Текст книги "Осколки вечности (СИ)"

Автор книги: Александра Верёвкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 63 страниц)

Глава 32. 'Лжец, лжец, лжец'

POV Лео День первый

Крепость дружеских объятий. Стыдливо спрятанное за товарищеским плечом лицо. Омытые мерзкими слезами щеки. И волчий вой, который я прятал едва ли лучше девичьих рыданий. Позади три сотни лет бездарно растраченной жизни, а впереди…Впереди лишь три дня, которые следует продержаться с честью, с достоинством. Хотя какое там! Смерть не бывает достойной. Она уродлива в любом случае, даже если на одре покоится съеженный старикашка, в незапамятные времена потерявший волосы, зубы и рассудок. Она не интересуется невыполненными планами. Не позволяет смириться. Не терпит. И не дает снисхождение. Она отнимает. Вырывает из рук мечты, надежды, мизерное подобие стремлений, начинания, сминает их, точно испорченный лист бумаги, и прицельно бросает в корзину к горстке все тех же неудавшихся комков. И тогда уже не остается на земле ничего, связанного с тобой. Ни жены, погрязшей в скорби. Ни осиротевших детей. Ни единой души, способной постичь бремя утраты.

Я прожил никчемную жизнь, так почему же рвусь и дальше влачить это жалкое существование?

– Как удачно все сложилось для тебя, – с притворным смешком выразил я вертящуюся в голове цепочку мыслей. – Нет больше нужды делить ее с кем-либо, поэтому жить вам в любви и радости до, хм, определенного момента. Нудно это, не находишь?

– Лео, – привычно состроил Верджил донельзя серьезную мину, оторвался от меня и открыто заглянул в глаза, чтобы продолжить, – видит Бог, я не желал тебе смерти. И никогда…

– Завязывай с нотациями и нравоучениями, – брезгливо отер я противно влажные щеки грязными ладонями и отошел от приятеля на светское расстояние. Он последовал моему примеру, смахнул сырость с ресниц, отдышался и прижал неплотно сжатый кулак ко рту. – Просто забирай ее и проваливай. Я предпочел бы подохнуть вдали от восхищенных охов, – гордо развернувшись, я прошагал по петляющему коридору с десяток ярдов, намереваясь вновь найти дорогу к подвалу с трупом Мердока, но был остановлен впавшим в крайность вампиром.

– Не дури, – слабо подчиняющимися грабками ухватился он за мой локоть, – я не в благородство и отзывчивость сейчас играю. Здесь ее родители. Мне нужно их найти, поэтому, – очень изящно выполненный просительный жест выпученными глазищами я оценил по достоинству, – прошу, увези Астрид. Мне нужно время, чтобы все уладить. Похищение целой семьи, полиция, больница, – весьма необузданно впился он пальцами в разламывающиеся виски. Странно. Я почему-то считал, что она бредила, когда твердила о чьих-то родителях. Видно, в очередной раз накосматил. – Я даже не знаю, живы ли они вообще и знают ли о моей…

– …привычке закусывать человечинкой, – пасмурно рассмеялся я, предвосхищая визгливый материнский ужас и виртуозно исполненный отцовский хук справа. Посмотреть бы хоть одним глазком на это светопреставление! Чую, влетит кому-то по первое число за архаичные замашки по статье извращенной гастрономии. – Заметано, – скорчил я подневольную рожицу, с энтузиазмом берясь за заботу о лапусе. А что, неплохо. Устроим горячую ванну на две персоны, понежимся в пене, потом и до кроватки доберемся… – Короче, ни пуха тебе на всех фронтах, – уже на бегу саданул я, бросаясь на внеочередные поиски злосчастного выхода из здешних казематов.

Габсбург и проморгаться не успел, как живописный вид моих бодро сверкающих пяток покинул окрестности. В долю секунды я вынес свое разлагающееся тело на улицу, скоротечно набил легкие ароматнейшим воздухом морозного утра. Подставил румяное лицо под искрящиеся лучи взошедшего солнца и немного взгрустнул. Новый день. Первый из числа последних трех.

Но довольно лирики. Повыть от безысходности я еще успею. Сейчас гораздо важнее совладать с возложенной на мои поджарые плечи ответственностью: окружить теплотой и вниманием прекрасное маленькое создание. И чадолюбивая мамаша из меня выйдет превосходная. Одной только любви на задворках похабной душонки скопилось несметное количество. Ее-то я и стану транжирить напропалую.

Добрался до машины и первым делом сунул любопытный нос на заднее сиденье. Вверенное мне бедствие безмятежно дрыхло, свернувшись на коротком диванчике калачиком. Множественные синяки на лице за время моего отсутствия сменили агрессивный фиолетовый оттенок на пугающе черный. Припухлости вздулись еще сильнее. Ссадины покрылись коричневой коркой. Страхолюдина, одним словом. Хотя и в таком, мягко говоря, непривлекательном состоянии, она вызывала во мне ряд весьма неприличных желаний. Чертов запретный плод!

