Текст книги "Эстетика однополой любви в древней Греции"

Автор книги: Антон Сватковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 74 страниц)

Каллистрат

«Статуи»

(№ 1833). « Статуя Эрота»

(1) Мой рассказ хочет дать истолкование еще и другой святыни искусства. Не назвать «святынями» такие творения искусства было бы противно божественной воле. Это – Эрот, созданье Праксителя, сам живой Эрот, цветущий и юный, с луком и крыльями. Медь дала форму Эроту, великому и властному богу, и сама его власть испытала: она не могла вполне оставаться простой медью, как прежде, но сама уже стала Эротом. (2) В этой статуе ты мог увидеть, как медь чудесно превращалась в прекрасное нежное тело; одним словом – искусству было достаточно собственной силы, чтобы выполнить все, что ему нужно. Будучи нежным, он не отличался изнеженностью; так как кожа имела цвет меди, он казался цветущим прекрасным загаром. (3) Хотя в данный момент он был неподвижен, он готов был, казалось, тотчас проявить способность движения, и, несмотря на крепкую подставку, казалось, что силу имел он взлететь на небо. Был он веселым, исполненным смеха; из глаз у него излучался огненный, но ласковый взгляд и можно было увидеть, как медь подчинялась чувству, с охотой, легко допуская в себе воплотить выражение смеха. Он стоял, наклонив к голове кисть правой руки; другой же рукой он свободно лук поднимал, тем самым передвинув центр тяжести своей позы несколько влево; выставив чуть вперед левую часть бедра, он таким округлением придал легкость ему, преодолев природную жесткость меди. Голову ему осеняют густые прекрасные кудри, блестящие юной красой. (4) Изумительным было это творение из меди; кто смотрел на него, казалось тому, что, навстречу ему поднимаясь, излучался из концов волос красноватый цвет; кто же касался его, мог думать, что волосы перед ним поднимались. Казалось, вот-вот тронет он мягкую массу. (5) Когда я смотрел на это творение художника, я не считал совсем невозможным, что и Дедал создал хоровод, который мог двигаться сам, и в золото вложил жизнь он и чувства. Ведь мог же Пракситель в образ Эрота вложить чуть ли не разум и искусством заставить казаться, что, будучи медным, он все ж рассекает крыльями воздух». (Каллистрат. Статуи 3 [Филострат 1936, с.137-138])

(№ 1834). «Нарцисс»

(1) Была роща и в ней прекрасный источник очень чистой, прозрачной воды. Возле него стояло изображенье Нарцисса; сделано оно было из мрамора. Это был мальчик или скорее нежный юноша, ровесник Эротов; из тела он излучал блестящие молнии своей красоты. Вот какой была его внешность: золотом отливали у него волосы; по лбу вились они кольцами, а сзади по спине рассыпались свободно. Во взгляде его была радость, но с оттенком печали; в его глаза художник вложил и черточки скорби, чтобы статуя была отражением как самого Нарцисса, так и его судьбы. (2) Одет он был как эроты, на которых он походил и расцветом своей красоты. Вот каков был его красивый наряд: на нем была надета накидка белого цвета, в тон белому камню; на правом плече она была застегнута пряжкой и оттуда, спускаясь, кончалась ниже колен, оставляя свободной одну только руку, начиная от пряжки. Накидка была так нежна и так похожа была на покрывало тончайшей работы, что сквозь нее просвечивал цвет его кожи: тонкость этой накидки пропускала блеск его прекрасного тела. (3) Статуя эта стояла возле ручья, который служил ей как бы зеркалом, и в него погружался облик лица у Нарцисса, а вода, восприняв его образ, отражала ту же самую внешнюю форму, так что могло показаться, что оба эти творения природы соревнуются между собою. Мрамор весь целиком обращался в юношу, как бы живого, а источник спорил с искусством художника, воплотившимся в мраморе, своей бестелесною формою вполне отражая подобие телесного своего образца. Таким образом этот обманчивый образ, эту «от статуи тень», он сделал телесным, облекая его, как плотью, водою. (4) Таким живым, таким одухотворенным казался образ, отраженный в воде, что можно подумать, что это – Нарцисс живой и прекрасный. Преданье о нем гласит, что, придя к ручью и увидав в воде у нимф источника свой собственный образ, он погиб, страстно желая обнять свой же собственный образ. И теперь (его можешь ты видеть) цветет он весенней порой на лугах. Ты мог бы заметить, что хотя мрамор и одноцветный, все же художник сумел передать выражение глаз, оттенить состояние духа, показать его чувства и дать нам понять охватившую его страсть; он сумел передать и пышные его волосы в каждом изгибе прически. (5) На словах не опишешь, как мрамор таял от нежности и показывал тело, столь противоположное своему материалу: ведь по природе он является исключительно твердым, здесь же он нам давал представленье пышной мягкости и нежной припухлости юного тела. В руках была у него свирель, на которой играл он в честь полевых божеств и наполнял пустынную местность сладкими звуками, когда у него являлось настроение заняться и музыкой. Полный восхищения этим Нарциссом, о юноши, я привел его к вам, в этот храм Муз, постаравшись точно его воплотить своим словом. (И речь моя такова, какой была и статуя сама)». (Каллистрат. Статуи 5 [Филострат 1936, с.139-140])

