Текст книги "Эстетика однополой любви в древней Греции"

Автор книги: Антон Сватковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 74 страниц)

(№ 2036). «(11) Когда он [ Юстиниан] так без околичностей истратил общественное богатство, он обратил свои взоры на подданных и немедленно отнял у большинства из них имущество, грабя и притесняя их безо всякой причины, предъявляя обвинения тем, кто в Византии и в любом ином городе слыли людьми состоятельными, хотя никакой вины за ними не было. Одних он обвинил в многобожии, других – в неверном исповедании христианской веры, иных – за мужеложество, других за связь со святыми девами или за какие-либо иные – запретные сожительства…» (Прокопий. Тайная история 19, 11 [Прокопий 1993, с.381-382])

(№ 2037). «(8) Но чтобы впредь становилось все больше доносчиков и чтобы намного удобнее было подвергать пыткам ни в чем не повинных людей, он [ Юстиниан] решил учредить эти должности. (9) … исполняющему другую он повелел постоянно наказывать тех, кто занимается мужеложеством и имеет сношения с женщинами запретным образом, а также тех, кто не исповедует православия, дав этой [должности] название квезитор. … (11) … А так называемый квезитор, разоряя тех, кто попадал в его руки, то, что хотел, нес василевсу, сам же в обход законов ничуть не меньше обогащался за чужой счет. (12) Ибо служителям этих архонтов не требовалось ни выдвигать обвинителей, ни представлять свидетелей совершившегося, но все это время беспрестанно они без обвинения и приговора в глубочайшей тайне убивали попавших в их руки [несчастных], а богатства их отбирали». (Прокопий. Тайная история 20, 8-12 [Прокопий 1993, с.383-384])

(№ 2038). «Многие же мальчики были против воли принуждены к нечестивому сожительству со стасиотами [ одна из факций ипподрома] не без ведома своих отцов». (Прокопий. Тайная история 7, 36 [Прокопий 1993, с.340])

(№ 2039). «Прогневалась она [ Феодора] и на Диогена (за то, что он являлся прасином), человека обходительного и любезного всем, в том числе и самому василевсу, и тем не менее она постаралась и его оклеветать в мужеложестве. (24) Итак, склонив к тому двух его рабов, она выставила их в качестве свидетелей и обвинителей своего хозяина. (25) Однако дело его рассматривалось не скрытно и тайно, как она привыкла, но публично и, учитывая доброе имя Диогена, судей было назначено много и не из числа безвестных. Тщательно расследовав дело, они не сочли слова рабов достаточно вескими для вынесения приговора, да к тому же были те еще детьми» (Прокопий. Тайная история 16, 23-25 [Прокопий 1993, с.371-372])

Философы VI века

Олимпиодор

(№ 2040). «А что Платон занимался дифирамбами, это видно из диалога «Федр», который весь еще дышит дифирамбическим духом, так как диалог этот считается первым из написанных Платоном» (Олимпиодор. Жизнь Платона [Диоген 1979, с.446])

(№ 2041). «Четыре раза в четырех диалогах говорит Платон боговдохновенно. … Третье божественное вдохновение Платона – в «Федре», где Сократ в тени платана философствует об Эросе, обуянный нимфами». (Олимпиодор. Жизнь Платона [Диоген 1979, с.445])

Анонимные пролегомены к платоновской философии

(№ 2042). «К словам же «Я ничего не знаю» Платон прибавляет затем: «Кроме сущей безделицы – задавать вопросы и отвечать на них», имея в виду искусство диалектики, которым владел в совершенстве. Кроме того, в другом месте он говорит, что сведущ в любви и в повивальном искусстве. Из этих трех частей он слагает свой гимн божеству в «Федре», именуя его благим, прекрасным и мудрым, ибо, как все виды знания пронизаны диалектикой, так все сущее устремлено к благу, почему по аналогии диалектику Платон и сопоставляет с благом, любовь же – с прекрасным, ибо мы любим прекрасное». (Анонимные пролегомены к платоновской философии 2, пер. Т.Ю.Бородай, А.А.Пичхадзе [Платон 1990-94, т.4, с.675])

(№ 2043). «Поэтому мы не согласимся с теми, кто полагает, будто «Федр» посвящен риторике: рассуждения о ней занимают там сравнительно небольшое место, в то время как весь диалог посвящен прекрасному как таковому, и, значит, именно это и следует считать его предметом». (Анонимные пролегомены к платоновской философии 9, пер. Т.Ю.Бородай, А.А.Пичхадзе [Платон 1990-94, т.4, с.685])

