Текст книги "Эстетика однополой любви в древней Греции"

Автор книги: Антон Сватковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 74 страниц)

Возле горы Эриманфа, вблизи большого болота, -

Он у первых Микенских столбов, веревками спутав,

С мощной спины его сбросил, а сам по собственной воле

В путь устремился. С ним Гил пошел, его преданный спутник

Отрок прекрасный, стрелы несущий и лука хранитель».

(№ 1223). (Аполлоний I 121-131 [Аполлоний 2001, с.7-8])

«Зевсов сын, друзьям наказав пир наладить на славу,

Сам отправился в лес, надеясь весло себе выбрать

Новое и по руке взамен того, что сломалось. (1180)

…

Гил между тем, оставив всех прочих, с медным кувшином

Стал источник священный искать, чтоб к приходу Геракла

Ужин успеть приготовить, воду и все остальное, (1200)

Что положено в быстром порядке идущему делать.

Так его воспитал сам Геракл по правилам строгим,

Малым ребенком его забрав из отчего дома,

Где беспощадно убил достойного Феодаманта,

Мужа дриопского, из-за вола вступившего в ссору.

Феодамант, целину поднимая тогда своим плугом,

Очень устал от труда. Геракл побуждать его начал,

Чтобы тот против воли вола ему пахаря отдал –

Так он предлога искал, желая с дриопами битвы,

Ибо жили они, не думая вовсе о правде. (1210)

Впрочем, этот рассказ далеко нас увел бы от песни.

Быстро Гил к роднику подошел. Называют «Ключами»

Этот родник окрестные люди. А в Гилову пору

Нимфы здесь в пляске резвились. Всегда им было в отраду,

Сколько их ни помнили там на вершине чудесной,

Песней ночной до утра воспевать Артемиду богиню.

Вышли нимфы, живущие в горных пещерах и в гротах,

Вышли и нимфы лесные, что скрывались от взоров,

Из родника же прекрасного тоже выплыла нимфа,

В нем обитавшая, и сейчас же заметила Гила, – (1220)

Он вблизи оказался, сияя юной красою.

Ибо с неба блестящий свет на него проливала

В час полнолунья луна. К ней в душу вспорхнула Киприда.

Долго нимфа в смущенье пыталась справиться с сердцем,

Но как только Гил опустил кувшин свой в источник,

Набок склоня, и стала вода обильно и с шумом

В медный кувшин, звеня, наливаться, нимфа немедля

Левой своею рукой обвила его нежную шею,

С уст стремясь сорвать поцелуй, а правой за локоть

Вдруг к себе потянула его. И упал он в пучину. (1230)

Крик его услыхал лишь один из славных героев –

Элатид Полифем, по дороге пошедший затем, чтоб

Встретить Геракла огромного здесь по дороге обратной.

…

…У Геракла с висков заструился обильный

Пот. Сразу черная кровь у него закипела под сердцем.

В гневе бросил он наземь сосну и в путь устремился,

Сам не зная, куда несут его быстрые ноги.

Как подгоняемый оводом бык без устали мчится,

Луг заливной и поля покидая, не думая вовсе

О пастухах и о стаде, то мчится без остановки,

То внезапно встает, подняв широкую выю,

Громко мыча, измученный жалом овода злого, – (1260)

Так в исступлении мчался Геракл, то перебирая

Быстро ногами, то в тягостном беге на миг застывая.

Голосом зычным он громко кричал, – отвечало лишь Эхо».

(№ 1224). (Аполлоний I 1178-1180, 1198-1233, 1252-1263 [Аполлоний 2001, с.31-33])

А за тех двоих по Зевесовой воле был должен (1335)

Град возвести, соименный реке, в стране у мисийцев

Полифем Элатид, а Геракл на царя Еврисфея

Снова был должен трудиться. Но прежде того пригрозил он

Всю Мисийскую землю совсем обезлюдить, коль участь

Гила не будет раскрыта, в живых он или же умер. (1340)

И за Гила в залог Гераклу отобраны были

Лучших мужей сыновья, и клятвой они подтвердили,

Что никогда не бросят искать пропавшего Гила.

Вот почему вопрошают киосцы доныне про Гила

Феодамантова сына, и дальний Трахин опекают,

Дивно созданный город, в котором Геракл оставил

Юношей тех, что ему из Мисии отданы были».

(№ 1225). (Аполлоний I 1335-1347 [Аполлоний 2001, с.34-35])

Из книги III

Обе из дома неспешно пошли обратно. Киприда (112)

Тоже пошла в закоулки Олимпа на поиски сына.

