сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 51 страниц)
Душа Томаса уже давно не принадлежит ему, а сердце всегда выбирает Ньюта. От этого нестерпимо хочется спрятаться, скрыться, чтобы никто не нашёл, но не получается, потому что Томас сам добровольно идет прямо в руки к своему личному кошмару, который играет минор на его оголенных нервах и наслаждается. Наслаждается. Наслаждается.
Томас тоже хочет получить хоть немного наслаждения, он хочет, чтобы боль ушла, и он знает, как это сделать. Боль может забрать только тот, кто её причинил. Казалось, что Ньют совершенно спокоен, но на самом деле нет. Чем ближе был Томас, тем сложнее ему становилось себя контролировать. Чертово проклятье, которое скрывается за гранью чужих зрачков, которые оголяют душу Моррисона, вынимают сердце и греют в своих руках, отогревая ото льда.
Шаг. Ближе. Он не смотрит. Шаг. Как можно ближе. Необходимо.
Посмотри на него, Ньют, посмотри на него, давай же, посмотри на него.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Дыши, Томас, он любит тебя. Просто делает вид, что это не так. Он любит тебя. Он сам признался тебе в этом, он не мог сказать это просто так, потому что чувства всегда исходят из сердца, и Ньют не может так бессовестно солгать. Не может. Не может. Не может. Не может. Не может. Пожалуйста, только не это. Пожалуйста, не надо делать больно. Пожалуйста, он ведь не переживёт этого снова.
Томас закусывает губу. Снова кусает свои чертовы губы, потому что боится не сдержать эмоции, а Ньют даже не смотрит на него. Сейчас это даётся особенно тяжело, потому что взгляд парня прожигает в нем дыру и через неё начинает вытекать пустота. Та, которая внутри Ньюта прямо сейчас. Он не смотрит в сторону Эдисона, но слышит его тяжелое дыхание. Ритм сердца срывается, потому что Томас подходит ближе и почти болезненно проводит щекой по его правому плечу: Ньют едва ощутимо дергается, когда Томас целует оголенный участок кожи. Слишком нежно и осторожно. Вдыхает запах Ньюта, словно наркотик и смотрит на него вновь.
— Не отталкивай меня, пожалуйста, — просит Томас почти умоляюще, — ты можешь мне верить, правда.
Проклятье. Самая главная ошибка Ньюта — это то, что он сейчас всё-таки посмотрел на Эдисона, и его собственное сердце пронзительно завопило, оглушая своим криком хозяина. Шоколадные глаза смотрели на него с нескрываемой надеждой и доверием. Никто и никогда не смотрел на Моррисона так, как на него Томас в эту секунду. Пожалуйста, не разбивай ему сердце снова, потому что он не переживет. Ты же любишь его, Ньют, ты же действительно любишь его, а он любит тебя. Всем сердцем. Всей душой. Всем своим существом.
Он продолжает прощать и тянуться к тебе даже тогда, когда его протыкает иголками твоей эгоистичности, потому что никто и никогда не любил тебя так сильно, как тебя любит Томас. И никто не полюбит тебя сильнее. Томас отдал тебе своё сердце, свою душу. Он отдал тебе всё, что у него было.
Посмотри, черт возьми, на него. И пропади.
Просто взгляни. Сердце останавливается именно в тот момент, когда Томас целует его в уголок губ и слышит рваный выдох. Эдисон понимает, что Ньюту тяжело сдерживаться, но он слишком терпеливый, поэтому всё равно добьётся взаимности от Ньюта или умрет. Прямо здесь и прямо сейчас.
Больше нет сил терпеть эти издевательства, больше нет сил терпеть эту невыносимую боль, и Томас даёт ей выход, покрывая поцелуями чужой подбородок, прижимается к Ньюту всем телом и буквально впечатывает того в стену. Задыхается и целует, ощущая, как стремительно уходит на дно, втягивая Ньюта в свои напряженные до предела легкие, которые наполняются кислородом от соприкосновения с такой желанной кожей.
Наваждение.
Томас не знает, что он делает.
Возможно, что даже не осознаёт.
Боль в его теле достигает уже почти критической отметки, и избавиться от этого можно, только если он получит то, чего так нестерпимо хочет, а он хочет Ньюта. Прямо сейчас. Прямо здесь. И совершенно наплевать. что будет дальше, потому что Томасу нужен Ньют. Он чертовски нуждается в нём прямо в эту самую лучшую секунду своей никчемной жизни. Руки Мориссона хватаются за его плечи, но не причиняют боли. Ньют выжигает Томаса изнутри, ореховые глаза бьют в самое сердце и Эдисон почти падает в объятья чужой тьмы. Добровольно оказывается в ней, и так исступленно прижимается к блондину всем телом, заставляя сердце останавливаться от крайней степени напряжения.