См. также Каллистрат 11 (статуя юноши) [Филострат 1936, с.145]

Плотин

(№ 1835). «А когда ритор Диофан стал читать апологию Алкивиада на Платоновом пиру, рассуждая, будто для научения добродетели следует отдаваться наставнику, ищущему любовного соития, то Плотин несколько раз вставал с места, словно собираясь выйти вон, но сдерживал себя, и, лишь когда собрание разошлось, он поручил мне, Порфирию, написать опровержение. Дать мне свое сочинение Диофан не пожелал, так что я написал опровержение, перебирая его доводы по памяти, и прочитал написанное перед теми же слушателями; и Плотин был так доволен, что при всех несколько раз приговаривал:

Так порази его, так, если подлинно светоч ты людям [ Илиада VIII 282]»

(Порфирий. Жизнь Плотина 15, пер. М.Л.Гаспарова [Диоген 1979, с.469])

Выдержки из трактатов Плотина приводятся в порядке их написания. Разумеется, приводимыми не исчерпываются все высказывания Плотина о любви и красоте.

Переводы Т.Г.Сидаша.

(№ 1836). «(5) Теперь должно спросить влюбленных в то, что [пребывает] не в чувственном: «Что вы испытываете, любя прекрасный образ жизни, как вы его называете, и прекрасные характеры, и благоразумные нравы, и, вообще, дела добродетели и расположения и красоту души? Что вы испытываете, видя свою внутреннюю красоту? Как приходите в вакхический восторг и поднимаетесь, и страстно желаете быть собой, собирая себя воедино из тел?» – Это то, что испытывают настоящие влюбленные. Но благодаря чему они чувствуют это? Не благодаря форме, не благодаря цвету, не благодаря [тем более] величине, но благодаря душе, которая сама не имеет цвета, как и то благоразумие, которым она обладает, наряду с иными светами добродетели; человек приходит в это состояние, видя в себе или в ком-нибудь другом величие души и справедливый нрав, и чистое благоразумие, и грозный лик мужества, величавость и стыдливость, проступающую в неустрашимости, и невозмутимость, и бесстрастное расположение, и боговидный свет, осияющий всю эту красоту. Мы восхищаемся и любим [прекрасное], но почему мы говорим, что эти вещи красивы? – Они суть и являются, и тот, кто их видел, никогда не мог бы сказать иного, кроме того, что они истинно суть. Что же такое «истинно суть»? – То, что они красивы. Но это учение должно еще сказать, почему истинно сущее делает душу приятной, что за свет осияивает все добродетели? …