Вскоре нашла его далеко в винограднике Зевса,

Не одного, он был с Ганимедом, которого в небе

Некогда Зевс поселил у себя с бессмертными рядом.

Чары красы его Зевса пленили. Дети играли,

Как подобает их возрасту, в бабки свои золотые.

Встав во весь рост, Эрот пригоршню полную с верхом

Алчно левой рукой к груди прижимал, его щеки (120)

Рдели жарким румянцем. А тот вблизи на коленях,

Очи потупив, стоял: у него лишь две бабки осталось.

В гневе на хохот соперника вновь он мечет их на кон,

Но немного спустя и их потерял с остальными.

Жалкий, с пустыми руками он прочь пошел, не заметив,

Как Киприда пришла. А та перед сыном явилась

И, по щеке потрепав, ему смеясь говорила:

«Что ты смеешься, горе мое несказанное? Или

Снова его обманул и провел неученого гнусно?

Ну, а теперь с удовольствием сделай мне то, что скажу я… (130)

…

Молвила. Он же старательно бабки собрал, сосчитав их. (152)

Спрятал за пазухой матери в яркие складки одежды.

Тотчас колчан, прислоненный к пню, подхватил, перекинув

На золотом кушаке, воружился изогнутым луком,

Быстро пошел через сад плодоносный великого Зевса,

Скоро потом за ворота Олимпа небесного вышел.

Там наклонный путь с небес уходит на землю.

Гор высоких две оси, исходы земли, охраняют

Место, где первое солнце всю землю красит багрянцем. (160)

Видны Эроту, летящему в беспредельном Эфире,

То внизу земля живоносная, грады людские,

То потоки священные рек и окружное море.

(№ 1226). (Аполлоний Родосский III 112-130, 152-163 [Аполлоний 2001, с.67-68])

NB. В переводе Г.Ф.Церетели [Александрийская поэзия 1972, с.146-147, 175-177, 179-180, 217-219] нумерация строк поэмы несколько отличается. Цитируемые строки – I 122-132, 1187-1189, 1207-1242, 1261-1272, 1345-1357, III 112-131, 154-166.

Феокрит

Ок.300-ок.240. Поэт с Хиоса.

Тексты Феокрита цитируются в переводах М.Е.Грабарь-Пассек [Феокрит 1998, с.7-146]

(№ 1227). Идиллия V. Комат и Лакон. Ст.80-140. [Феокрит 1998, с.32-36]

Комат

Больше, чем к Дафнису, Музы сегодня ко мне благосклонны. (80)

Двух годовалых козлят я зарезал им давеча в жертву.

Лакон

Так же ко мне Аполлон расположен – и славный барашек

Будет ему припасён: ведь Карнейские дни недалёко.

Комат

Доятся все, кроме двух, мои козы, по двойне родивши.

Глянув, красотка сказала: «Один ты их доишь, бедняжка?»

Лакон

Эй, поглядите! Лакон, наполнивши двадцать корзинок

Сыром, теперь меж цветами балуется с юным мальчишкой.

Комат

Только лишь выгоню коз, в козопаса сейчас Клеариста

Яблоки метко бросает и сладкую песню мурлычет.

Лакон

Что ж до меня, безбородый Кратид пастуха, повстречавшись, (90)

Сводит с ума. Как вдоль шеи струятся блестящие кудри!

Комат

Дикий шиповник из леса иль простенький цвет анемона

Могут ли с розой сравниться, растущей в садах вдоль ограды?

Лакон

Также не может вступать в состязание желудь с каштаном:

Первый дубовой корою покрыт, а этот – как сладок!

Комат

Скоро красотке моей принесу я голубку в подарок;

Я в можжевельник залезу: там голуби часто гнездятся.

Лакон

Я же на новенький плащ настригу скоро мягкую шёрстку

С этой вот бурой овцы, и отдам её сам я Кратиду.

Комат

Козочки, прочь от маслин отойдите вы! Смирно паситесь (100)

Там, где на склоне холма наклоняются вниз тамариски.

Лакон

Прочь от дубов убирайтесь живее, Конар и Кинайта!

Там, где пасётся Фалар, на лужайке восточной бродите.

Комат

Славный подойничек мой кипарисный и кубок не хуже,

Сделал Пракситель его: берегу их для девушки милой.

Лакон

Псом я владею, на волка похожим, приятелем стада;

Дам его другу в подарок затравливать дикого зверя.

Комат

Слушай-ка ты, саранча, перепрыгнуть ты хочешь ограду?

Лоз виноградных не порти; и так они вовсе засохли.

Лакон

Как разозлил козопаса я здорово, гляньте, стрекозы! (110)

Так же, пожалуй, жнецов раздражаете вы своим треском.

