Текст книги "Эстетика однополой любви в древней Греции"

Автор книги: Антон Сватковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 74 страниц)

Радости юноши бурной и молвил милое слово:

«Что же, давай-ка, мой милый, после победы в забеге

И на борцовской арене третью распрю устроим!

Непобедимый, с верным Вакхом плыть тебе надо,

Ампелос, коего бросил ты на приречную гальку. (10)

Будь и в быстром потоке быстрей своего Диониса!

Сатиры пусть веселятся, довольствуясь только прыжками,

Ты же старайся все силы в третьем напрячь состязанье!

Коль победишь на воде и на суше, то милые кудри

Я двойным увенчаю венком в знак победы, одержишь

Дважды верх над Лиэем, не знавшим досель поражений.

Эти милые струи подобны тебе и подобны

Красоте твоей! Надо б Ампелоса отраженье

Дать, что дланью златою плещет в струи златые!

Будешь нагим состязаться ты за победу в заплыве, (20)

Волны всего Пактола тебя, красавца, возвысят!

Дай же дар олимпийский такой же каким Океана

Фаэтонт одаряет, алеющий цвет излучая

Блеск своей красоты удели и Пактолу! Как светоч

Утренний ты воссияешь, Ампелос! Будете оба

В блеске светлы лучистом, Пактол от червонного злата,

Ты же от собственной плоти! Поток! Ты отрока в лоно,

Полное злата, прими, ведь отрока тело сияет!

Славь красоту с красотою! Спрошу я сатиров тут же:

Роза ли с розой сплелись? К чему съединили сиянья (30)

Розовый тела отблеск и огнь искристый потока?

Если б тут заструился вдруг Эридан многоводный,

Как заблистали бы слезы дев Гелиад и я мог бы

И янтарем, и златом омыть твое тело, любимый –

Только вдали обитаю от гесперийских потоков!

Двинусь к ближней Алибе, там, где течет по соседству

Гевдис, сверкает сребристый волной изобильной и быстрой,

Как только на берег выйдешь, омывшись в водах Пактола,

Ампелос, в водах обильных сребром, тебя я омою!

Герм пусть сатиров прочих довольствует бурною влагой, (40)

Он ведь не бьет из златого истока! Ты лишь единый,

Отрок златой, и достоин касанья златого потока!»

Так он молвил, ныряя в воду. Не медля, с откоса

Ампелос тут же ныряет и вслед за Лиэем стремится.

Оба, один за другим по дуге как будто поплыли,

Огибая реки поток широко-просторный.

Бог проплывает упорно, то быстро, то медленно, токи

Влаги быстрой, взрезая струи грудью нагою,

Борется он с теченьем, стопою и дланью взбивая

Пену, скользя неустанно по глади злато-зеркальной. (50)

Держится он недалеко от верного друга-любимца,

Уплывать от него он не хочет и осторожно

(Ампелос плыл за спиною, в близи непосредственной Вакха!)

Замедляет движенья дланей, словно усталым

Сделался, стал уступать искусно победу любимцу

Вот после плаванья отрок в чаще лесной оказался.

Гордо главу поднимает, радуясь этой победе,

Он плетеницу из змей на волосы возлагает

Словно бы в подражанье главе змеевласой Лиэя!

…

Вновь устремился с любимым он к склонам скалистым высоким

Гор: в каменистые долы, бог, предавшись охоте… (100)

Вакх смотрел со страстью на юношу милого, очи

Бога не насыщались отрока лицезреньем;

Часто с Бромием рядом на пире сидючи, отрок

Игрывал на сиринге напев, непривычный для Музы,

Собственную сочиняя песню на полых тростинках.

Если же переставал играть искусную песню

Отрок, то поднимался, стремительно вскакивал с ложа,

Дланями громогласно бил одна о другую

И прижимался устами к устам, на сиринге игравшим,

Будто бы их награждая искусное исполненье, (110)

Клялся самим он Кронидом: ни Пан-песнопевец не смог бы

Песню сложить такую, ни Аполлон звонкогласый!

…

[ Речь Аты к Ампелосу. Ст.118-154]

Тут с утесов внезапно спускается бык одинокий, (156)

С кончиков губ его длинный язык иссохший свисает,

Признак жажды. Открывши пасть, принимается жадно

Воду лакать, и так близко встал подле отрока, будто

Пастырем был тот знакомым…

…Отрок смелый подходит к бычьей шее поближе (167)

И бестрепетной дланью за рог его гнутый хватает:

Очарованный туром лесным, желает поездить

По горам и чащобам верхом на быке прирученном.

