Галина Николаевна перешла к сути.

– Никита, ты должен понимать, что я не могу оставить происшествие без внимания. Плевок в одноклассницу у всех на глазах. Это ужасный поступок… поступок унизительный для девушки, для ее гордости и самооценки.

– Она первая начала.

Галина Николаевна тяжело вздохнула.

– И так каждый раз – детская оговорка взрослого человека. Никита, тебе уже восемнадцать лет. Может пришла пора научиться отвечать за собственные поступки?

– Я стараюсь.

– Плохо стараешься.

– Я правда, очень стараюсь, – вдруг вырвалось у меня.

– Знаю, иначе Лощинский давно бы с фингалом ходил, – неожиданно легко согласилась Галина Николаевна. И мягко, по теплому улыбнулась, как умела только одна она.

– Вам уже все разболтали, – констатировал я факт.

– Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться. Я вижу вас каждый день на протяжении долгих лет. По всем этим перемещениям за партами, кто с кем сидит – можно целую диссертацию написать о психологии подростковых взаимоотношений. Кстати, по поводу психологии, я планирую подписать направление на твое имя к профессору Гладышеву.

– Не пойду.

– Никит, это важно. Тебе сейчас поддержка нужна.

– К мозгоправу ни ногой.

– Да что ж вы их так боитесь.

Западло это, ходить на терапию. Девчонки посещают, а пацанам западло. Потом начнут психом дразнить и пальцем у виска крутить по малейшему поводу. А еще в личное дело запишут и тогда точно на нормальную мужскую работу не устроишься, которая с риском для жизни связана – вечное клеймо.

– К психологу не пойду, – упорно повторил я.

– Никита, ничего страшного не случится, вы просто пообщаетесь. Профессор Гладышев опытный специалист, имеет множество ученых степеней и наград. Тебя там даже чаем с конфетами угостят и вкусным шоколадным печеньем… Я что-то смешное сказала?

– Галина Николаевна, вы это серьезно, пытаетесь конфетами меня заманить? Очень по-взрослому.

Учительница развела ладони в сторону, признавая поражение.

– Давайте так, – решился я предложить. – Обещаю, больше никаких проблем со мною не будет.

– Прямо-таки никаких?

– По поводу Корольковой проблем не будет, – вынужден был я уточнить. – Даю слово, что возьму себя в руки. И в дочку завуча больше плеваться не буду.

– Ты уже однажды давал обещание – больше никаких драк с Андреем Соломатиным, помнишь?

– Мы и не дрались.

– Не дрались, – возмутилась Галина Николаевна, – а что я увидела в первый учебный день?

– Так это не драка была, мы просто ругались.

– Знаем проходили… сначала ругаетесь и только потом деретесь. Нет у меня веры твоим словам, Синицын. Закончилась она, еще в седьмом классе, когда дежурным обещал ведро с тряпкой принести, а сам на футбол сбежал.

Вот же ж память у Галины Николаевны. Я про тот случай и думать забыл, а она все помнит.

– Ну, чего молчишь?

– Смысл говорить, вы же все равно мне не поверите.

Сидящая рядом женщина вздохнула, и устало потерла виски. А морщинок за последние годы у нее прибавилось, особенно в уголках глаз.

– Хорошо, Никита, я поверю тебе, но только в последний раз. И перед Зарубиной извинишься.

– Не буду я кланяться.

– Вопрос обсуждению не подлежит. Или так, или прямая дорога в кабинет к психологу.

Выбор, хуже не придумаешь: либо в петлю, либо на плаху.

– Ладно… извинюсь.

– Извинишься перед всем классе.

– С какого перепуга?

– Прилюдно оскорбил, прилюдно и извинишься.

– А ничего, что она первая мою мать оскорбила?

– Значит к психологу.

– Галина Николаевна, это не справедливо!

– А кто сказал, что речь пойдет о справедливости? Ты чем думал, когда в дочку завуча плевал? Знаешь, скольких усилий стоило уговорить Ольгу Владимировну, чтобы тебя не исключали? Пятый урок сорвался… Вместо того, чтобы рассказывать шестиклашкам про Гоголя, я целый час проторчала в кабинете директора, выслушивая всякое-разное про класс, в котором царит настоящий бардак и про то, что не справляюсь с должностными обязанностями. Отчитали, словно какую-то девчонку.

– Мама Зарубиной постаралась, – догадался, я.

– Да пойми ты, дело уже не в маме. Сколько раз тебя на ковер к директору вызывали: пятнадцать, восемнадцать? Лично я на втором десятке со счета сбилась. Репутация, Синицын… В какой-то момент на человека начинает работать репутация, и тогда уже всем плевать на истину, и тем более справедливость. Хочешь, я расскажу тебе про твою?

Я опустил голову. И без того знал, что давно в минусах хожу, на пару с Дюшей.

– Вижу, все ты прекрасно понимаешь, поэтому хочу дать одни совет, как взрослый человек взрослому: завтра извинишься перед Зарубиной и до конца учебного года будешь сидеть тише воды, ниже травы. И не дай бог, снова драку затеять или в кого-нибудь плюнуть. В следующий раз спасать не стану. И не потому, что не захочу… просто не смогу.