Комат

Я ненавижу лисиц длиннохвостых, что к лозам Микона

Под вечер тихо крадутся обгладывать спелые гроздья.

Лакон

Мне же противны жуки, что кружатся вкруг сада Филонда;

Гложут созревшие смоквы, и носит их ветер повсюду.

Комат

Помнишь, как вздул я тебя? Ты же, зубы со злобой оскалив,

Весь извивался червем и за дуб всею силой хватался.

Лакон

Этого – что-то не помню; но то, как тебя, привязавши,

Твой Эвмарид обработал, – вот это я помню отлично.

Комат

Кто-то уж больно сердит; неужели, Морсон, ты не видишь? (120)

Ты на могилах старух набери ему сциллы цветочков.

Лакон

Да, я кого-то задел! Это, верно, Морсон, – ты заметил?

Живо, сорви цикламен, что у вод расцветает Галентских.

Комат

Пусть Гимерийский поток обратится в молочную реку,

Кратиса струи – в вино, а камыш станет садом плодовым.

Лакон

Пусть Сибарис обратится в медовую реку, чтоб утром

Девушка вместо воды принесла себе меда ведерко.

Комат

Клевером кормятся козы и козьею травкой душистой.

Лазят в фисташковых чащах, лежат меж кустов земляники.

Лакон

Сладкий цветок медуницы в обилии щиплют барашки, (130)

Вкусен и цвет полевой, распустившейся розы пышнее.

Комат

Я на Алкиппу сердит; не хотела мне дать поцелуя,

За уши взявши покрепче, когда я ей отдал голубку.

Лакон

Как Эвмедея люблю я! Свирель ему дал я недавно;

Он же меня наградил поцелуем и крепким, и сладким.

Комат

Нет, неповадно, Лакон, с соловьями сражаться сорокам,

Ни с лебедями удодам. Напрасно ты ссоры заводишь!

Морсон

Больше, пастух, ты не пой, так велю я. Комат от Лакона

В дар пусть получит овцу; ну а после, когда ты зарежешь

Нимфам овечку, пришли-ка Морсону кусочек получше. (140)

…

(№ 1228). Идиллия VI. Дафнис и Дамойт. [Феокрит 1998, с.37-38]

«Раз так случилось, Арат, что стада свои Дафнис с Дамойтом

Вместе пустили пастись. Был один из них мужем цветущим.

Юным подростком другой. У ручья они, вместе усевшись,

Песни пропели такие в полдневную летнюю пору.

Дафнису – первый черед: состязаться он первый затеял:

[ Песня о Полифеме и Галатее. Ст.6-19]

Тотчас Дамойт подхватил и в ответ спел он песню такую: (20)

[ Песня на ту же тему. Ст.20-40]

С Дафнисом, песню допев, обменялся Дамойт поцелуем;

Давши в подарок свирель, награжден был он флейтой чудесной.

Дафнис-пастух на свирели, на флейте Дамойт начинает.

Тотчас же все их коровы на мягкой траве заплясали.

Кто ж победитель? Никто. Не остался никто побежденным»

(№ 1229). Идиллия VII. Праздник жатвы. [Феокрит 1998, с.39-44]

«Помню, однажды направил из города путь я к Галенту,

Вместе с Эвкритом я шел, был Аминт нашим спутником третьим.

Там, в благодарность Део, созывали на жатвенный праздник

Всех Фрасидам с Антигеном; их двое – сынов Ликопея,

Отпрысков славной семьи; от Клитии род их ведется

И от Халкона – того, кто вызвал источник Бурину,

Крепко ударив о скалы коленом; теперь близ потока

Вязы промеж тополей разрослися тенистою рощей,

Зеленью пышных вершин соткав густолистые своды.

Мы полпути не прошли, и могильная насыпь Брасила (10)

Даже вдали не виднелась, как добрые Музы послали

Спутника славного нам – одного кидонийского мужа.

Имя Ликида носил он и был козопасом; навряд ли

Кто усомнился бы в этом: глядел он и впрямь козопасом.

Шкурой косматой с козла густошерстого, белого с желтым

Плечи свои он покрыл, сычугом еще пахнущей крепко.

В плащ был потертый одет, пояском подпоясан плетеным;

Крепкий изогнутый посох из дерева дикой маслины

В правой держал он руке. И спокойно, ко мне обратившись,

Молвил с улыбкой в глазах – усмешка чуть морщила губы: (20)

«Ах, Симихид, ну, куда же ты тащишься в знойную пору?

Даже и ящерки спят в этот час, забираясь в терновник.

Жавронки – гости могил – и те в этот час не порхают.