…Глянуло с высей небесных завистливой око Селены, (189)

Ампелоса увидала на звере-мужеубийце…

Насылает богиня бычьего слепня, и тут же

Обезумев от жала, пронзившего толстую шкуру,

Словно конь тот метнулся тотчас в бездорожную чащу…

… На сдвоенных мчася копытах, (215)

Бык, одержимый безумьем, в горах без пути и дороги,

Отрока с хребтовины бросает на камни свирепо,

Падает тот головою оземь, хряснули кости

Выи юноши нежной, глава отделилась от тела…

Бык же бросился к трупу и стал подбрасывать тело (220)

Остроизогнутым рогом, в расселину голову сбросив.

Обезглавлено тело, непогребенной осталась

Белая плоть, струей пурпурной омытая крови…

Видел лишь сатир некий любимца бога во прахе,

Ампелоса, о злосчастье весть и принес он Лиэю.

Бог же, нисколько не медля, несется, ветру подобный,

Так и Геракл не мчался спасать от нимф злоковарных

Гила, любимца, стащивших на дно водяного потока,

Отрока предназначая одной из юных в супруги!

Ныне вот устремился Вакх на горные выси, (230)

Думал, лежит живое во прахе юноши тело –

И разрыдался, увидя нагое… На плечи набросил

Пеструю шкуру оленя, прикрыть охладелые члены,

И на отроке мертвом ремни плесниц приторочил,

Розами тело украсил, гирляндой из лилий, а кудри

(Как у всех, кто случайно погиб в горах при паденье)

Он украсил цветком быстровянущего анемона.

Тирс вложил во длани и собственным одеяньем

Алым прикрыл… С никогда и никем не стриженных кудрей

Прядь густую срезает – усопшему для посвященья, (240)

Наконец, и приносит он амвросии от Рейи,

Раны телес затирая ею, чтоб отрок любимый

От божественнодивной расцвел амвросии и в смерти.

Так вот мертвого тела тлен никакой не коснулся,

Хоть и на каменном прахе покоилось, милые пряди

Развевались под легким ветром над милой главою

Умершего до срока, над ликом отрока вились…

Сколь он прекрасен лежал и во прахе! Подле же тела

Плакали горько силены, вакханки горько стенали!

Отрока красоты и смерть не похитила, словно (250)

Сатир улыбчивый, мертвый покоился. Мнилось:

Сладкие речи с безмолвных уст потекут, как и прежде!

Глядя на мертвое тело, Вакх, смеющийся вечно,

Прослезился и с лика улыбка ушла Диониса:

[ Дионис оплакивает Ампелоса. Ст.255-348] Греческий текст и прозаический перевод см. также [Захарова, Торшилов 2003, с.162-167]

Так стонал он и плакал. Эрос же рядом явился,

Облик приняв Силена косматого с жезлом во длани, (350)

С рожками небольшими во лбу. Обвил он вкруг чресел

Мех звериный, и, старец, на жезл суковатый опёрся.

Бромия, льющего слезы, стал утешать понемногу:

«Новой страсти пыланьем смири пылание прежней,

И над другим любимым томись и мучайся сладко,

А о мертвом не мысли! Ведь исцеленьем от страсти

Новая страсть и бывает! Любви ты не одолеешь,

Вечно сердце тая, увы, не убьет ее время!

Коли желаешь защиты от сердце терзающей боли,

Мальчика заведи: желаньем уймется желанье! (360)

Зефира юный лаконец потряс – но умер тот мальчик,

Ветер любвеобильный влюбился тотчас в Кипариса,

Кем и утешился после погибшего Гиакинфа!

Хочешь, спроси у садовника: коли завяло растенье

Некое, в прах поникнув, тот ищет тотчас же замены,

Вместо погибшего корня новый побег насаждает!

Вот, послушай-ка повесть из старого времени, внемли:

Жил однажды на свете отрок, из отроков лучший,

На берегах Меандра, многоизвивного тока,

Строен изящным телом, ногами резв, безбородый, (370)

С гривой волос густою, прелестию природной

Отрока веют ланиты, милые очи блистают,

И от взоров исходит далёко видное людям,

Вмиг разящее сердце лучисто-златое сиянье!