(7) Должно восходить назад к Благу, которое волнует все души. Кто видел Его, знает, почему я говорю, что Оно красиво. Оно желанно как Благо, и к Нему – [высшее] стремление [человека], приобретение Его возводит к горнему и отвращает и обнажает от того, во что мы облеклись, обратившись вниз – как и входящие в святая святых [прежде] очищаются и снимают одежды, которые они носили раньше, и входят обнаженными: они идут до тех пор, пока в своем восхождении не теряют все чуждое Богу, чтобы оставшись собою, одним, человек видел Самого Одного, Ясного, Простого, Чистого, Того, от Которого все зависит и на Которого все взирает, к Кому всё живет, мыслит и существует, ибо Он причина и жизни, и ума, и бытия. Если кто-нибудь узрит Его, какою страстью он воспылает, какие силы любви охватят его в стремлении соединиться с Ним, сколь будет он ошеломлен наслаждением! Тот, кто не видел Его, может стремиться к Нему как к Благу, видевший же восхищается Им в красоте, в ужасе, смешанном с наслаждением, в безумии, не наносящем душе вреда; он любит Его истинной любовью и пронзительной тоской и смеется над всякой другой любовью и презирает то, что раньше считал красотой, как и те, кому довелось видеть богов или демонов, уже не могут воспринимать подобным образом красоту других тел. Что же, в самом деле, мы должны думать о том, кто видел Саму Красоту, сущую от себя, чистую, не смешанную ни с плотью, ни с телом, ту, которая ни на небе, ни на земле, ибо Она чиста? Все остальные красоты суть привнесенные, смешанные [с иным] и не первые, [все] они – от Нее. Если же кто увидит Того, Кто ведет хоровод вещей, чье пребывание от Него самого, Того, Кто не принимает ничего в Себя, и, если он [наблюдающий] пребудет в этом видении и насладится [зрелищем], подобным этому, в какой другой красоте он еще будет нуждаться? Это – наибольшая красота, Она делает любящих ее прекрасными и возлюбленными. Здесь нашим душам предложено высочайшее и предельное состязание, ради него – все труды, дабы не оказаться [нам] лишенными участия в этом лучшем из зрелищ; достигший этого блажен, блажен и обретший «блаженное видение»; тот же, кто не достиг этого – несчастен…» (Плотин I 6 (О красоте № 1), 5.7 [Плотин 2004-05, т.1, с.232-233, 236-237]

(№ 1837). «Часто меня пробуждали из тела в самого себя, и я входил в себя, и возникал вне иных вещей; я видел Красоту, и меня охватывало великое изумление, я верил тогда в то, что более всего другого есть эта лучшая часть; я в действительности жил лучшей жизнью и становился тождественным с Божеством; утвердившись в Нем, я приходил в сознание высшей действительности, закрепляясь сверх всего в умопостигаемом; и потом, после этого стояния в Божестве, я нисходил из Ума в состояние рассуждения: и я затрудняюсь относительно этого нисхождения; как и тогда, и теперь я нисхожу» (Плотин IV 8 (О нисхождении душ в тела № 6), 1 [Плотин 2004-05, т.4, с.376-377])