Может, идешь ты к обеду незваный? И к чьей же ты бочке

С прытью такою бежишь? Шагаешь ты поступью бойкой,

Даже и камешки все под твоим сапожком распевают».

Я же ответил: «Ликид мой любезнейший, все говорили

Мне пастухи и жнецы, что чудесной игрой на свирели

Славишься ты между ними; и это мне радует сердце.

Все же надеюсь, что мог бы, пожалуй, померяться силой (30)

В пенье с тобою. Дорога лежит нам на жатвенный праздник.

Пышно одетой Деметре друзья мои в жертву приносят

Первых плодов урожай; богатою, щедрою мерой

Им в это лето богиня наполнила хлебом амбары.

Знаешь ли, путь наш один, и одна нас заря провожала;

Песни, давай, мы споем – это будет на пользу обоим.

Музам глашатай я звонкий, и часто меня называют

Все наилучшим певцом; но, клянусь, я не так легковерен!

Думаю я, что навряд удалось победить в состязаньи

Славного мне б Сикелида Самосского, также – Филета. (40)

Пел как лягушка бы я, состязаясь с кузнечиком в пенье».

Так я нарочно сказал. Козопас, улыбнувшись мне с лаской:

«Посох тебе подарю, – промолвил, – за то, что, как вижу

Выкован весь ты из правды, как следует отпрыску Зевса.

Мне тот строитель противен, что лезет из кожи с натугой,

Думая выстроить дом вышиною с огромную гору.

Жалки мне птенчики Муз, что, за старцем Хиосским гоняясь,

Тщетно стараются петь, а выходит одно кукованье.

Но запоем, Симихид, поскорее мы песни пастушьи,

Я начинаю – послушай, придется ль, мой милый, по сердцу (50)

Песенка эта; в горах я сложил ее вовсе недавно:

«Агеанакт пусть закончит удачно свой путь в Митилену,

Даже коль южная буря к Козлятам на запад погонит

Влажные волны и к ним Орион прикоснется ногою.

Если к Ликиду, чье сердце сжигает огонь Афродиты,

Будет он добр, – к нему пламенею я жаркою страстью, -

Чайки пригладят прибой для него, успокоят и море,

Южную бурю и ветер восточный, что тину вздымает.

Чайки, любимые птицы морских Нереид синеоких,

Всех вы пернатых милее, из волн добывающих пищу. (60)

Агеанакта желанье – скорее доплыть в Митилену;

Пусть же он будет удачлив и пристани мирной достигнет.

Я же в тот день соберу цветущие розы, аниса

Или левкоев нарву и венок этот пышный надену.

Я зачерпну из кратера вина птелеатского, лягу

Ближе к огню, и бобы кто-нибудь на огне мне поджарит.

Ложе мое из травы, вышиною до целого локтя;

Есть асфодел, сухостебель и вьющийся цвет сельдерея.

Агеанакта припомнив, вином услаждаться я буду,

Кубки до дна осушая, губами касаясь осадка. (70)

Будут на флейте мне двое играть пастухов: из Ахарны

Родом один, а другой – ликопеец; и Титир споет нам

Песню о том, как когда-то о Ксении Дафнис томился;

Горы с ним вместе страдали, вздыхали с ним вместе дубравы

Те, что растут на обрывах крутых над потоком Гимерским;

Дафнис же таял как снег, лежащий на Гема вершинах

Иль на Афоне крутом, на Родопе, на дальнем Кавказе.

Также споет и о том, как однажды в сундук преогромный

Был козопас замурован велением злого владыки;

Пчелы, с лугов возвращаясь и сладостный запах кедровый (80)

Чуя, к нему проникали и соком питали цветочным,

Так как в уста его Музы сладчайший свой нектар излили.

О всеблаженный Комат! Ты сам пережил это чудо,

Ты был в ларец замурован, питался ты медом пчелиным;

Так ты дожил до поры, когда все плоды созревают.

Ах, если был бы теперь ты в живых и жил бы со мною!

Коз твоих мог бы прекрасных гонять я на пастбище в горы,

Голос твой слушал бы я; под сосной иль под дубом прилегши,

Ты б, о божественный, пел мне, Комат, свои сладкие песни».

Так он, окончивши песню, умолк; на это сейчас же (90)

«Милый Ликид, – я ответил, – напевам и многим, и славным

Нимфы меня обучили в горах, где быков стерегу я,

Песням таким, что их слава домчалась до Зевсова трона.

Та, что спою – лучше всех; начну я, тебе в уваженье

Тотчас ее; ты ж послушай, ты с Музами издавна дружен.