Кожа – белее млека, и разливается сверху

Тонкий румянец, как будто два цвета на коже смешались!

«Каламос» называет отрока милый родитель,

Бьющий из бездны земной, текущий к свету упорно,

Никому не видный сначала странник по тверди –

Вдруг он внезапно выю перед всеми подъемлет, (380)

Сей Меандр пещерный, из недр изливающий струи!

Жил он, Каламос милый и резвый, и страстно влюбился

В сверстника своего (Карп ос того юношу звали);

Тот был прекрасен так, как средь смертных и не бывает!

Если бы отрок годов набрал немного поболе,

Стал бы сей юноша мужем Эос прекрасноволосой!

Ибо прекрасен собою, румянцем, пожалуй, покраше

Блеска кожи Кефала, сияньем затмил Ориона!

Не прижимала к груди Део с такими руками

Юношу Иасиона, Селена – Эндимиона! (390)

И красотою настолько сей юноша отличался,

Что захотели б в супруги взять его обе богини.

Он бы на ложе благое взошел к Део златовласой,

И ревнивой Селены брачный чертог посетил бы!

Он же, милый, лишь друга любил, сей цветочек эротов

Наипрекраснейший. Оба играли в полном согласье

В игры на берегах извилистой речки соседней.

Часто меж ними случались состязания в беге:

Каламос бегал подобно быстрым ветрам воздушным! (400)

Бега начало – вяз, метой конечной маслина

Выбрана, надо по брегу бежать туда и обратно!

Каламос резвоногий бежал в этот раз осторожно,

Милому другу, Карпосу, желал победы соперник!

Если Карпос купался – то Каламос тут же плескался,

Но и в реке затевали они состязанье такое:

Только помедленней плыть старался Каламос, другу

Уступая, чтоб видеть, следуя за плывущим,

За стопами его, рассекающими равномерно

Влагу реки бурливой, Карпоса спину нагую! (410)

Да, и тут затевали спор, и спорили оба,

Кто же победу одержит! От брега к брегу речному

Меж отмеченных точек проплыть должны были оба,

Дабы напротив лежащей земли поскорее коснуться,

Выгребая против теченья, и здесь постоянно

Юноша плыл след в след, старался держаться, чтоб видеть

Взмахи милых ладоней и рук белолокотных друга!

Тот уплывал подальше, Каламос тут же сильнее

Греб ладонью, но отрок еще быстрее руками (420)

Взмахивал, быстрый, над влагой бурною вытянув выю!

Вот, наконец, выходит первым Карпос на берег,

Снова он одержал в речном состязанье победу!

Тут его ветер порывом сталкивает обратно

В воду, неумолимый, он отрока убивает,

В полуприкрытые губы метнув обильные воды!

Каламос смог от ветра враждебного всё-таки скрыться,

И достичь, уж без друга, напротив лежащего брега.

Милого там не встретив, любимого там не увидев,

Жалобно он заплакал, запричитал он с тоскою: (430)

[ Плач Каламоса. Ст.431-468]

Так говорил он, и слезы из глаз катились… В честь друга

Прядь он темную срезал густую острым железом (470)

С кудрей, что так лелеял, явил он знак этой скорби

Горькой отцу Меандру, последнее слово промолвив:

«После этой вот пряди и плоть мою примешь, ужели

Без Карпоса увидеть Эригенейю смогу я?

Неразделимы Карпос и Каламос были в сей жизни,

Эроса жало пронзило обоих… Подобной же смертью

И умереть им пристало в волнах бурливых потока!

Выстройте, девы-наяды, на бреге речном на высоком

Нам обоим надгробье над могилой пустою,

Надпись надгробную дайте жалобными стихами: (480)

«Каламоса и Карпоса эта могила, друг друга

Страстно любивших, обоих жестокая влага сгубила!

Каламос брат вам, по брату печалясь, пряди срезайте,

Ибо со страстью своею он покоится рядом,

В знак печали срезайте и прядь для Карпоса такую ж!»

Молвил – и вниз головою бросился в водовороты,

Захлебнувшись водою, убийцей отроков, отчей.

Каламос дал тростнику свое имя, в тростник обратившись,

Стал и Карпос плодами земли той плодоносящей».