(№ 2044). «Священного вдохновения преисполнен Платон в «Федре», где он одержим нимфами …

Метафорой он пользуется в «Федре», уподобляя нашу душу возничему, а ее силы – коням, причем одного он называет хорошим, а другого – дурным». (Анонимные пролегомены к платоновской философии 11, пер. Т.Ю.Бородай, А.А.Пичхадзе [Платон 1990-94, т.4, с.691-692])

Риторика

(№ 2045). «И в усеченных силлогизмах одно следует за другим, но в них нуждаются [лишь] риторы; например: «Некто любит наряжаться; следовательно, он блудник»». (Давид Анахт. Толкование «Аналитики» Аристотеля 9 [Давид Анахт 1975, с.220])

Проза

Аристенет

Тексты автора VI в. Аристенета приводятся здесь для демонстрации того, как заимствования из платоновских диалогов помещались в гетеросексуальный контекст.

(№ 2046). « Аристенет – Филокалосу. … Одетая, Лаида лучше всех лицом, раздетая – вся, как ее лицо» (Аристенет I 1 [Византийская проза 1965, с.7])

(№ 2047). « Филоплатан – Антокому. … Хотя она на диво хороша лицом, но, когда разденется, кажется, у нее совсем нет лица из-за красоты того, что скрыто одеждой» (Аристенет I 3 [Византийская проза 1965, с.9])

(№ 2048). « Эратоклея – Дионисиаде. Красавец Аконтий взял в жены красавицу Кидиппу. … Ценители красоты, теснясь, сбегались полюбоваться на Аконтия, когда он шел к учителю; из-за него заполнялась народом рыночная площадь и тесными становились широкие улицы; многие особенно страстные поклонники юноши старались ступать ногами в его следы. Такой-то вот юноша полюбил Кидиппу. Нужно ведь было, чтобы этот красавец, пронзивший стольких своей красотой, почувствовал хотя бы одну любовную стрелу и испытал то, что заставлял терпеть тех, кого ранил…» (Аристенет I 10 [Византийская проза 1965, с.14])

(№ 2049). « Евгемер – Левкиппу. … Часто я слышал песенку, будто разлука убивает любовь, есть и пословица «до той поры друг, пока видит рядом». Но я могу поклясться красотой Питиады, что и в разлуке не остывал к ней» (Аристенет I 12 [Византийская проза 1965, с.18])

(№ 2050). « Архилох – Терпандру. … Тогда госпожа продолжает: «Пусть этот юноша, будто я ничего не знаю, снова пройдется здесь и споет: если он мне понравится, я вознагражу его». В следующий раз молодой человек появился в венке из роз, пел лучше, чем всегда, был признан красавцем, и оба наслаждались, не только приникнув один к другому грудью, но поцелуями сопрягая самые души. В этом ведь поцелуя осуществление, к этому его стремление. Ища друг друга в поцелуе, души встречаются у губ, и их соединение невыразимо сладко» (Аристенет II 19 [Византийская проза 1965, с.43])

(№ 2051). « Океаний – Аристобулу. Молодой влюбленный по имени Ликон горячо выговаривает неподатливой женщине, под дверьми которой он долго и бесплодно томился. Умоляя ее, он говорил ей все, что тысячу раз уже говорили влюбленные любимым: «Разве тебя не трогает моя юность? Разве ты не чувствуешь сострадания к моей любовной тоске? Владей мной, покорив непокоренного ни девушками, ни юношами!» А она отвечает по примеру скифов так: «Обращаться ко мне – все равно, что бить огонь, дуть в сеть, забивать губкой гвоздь и делать другое, в равной мере бессмысленное» …» (Аристенет II 20 [Византийская проза 1965, с.43])

Поэзия

Агафий Схоластик

«Пусть Киприда мое измучит сердце пустое,

Возненавидит меня, если впаду в этот грех!

Нет, никогда не грешил я с мальчишками и не искал их,

Не обольщала меня гнусная эта любовь!

Хватит мне женщин одних, хоть от них натерпелся немало;

А безбородых юнцов пусть заберет Питталак!»