— Не смей меня отталкивать, — шепчет Томас в самые губы своего самого любимого врага. В зрачках напротив разгорается огонь, чертов будущий пожар, в котором Томас сгорает почти сразу же, а следом сгорает и Моррисон, потому что до невозможности красивые глаза Томаса смотрят на него с мольбой и обожанием.
— Я даю тебе шанс сейчас отпустить меня, — рычит блондин, — я даю тебе это чертов шанс, потому что ты не хочешь этого на самом деле, это всего лишь гребаные инстинкты, Эдисон.
— Мне плевать, Ньют, слышишь? Мне всё равно, я чувствую ЭТО внутри себя, я чувствую тебя внутри себя, я слышу твоё дыхание под своей кожей и я хочу этого. Пожалуйста, — руки Эдисона скользнули по плечам напротив. Кожа Ньюта была настолько горячей, что парню показалось, что на его ладонях останутся ожоги. Томас так сильно нуждался в Ньюте, — поцелуй меня, пожалуйста, поцелуй меня.
«Пожалуйста» звучит слишком обреченно, глаза выворачивают душу и оголяют самую суть, в глубинах этих глаз плещется океан, в котором Моррисон тонет. Пропадает. Захлебывается и камнем идет на дно. Исчезает в чужих волнах болезненного разума.
Томас просит. Томас умоляет и поддаётся вперед, оставляет на этих губах короткий поцелуй и зажмуривается, ожидая, что сейчас всё-таки получит по морде, но ничего не происходит секунд пять, а потом губы Моррисона, наконец, накрывают его и Томас понял, что умереть хочет только в этих руках.
Ньют ловит чужой выдох и впивается пальцами в чужой затылок, притягивая всё ближе, но Томас сам хочет, чтобы между ними не осталось ни единого миллиметра, поэтому скользит руками по чужой спине, в попытке прижать Ньюта к себе еще ближе. Безумие. Это не похоже на его первый раз тогда в отеле, сейчас всё иначе. Эдисон сам хочет этого до звездочек в глазах. Он хочет почувствовать облегчение и он его действительно чувствует, когда Ньют припадает губами к его шее.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Томас дышит, погружаясь в чужой омут с головой. И все мысли заполнены только Ньютом. Только одним им и всё. Это такое сладкое безумие. Томас и не знал, что может так сильно чего-то хотеть. Ему хотелось кричать и он кричал, задыхаясь от своего внутреннего крика и снова дышал, когда чувствовал такие желанные губы на своих. Поцелуев было слишком мало. Хотелось ближе, гораздо ближе.
Кровь стучит в висках. И парень теряет себя в чужом пламени, сгорает заживо, вплетая пальцы в блондинистые волосы, притягивая всё ближе. Губы Ньюта целуют, а Томас откликается на каждое движение, толкаясь бедрами навстречу к Моррисону, тот тихо рычит и целует Эдисона с еще большим азартом.
Голова начинает кружится от неосторожных движений. Ньют отрывается от терзания чужих губ только для того, чтобы стянуть с Томаса футболку. И они с каждым прикосновением становятся только ближе, и кажется, что роднее. Пальцы Томаса предательски трясутся, когда он пытается справится с ремнем на джинсах Моррисона.
Сумасшествие. Взглядом у Томаса вынимают сердце и забирают душу. Он взрывается, когда понимает, что не ошибся — Ньют тоже хочет его. Слишком сильно. Нестерпимо. Жарко. Ближе. Томас проводит руками по торсу парня, смотрит на реакцию блондина, и отдача не заставляет себя долго ждать, ибо стайки мурашек стремительно расползаются по всему телу именно там, где его касаются руки Томаса.
Ньют нуждается в Томасе слишком сильно. И сдерживать себя уже практически больно. Они уже давно поменялись местами, и теперь Томас был прижат к кровати за руки, выгибаясь так, что рисковал сломать себе позвоночник, поддаваясь навстречу губам Ньюта. Таким горячим и страстным. Никто из них, наверное, еще и не понял, что они уже давно перешли эту дозволенную грань, позволяя страсти и потаённым желаниям диктовать свои правила.
Это правильно. Это так, черт возьми, необходимо
Томас понимает, что боль уходит. Медленно и постепенно. Ньют забирает её по маленьким крупицам. Обоим сносит крышу и нет мысли о том, что-то, что происходит — неправильно, потому что оба уже проиграли своим чувствам.