Мягкой участливой речью тронут неистовый Эрос (490)

И восхотел он умерить сладкую скорбь Диониса…

Только еще сильнее скорбит по погибели Бромий

Слишком ранней любимца…

…

Песнь XII

(№ 1982). [Нонн 1997, с.124-132]

…

…Целенья Лиэю

Нет от скорби по другу погибшему, даже о пляске

Не вспоминал он. Терзаем памятью по любимом, (120)

Горько стенал он и плакал… Диски медные богу

Уж и ненадобны боле, не хочет он медного звона,

Не услаждает пектида, нет на лике улыбки

Боле, лишь боль и печаль у влюбленного Диониса…

…

Тут скорбящему Вакху явилось великое чудо, (174)

Ибо восстал из праха словно бы вьющимся змеем

Ампелос сам собою, ветвясь кустом древовидным

Вверх. Из мертвого чрева, на ветви делясь, извиваясь,

Рвется побег прекрасный, из кончиков пальцев пустились

Усики в рост, корнями ступни врываются в землю,

Кудри гроздьями стали, даже и мех и его небриды (180)

Вдруг распустился прекрасным гибкой листвы узорочьем,

А удлиненная шея стала плетью с гроздовьем,

Стебли пошли от сгибов локтей и побеги от пястей,

Полны сладостных ягод, из гнутых рогов меж висками

Кисти вдруг зазмеились лозы, прижимаясь друг к другу…

Все заполнилось ими, они же росли, завивались,

Снова росли, и уж зелень лозы распустилась повсюду,

Ветви дерев соседних гроздьями плотно усыпав.

Вот и еще одно чудо: юноша ловкий коснулся

Высоколистого древа вершины проворною дланью (190)

И превратился в растенье Киссос, добравшись до верха;

Стали стебли витые по имени отрока зваться,

Только родившейся ветви лозы обхватили побегом,

Листьями, милыми сердцу… Виски божество осеняет,

Вьет венок и на кудри густые его возлагает

Радуясь, Дионис, и рвутся к богу побеги,

На глазах вызревая в сладостноспелые грозды:

Самознающий боже без виноградной давильни,

Гроздие в длани приявши, ягоды жать начинает

Плотно и крепко перстами, на свет обильное бремя (200)

Гроздьев винных выводит, лозы смарагдовоалой

Сладостнокрепкий напиток! И белоснежные пальцы

Льющего хмель Диониса от крови багрянца алеют.

Рог быка он хватает и сладостнокрепкий отжаток

Вакх в уста проливает, вино испробовав первым,

После отведав и ягод…

[ Речь Диониса. Ст. 208-289]

Так, гордясь, он измолвил, и то, что было печалью,

По любимому, отнял сок благовонный из гроздьев.

Дионис и Гименей

«Прочих же беотийцев вел прекраснокудрявый (83)

Гименей безбородый, юный, в расцвете силы,

Милый Эвию отрок…

Так вот и этот отрок, юною силой цветущий, (90)

Гименей пышнокудрый, в поход пошел против индов,

За плечами его струились кольцами кудри…

…

Вот такое-то войско бесчисленных беотийцев

Против индов в поход отправилось с Гименеем!»

(№ 1983). (Нонн. Деяния Диониса

XIII 83-85, 90-92, 119-120 [Нонн 1997, с.134-135])

Поход Диониса в Индию.

«Но Гименей благовласый вращает лезвием мечным (14)

На жеребце фессалийском, неуязвимый, он бьется,

Смуглых индов повсюду разит белолокотный воин:

Лик лучами исходит, ты б его принял средь индов

За Вечерницы сиянье, мрак проницающий ночи!

Сеет он в недругах ужас – его красотой обольщенный,

Силу могучую бога вдохнул Дионис в ратоборца; (20)

Иовакх очарован, видя деянья героя

Доблестные, не желает другого вспомощника в битве

(Даже и молний Кронида!), кроме копья Гименея!

Коль жеребца он бросает в битву свирепую с индом,

Хлещет выи свирепых зверей Дионис беспощадно,

Дабы поближе повозка божественная оказалась

К юноше, как и у Феба с Атимнием было… и рядом

Он старался держаться, желая и смелым, и сильным

Быть пред ликом героя юного, в гуще сраженья

Он, Гименея соратник, к сиянью того прикасался!

…

[ Меланей выпускает стрелу в Диониса:]

В цель пернатая метит, но мимо летит Диониса –

Зевс ее отклоняет! Язвит она Гименея

Благовенчанного, кровью бедро его оросивши!