(№ 2052). (Агафий (АП V 278),

пер. Т.Соколовой и М.Цетлина [Эпиграмма 1999, с.91])

«…Можно ль любовью назвать услаждение юношей? Гнусность!...»

(№ 2053). (Агафий (АП V 302), пер. Е.В.Свиясова [Эпиграмма 1997, с.12])

«Ум, ненавидящий брак, получить хорошо, но, коль можешь,

Пусть и мужская любовь станет отвратной тебе.

Женщин, конечно, любить, это – зло, но не столь уж большое,

Ибо природа дала все им для этой игры.

…С мужем охотно всегда в сожительство, в брак ли вступает

Женщина. Мы же, подчас, ищем запретных путей».

(№ 2054). (Агафий (АП X 68) [Византийская литература 1968, с.174-175])

Марк Аргентарий

«Необоримый на этой печати Эрот предо мною:

Несокрушимого льва он за собою ведет.

Зверя рукою одной он бьет по затылку, другою

Путь указует ему. Сколь привлекательный вид!

Я трепещу пред убийцей: коль дикого зверя унял он,

Более слабых существ не пощадит никогда»

(№ 2055). (Аргентарий (АП IX 221),

пер. Е.В.Свиясова [Эпиграмма 1997, с.65])

Гавриил

«Пусть он и спит, пусть и мертв, пусть даже он за обедом,

Знойных укусов своих не оставляет Эрот».

(№ 2056). (Гавриил Ипарх (АП XVI 208),

пер. Ф.А.Петровского [Эпиграмма 1999, с.552])

Паллад

«Медник, расплавив Эрота, его перелил в сковородку;

И не случайно; она тоже умеет сжигать».

(№ 2057). (Паллад (АП IX 773), пер. Ю.Ф.Шульца [Эпиграмма 1999, с.379])

«Этот Эрот обнажен и поэтому весел и ласков,

Ибо ни лука, ни стрел огненных нет у него.

Держит совсем не напрасно в руках он цветок и дельфина, -

Знаки, что властвует он и на земле и в морях».

(№ 2058). (Паллад. Статуя Эрота (АП XVI 207),

пер. Ю.Ф.Шульца [Эпиграмма 1999, с.552])

Христодор

«Звонкоголосая Сапфо, пчела Пиерид, восседала,

Тихо покоясь, но в сердце слагала лесбийская дева

Сладкозвучную песнь, и музы ей ум обуяли».

(№ 2059). (Христодор. III. Сапфо [Византийская литература 1968, с.139])

Эратосфен Схоластик

VI в.

«Льнут пусть к мужчинам другие. Я женщин извечный поклонник:

Дольше ведь в сердце своем чувство любви берегут!

Не по душе молодёжь мне, противна она, ненавистна.

Быстрорастущую я бороду разве стерплю?»

(№ 2060). (Эратосфен (АП V 277),

пер. Е.В.Свиясова [Эпиграмма 1997, с.117])

Юлиан Египетский

«Часто певал я о том и взывать еще буду из гроба:

Пейте, покуда вас всех прах не оденет земной!»

(№ 2061). (Юлиан Египетский. На Анакреонта.

Пер. Л.В.Блуменау [Лирика 1968, с.322])

«Из роз венок сплетая,

Нашел я в них Эрота.

За крылышки схвативши,

В вино его я бросил

И сам вино то выпил.

С тех пор мое все тело

Он крыльями щекочет».

(№ 2062). (Юлиан Египетский. Подражание Анакреонту.

Пер. Л.В.Блуменау [Лирика 1968, с.322-323])

Македоний (VI в.) см. [Эпиграмма 1997, с.62]

Анонимные авторы

«Некогда я на камнях, омываемых влагой, лежала

Лакомясь на глубине пышной травою морской.

Ныне сладостный вестник Киприды благовенчанной,

Спит у меня на груди, нежный малютка Эрот!»

(№ 2063). (Аноним (АП IX 325), пер. Ю.А.Голубца [Эпиграмма 1999, с.324-325])

«Пусть эти бани малы, но прелестны они, и в тончайшей

Струйке воды для людей здесь обитает Эрот».

(№ 2064). (Аноним. На бани (АП IX 611),

пер. Ю.Ф.Шульца [Эпиграмма 1999, с.359])

«Да, сам Эрот не велик, но прелестен. И между садами

Я не велик, но зато прелесть моя велика».