«Да, Симихиду на счастье шепнули Эроты; ах, бедный!

Так же влюблен он в Мирто, как влюбляются козы весною.

Что ж до Арата, который из всех – его друг наилучший,

Сердце свое раздирает он к мальчику страстью; Аристис

Знает про это, почтеннейший муж; ему Феб разрешенье (100)

Дал бы, чтоб спел под формингу он возле треножника песню

И рассказал, как Арат пламенеет, охваченный страстью:

«Пан, получивший на долю прелестной Гомолы долину,

Мальчика этого ты в его милые ввергни объятья

Раньше, чем сам позовет, будь Филин это или другой кто.

Если услышишь нас, Пан дорогой, то аркадцы-мальчишки

Пусть по бокам и плечам тебя сциллы стеблем не посмеют

Больно хлестать, рассердившись на то, что еды не хватает.

Если ж иначе решишь, то будешь всю ночь ты чесаться,

Ногтем укусы скребя, уснув на крапивной постели, (110)

Будешь зимою ты жить на холодных эдонских вершинах,

Возле Геброна реки обитая, к Медведице близко;

В летний же зной тебе жить на границах страны эфиопов,

Возле Блемийской скалы, где и Нила истоков не видно!

Вы же, Эроты, покиньте Библида любимого волны,

Свой Гиетид и Ойкунт, где алтарь белокурой Дионы

Ввысь вознесен; вы, Эроты, чьи щечки румянее яблок,

Нынче в красавца Филина метните вы острые стрелы,

Крепче метните! Зачем беспощаден он к милому гостю?

Сам же – как плод перезрелый; недаром красотки смеются: (120)

«Горе, ах горе, Филин! тебе красоваться недолго!».

Больше не станем, Арат, у дверей до утра мы томиться,

Ноги себе обивать. Петухов предрассветные крики

Пусть повергают других, а не нас, в огорчения злые.

Пусть-ка отныне Молон отличается в этой палестре.

С нами ж да будет покой, и пусть знахарка-старуха,

Плюнувши, впредь заклянет навсегда нас от бедствий подобных».

Вот что я спел, а пастух, улыбнувшись приветливо снова,

Мне, как подарок от Муз, подарил свой изогнутый посох.

После, налево свернув, пошел он дорогой на Пиксу. (130)

Я же пошел к Фрасидаму; туда же Эвкрит направлялся,

Также красавец Аминт. Ожидало нас мягкое ложе;

Был нам постелен камыш и засыпан листвой виноградной,

Только что срезанной с веток. И весело мы отдыхали.

Много вверху колыхалось, над нашей склонясь головою,

Вязов густых, тополей. Под ними священный источник,

Звонко журча, выбегал из пещеры, где Нимфы скрывались.

В тень забираясь ветвей, опаленные солнца лучами,

Звонко болтали цикады, древесный кричал лягушонок,

Криком своим оглашая терновник густой и колючий. (140)

Жавронки пели, щеглы щебетали, стонала голубка,

Желтые пчелы летали, кружась над водной струею –

Все это летом богатым дышало и осенью пышной.

Падали груши к ногам, и сыпались яблоки щедро

Прямо нам в руки, и гнулся сливняк, отягченный плодами,

Тяжесть не в силах нести и к земле приклоняясь верхушкой.

Сняли мы с винных кувшинов печать от четвертого года.

Нимфы кастальских ключей, живущие в скалах Парнаса,

Был ли таким тот напиток, который из погреба Фола

Старец Хирон для Геракла поставил на стол в угощенье? (150)

Нектар такой, может быть, опьянив пастуха на Анапе

Встарь, силача Полифема, швырявшего скалами в лодки,

В буйную пляску заставил пуститься в темной пещере?

Правда ль, подобным напитком нас Нимфы тогда угостили

Там, где Деметры алтарь? Если б мог я ей снова на кучу

Полной лопатою ссыпать зерно! И смеясь благосклонно,

Той и другою рукой обняла б она мак и колосья»

(№ 1230). Идиллия XII. Влюбленный. [Феокрит 1998, с.59-60]

«Юноша милый, пришел ты, пришел ты с третьей зарею.

Кто ожиданьем томится, состариться может и за день.

Так, как с зимою весна не сравнима, как яблоко слаще

Сливы лесной, как овечки руно гуще шерсти ягненка,

Так же, как девушка чище жены после третьего мужа,

Так, как легче олень, чем теленок, и так, как прекрасней

Птиц всех крылатых поет соловей своим голосом звонким, -

Так же мне счастье дает твой приход; я к тебе порываюсь,

Словно как странник, жарой истомленный, к тенистому дубу.