(№ 1838). «Там ее истинная жизнь; ибо наша нынешняя жизнь, жизнь вне Бога, есть лишь след жизни, отображающий ту Жизнь; тамошняя жизнь есть энергия Ума; энергия Ума рождает богов в безмолвном соприкосновении с тем [Благом], она производит и красоту, и справедливость, и добродетель. Этим беременеет душа, когда наполняется Благом, это – ее начало и цель; начало – потому что она приходит Оттуда, цель – потому что ее благо Там. И когда она возникает Там, она становится собой и тем, чем была, поскольку то, что она есть здесь, среди вещей этого мира, есть изгнание, бегство и «облиняние крыльев». Соприродный душе Эрос делает ясным, что Благо – Там, поэтому и полагают Эрос вместе с Психеей на картинах и в мифах. Поскольку душа есть нечто иное, чем Бог, но произошла от Него, она по необходимости [т.е. естественно] любит Его. И когда она Там, то обладает небесным Эросом, но здесь он [Эрос] становится вульгарным [«пандэмос»]; ибо Там – Афродита Урания, но здесь она становится «пандэмос» (общедоступной, всенародной), словно гетера. Каждая душа – Афродита: в этом – значение истории рождения Афродиты и Эрота, рожденного вместе с ней. Будучи согласно природе, душа пребывает в любви с Богом и желает быть единой с Ним; это подобно прекрасной любви девы к прекрасному отцу. Но когда душа приходит в рождение и бывает обманута, так сказать, нежностью своих ухажеров, она изменяется, лишаясь своего отца, в любовь смертную и подвергается поруганию; но она ненавидит свой здешний позор и очищает себя от вещей этого мира, возвращаясь на путь, ведущий к отцу, и отправляется на дорогу в благом расположении духа. Если же кто-нибудь не знает этого переживания [воссоединения], пусть представит себе это [в образах] здешней любви, ибо оно подобно достижению в любви наибольшего; [пусть помыслит] что любимое здесь смертно и вредоносно, и любящие здесь – только эйдолы, и что они [эти любимые эйдолы] изменятся, ибо здесь не было того, что любится сущностно, не было нашего блага, не было того, что мы ищем. Истинный предмет нашей любви – Там, с Ним мы можем быть, любить Его, и, участвуя в Нем, сущностно обладать [предметом своей любви], не завертывая Его во взятую извне плоть» (Плотин VI 9 (О благе, или Едином № 9), 9 [Плотин 2004-05, т.7, с.313-314]

(№ 1839). «(1) … Но что это должен быть за человек, который последует горним путем? Конечно, это тот, кто видел все, или, как говорит Платон, множество вещей, и вошел в первом рождении в дитя, имеющее быть философом, музыкантом или влюбленным. Философ [идет горним путем] по природе, музыкант же и влюбленный – должны быть возведены. …

(2) Влюбленный [ эротикос] же, – каковым, пожалуй, может стать и музыкант, который, тогда, либо останется таковым, либо пойдет дальше, – имеет некое памятование о красоте; однако, он не способен постигнуть красоту в ее отрешенности [от материального], он поражен и взволнован именно видимой красотой. Он должен быть научен не льнуть к одному только телу, не восхищаться лишь им одним, но должен быть приведен рассуждением к рассмотрению всех тел и виденью в каждом из них одной и той же красоты; [к пониманию того,] что эта красота иная, чем тела, и [ему] о ней должно быть сказано, что она приходит из чужой страны и что в других вещах она явлена совершеннее. [Сделать это можно,] показывая, скажем, красоту образов жизни и прекрасных законов, – что приучит его к приятным вещам, которые бестелесны, – и демонстрируя, что и в искусствах, и в науках, и в добродетелях [присутствует красота]. Все эти красоты должны быть возведены к единству и ему должен быть показан источник, из которого они возникают. От красоты же добродетелей он может взойти уже к Уму, к самому Сущему, и Там он уже должен идти горними путями» (Плотин I 3 (О диалектике, № 20), 1.2 [Плотин 2004-05, т.1, с.141-143])

(№ 1840). «Но если мать дает что-то своему порождению, то не поскольку она материя, но поскольку она эйдос, ибо только эйдос способен рождать, иная же природа – бесплодна. В этом, я думаю, причина того, что древние мудрецы, выражая свою мысль мистически и посвящая в таинства, изображали древнего Гермеса детородным органом, всегда готовым к своему делу, проясняя тем самым, что умопостигаемый логос является родителем в чувственном; бесплодность же материи, вечно остающейся собой, они показывали через бесплодность окружающих ее скопцов» (Плотин III 6 (О бесстрастии бестелесных № 26), 19 [Плотин 2004-05, т.3, с.324-325]