(№ 2065). (Аноним. На сад (АП IX 666),

пер. Ю.Ф.Шульца [Эпиграмма 1999, с.368])

«Не осуждай, что малы мы: приятность сопутствует малым,

Пафии мальчик, Эрот также совсем невелик».

(№ 2066). (Аноним. На маленькие бани (АП IX 784),

пер. Ю.Ф.Шульца [Эпиграмма 1999, с.380])

«Медный Эрот огненосный в огонь угодил: перелили

В пламенный тигель его, мукой за муки воздав».

(№ 2067). (Аноним (АП XVI 194),

пер. Ю.Ф.Шульца [Эпиграмма 1999, с.550])

«Бог крылатый, смотри, крылатую молнию держит.

Ясно: сильнее огня огнь, что зовется Эрот».

(№ 2068). (Аноним (АП XVI 250),

пер. С.П.Кондратьева [Эпиграмма 1999, с.557])

Иоанн IV

«…Страшись сношений с братьями юнейшими:

Здесь сатана губительный скрывает ков».

(№ 2069). (Иоанн IV, патриарх. Предписания монаху, ст.44-45

[Византийская литература 1968, с.216])

Мариан Схоластик

«Матерь – Киприду Эрот омыл в этих банях когда-то,

Факелом сам подогрев воду прозрачную их.

Словно амбросия пот ее лился и слился с водою.

Свежесть весенняя, ты благоуханье зажгла!

Благоуханием роз и теперь еще полнятся воды,

Словно, златая, сейчас моется Пафия в них».

(№ 2070). (Мариан Схоластик (АП IX 626),

пер. Ю.Ф.Шульца [Эпиграмма 1999, с.361-362])

«Здесь, под яворов тенью, Эрот почивал утомленный,

В сладком сне к ключевым нимфам свой факел склонив,

Нимфы шепнули друг дружке: «Что медлим? Погасим светильник!

С ним погаснет огонь, сердце палящий людей!»

Но светильник и воды зажег; с той поры и поныне

Нимфы, любовью горя, воды кипящие льют».

(№ 2071). (Мариан Схоластик (АП IX 669),

пер. Л.В.Блуменау [Лирика 1968, с.321])

«Лук твой изогнутый где и стрелы куда подевались,

Что посылаешь всегда в сердце без промаха ты?

Крылья и факел, несущий так много страданий? Откуда

Эти четыре венка – на голове и в руках? –

Ведь не Кипридой доступной, о гость, не землею рожден я,

И не от плотской любви я появился на свет.

Но зажигаю я в чистом уме человеческом пламя

Истинных знаний и ввысь душу веду к небесам.

Из добродетелей свил я четыре венка и увенчан

Мудростью – первым венком, а остальные – в руках»

(№ 2072). (Мариан Схоластик (АП XVI 201),

пер. Ю.Ф.Шульца [Памятники 1964, т.1, с.108])

Конец основного текста

Приложение № 1. Крупные тексты

Платон «Пир»

(перевод С.К.Апта, сверенный А.А.Столяровым

[Платон 1990-94, т.2, с.81-134])

Участники: Аполлодор и его друг

[ стр.172] К вашим расспросам я, по-моему, достаточно подготовлен. На днях, когда я шел в город из дому, из Фалера, один мой знакомый увидал меня сзади и шутливо окликнул издали.

– Эй, – крикнул он, – Аполлодор, фалерский житель, погоди-ка!

Я остановился и подождал.

– Аполлодор, – сказал он, – а ведь я как раз искал тебя, чтобы расспросить о том пире у Агафона, где были Сократ, Алкивиад и другие, и узнать, что же это за речи там велись о любви [ эротикон логон]. Один человек рассказывал мне о них со слов Феникса, сына Филиппа, и сказал, что ты тоже все это знаешь. Но сам он ничего толком не мог сообщить, а потому расскажи-ка мне обо всем этом ты – ведь тебе больше всех пристало передавать речи твоего друга. Но сначала скажи мне, присутствовал ли ты сам при этой беседе или нет?

И я ответил ему:

– Видимо, тот, кто тебе рассказывал, и впрямь не рассказал тебе ничего толком, если ты думаешь, будто беседа, о которой ты спрашиваешь, происходила недавно, так что я мог там присутствовать.

– Да, именно так я и думал, – отвечал он.