Ни в какую гостиницу я ее, естественно, не повез. Взял курс на собственную тихую гавань. С благоговейным трепетом в желудке навел зеркало на спящий комочек моих отрадных побуждений. И неспешно вырулил на оживающую трассу.

К сожалению, полностью искоренить мыслительную деятельность мне не удалось. Поэтому всю дорогу (отнюдь не близкую, надо заметить) я провел наедине с разрастающимися страхами.

Много ли нужно для сохранения памяти о человеке? Час работы мраморщика. Отправлюсь я на встречу с маменькой через…обойдемся без точных чисел, и что? Кого расстроит или огорчит этот вопиющий акт несправедливости? Астрид? Ей, думается мне, глубоко начхать на персону по имени Лео. Верджил? Ну-у, может быть (а может и не быть, кстати). Северин?! Ага, еще Санта-Клауса вспомни! Ему моя бесславная гибель только на руку. Нет сынули, канули в Лету и проблемы с длинными языками. И зачем взялся трясти пыльной правдой о Девкалионе? Глупый, болтливый смертник.

Кто у нас остался в графе 'друзья'? Джо и Стэн. Насчет этой липкой парочки я спокоен. Им и впрямь захочется порыдать над моей сухонькой могилкой часок-другой.

Да-а, негусто. В кои-то веке собрался умирать, а не перед кем. Скряга Вердж отменит все мои комедии, запретит иронизировать на тему поминок, даже в гробу поваляться не даст ради душевных нужд. Тоска, ей Богу.

Настроение припадочно сверзилось до нулевой отметки. Изящно хохмить у меня уже не выходило. В голову нагло врывались пессимистичные картины недалекого будущего. Казалось, что незаживающая рана на спине разрастается быстрее положенного. Отравляет мою кровь. Изнашивает органы. Допинывает тщедушное тельце, когда-то бывшее полновесной душой. Грызет меня изнутри, обрекая на возможные страдания.

Ничто так не огорчает, как жалость к самому себе. Стоило немного поразмыслить об уготованной участи гниения заживо, и беспросветная депрессия захлестнула меня от носков до чепчика. Мол, что за невезунчик ты, Лео! В очередной раз вляпался в неприятности. Конкретно укоренился в навозном отстойнике. Теперь уже навсегда.

За однообразными вихляниями по заунывным кущам пролетела дорога до дома. Под колесами колымаги зашипел гравий. Лобовое стекло отразило занюханный пейзаж нищих красот. Разваливающиеся бараки. Переполненные мусорные баки. Оголодавшие взгляды шатающихся вдоль улиц детей в кургузых обрывках одежды. Изнуренные женщины, дожидающиеся автобуса на остановке. Серые, словно застиранные лица с безобразными морщинами от хронической усталости.

Я нарочно выбрал квартиру в этом неблагополучном районе. Именно здесь буйным цветом колосится настоящая жизнь. Суровая. Злая. Беспринципная. Полная невзгод и лишений. Эти люди, опустившиеся на самое дно по воле собственной лени и незначительности, видят мир совсем другим. Они не топчут ковры в шикарных холлах. Не увешивают стены картинами в помпезных рамах. Не обедают в дорогих ресторанах. Им по вкусу волчьи законы. И гораздо ближе теория Дарвина, восхваляющая азы естественного отбора. Как и мне, кстати говоря.

Когда-то я пробовал добывать деньги честным путем, но быстро понял, что прелесть бытия заключается отнюдь не в соблюдении графика работы. Риск и опасность – они в свое время помогли мне расширить горизонт. В эпоху шпаг и дуэлей я грабил банки, притом шумно и обязательно посреди бела дня. Забавы со скрытностью и богобоязненностью меня никогда не прельщали. Пару раз оказывался в тюрьме, на волосок от виселицы, что добавляло моим играм азарта. Начало эры огнестрельного оружия резко охладило пыл ярого пацифиста. Я не приверженец кровавых разборок, поэтому вместе со многими загорелся идеей Золотой Лихорадки и покинул Мексику. Новый виток безрассудств занес меня в Штаты. Борьба за прииски, сотни, затем и тысячи людей в подчинении, – я заканчивал день состоятельным вампиром, а с восходом солнца считался вдвое богаче. Потом Америку затрясло в войнах. Презренные янки гнали с родных земель индейцев. И я отплыл в Старый Свет. За месяцы пути постиг истоки мореплавания, пощекотал нервы Британским судам, когда плавал под черными парусами с летящей впереди нас славой отъявленных головорезов. Конец девятнадцатого века настиг меня у берегов Индии, где я, упитанный толстосум и пройдоха, женился на скромной индийской принцессе. Ее папенька-шейх выделил мне невзрачный дворец с гаремом наложниц, надавал каких-то шелков со слонами и с распростертыми объятиями принял в семью. Пожалуй, те десять лет, потраченные на песни и пляски, нескоро выветрятся из памяти. Жена мне, конечно, досталась никудышная. Страшненькая, туповатая, да еще и необучаемая. За всю совместную жизнь она выучила два английских слова: 'извините' и 'здравствуйте'. А вот ее сестра…