Если б дыханьем одним нас обоих коснулись Эроты! (10)

Так что об нас у потомков такая бы песня сложилась:

«Двое мужей несравненных родились в старинное время;

Первый «поклонником» был – так его бы назвали в Амиклах;

А фессалиец другого «любимцем» прозвал бы, наверно.

Равною мерой друг друга любили, как будто бы снова

Жили в тот век золотой, где любовь на любовь отвечала».

Если б, отец наш Кронид и бессмертные боги, случиться

Это могло! И принес бы после двухсот поколений

Кто-нибудь эту мне весть на безвыходный брег Ахеронта:

«Нежная ваша любовь меж тобой и прелестным любимцем (20)

Нынче у всех на устах, особливо в устах молодежи».

Впрочем, пусть жители неба об этом решат как угодно.

Я же, красавец, тебя восхваляю без всякой опаски,

Что на носу у меня сядет прыщ, уличая в обмане.

Если подчас и обидишь, сейчас же загладишь обиду,

Вдвое меня наградив, и уйду я, наш счет уравнявши.

О вы, мегарцы из Нисы, искусные в весельной гребле»

Счастливы будьте за то, что из всех вы народов воздали

Честь чужестранцу Диоклу из Аттики, нежному другу.

Возле могилы его собираются ранней весною (30)

Юноши шумной гурьбой и выходят на бой поцелуев.

Тот, кто устами умеет с устами всех слаще сливаться,

Тот, отягченный венками, идет к материнскому дому.

Счастлив же тот, кто бывает меж юношей избран судьею.

Верно, на помощь зовет Ганимеда с сияющим взором,

Чтобы уста его стали лидийскому камню подобны,

Камню, которым менялы поддельный металл различают»

(№ 1231). Идиллия XIII. Гилас. [Феокрит 1998, с.61-63]

«Был не для нас лишь одних, как мы думали, Никий, с тобою,

Эрос рожден – кто б ни был тот бог, что родил это чадо.

Вовсе впервые не нам красивое мнится красивым.

Отпрыск Амфитриона, чье сердце из кованой меди,

Дикого льва одолевший, к прелестному Гиласу тоже,

К мальчику в длинных кудрях, был жаркою страстью охвачен.

Сам он его обучал, как родитель любимого сына,

Чтоб, научившись, он мог за доблесть прославиться в песнях.

Вместе всегда они были: в часы, когда полдень был близок,

В час, когда к Зевсову дому летит белоконная Эос, (10)

В час, когда с писком птенцы на покой к своим гнездам стремятся,

К матери, бьющей крылом в закопченных стропилах под крышей.

Делал он все для того, чтобы по сердцу был ему мальчик,

Силы к трудам набирал и сделался истинным мужем.

Плыть за руном золотым Язон в ту пору решился,

Отпрыск Эзона; к нему собралось мужей наилучших

Много из всех городов; были выбраны все, кто пригодны.

В битвах герой неустанный направился в Иолк изобильный,

Отпрыск Алкмены царицы, которой гордится Мидея.

Вместе с ним Гилас спустился к скамьям крепкозданного Арго – (20)

Славного судна, что мимо сходящихся скал Кианийских

Быстро промчалось (они же стоят с этих пор недвижимы),

Словно орел, на простор и к глубокого Фасиса устью.

Стали Плеяды всходить, и паслись от маток отдельно

Юных ягняток отары, и к лету весна повернула.

Этой порою к отплытью божественных мужей собрались

Цвет и краса и, поднявшись на Арго, корабль крутобокий,

Плывши три дня, Геллеспонта достигли при ветре попутном

И к берегам Пропонтиды причалили, где кианийцев

Плуг натирают быки о широкие борозды пашен. (30)

Начали, выйдя на берег, по парам, как были гребцами,

К вечеру ужин варить, совместное ложе готовить

И на лужайке, манившей их пышной и мягкой травою,

Резать камыш остролистый и заросли чабра густые.

Гилас хотел белокурый, чтоб вечером ужин сготовить,

Воду себе и Гераклу добыть, и бойцу Теламону,

Вместе с которым всегда они трапезу оба делили.

Медный кувшин захватил и увидел он скоро источник,

В русле глубоком текущий; вокруг него разные травы:

«Ласточкин цвет» темнолистый, зеленые «женские кудри», (40)

С пышной листвой сельдерей, ломоноса ползучего стебли.

В глуби ручья хоровод недреманные нимфы водили,

Нимфы – богини ручьев, устрашение сельского люда.

Нимфы Эвника, Малида, Нихея со взором весенним.