– Да что ты, Главкон? – воскликнул я. – Разве ты не знаешь, что Агафон уже много лет здесь не живет? А с тех пор как я стал проводить время с Сократом и взял за правило ежедневно примечать все, что он говорит и делает, не прошло и трех лет. [ стр. 173] Дотоле я бродил где придется, воображая, что занимаюсь чем-то ст оящим, а был жалок, как любой из вас, – к примеру, как ты теперь, если ты думаешь, что лучше заниматься чем угодно, только не философией.

– Не смейся, – ответил он, – а лучше скажи мне, когда состоялась эта беседа.

– Во времена нашего детства, – отвечал я, – когда Агафон получил награду за первую свою трагедию, на следующий день после того, как он жертвоприношением отпраздновал эту победу вместе с хоревтами.

– Давно, оказывается, было дело. Кто же рассказывал об этом тебе, не сам ли Сократ?

– Нет, клянусь Зевсом, не Сократ, а тот же, кто и Фениксу, – некий Аристодем из Кидафин, маленький такой, всегда босоногий; он присутствовал при этой беседе, потому что был тогда, кажется, одним из самых пылких почитателей [ эраст] Сократа. Впрочем, и самого Сократа я кое о чем расспрашивал, и тот подтвердил мне его рассказ.

– Так почему бы тебе не поделиться со мной? Ведь по дороге в город удобно и говорить и слушать.

Вот мы и вели по пути беседу об этом: потому я и чувствую себя, как я уже заметил вначале, достаточно подготовленным. И если вы хотите, чтобы я рассказал все это и вам, пусть будет по-вашему. Ведь я всегда безмерно рад случаю вести или слушать философские речи, не говоря уже о том, что надеюсь извлечь из них какую-то пользу; зато когда я слышу другие речи, особенно ваши обычные речи богачей и дельцов, на меня нападает тоска, и мне становится жаль вас, моих приятелей, потому что вы думаете, будто дело делаете, а сами только напрасно время тратите. Вы же, может быть, считаете несчастным меня, и я допускаю, что вы правы; но что несчастны вы – это я не то что допускаю, а знаю твердо.

– Всегда-то ты одинаков, Аполлодор: вечно ты поносишь себя и других и, кажется, решительно всех, кроме Сократа, считаешь достойными сожаления, а уже себя самого – в первую голову. За что прозвали тебя бесноватым, этого я не знаю, но в речах твоих ты и правда всегда таков: ты нападаешь на себя и на весь мир, кроме Сократа.

– Ну как же мне не бесноваться, милейший, как мне не выходить из себя, если таково мое мнение и обо мне самом, и о вас.

– Не стоит сейчас из-за этого пререкаться, Аполлодор. Лучше исполни нашу просьбу и расскажи, какие там велись речи.

– Они были такого примерно рода... Но я попытаюсь, пожалуй, рассказать вам все по порядку, [ стр. 174] так же как и сам Аристодем мне рассказывал.

Итак, он встретил Сократа – умытого и в сандалиях, что с тем редко случалось, и спросил его, куда это он так вырядился. Тот ответил:

– На ужин к Агафону. Вчера я сбежал с победного торжества, испугавшись многолюдного сборища, но пообещал прийти сегодня. Вот я и принарядился, чтобы явиться к красавцу красивым. Ну а ты, – заключил он, – не хочешь ли ты пойти на пир без приглашения?

И он ответил ему:

– Как ты прикажешь!

– В таком случае, – сказал Сократ, – пойдем вместе и, во изменение поговорки, докажем, что "к людям достойным на пир достойный без зова приходит". А ведь Гомер не просто исказил эту поговорку, но, можно сказать, надругался над ней. Изобразив Агамемнона необычайно доблестным воином, а Менелая "слабым копейщиком" [ Илиада XVII 587], он заставил менее достойного Менелая явиться без приглашения к более достойному Агамемнону, когда тот приносил жертву и давал пир.

Выслушав это, Аристодем сказал:

– Боюсь, что выйдет не по-моему, Сократ, а скорее по Гомеру, если я, человек заурядный, приду без приглашения на пир к мудрецу. Сумеешь ли ты, приведя меня, как-нибудь оправдаться? Ведь я же не признаюсь, что явился незваным, а скажу, что пригласил меня ты.

– "Путь совершая вдвоем", – возразил он, – мы обсудим, что нам сказать. Пошли!