Не ушла от вниманья Вакха свистящая стрелка,

Воздух взвихрившая, ветра мчавшаяся быстрее…

…

Надобен врачеватель! И бог, свою белую руку (89)

Протянув, помогает ему на повозку взобраться;

Он его поскорее из многошумного боя

Вывез в тенистое место, под раскидистым дубом

Ослабевшего нежит, как Аполлон Гиакифна,

Раненного смертельно диском, стенает и плачет,

Гневаясь на дыханье ревнивое Зефира-ветра…

Так Дионис, терзая густые кудрявые пряди,

Оком, не знавшим рыданий, оплакивает Гименея.

(№ 1984). (Нонн. Деяния Диониса

XXIX 14-30, 73-77, 89-97 [Нонн 1997, с.281-283])

[ Ст.106-148 – Плач Диониса]

Молвил он – и трепещет, и смотрит только украдкой,

Не отрываясь, на рану любимого Гименея:

Вкруг бедра его вьется ало-пурпурным потоком

Кровь по коже белейшей, в два цвета окрасилось тело.

В чувство юношу Бромий приводит плющом жизненосным,

Гименея вином целительным омывает.

…

Возобновляет сраженье приободренный воитель,

Дионисовой дланью избавленный от страданья.

…

Устремляется в битву храбрец: при поддержке Лиэя

Недругов он поражает, не отставая от Вакха,

Словно бесследною тенью призрачной, бездыханной,

Следующей за телом мужа по всем дорогам

…

Так вот и юноша следом за Вакхом идет виноградным!»

(№ 1985). (Нонн. Деяния Диониса

XXIX 149-154, 160-161, 165-168, 172 [Нонн 1997, с.284])

См. также Нонн. Деяния Диониса XXXIII 63-103 [Нонн 1997, с.313-314] – игра в коттаб Эроса и Гименея.

История V века

(№ 1986). «Василиск, царь восточных римлян [ в 475-476 гг.], заставлял епископов платить деньги. … Жадность его к деньгам была чрезмерная. Он не брезгал принимать их и от таких лиц, которые отправляют самые низкие ремесла». (Малх, фр.8 [Византийские историки 2003, с.181])

(№ 1987). «[ 498 г.] Он [ император Анастасий] совершил также величайшее и божественное дело – полное уничтожение так называемого хрисаргира, о чем необходимо рассказать, хотя для этого требуется язык Фукидида или какой другой, еще более величественный и искусный; я же буду говорить, доверяясь не слову, но деянию. На столь великое и столь огромное государство римлян был наложен некий достойный всяческого сожаления и ненавистный Богу [налог], не приличествующий даже варварам, не то что христианнейшему царству римлян; до него [Анастасия] его, не могу сказать по какой причине, не замечали, а он [его] царственнейшим образом уничтожил.

А наложен он был на множество самых разных [людей] – и на тех, кто получал пропитание с общественного стола, и на тех, кто продавал весну своего тела и постоянно предавался блуду в скрытых и тайных местах города в публичных домах, и кроме того на тех, кто занимался распутством и осквернял не только природу, но и общественную мораль; так что этот сбор, подобно какому-то закону, открыто побуждал желающих безнаказанно заниматься этим беззаконным делом» (Евагрий III 39 [Евагрий 2006, с.246-247]) См. комм.

(№ 1988). «[ 511 г.]…царь начал строить против него [патриарха Македония] всяческие козни, желая изгнать с кафедры. С этой целью были представлены [в качестве свидетелей] даже дети, измыслившие клевету о постыдной связи с ними Македония. Но поскольку выяснилось, что Македоний лишен мужских органов, [враги епископа] стали использовать иные ухищрения…» (Евагрий III 32 [Евагрий 2006, с.233])

(№ 1989). «Царь подговорил двух негодяев обвинить Македония в мужеложстве и еретичестве и письменно подать это обвинение градоначальнику и магистру: равномерно подобное же обвинение приказал подать и на православных пресвитеров и диаконов. После того велел он Келлору силой вывести Македония из епископского дома, хотя тот громко говорил, что он готов оправдываться не только в претории, но и в самом театре». (Феофан, под 504 (512) г. [Феофан 2005, с.144])

Философия

Гермий

(№ 1990). «Итак, не следует утверждать, что [у этого диалога] существует много предметов (ибо все в этом диалоге должно быть соотнесено с некоторой единой целью, так что диалог может быть назван единым живым логосом). Не следует устанавливать предмет диалога на основании какой-то одной его части, но нужно объединять единый предмет со всем диалогом как целым – то есть с многообразным прекрасным.