(№ 1841). «Ум, конечно, красив, он – красивее всего, ибо лежит в чистом свете, в чистом блеске, заключая в себе природу истинно существующего. Этот наш прекрасный космос есть лишь тень и образ Того, и Тот лежит во всей славе, ибо в нем нет ничего безумного, или темного, или неразмеренного, он живет блаженной жизнью; ужас и изумление охватывают видящего его и вступающего в него и становящегося с ним единым. Как и тот, кто возводил свой взгляд в небо, и видел свет звезд, и думал об их Творце, и искал Его, также и человек, созерцавший умопостигаемый космос, видевший его вблизи, преисполненный удивлением, должен начать искать и его Творца, искать Того, Кто дал ему ипостасийное бытие, Того, Кто породил такого Сына, как Ум – Прекрасного Юношу [ κόρον], – оставаясь полон [ κόρον] Собой. Он сам, конечно, не Ум и не Полнота, но всецело прежде Ума и Полноты, ибо Ум и Полнота после Него, они нуждаются в Нем, чтобы прейти к своей наполненности и осмысленности; они находятся близ Того, Кто ни в чем не нуждается и Кому нет необходимости мыслить; но они имеют истинную полноту и истинное мышление, потому что впервые имеют их. Но Тот, Кто прежде их, не имеет ни нужды, ни обладания, в противном случае Он не был бы Благом» (Плотин III 8 (О природе, созерцании и Едином № 30), 11 [Плотин 2004-05, т.3, с.444-445])

(№ 1842). «Зевс видит эти [небесные] вещи, и тот из нас, кто любит, [видит их] вместе с ним; Зевс же видит совершенно, пребывая сверх всех [чувственных вещей], он видит целое красоты, благодаря своей причастности умопостигаемой красоте; ибо умопостигаемая красота освещает всех и наполняет возникающих Там, так что они становятся красивыми: сколь же часто люди, когда они восходят в горнии места, где земля имеет светло-золотистый цвет, наполняются этим цветом, уподобляются тем местам, по которым пролегал их путь! Там цвет, цветущий [έπανθοΰσα] на поверхности, есть красота, лучше сказать, Там всё есть цвет и красота [восходящая] из бездны, ибо красивое Там не есть иное [нежели сама вещь и сама красота], оно не есть что-то показавшееся на чем-то. Но тот, кто не видит [умопостигаемого] Целого, схватывает лишь внешние [впечатления]; те же, что существуют всецело вместе, можно сказать, упились и наполнились нектаром, поскольку красота пришла через целое их душ, и они не есть более только ее созерцатели» (Плотин V 8 (Об умопостигаемой красоте № 31), 10 [Плотин 2004-05, т.5, с.229-230])

(№ 1843). «[Не человек только, но и] все вещи тянутся и влекутся к Нему [Благу] в силу природной необходимости, предугадывая [внутренним чутьем], что они без Него быть не могут. Понимание [схватывание] красоты, ужас и изумление перед ней, любовь к ней существует для тех, кто уже каким-то образом знает ее и пробужден ею. Но Благо присутствует задолго до [умного пробуждения] еще в природном влечении, Оно присутствует и в тех, кто [всю жизнь] спит, и не поражает тех, кто Его иногда видит, ибо Оно всегда со-пребывает [с миром] и никогда не становится воспоминанием; но люди не замечают Его, ибо Оно присутствует и в спящих. Когда приходит страстная любовь к красоте, она причиняет боль, потому что [приносит] стремление видеть прекрасное. Красота – вторична, поскольку вторична и страстная любовь к красоте, которую испытывают те, кто уже сознает. Но древнее, невоспринимаемое [человеком] стремление к Благу говорит, что само Благо древнее и первичнее красоты. Все люди думают, что когда они достигнут блага [как бы они его не представляли], то полностью удовлетворятся им, ибо это будет достижением их цели. Но не все люди видят красоту, и когда она возникает, они думают, что красота [что бы они ни называли красивым] существует для себя, а не для них: так и происходит здесь [на земле]: красота принадлежит тому, кто обладает ею [и лишь во-вторую очередь тем, кто на нее смотрит]. [И еще:] для людей достаточно казаться прекрасными, даже если они не таковы, но они не хотят обладать благом только по видимости. … Благо кротко, ласково, куда нежнее, чем Красота, Оно присутствует в каждом, кто желает Его. Красота же поражает, ошеломляет, приносит удовольствие, смешанное с болью. Ибо Красота даже уводит от Блага тех, кто не знает, [что происходит с ними], как возлюбленное чадо уводит от отца [друг]; ибо Красота моложе, Благо же старше – не во времени, но в истине…» (Плотин V 5 (О том, что умопостигаемые сущие не вне Ума, и о Благе № 32), 12 [Плотин 2004-05, т.5, с.158-159])