Обменявшись такими примерно словами, они отправились в путь. Сократ, предаваясь своим мыслям, всю дорогу отставал, а когда Аристодем останавливался его подождать, велел ему идти вперед. Придя к дому Агафона, Аристодем застал дверь открытой, и тут, по его словам, произошло нечто забавное. К нему тотчас выбежал раб и отвел его туда, где уже возлежали готовые приступить к ужину гости. Как только Агафон увидел вошедшего, он приветствовал его такими словами:

– А, Аристодем, ты пришел кстати, – как раз поужинаешь с нами. Если же ты по какому-нибудь делу, то отложи его до другого раза. Ведь я и вчера уже искал тебя, чтобы пригласить, но нигде не нашел. А Сократа что же ты не привел к нам?

– И я, – продолжал Аристодем, – обернулся, а Сократ, гляжу, не идет следом; пришлось объяснить, что сам я пришел с Сократом, который и пригласил меня сюда ужинать.

– И отлично сделал [ калос пойон], что пришел, – ответил хозяин, – но где же Сократ?

– Он только что вошел сюда следом за мною, [ стр. 175] я и сам не могу понять, куда он девался.

– Ну-ка, – сказал Агафон слуге, – поищи Сократа и приведи его сюда. А ты, Аристодем, располагайся рядом с Эриксимахом!

И раб обмыл ему ноги, чтобы он мог возлечь; а другой раб тем временем вернулся и доложил: Сократ, мол, повернул назад и теперь стоит в сенях соседнего дома, а на зов идти отказывается.

– Что за вздор ты несешь, – сказал Агафон, – позови его понастойчивей!

Но тут вмешался Аристодем.

– Не нужно, – сказал он, – оставьте его в покое. Такая уж у него привычка – отойдет куда-нибудь в сторонку и станет там. Я думаю, он скоро явится, не надо только его трогать.

– Ну что ж, пусть будет по-твоему, – сказал Агафон. – А нас всех остальных, вы, слуги, пожалуйста, угощайте! Подавайте нам все, что пожелаете, ведь никаких надсмотрщиков я никогда над вами не ставил. Считайте, что и я, и все остальные приглашены вами на обед, и ублажайте нас так, чтобы мы не могли на вас нахвалиться.

Затем они начали ужинать, а Сократа все не было. Агафон не раз порывался послать за ним, но Аристодем этому противился. Наконец Сократ все-таки явился, как раз к середине ужина, промешкав, против обыкновения, не так уж долго. И Агафон, возлежавший в одиночестве с краю, сказал ему:

– Сюда, Сократ, располагайся рядом со мной, чтобы и мне досталась доля той мудрости, которая осенила тебя в сенях. Ведь, конечно же, ты нашел ее и завладел ею, иначе ты бы не тронулся с места.

– Хорошо было бы, Агафон, – отвечал Сократ, садясь, – если бы мудрость имела свойство перетекать, как только мы прикоснемся друг к другу, из того, кто полон ею, к тому, кто пуст, как перетекает вода по шерстяной нитке из полного сосуда в пустой. Если и с мудростью дело обстоит так же, я очень высоко ценю соседство с тобой: я думаю, что ты до краев наполнишь меня великолепнейшей мудростью. Ведь моя мудрость какая-то ненадежная, плохонькая, она похожа на сон, а твоя блистательна и приносит успех: вон как она, несмотря на твою молодость, засверкала позавчера на глазах тридцати с лишним тысяч греков.

– Насмешник [ хюбрист] ты, Сократ, – сказал Агафон. – Немного погодя, взяв в судьи Диониса, мы с тобой еще разберемся, кто из нас мудрей, а покамест принимайся за ужин!

– [ стр. 176] Затем, – продолжал Аристодем, – после того как Сократ возлег и все поужинали, они совершили возлияние, спели хвалу богу, исполнили все, что полагается, и приступили к вину. И тут Павсаний повел такую речь.

– Хорошо бы нам, друзья, – сказал он, – не напиваться допьяна. Я, откровенно говоря, чувствую себя после вчерашней попойки довольно скверно, и мне нужна некоторая передышка, как, впрочем, по-моему, и большинству из вас: вы ведь тоже вчера в этом участвовали; подумайте же, как бы нам пить поумеренней.

И Аристофан ответил ему:

– Ты совершенно прав, Павсаний, что нужно всячески стараться пить в меру. Я и сам вчера выпил лишнего.