Процесс покаяния прошел куда легче, чем ожидалось. Вышел на перемене перед классом и произнес пространную речь о том, что был не прав и больше не буду. Ребята молча выслушали, а Ритка со свойственной ей снисходительностью произнесла:

– Надеюсь, это послужит тебе уроком.

Видела бы Зарубина в этот момент лица одноклассников: кто подмигивал мне, а кто большой палец вверх показал. Бурмистров подошел перед уроками и с печалью в голосе заявил:

– Плохо, Синица.

– Чего тебе плохо?

– Плохо, что в рожу не попал. В следующий раз целься лучше.

Не стал я Пашку расстраивать и говорить, что следующего раза не будет. Не друг он мне, чтобы объяснять. Да и не осталось у меня друзей в школе, сплошные знакомые и приятели. Оно может и к лучшему – теперь хоть на учебе сосредоточусь. А то месяц только начался, а я уже успел нахватать троек и даже одну двойку словил, что самое обидно – по географии. Предмету, по которому получить плохую отметку, еще надо постараться, потому как географичка наша, женщина широкой души, пятерками сыпала направо и налево. Придется исправлять.

Я честно пытался сосредоточиться на учебе, с головой погрузившись в учебнике, только атмосфера не располагала. К концу сентября переворот в классе окончательно оформился. Сабурову-младшему хватило четырех недель, чтобы сместить предыдущего правителя с трона: без драк и скандалов, как принято говорить в народе, тихой сапой.

Первыми от Дюшеса отвернулись девчонки, клюнувшие на породистую внешность Вячеслава. И пускай объемом бицухи новичок заметно уступал Дюше, зато изысканных манер и утонченного юмора у отпрыска высокопоставленного дипломата было хоть отбавляй. Проиграл Соломатин на этой линии фронта в чистую, да и куда ему тягаться, с вечно тупым, быдловатым юмором, способным развеселить разве что Пашку с Сашкой.

Сначала отвернулись девчонки, а после пришла очередь парней. Натурально очередь, потому как на перемене было не протолкнуться от желающих присягнуть на верность. Приходили даже с параллельных классов, чтобы засвидетельствовать свое почтение новому королю. Не понимаю, чем он так всех покорил? Ну ладно девчонки, падкие на красивые слова и смазливую внешность, но пацаны-то куда? Те же Пашка с Сашкой, верные оруженосцы, состоящие при Дюше. Они же тупые как пробки, терпеть не могут всяких умников, и вдруг такое уважение к столичному хлыщу. Не понимаю, магия это или гипноз.

Может удалось бы разгадать загадку, поговори я с новоиспеченным королем. Но только вот беда – говорить не хотелось, а уже тем более свидетельствовать свое почтение. И дело тут не только в Ольке с Костиком, что вечно крутились поблизости, пытаясь занять место в свите. Причина была в самом Сабурове, что принялся делить класс на чужих и своих. Нет, не так – на элиту и отщепенцев.

Тому же Кузьме сразу дали от ворот поворот, намекнув на нежелательность его присутствия. Парень простой, из небогатой семьи, где батя работяга, а мать вечно нянчится с выводком детей. Сестер и братьев у Кузьки целых семь штук. Был я у него как-то в гостях – гомонящее царство: прыгающее и бегающее, дергающее то за рукав, то за штанину. Шебутной Кузьма из них еще самый спокойный.

Не пришлась ко двору и Агнешка Ковальски, которая не смотря на польское имя и фамилию, была мордвинкой. По крайней мере она так считала и сильно обижалась, когда пытались утверждать обратное, а то и вовсе начинала ругаться на непонятном языке. Например, Пашку с Сашкой называла «паппапотиця», а Алле угрожала «пасксемс», за то что та без спроса взяла салфетки.

Длинноногая Ковальски все детство проторчала с мальчишками. Играла не в куколки в песочнице, а на равных резалась в футбик или в хоккей, из-за чего по характеру выросла пацанкой: бойкой и неугомонной. Могла и в глаз засветить, ежели чего… Жила с приемными родителями и не сказать, чтобы богато – вечно экономила на завтраках. Может поэтому и не пришлась ко двору Сабурова-младшего.

Зато пришлась ко двору красотка Аллочка, папа которой входил в совет директоров одной небольшой, но весьма успешной IT-компании. И Ритка Зарубина, вечно крышуемая мамой-завучем. И Митька Спиридонов, у которого родной дядя – заместитель советника губернского министра по какому-то там вопросу.

Наш класс трудно было назвать дружным, но мы худо-бедно умудрялись ладить и сосуществовать на протяжении одиннадцати лет, пока на году двенадцатом не появился один столичный хрен. Провел разграничительную черту, четко обозначив отщепенцев, которым не место среди людей уважаемых и достойных. И начался в классе разлад, и пошли шатания.

Раньше любые школьные мероприятия отмечали вместе: устраивали классные дискотеки, выезды на природу. Бывало, что дни рождения праздновали одной компанией, а теперь…