(№ 1844). «Однако разделение в Уме не есть разделение вещей смешанных, хотя и сущих в едином, но это [их бытие в Уме] есть то, что называется любовью во Вселенной; но не в этой [чувственной] Вселенной – эта любовь лишь подражает той, ибо она есть любовь разделенных; истинная же любовь есть бытие всех единым, всех тех, кто не был никогда разделен. В то время как разделены даже те, что суть в нашем небе, как говорит Эмпедокл» (Плотин VI 7 (О том, как множество идей обрело ипостасийное бытие, и о благе № 38), 14 [Плотин 2004-05, т.7, с.111-112])

(№ 1845). «(31) Все вещи были сделаны красивыми Тем, Кто прежде них и обладает светом, Ум же есть блеск умной энергии, который просвещает природу, и душа обладает силой жить, поскольку б ольшая жизнь пришла в нее. Так что Ум, взойдя Туда, остановился, будучи счастлив пребывать в любви окрест [Блага]; но та душа, которая была способна обернуться к Нему, когда узнала, увидела и насладилась увиденным, насколько была способна видеть, была совершенно поражена. Она видела, словно бы сбитая с ног, что имеет в себе нечто от Него, и воспринимает Его, и приходит в состояние любовного влечения к Нему, подобно тем, кто движим образом возлюбленного к желанию видеть его самого. Так же и здесь влюбленные оформляют себя по подобию тех, кого любят, и делают свои тела красивей, и возводят свои души к максимальному подобию друг другу – и в благоразумии, и в добродетели, и в ином, насколько могут, ибо желают не лишиться возлюбленного, [ с.138] иначе же [если не стремятся к уподоблению] бывают отвергнуты таковыми вот любящими [т.е. стремящимися к уподоблению], – [только] такие [влюбленные] способны быть вместе; таким образом и душа любит то Благо, движимая им к любви изначально. Душа, [всегда] имеющая свою любовь готовой [к действию], не ждет напоминания от здешней красоты, но поскольку имеет любовь, даже если не знает, что имеет ее, всегда ищет и, желая вознестись к тому Благу, презирает всё здешнее: видя крас оты этого мира, она пренебрегает ими, ибо видит, что они увязли в мясистых телах и измараны присутствием своих [смрадных] жилищ, разделены величинами и не суть сами [истинно] прекрасные сущие; ибо последние, будучи тем, чт оони суть, не отваживаются вступить в дерьмо тел, вымазать себя в нем и скрыть себя [под слоем нечистот]. Когда душа видит, что эти красоты текучи, она уже точно знает, что они имеют свет, пришедший к ним отъинуду. Тогда она устремляется Туда, искусная в нахождении того, что она любит, и не отступает до тех пор, пока не добьется своего, если кто-нибудь другой не похитит ее любви. Будучи Там, она видит красивых и истинных сущих, и становится гораздо сильнее [как собственно душа], и обретает сущностное сознание, и воспринимает, что она близ Того, Кого давно искала.