Услыхав их слова, Эриксимах, сын Акумена, сказал:

– Конечно, вы правы. Мне хотелось бы только выслушать еще одного из вас – Агафона: в силах ли он пить?

– Нет, я тоже не в силах, – ответил Агафон.

– Ну, так нам, кажется, повезло, мне, Аристодему, Федру и остальным, – сказал Эриксимах, – если вы, такие мастера пить, сегодня отказываетесь, – мы-то всегда пьем по капле. Сократ не в счет: он способен и пить и не пить, так что, как бы мы ни поступили, он будет доволен. А раз никто из присутствующих не расположен, по-моему, пить много, я вряд ли кого-либо обижу, если скажу о пьянстве всю правду. Что опьянение тяжело людям, это мне, как врачу, яснее ясного. Мне и самому неохота больше пить, и другим я не советую, особенно если они еще не оправились от похмелья.

– Сущая правда, – подхватил Федр из Мирринунта, – я-то и так всегда тебя слушаюсь, а уж когда дело касается врачевания, то и подавно, но сегодня, я думаю, и все остальные, если поразмыслят, с тобой согласятся.

Выслушав их, все сошлись на том, чтобы на сегодняшнем пиру допьяна не напиваться, а пить просто так, для своего удовольствия.

– Итак, – сказал Эриксимах, – раз уж решено, чтобы каждый пил сколько захочет, без всякого принуждения, я предлагаю отпустить эту только что вошедшую к нам флейтистку, – пускай играет для себя самой или, если ей угодно, для женщин во внутренних покоях дома, а мы посвятим сегодняшнюю нашу встречу беседе. Какой именно – это я тоже, если хотите, могу предложить.

[ стр. 177] Все заявили, что хотят услыхать его предложение. И Эриксимах сказал:

– Начну я так же, как Меланиппа у Эврипида: "Вы не мои слова сейчас услышите" [ Еврипид. Меланиппа мудрая 484], а нашего Федра. Сколько раз Федр при мне возмущался: "Не стыдно ли, Эриксимах, что, сочиняя другим богам и гимны и пэаны, Эроту, такому могучему и великому богу, ни один из поэтов – а их было множество – не написал даже похвального слова [ энкомий]. Или возьми почтенных софистов: Геракла и других они восхваляют в своих перечислениях, как, например, достойнейший Продик. Все это еще не так удивительно, но однажды мне попалась книжка, в которой превозносились полезные свойства соли, да и другие вещи подобного рода не раз бывали предметом усерднейших восхвалений, а Эрота до сих пор никто еще не отважился достойно воспеть, и великий этот бог остается в пренебрежении!" Федр, мне кажется, прав. А поэтому мне хотелось бы отдать Федру должное и доставить ему удовольствие, тем более что нам, собравшимся здесь сегодня, подобает, по-моему, почтить этого бога. Если вы разделяете мое мнение, то мы бы отлично провели время в беседе. Пусть каждый из нас, справа по кругу, скажет как можно лучше похвальное слово Эроту, и первым пусть начнет Федр, который и возлежит первым, и является отцом этой беседы.

– Против твоего предложения, Эриксимах, – сказал Сократ, – никто не подаст голоса. Ни мне, раз я утверждаю, что не смыслю ни в чем, кроме любви [ та эротика], ни Агафону с Павсанием, ни, подавно, Аристофану, – ведь все, что он делает, связано с Дионисом и Афродитой, – да и вообще никому из тех, кого я здесь вижу, не к лицу его отклонять. Правда, мы, возлежащие на последних местах, находимся в менее выгодном положении; но если речи наших предшественников окажутся достаточно хороши, то с нас и этого будет довольно. Итак, в добрый час, пусть Федр положит начало и произнесет свое похвальное слово Эроту!

[ стр. 178] Все, как один, согласились с Сократом и присоединились к его пожеланию. Но всего, что говорил каждый, Аристодем не запомнил, да и я не запомнил всего, что пересказал мне Аристодем. Я передам вам из каждой речи то, что показалось мне наиболее достойным памяти.

[Речь Федра: древнейшее происхождение Эрота]

Итак, первым, как я уже сказал, говорил Федр, а начал он с того, что Эрот – это великий бог, которым люди и боги восхищаются по многим причинам, и не в последнюю очередь из-за его происхождения: ведь почетно быть древнейшим богом. А доказательством этого служит отсутствие у него родителей, о которых не упоминает ни один рассказчик и ни один поэт. Гесиод говорит [ Теогония 119-121], что сначала возник Хаос, а следом

Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,

С нею Эрот...