Эх, счастливые были годы! И потянуло же меня в Европу, притом в разгар Первой Мировой. Там я и познакомился с Одиллией да на беду спас ее будущего мужа из горящего дома. Следом братание с Айрис и Верджилом, ставшее началом конца. И почему нам, прямоходящим, не дано предвидеть будущее?

– Приехали, – с горечью возвестил я, глуша мотор у облезлых ворот гаража.

Астрид пробурчала в ответ нечто сонное, сомкнула распухшие губы, накрыла раздутую щеку сухонькой ладошкой и сладко засопела дальше. Надо бы вылезти из машины, соскрести с сиденья этот храпящий комочек, отнести в квартиру, отмыть, переодеть и перетащить в кровать. Однако нежелание шевелиться в кратчайшие сроки взяло надо мной верх. Я откинул голову на спинку кресла. Зажмурил глаза и представил, что сегодняшняя ночь мне приснилась. На самом деле не было ни Мердока, ни его сволочной мести, ни тех ужасов, что представились моим глазам. Абсолютно ничего. А значит, и последнего разговора с Габсбургом тоже не случалось. Мне незачем обдумывать церемонию собственных похорон. Впереди долгие и долгие годы жизни, которые я с огромным удовольствием провел бы на берегу необитаемого острова, нежась в тени вековой пальмы, потягивая кокосовое молоко через трубочку, пропуская сквозь пальцы шелковистую россыпь золотого песка, внимая рокоту прибрежных волн. И она будет рядом. Счастливая, беззаботная, постоянно улыбающаяся. Ее смех украсит собой безлунные ночи, озарит беззвездное небо, согреет теплом мое сгнившее сердце. Я украду ее, если потребуется. На аркане затащу в самолет и увезу так далеко, где никто и никогда нас не станет искать. И она полюбит меня, я сумею этого добиться. И с той поры водворится рай на земле…Мой маленький, но полноценный оазис. С Астрид.

Мечтать не запретишь, но воспрепятствовать можно. На этой печальной ноте я выбрался в усаженный чахлым вечнозеленым кустарником дворик. Осторожно, боясь разбудить, перетянул куколку к себе на руки. Ногой прикрыл дверцу автомобиля. И, ощупывая путь подошвами, трагедийными шажками двинулся к изогнутой лестнице, уводящей на второй этаж. Моя квартира последняя на пролете. Из минующих окон числом пять засаленных стекол в обрамлении убогих занавесок доносились привычные для здешнего отстойника звуки. Ругань и всхлипы в седьмой – неугомонная мамаша, не найдя денег на опохмел, приступила к воспитанию ни на что не годных детей. Супружеская брань за дверью восьмой – глава неудачно созданного семейства как всегда приполз домой под утро. Жильцы апартаментов под номером девять вели себя на удивление тихо. Видимо, достали дозу и сейчас воздавали дань красочным глюкам. За 'десяточкой' находилась моя зажиточная келья.

Прихожей тут не имелось по определению. Сразу за порогом простиралось съеденное стенами пространство. У занавешенного плотными темно-синими портьерами окна пристроился компьютерный стол, заваленный всяческим хламом. Коробки с дисками, автомобильные журналы, обертки от шоколадных батончиков, пустые банки из-под колы, смятые пачки с остатками чипсов – аккуратность явно не моя стезя. Далее шла декоративная стенка, выполняющая роль книжного шкафа. Ключевое слово 'роль', потому что книг у меня не имеется в принципе. Разве что дозволительно считать оными толстую подшивку комиксов. Ими я увлекся с подачи Астрид, точнее исключительно ради нее. Оставшиеся метры отведены под гостиную без всяких изысков. Продавленный диван с обивкой болотного колера, удобное кресло с массажной спинкой. Низкий столик, заваленный пультами управления от плазменного телевизора, игровой приставки, дискового проигрывателя, акустики и прочих благ цивилизации. В стене жужжал встроенный кондиционер. По левую сторону за метровой стойкой расположилась крохотная кухня. Сразу предупрежу, я ей совершенно не пользуюсь, поэтому смело отводим взгляд вглубь тесного жилища. За холодильником, пустым по обыкновению, спряталась узкая дверь гостевой спальни. Тесной, с одной лишь кроватью и вовсе без окон. В общем, бестолковая комната. Через нее же можно пройти и в ванную, а затем и в мои отменные покои. Именно их я при въезде в это второсортное гнездышко проапгрейдил по полной программе. Выкинул сборище рухляди, гордо именуемое мебелью, и обустроил всё по-своему. Аэродром, способный вместить послушный табун пони, заменяет здесь постель. Гардероб с легкостью умещает сотню туго набитых чемоданов со шмотками (их у меня, правда, чуточку больше, так что некоторыми пришлось пожертвовать). Беговая дорожка, доска для пресса и парочка гантелей – необходимые инструменты для поддержания формы. Кровь в излишних количествах иногда толстит, не говоря уж о моих пристрастиях к фастфуду.