(32). Где же есть Тот, Кто создал столь великую красоту и столь великую жизнь, где – Тот, Кто упорядочил сущность? Ты видишь красоту на всех эйдосах, [ с.139] которые многообразны. Красота пребывает здесь. Но будучи в красоте, д олжно смотреть, откуда приходят и эти эйдосы, и сама красота. Этот [Источник] не должен быть ни одним из эйдосов, ибо, в противном случае, будет частью [этой же сферы]. Следовательно, Он не может быть ни определенной формой, ни некой силой, ни всеми теми, что возникли и существуют здесь [в мире умопостигаемом], но Он должен быть сверх всех сил и превыше всех форм. [Истинное] Начало – безвидно, это не то [начало], которое нуждается в формах, но то, от которого происходят все умные формы. Поскольку возникшее, если оно возникло, должно становиться чем-то и иметь свою особенную форму; но Тот, Кто не был сотворен, – разве мог быть сотворен чем-то? Значит, Он не есть ни одна из этих вещей и есть все вещи: ни одна из них, поскольку сущие – позже; все, потому что все – из Него. Какую же величину может иметь Тот, Кто способен сотворить все вещи? Может быть, Он беспределен; но если беспределен, то не будет иметь величины, ибо величина – в позднейших; даже если Он сотворил величину, все равно Сам не должен иметь ее. Величие сущности неколичественно; и лишь нечто иное, то, что после Него, может иметь величину. Его же величина состоит в том, что ничто не может иметь большей мощи, чем Он. Да и что из принадлежащего Ему можно было бы привести в равенство с Ним, если ничто Ему не тождественно? Бытие всегда и во всех вещах не дает Ему ни меры, ни, опять же, безмерности, [ибо будь Он безмерен, тогда] как мог бы быть мерой [ с.140] других? Следовательно, Он не имеет и фигуры. Действительно, когда ты не можешь ухватить ни фигуры, ни формы возлюбленного, он становится еще более желанен и любим в высшей степени, и любовь к нему становится безмерной. Ибо любовь не ограничена здесь, поскольку нет [ни образа, ни предела] Любимого, но любовь к Нему беспредельна; так и Его красота иного рода – красота сверх красоты, ибо если Он – ничто, чем может быть [для Него] красота? Но если Он возлюблен, то Он – Отец красоты. Сила Всего есть цветоккрасоты, Красота, раскрывающая [букв. «творящая»] красоту [δύναμίς οϋν παντός καλού άνθοςέστί, καλλος καλλοποιόν]. Поскольку Он рождает красоту и делает ее еще более прекрасной благодаря избытку красоты, которая приходит от Него, Он есть начало красоты и ее предел. Будучи началом красоты, Он творит ту красоту, для которой является началом, и творит не в форме [так как та красота, что возникает от Него, бесформенна] – она иным способом [присутствует] в форме. Ибо та, что называется [обычно] красотой, есть только форма в ином, но сама красота бесформенна. Следовательно, то, что участвует в красоте, оформляется и не есть сама красота.

(33). Поэтому, когда говорится, что это – красота, беги от качества формы такой вещи быстрее [чем от уродства]; не д олжно тебе ничего творить пред глазами, чтобы не отпасть от [истинной] красоты в то, что называется красотой лишь в силу смутной причастности. Красив бесформенный эйдос, если он, на самом деле, эйдос, и красив [ с.141] настолько, насколько ты обнажишь его от всех форм, тех, например, какие он имеет в рассудке, благодаря которым мы утверждаем, что одно отличается от другого, как говорим, например, что различны справедливость и благоразумие, хотя они и [обе] красивы. Когда ум мыслит нечто особенное, он умаляется, [и если как нечто особенное] он возьмет все вещи, которые есть в умопостигаемом [то результат будет тем же]; если он мыслит нечто единичное, он имеет умопостигаемую форму; если же мыслит все вещи вместе, то некую многообразную форму, еще нуждаясь [и пытаясь понять], к ак должен он созерцать то, что выше всецело красивого, то, что выше и многообразного, и не-многообразного; есть то, к чему стремится душа, не говоря, почему она вожделеет вот этого, но логос говорит, что это есть сущностно сущее, что природа наилучшего и возлюбленного в высшей степени – всецело безвидна. Следовательно, что бы ты не возвел в эйдос и не показал душе, она будет искать иного, Того, Кто дает форму. Логос говорит, что все то, что имеет форму, и эйдос, отмерено и ограничено, т. е. не есть всё, не самодостаточно, не красиво от себя, но, что все это – опять же, смесь [= составленное]. Эти красивые вещи должны быть измерены и ограничены, но – не сущностная красота, лучше же сказать – не само прекрасное; если же это так, то прекрасное не оформлено и не суть эйдос. Первичная Красота и Первое безвидны, и Красота есть природа Блага. И переживания возлюбленных свидетельствуют об этом: пока они в том образе, который воспринимается чувствами, они еще не [ с.142] в любви; но когда они, оттолкнувшись от того [чувственного образа], производят в себе, в лишенной частей душе, не воспринимаемый чувствами отпечаток, – тогда расцветает любовь. Любящий ищет возлюбленного, чтобы он оросил увядшее [Федр 251b1-4]. Но если он приходит к пониманию, что должен выбрать более бесформенное, он будет уже устремлен к Тому; ибо в смутном огне он изначально любил великий свет. След бесформенного есть форма; Он есть Тот, Кто породил форму, Он не есть форма, Он породил ее, когда материя пришла к Нему. Но материя по необходимости наиболее удалена от Него, поскольку неспособна обладать сама по себе даже низшими формами. Тогда, если предмет любви есть не материя, но то, что сотворило эйдосы благодаря [высшему] эйдосу, и те эйдосы, что на материи, пришли из Души, и Душа в большей степени есть эйдос и в большей степени любима, и Ум еще более эйдос и еще более любим, то д олжно полагать, что первая природа красоты безвидна.