Только лишь мальчик успел опустить свой кувшин многоемкий,

Только воды зачерпнул – они его руку схватили:

Всех их внезапно сердца распалились любовною страстью

К мальчику, Аргоса сыну. И падает в темную воду

Прямо стремглав он. Так ночью звезда вдруг с небес, запылавши,

Прямо в пучину летит, и моряк своим спутникам молвит: (50)

«Легче канаты, ребята! Задует нам ветер попутный».

Голову мальчика Нимфы к себе положив на колени,

Слезы его отирали, шептали слова утешенья.

Амфитриона был сын той порою за друга испуган.

Взял он изогнутый лук, меотийской прекрасной работы,

Также и палицу взял, что имел всегда под рукою.

Трижды он Гиласа кликнул всей силой могучего горла,

Трижды и мальчик ответил, но голос из водной пучины

Замер, слабея, и близкий, казался он очень далеким.

Словно как лев благородный, почуявший свежее мясо, (60)

Голос заслышав оленя, бродящего в чащах нагорных,

С логова мягкого вскочит и к пище несется готовой,

Так же носился Геракл, раздвигая упрямый терновник,

В страстной о мальчике муке бежал, поглощая пространство.

О как несчастен, кто любит! Как много он вынес, блуждая

Там между гор и лесов, про Язоново дело забывши!

Все на корабль остальные взошли уже, снасти приладив;

Но когда полночь пришла, полубоги вновь парус спустили:

Все поджидали Геракла. А он, сколько ноги терпели,

Мчался в безумии вдаль. Поразил его бог беспощадный. (70)

Вот как был Гилас прекрасный блаженным богам сопричислен.

В шутку герои Геракла с тех пор беглецом называли,

Помня, как, бросивши Арго, корабль в тридцать парных уключин,

К колхам пешком он пришел на неласковый Фасиса берег»

(№ 1232). Идиллия XIX. Воришка мёда. [Феокрит 1998, с.88]

«Эрос однажды, воришка, сердитой был пчелкой ужален.

Соты из улья таскал, а она ему кончики пальцев

Больно ужалила вдруг. Дул себе он на ручку от боли,

Топал ногами об землю и прыгал; потом Афродите

Ранки свои показал и, жалуясь, – «вот, мол, какая

Крошка-пчелка, – говорил, – нанесла мне ужасные раны!»

Мать же его засмеялась: «А разве ты сам-то не пчелка?

Тоже ведь крошка совсем, а какие ты раны наносишь!»

(№ 1233). Идиллия XXIII. Страстно влюбленный. [Феокрит 1998, с.103-105]

«Мужу, что сердцем был нежен, однажды жестокий подросток,

Очень красивый лицом, но с душою иной, полюбился.

Мальчиком был нелюбим он, не слышал ни слова привета.

Эроса тот не познал, что за бог он и стрелы какие

Держит в руках и каким поражает жестоким оружьем.

Был он суровым всегда как в речах своих, так и в поступках.

Не было пылу услады, хотя б одного лишь движенья

Губ, или искры блестящей в глазах, или вспышки румянца,

Ласки в речах, поцелуя, что страстные муки смягчает.

Словно как дикий бежит от охотника зверь с недоверьем, (10)

Так он и этого мужа всегда избегал. И сурово

Губы сжимались, и очи светилися грозно при встречах.

Злоба меняла черты, и с лица его краска сбегала,

Изгнана гневною вспышкой. Но даже и в эти минуты

Был он прекрасен. Сердясь, распалял он влюбленного сердце.

Тот, наконец, не стерпев такого огня Кифереи,

В горьких слезах утопая, к жестокому дому отправясь,

Пал на порог с поцелуем и слово промолвил такое:

«Мальчик жестокий и злобный, воспитанный дикою львицей,

Юноша с каменным сердцем, любви недостойный! Сегодня (20)

Дар приношу я последний – петлю для себя; не хочу я

Больше тебя огорчать и гневить и туда отправляюсь

Я, куда ты обрекаешь меня, где целебные средства

Все обретут от страданий любви, где дается забвенье.

Но даже если, губами приникнув, я выпью до капли

Это лекарство, то страсть не угаснет. Теперь я проститься

С дверью твоей прихожу. Я предвижу, что будет с тобою.

Роза бывает прекрасна, но время красу ее портит;

Также весною красива фиалка, но старится скоро;

Лилий цветок снежно-бел, но гибнет и он, осыпаясь; (30)

Снег белизною блестит, но падая, тотчас же тает.

Дивно прекрасна краса молодая, но срок ей недолог.

Время придет и тебе познакомиться тоже с любовью,

Лить будешь горькие слезы в ту пору ты, сердцем сгорая.