Поэтому он [Платон] начинает с видимой красоты, [представленной] в виде Федра, в которого влюблен Лисий; последний – невоздержанный любящий, являющийся отклонением от истинного любящего. Затем он переходит к прекрасному, проявляющемуся в рассуждении, переданном любовником Федру, объектом же любви является Лисий, или, скорее, рассуждение Лисия. Таким образом, Лисий и Федр пребывают во взаимной любви, и оба являются и любящими, и любимыми, однако не одной и той же любовью – по той причине, что каждый из них в некотором смысле и лучше, и хуже, чем другой. Как любящий, Федр лучше, Лисий же хуже: ведь Лисий любит тело и страстно желает дурного, в то время как Федр любит прекрасные рассуждения и сочетания речей, что некоторым образом является более нематериальной любовью. Как любимый, Лисий лучше (поскольку любимы его рассуждения), а Федр хуже, ибо объектом любви Федра были рассуждения Лисия, в то время как объектом любви Лисия – сам Федр.

Затем, посредством восхождения по ступеням, Сократ поднимается от прекрасного, как оно представлено в рассуждении, к красоте души, то есть к добродетелям и знаниям. Затем, в своей «покаянной песне» – [он восходит] к красоте внутрикосмических богов. Затем – к прекрасному в умопостигаемом и к самому источнику прекрасного – к демону Эросу и высшему прекрасному. И после этого он нисходит обратно путем разделения прекрасного в душе и красоты добродетели и познания. После чего – [возвращается] вновь к красоте рассуждения, связывая, таким образом, итог диалога с его началом» (Гермий. Комментарий на «Федр» 11.16, пер. Р.В.Светлова [Ямвлих 2000, с.70-72])

Гиерокл

(№ 1991). Комм. к Золотым стихам 3: «Поэтому их и называют славными героями, славными – потому что они благи и всегда лучезарны, никогда не впадают ни в порок, ни в беспамятство, и героями – потому что они έρωες и έρωτες, то есть страстные диалектические почитатели бога, поднимающие и возвышающие нас от земной жизни к божественному царству». (Гиерокл. Комментарий к пифагорейским Золотым стихам 19 (424b) [Гиерокл 2000, с.28]

(№ 1992). Комм. к Золотым стихам 56: «Как бегство от богов и потеря крыльев, поднимающих нас наверх, приводит к обиталищу смертных, с которым неразлучны беды, так отказ от наклонностей, свойственных смертным, и появление добродетели, как крыльев, вознесет нас туда, где нет зла, к счастливой божественной жизни». (Гиерокл. Комментарий к пифагорейским Золотым стихам 99 (471b) [Гиерокл 2000, с.102-103])

Прокл

«Гимн посвящаем цепи многославной Рожденной из пены,

Славим источник великий и царственный, миру явивший

Всех Эротов бессмертных, крылатых, что мысленным жалом

Стрел своих души разят, без промаха их посылая,

С тем, чтобы души, приняв острие возвышающей страсти,

Тотчас зажглись увидать озаренный чертог материнский.

Стрелы иные пускают Эроты по воле отцовской,

Чей отвращающий зло божественный промысел – множить

Мир бесконечный рождением новых людских поколений,

К радостям жизни земной зажигают такие Эроты.

Есть средь Эротов и те, что жен наблюдают замужних

Разные жизни пути неустанно, чтоб в смертном народе

Вечно рождалось бессмертное племя мужей-страстотерпцев.

Все они делают дело родящей любовь Кифереи.

Слух твой поистине все и везде уловляет, богиня,

Небо ли ты обнимаешь великое, где, по преданью,

Стала душою ты мира божественной, вечноживущей,

Иль пребываешь в эфире, где семь кругов обращенья,

Вашей цепи соблюдая вовек некрушимые силы.

Слух и ко мне преклони, мой жизненный путь многотрудный

Сделай прямым справедливыми стрелами мне, о царица!

Всех недостойных страстей уйми леденящую силу!»

(№ 1993). (Прокл. Гимн II. К Афродите, пер. О.В.Смыки [Гимны 1988, с.273])

Помимо прочего, Прокл был автором комментариев к диалогам Платона «Пир» и «Федр». Так как они не сохранились, учение Прокла об Эросе и красоте приходится реконструировать по другим комментариям.