(34). Мы уже не удивимся, если то, что производит столь великой [букв.: «страшной»] силы влечение, всецело свободно даже от умопостигаемой формы, поскольку и душа, когда проникается сильной любовью к Нему, отбрасывает все формы, которые имеет, даже умопостигаемые формы, которые могли бы в ней быть. Ибо невозможно тому, кто имеет что-то иное и направляет на него свою деятельность, ни видеть [Бога], ни соединиться [с Ним]. Но д олжно ни зла, ни иного блага не иметь под рукой, чтобы единая [душа] приняла Единого. [ с.143] И когда удача будет с ней, когда Он придет к ней или, лучше сказать, уже будучи там [т. е. в душе], явится ей, когда душа отвернется от вещей, присутствующих там [т. е. в умопостигаемом] и приготовит себя, сделавшись, насколько возможно, красивой, и придет в подобие (предуготовление и украшение [букв.: «космизация»], я думаю, очевидны для приготавливающихся), и она увидит Его внезапно явившимся в ней самой (ибо нет ничего между ними, и нет уже двух, но оба – одно; когда Он присутствует, она уже не судит; любящие и возлюбленные подражают этому здесь, смешивая свои воли), она уже не воспринимает своего тела, не воспринимает, что оно есть в ней, и не говорит о себе ни того, что она иное [Ему], ни того, что она человек или живое существо, ни того, что она – сущее, ни того, что – всё (ибо для того, чтобы видеть эти вещи, она должна стать неоднородной [т. е. перестать быть единой]), но [будучи вместе с Единым] она не имеет ни досуга заниматься такими вещами, ни желания, но погружена в поиск и встречу, и когда Он присутствует, она смотрит на Него, а не на себя, у нее нет времени смотреть на того, кт о[– она или не она – сейчас] видит. Поистине, будучи Там, она не променяла бы этого ни на что в мире, даже если кто-нибудь предложил бы ей целое небо, ибо нет ничего лучшего, и нет большего блага; ибо она не взбегает [уже] выше, все иные вещи – внизу, даже если это горние вещи. Тогда она истинно судит и знает, что это и есть желаемое, утверждая, что нет ничего лучше. Нет Там обмана, ибо что могло бы [ с.144] быть истинней Истины? То, что душа говорит, она говорит позднее, и говорит это в безмолвии, и она не обманывается в своем опыте счастья, в том, что она счастлива; она не говорит, что счастлива, когда тело щекочет ее, но – когда становится тем, чем была раньше, становится той, кого ведет благая судьба. Она говорит это, презирая все иные вещи, которыми наслаждалась прежде, – начальства и силы, богатства, крас оты и науки, – она не стала бы говорить, если бы не встретила вещи лучше этих; она не боится – как бы чего не случилось с ней, ибо она даже не видит этого, будучи вместе с Ним; но если другие вещи вокруг нее погибнут, то она даже насладится тем, что может быть одна с Ним – столь великого счастья она достигла.