Тело Эдисона слишком остро реагировало на каждое прикосновение Моррисона, и он выгибался, рискуя сломать к черту свой позвоночник. Всё слишком правильно. Так, как и должно быть. Томасу сейчас казалось, что он попал в ад и ему изнутри выжигают душу, но он был не против.
— Ньют, — тихий шепот на ухо будоражит затуманенное сознание, выдержка рушится к чертям, — ближе, прошу.
Томас так сильно прижимал Ньюта к себе, что казалось, что они сейчас просто соединятся воедино. Ньют чувствовал, как это тело дрожит под его руками и было понятно, что Эдисон уже не в состоянии терпеть. Знаете, как сносит крышу, когда ты понимаешь, что именно этот мальчишка заставляет тебя сходить с ума, возвращает к жизни, заставляет дышать и верит в тебя каждой клеточкой своего тела.
Томас — не Алби.
Оба сейчас дышат друг другом. переплетаясь душами и сердцами. Боль сходит на нет, потому что Томас отдает Ньюту всего себя. Осознано и желанно. И вы даже не представляете, как взрывается сердце Ньюта, когда Томас начинает улыбаться и сам целует его, потому что осознание, кажется, приходит: Томас любит его так сильно, что не может дышать. Он, черт возьми, любит его. Он любит его. Любит его. Любит его.
До сумасшествия.
Позволяет Ньюту всё, что тот захочет. И совершенно не желает расставаться с этими
великолепными ощущениями горячих рук на своём теле. Оно так сильно жаждало Ньюта, и у того отказывали последние тормоза. Томас абсолютно не сдерживает себя, желая показать блондину, как ему сейчас хорошо. Он загнанно дышит Ньюту в шею и целует её, прекрасно помня, что это его слабое место.
Надрывной шёпот врывается в сознание.
— Сделай это, Ньют, прошу тебя, — и оба понимают, о чём просят эти манящие и сладкие губы. Этот шепот похож на жалобный скулеж. Томас больше не способен держать это в себе, провоцируя Моррисона неосторожными движениями бедер.
Томас хочет, чтобы он чувствовал, как сильно он хочет его. Ньют заглядывает в глаза Эдисона и не видит там страха. Совершенно. Есть только дикое желание почувствовать блондина каждым своим нервом. Ньют знает, что не сможет остановить себя, даже если Томас захочет. Слишком сильно он этого хотел. И когда губы снова впиваются в его губы, Ньют понимает, что назад пути уже нет.
— Я не смогу остановиться, — прошептал Ньют, — я не смогу сдерживать себя.
— Не останавливайся и не сдерживайся, — служит ему ответом, а потом Эдисон снова прижимается губами к его плечу, желая оставить там свой отпечаток, — потому что мы оба этого хотим.
Он погибает. Томас стонет ему в губы и снова выгибается, когда первый палец медленно входит внутрь, заставляя Эдисона лихорадочно глотать воздух ртом и искать губы, чтобы спрятать в поцелуе предательский и до жути пошлый стон. На плечах Ньюта уже совершенно точно останутся царапины, потому что Томас старается удержать себя от падения в бездну, но всё равно падает, а Ньют падает следом, ловя губами каждый следующий следующий вздох Эдисона.
Это не похоже на то, что произошло между ними в отеле. Ньют не хочет причинять боли Томасу, поэтому пытается держать себя в руках, но когда Томас толкается вперед, насаживаясь уже на три пальца и самозабвенно стонет, Ньют понимает, что самоконтроль уже давно потерян. Томасу нужно больше Ньюта. Больше. Иначе он просто умрет. Его сердце просто взорвется от напряжения. Томас заставляет Ньюта посмотреть на себя, проводит пальцем по его правой щеке и кивает. Это служит для Ньюта абсолютным и безоговорочным согласием.
Бездна затягивает всё глубже в себя. Томас давится позорным всхлипом, когда Ньют, наконец, входит в него и останавливается, пристально смотря в глаза напротив, которые пытаются зацепится хоть за что-нибудь, но везде эти глаза. Глаза Ньюта. Темные зрачки и огонь в них. Сейчас всё иначе. Всё абсолютно по-другому.
— Я в порядке, — кивает Эдисон и сам толкает вперед, срывая с губ Ньюта тихое шипение.