Комментарий к «Пармениду»(пер. Л.Ю.Лукомского)

Курсивом выделены цитаты из Платона, которые у неоплатоников играли ту же роль, что и цитаты из Библии у христиан.

(№ 1994). «[ Введение к комментарию] Совершенно нелепым представляется следующее: в то время как <Платон> назвал Парменида и Зенона любовником и возлюбленным [Парменид 127b5-6], а также вождем и тем, кто проходит у него посвящение, он заставляет любовника и вождя перед лицом своего возлюбленного и ученика переплыть столь глубокое и широкое море слов [Парменид 137а5-6]». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 633, 29-33 [Прокл 2006, с.20])

(№ 1995). «[ Комм. к 126 b 1-4] История, если это кому-то интересно, была следующая. Периктиона родила Аристону сыновей – Платона, Адиманта и Главкона, а когда ее муж умер, она вышла замуж за другого мужчину; имя ему было Пириламп. О нем Сократ упоминает в «Горгии», когда говорит Калликлу о том, что сам он влюблен в <сына> Клиния и в философию, а тот – в афинский народ и в Пирилампа-сына [Горгий 481d2-5]; ведь отец и сын носили одно и то же имя, и второй был рожден Пирилампу предыдущей женой». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 668, 34 – 669, 3 [Прокл 2006, с.51])

(№ 1996). « Зенону же тогда было около сорока лет, он был длинный и приятного облика; говорят, он был возлюбленным Парменида. (Платон. Парменид 127b 4-6)

Таким ( приятным и длинным) Зенон, пожалуй, был не только в смысле телесной конституции, но прежде всего в своих речах. Действительно, всё то, что Парменид изрек весьма замысловато и концентрированно, он пересказал развернуто и передал всем в своих многочисленных рассуждениях; силлограф потому и назвал его обоюдоязыким [Тимон. Силлы, фр.45D.], что он одновременно и обличал, и наставлял.

И если он был возлюбленным Парменида, то очевидно, что обоим им был открыт путь для восхождения к одному и тому же богу, ибо таков признак подлинного любовного искусства. Помимо сказанного, это любовное отношение было упомянуто также и по той причине, что целью своей <Зенон> поставил превращение множества в единое, ибо он обосновывает необходимость его участия в божественном. И если бы ты захотел достигнуть более глубокого понимания комментируемого пассажа, то замечание, что и среди богов последующее располагается в предшествующем и все в своей простоте соединено с единым <сущим>, от которого появляются и распространяются сущие, как я полагаю, не могло бы слишком далеко отступить от истины» (Прокл. Комментарий к «Пармениду» 684, 19 – 685, 3 [Прокл 2006, с.65-66])

(№ 1997). «[ Комм. к 128а4-8] Почему же <Сократ> объединяет этих мужей? Во-первых, на основании той жизни, которую они ведут, ибо Зенон, как сказано выше, был возлюбленным Парменида, и, во-вторых, исходя из рассуждений. Подобие между ними можно проследить как в жизни, так и в учении, и потому вполне естественно, что по этим двум причинам <Сократ> и делает вывод об их общности». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 700, 29-34 [Прокл 2006, с.81])

(№ 1998). «[ Комм. к 128е6-129а2] [ Эмпедокл] назвал все умопостигаемое Сфайросом [Эмпедокл, фр.27.16; 28.2]. Коль скоро умопостигаемое объединено в самом себе, этот бог, дарующий красоту, а при ее помощи и единство, тяготеет к себе. Действительно, как полагает <Эмпедокл>, все сущие, любящие друг друга и стремящиеся друг к другу, объединены между собой в вечности [Эмпедокл, фр.17.14] и им свойственны умопостигаемая любовь, общение и невыразимое слияние». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 723, 23-30 [Прокл 2006, с.103])

(№ 1999). «[ Комм. к 129а6- b 4] Где же тогда среди божественных эйдосов можно найти то место, в котором располагалась бы неделимость? Где находится дружба, пронизывающая умопостигаемое, и любовь, которую у нас в обычае воспевать?» (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 755, 1-4 [Прокл 2006, с.135])