Все-таки, юноша, мне окажи ты последнюю милость:

В час, как увидишь меня, злополучного, в петле висящим

Прямо у двери твоей, не пройди с равнодушием мимо.

Возле меня задержись и заплачь хоть на миг; и проливши

Слезы, петлю распусти и, в свои завернувши одежды,

После меня схорони. Поцелуй ты меня напоследок, (40)

Мертвому губы свои подари. И меня ты не бойся:

Вновь я ожить не могу, даже если меня поцелуешь.

Холм мне могильный насыпь, чтоб любовь мою мог в нем сокрыть я.

После трижды скажи на прощанье: «Покойся же, милый».

Если захочешь, прибавь: «Потерял я доброго друга».

Надпись, что здесь на стене написал я, спиши ты на камень.

«Страсть погубила его. Не пройди равнодушно, прохожий.

Шаг задержи и прочти: имел он жестокого друга».

Это промолвив, камень он взял, и, к стене подкативши,

Он посредине порога его прислонил и, веревку (50)

Тонкую свесивши сверху, набросил петлю он на шею.

После упор оттолкнул он ногой и повис, умирая.

Мальчик же двери открыл, но, в свой двор заглянув и увидев

Мертвое тело, остался, как прежде, душой непреклонен.

Он не заплакал о смерти недавней; пройдя мимо трупа,

Он прикоснулся к нему, тем себя осквернив, но спокойно

Дальше в гимнасий прошел и, направясь к любимой купальне,

Стал возле статуи бога, того, чью силу презрел. И с подножья

Мраморной статуи сделал прыжок. Но за ним, покачнувшись,

Рухнула статуя вниз и злого подростка убила. (60)

Алою стала вода, и послышался мальчика голос:

«Счастливы будьте, кто любит. Убит, кто хотел ненавидеть.

Те ж, кто любимы, любите. Карает судом своим Эрос»

(№ 1234). Идиллия XXIX .Любовная песня. [Феокрит 1998, с.131-132]

«Мальчик милый, правдив, говорят, у вина язык.

Значит, будем правдивы и мы, опьянившись им.

Все тебе я скажу, что храню в глубине души.

Знаю я, что всем сердцем своим полюбить меня

Ты не хочешь, а я лишь в полжизни живу теперь:

Мне твоя красота половину сгубила сил.

Только ты пожелал – провожу я в блаженстве день,

Ты не хочешь – тогда погружаюсь я вновь во мрак.

Разве можно того, кто влюблен, так терзать тоской?

Если б верил, юнец, ты тому, кто тебя старей, (10)

Лучше б было тебе, да и мной ты б доволен был.

Вей одно лишь гнездо на одной лишь вершине ты,

Там не может к тебе заползти ядовитый змей.

Ныне ж ты, что ни день, то на новом сидишь суку,

Будешь завтра ты вновь с одного на другой порхать.

Только кто похвалил, увидав, красоту твою,

Вмиг сдружился ты так, будто друг твой три года он;

Тот, кто раньше любил, для тебя стал трехдневный друг

Дышишь дерзостью ты, словно выше ты всех людей.

Нет, меж равных себе для себя ты друзей ищи. (20)

Будешь так поступать, будут все уважать тебя,

И не будет тогда даже Эрос суров к тебе,

Он, кто смертных сердца без труда побеждает вмиг,

Кто меня размягчил, хоть всегда я железным был.

Ради милых молю я тебя твоих нежных уст,

Вспомни – год лишь назад ты ведь много моложе был,

Только плюнешь – и глянь, вот уже ты совсем старик,

Все в морщинах лицо; и вернуть нашу юность вновь

Мы не можем: она улетит на крылах от нас;

Наш медлителен шаг, и ее не догоним мы. (30)

Вот подумай теперь, не пора ль тебе мягче стать?

Мне, кто любит тебя, без затей подарить любовь?

И когда обрастешь ты бородкой, как юный муж,

Сможем дружбой своей поравняться с Ахиллом мы.

Если ж снова пошлешь ты на ветер слова мои,

Молвишь в мыслях: «Чего, дорогой, ты пристал ко мне?» -

Я, который готов для тебя б золотых плодов

Был принесть, мне б не страшен был Кербер, умерших страж, -

Нет, тогда, даже коль позовешь, на порог дверей

Я ногой не ступлю, излечившись от страсти злой. (40)

(№ 1235). Идиллия XXX. Любовная песня. [Феокрит 1998, с.133-134]

«Горе, горе, увы! Злая болезнь тяжко гнетет меня.

Вот уж месяц второй к юноше страсть жжет, лихорадки злей.

Нет в лице у него строгой красы, но с головы до пят