Чувство заполненности срывает крышу. И Томас так сильно сжимает Ньюта внутри, призывая двигаться. Томас принимает его почти без боли, наверное потому, что слишком сильно этого хотел, и заходится в собственных стонах, когда Ньют задевает особенно чувствительную точку.
Томас абсолютно не собирается сдерживать себя и сам двигается навстречу движениям Ньюта и понимает, что пустоты внутри уже нет, он впервые за долгое время заполнен до самых краёв и может нормально дышать, потому что рядом тот, кого он любит больше жизни, а самое главное то, что Ньют тоже любит его.
— Мой, — шепчет Ньют или рычит. — мой.
Томасу кажется, что он ослышался, но такое не может просто показаться.
Перед глазами взрываются мечты и новый стон тонет в жарком прикосновении губ. Томас уверен, что теперь он навсегда принадлежит только Ньюту, но это ведь правильно? Да, потому что они любят друг друга. Томас заставляет Ньюта чувствовать себя живым, настоящим и нужным. Этот парень возвращает веру в то, что его сердце всё ещё умеет по-настоящему любить.
Каждый толчок заставлял Томаса прятать лицо в сгибе чужой шеи и целовать, целовать её до кровавых засосов. Ему было так хорошо, потому что именно сейчас они с Ньютом были единым целым, связаны и влюблены. Томас дышал, когда Ньют целовал его, а Ньют ощущал, как в его сердце распускаются цветы от невероятной близости с Томасом.
Хотелось ближе. Глубже. Неконтролируемо. Несдержанно. Ньют кусает губы Томаса и тут же слизывает маленькие капельки крови, и это еще сильнее заставляет Томаса плавится в его руках. Он стонет, принимая Ньюта почти полностью, чувствуя приближение оргазма, но кажется. что обоим чертовски мало этого.
— Ньют, — задыхается Томас, — боже, — он впивается зубами в собственные губы и дергает Ньюта на себя, чтобы соединить их губы. Мало. Слишком. Мало. Томас срывает голос и царапает спину, когда Ньют по-собственнически кусает его в ключицу, оставляя на ней красивый след от своих зубов. Этого мало. Хотелось, чтобы на этом теле не было не единого нетронутого места.
Ньют совершенно потерял своё самообладание, потому что Томас был таким горячим, таким открытым, таким особенным. Для него. Они уже не слышали стук своих сердец, наслаждаясь каждой следующей секундой. Эдисон не позволял Ньюту отстраниться, вжимая блондина в себя, покрывая его лицо поцелуями.
Ньюту было так приятно слышать эти стоны, которые вырывались из этого горла с этим именем на губах. Невероятно. Томас даже и не знал, что может чувствовать себя так хорошо. Так хорошо. Так хорошо. Так хорошо. Всё внутри взрывалось от осознания происходящего. Раньше Томасу казалось, что он никогда не захочет подобного безумия, но сейчас всё было так правильно, что здравый смысл стремительно потерялся на затворах бешеного желания получить как можно больше Ньюта. И ближе быть уже невозможно, но Томас все равно продолжает прижиматься к Моррисону еще сильнее.
Томасу мало Ньюта.
А Ньюту хочется сожрать Томаса, потому что рассудок мутнеет с каждым следующим выдохом.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
— Томми, — рычит Ньют, — блять, ты конченный придурок, блять, ты сводишь меня с ума, черт подери.
— Не останавливайся, — выдыхает Томас. — Я не хочу, чтобы ты останавливался.
Ньют уже не сможет остановить себя, потому что по коже бегут блядские мурашки. Никогда и ни с кем ему не было так хорошо, потому что Эдисон этого действительно хотел, жадно целуя его в губы. Он смотрит на него. Он вдыхает его. И улыбается, встречаясь с ореховыми глазами напротив. Томас улыбается и Ньют наконец понимает, что до мурашек влюбился в эту крышесносящую улыбку. Прикосновения посылают электрические заряды по всему телу и Томаса подбрасывает на постели, когда Ньют в очередной раз входит полностью, стонет прямо в губы. И понимает, что это — его предел.
— Давай, Томми, давай же, — рычит блондин на ухо своему любовнику, задавая бешеный ритм своим движениям.
Томас почти срывает голос и хрипит, когда понимает, что кончил. Внутри разрывается фейерверк из чувств. Из горла вырывается протяжное «Ньют» и этого хватает, чтобы Ньют кончил следом, изливаясь на белую простыню. Томас тщетно пытается восстановить дыхание, но ничего не получается. Ему казалось, что сердце успокоится после этого, но оно по-прежнему пробивало грудную клетку.
Это было так… Так восхитительно.