(№ 2000). «[ Комм. к 130 b 7-9] Справедливости подчинены души, она упорядочивает их и позволяет им достичь совершенства, а эйдос прекрасного сияет даже для тел (ибо красоте, говорит Сократ в «Федре», выпало на долю быть наиболее зримой и эротичной[Федр 250d7-е1], между тем никакого светоча справедливости среди подражаний в нашем мире нет). … И если вспомнить о соразмерности эйдоса и материи (а соразмерность возникает всякий раз, когда лучшее по природе властвует над худшим), то получится, что красота блистает для тел именно в качестве такой соразмерности. Благо же оказывается их совершенством, ибо оно присутствует во всех вещах, имеющим собственный облик, когда они от природы этим совершенством обладают. Стало быть, первое место в рассматриваемой триаде занимает благо, второе – красота, а третье – справедливость». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 809, 38-810, 13 [Прокл 2006, с.188])

(№ 2001). «[ Комм. к 130е4-6] Точно так же имя «человек», применяемое к эйдосу человека и к зримому человеку, является словесным изваянием отнюдь не одного и того же предмета: в одном случае мы имеем дело с подобием парадигме, а в другом – с подобием подобию и с отражением отражения. Как раз это-то и имеет в виду Сократ в «Федре», когда дает одно толкование имени «любовь» [τόν έρωτα], обращая внимание на божественного Эрота и называя его Птеротом[Πτερωτόν] [Федр 252b9], и совсем другое – рассматривая его подобие и подчеркивая, что любовью в этом случае называется мощь[ρώμη] [Федр 238с3] вожделения». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 852, 7-17 [Прокл 2006, с.231-232])

(№ 2002). «[ Комм. к 130е6-131а3] Скажем, в «Федре» <Платон> называет Зевса великим вождем[Федр 246е4] как раз потому, что тот превосходит всех остальных вождей и возвышается над ними, поскольку возглавляет их. В «Пире» он именует Эрота великим демоном[Пир 202d13] потому, что тот воплощает в себе все высшие демонические качества». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 854, 16-20 [Прокл 2006, с.234])

(№ 2003). «[ Комм. к 130е6-131а3] Далее, красота-в-себе оказывается для эйдосов хорегом соразмерности и единства, а также эротического совершенства. Душам она дарует прекрасное в них, а для тел, благодаря ей, сияет светоч, придающий им красоту, словно цветок, распускающийся во многих видах и во всей зримости представляющий логос материальных причин. В самом деле, необходимо, чтобы явленность красоты предваряла власть логоса и эйдоса – как раз поэтому небесные тела куда прекраснее, нежели вещи в нашем мире, ибо в них эйдос в своем совершенстве преобладает над положенной им в основу природой, а умопостигаемое еще прекраснее, чем небесные тела, поскольку оно и будет самими эйдосами. Таким образом, первое прекрасное сияет во всей своей зримости[Федр 250d2-3]; оно-то и является прекрасным в собственном смысле этого слова, при том, что в нашем мире красота всегда смешана с безобразием. Действительно, материя участвует в прекрасном лишь благодаря эйдосу, а эйдос взамен обретает некоторые черты материального безобразия, ибо материя безобразна и лишена красоты». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 855, 7-25 [Прокл 2006, с.235])

(№ 2004). «[ Комм. к 133 b 4- c 1] Итак, вот три качества, которыми, как говорит <Парменид>, должен обладать тот, кто достоин узреть высшую природу: одаренность, опыт и стремление. И благодаря своей одаренности он поставит на первое место естественную веру в божественное, по причине опытности он будет легко овладевать ясной истиной парадоксальных теорем, а вследствие стремления в нем пробудится к созерцанию его эротическое начало. Значит, при рассмотрении данных вопросов в нем будут присутствовать вера, истина и любовь – три качества, которые спасают души и даруют им три различных степени готовности к восприятию». (Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона 927, 19-29 [Прокл 2006, с.318])

(№ 2005). «[ Комм. к 134 b 14-с3] Начало прекрасному и благу для всех последующих родов богов полагается в высшем, первом чине умопостигаемого. Во всяком случае, промежуточные устроения эйдосов надлежащим образом воспринимают их выход за свои пределы. С помощью блага они становятся совершенными, обретают должное состояние и не испытывают какого-либо недостатка, а при посредстве прекрасного оказываются предметами любовного вожделения для последующего, обращают вышедшее за свои пределы к высшему и связуют разделенные причины. Действительно, возвращение к прекрасному связывает, объединяет и словно сплачивает все вокруг единого центра.