В том, что эти двое, то есть Земля и Эрот, родились после Хаоса, с Гесиодом согласен и Акусилай. А Парменид говорит о рождающей силе, что

Первым из всех богов она сотворила Эрота.

Таким образом, весьма многие сходятся на том, что Эрот – бог древнейший [ пресбютатос]. А как древнейший бог, он явился для нас первоисточником величайших благ [ агафон]. Я, по крайней мере, не знаю большего блага для юноши, чем достойный влюбленный [ эраст], а для влюбленного – чем достойный возлюбленный. Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не научит их лучше, чем любовь. Чему же она должна их учить? Стыдиться постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному, без чего ни государство, ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела. Я утверждаю, что, если влюбленный совершит какой-нибудь недостойный поступок или по трусости спустит обидчику, он меньше страдает, если уличит его в этом отец, приятель или еще кто-нибудь, – только не его любимец [ пайдикон]. То же, как мы замечаем, происходит и с возлюбленным [ эромен]: будучи уличен в каком-нибудь неблаговидном поступке, он стыдится больше всего тех, кто его любит [ эраст]. И если бы возможно было образовать из влюбленных [ эраст] и их возлюбленных [ пайдикон] государство или, например, войско, они управляли бы им наилучшим образом, избегая всего постыдного и соревнуясь друг с другом; а сражаясь вместе, такие люди даже и в малом числе побеждали бы, [ стр. 179] как говорится, любого противника: ведь покинуть строй или бросить оружие влюбленному [ эрон] легче при ком угодно, чем при любимом [ пайдикон], и нередко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить возлюбленного [ пайдика] на произвол судьбы или не помочь ему, когда он в опасности, – да разве найдется на свете такой трус, в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его прирожденному храбрецу? И если Гомер говорит, что некоторым героям «отвагу внушает бог» [ Илиада X 482 и др.], то любящим дает ее не кто иной, как Эрот.

Ну, а умереть друг за друга готовы одни только любящие, причем не только мужчины, но и женщины. У греков убедительно доказала это Алкестида, дочь Пелия: она одна решилась умереть за своего мужа, хотя у него были еще живы отец и мать. Благодаря своей любви она настолько превзошла обоих в привязанности к их сыну, что всем показала: они только считаются его родственниками, а на самом деле – чужие ему люди; этот ее подвиг был одобрен не только людьми, но и богами, и если из множества смертных, совершавших прекрасные дела, боги лишь считанным даровали почетное право возвращения души из Аида, то ее душу они выпустили оттуда, восхитившись ее поступком. Таким образом, и боги тоже высоко чтут преданность и самоотверженность в любви. Зато Орфея, сына Эагра, они спровадили из Аида ни с чем и показали ему лишь призрак жены, за которой тот явился, но не выдали ее самой, сочтя, что он, как кифаред, слишком изнежен, если не отважился, как Алкестида, из-за любви умереть, а умудрился пробраться в Аид живым. Поэтому боги и наказали его, сделав так, что он погиб от рук женщин, в то время как Ахилла, сына Фетиды, они почтили, послав на Острова блаженных; узнав от матери, что он умрет, если убьет Гектора, а если не убьет, то вернется домой и доживет до старости, Ахилл смело предпочел прийти на помощь Патроклу и, отомстив за своего поклонника [ эраст], [ стр. 180] принять смерть не только за него, но и вслед за ним. И за то, что он был так предан влюбленному [ эраст] в него, безмерно восхищенные боги почтили Ахилла особым отличием. Эсхил говорит вздор, утверждая, будто Ахилл был влюблен в Патрокла: ведь Ахилл был не только красивей Патрокла, как, впрочем, и вообще всех героев, но, по словам Гомера, и гораздо моложе, так что у него даже борода еще не росла. И в самом деле, высоко ценя добродетель в любви, боги больше восхищаются, и дивятся, и благодетельствуют в том случае, когда любимый предан влюбленному, чем когда влюбленный предан предмету своей любви. Ведь любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом. Вот почему, послав Ахилла на Острова блаженных, боги удостоили его большей чести, чем Алкестиду.