Злоключения начались в ванной, куда я на цыпочках отволок развалившуюся на моих руках лапусю. В окружении кафельных стен ее шамкающий храп немного поменял тональность, что никоим образом не сказалось на безвольном состоянии. Я умудрился даже слегка позавидовать ее нервной системе, когда бесшумно носился по помещению с очевидными целями. Включал воду, опустошал аптечку, искал стопку свежих полотенец. Придирчиво отбирал флаконы с шампунем, гелем и успокаивающими маслами. Уже в спальне добыл в одном из ящиков комода подходящую одежду. Вернулся обратно и столкнулся с главной на тот момент проблемой. Астрид ведь нужно раздеть.

Не то что бы меня смутила эта мысль, скорее наоборот, вдохновила. Пожалуй, даже слишком вдохновила. Я столько раз мечтал об этом, и фантазии, надо заметить, по всем пунктам обходили действительность. В них она и выглядела по-другому (без синяков и ссадин), и самостоятельно держалась на ногах, а не подпирала сушку для белья с участием моих рук. Впрочем, унылая сознательность посетила меня ненадолго. С минуту повозившись со своим моральным обликом, я обхватил искалеченное создание одной рукой за талию, другой неспешно стянул ремень, опоясывающий ладные бедра. И потянул вверх края тоненькой кофточки. На середине этого, казалось бы, простого действия у меня перехватило дыхание. Не от восхищения, нет. От ужаса перед всем увиденным. На ней не было белья, что с лихвой компенсировалось синяками и ушибами самой жуткой наружности. Иссиня-черные на животе. Огромные фиолетовые пятна под грудью. Зеленые следы пальцев на шее и ключице. Грубые отметины протекторов от подошвы мужского ботинка на спине: между лопатками, на пояснице и ниже, которые стали видны лишь после снятия плотно сидящих брючек. Я бы с радостью отказался от возможности вновь прикоснуться к ее нежному телу взамен на отдаленное любование персиковой кожей. Не знаю, что делал с ней этот ублюдок Мердок. Но от всей души жалею, что даровал ему быструю и безболезненную смерть.

Только в воде Астрид ненадолго пришла в сознание (полным пробуждением ее вялую попытку оказать сопротивление обозвать язык не поворачивался). Потянула меня за руку, заставив опуститься на колени, прижалась холодным носиком к щеке и тихо прошептала:

– Спасибо, Джей, – на что я ответил тусклой улыбкой. Тьфу, незрячая бестолочь! Хотя глупо ожидать от нее понимания ситуации. Узнай она меня по-настоящему, давно бы подняла такой вой, какой не снился и моим буйным соседям.

Банные процедуры отняли у меня последние силы. Орудовать мыльной губкой приходилось с дотошной аккуратностью, чтобы невзначай не задеть какой-нибудь особо болезненный ушиб. К тому же свалившееся на мою отчаянно гудящую голову несчастье постоянно норовило заснуть, уйти под воду и нахлебаться пенной жидкости, что добавляло мне и без того лишних хлопот. С шаманскими свистоплясками и языческими гимнами я все же вымыл это маленькое бедствие, ополоснул, кое-как причесал волосы, обернул в махровую простынь и оттащил в кровать. После чего позволил себе отдышаться минуты две.

Жизненный тонус дал первый на моей памяти сбой. От чрезмерной нагрузки, которую я раньше и не ощущал вовсе, затряслись руки. Боль в пояснице подобралась к шее и прицельно вонзила свое копье в затылок, расколов череп на две неровные половины. Я застонал. Поднялся с матраса, по-старчески придерживая ладонью скулящую рану на спине. Описал круг по периметру комнаты, заставляя мышцы работать, а не ленно бездействовать. Со сцепленными зубами вытерпел ворох уготованных мучений, когда каждый вдох всё ближе пододвигал меня к краю свежевырытой могилы. Затем вернулся к Астрид. В моих вещах – белой футболке с похабным рисунком кроликов в пикантной позе, черных шортах с надписью сзади: 'Всем сюда!' и безразмерных носках – она смотрелась совершенным ребенком. Тщедушным воробышком, которому по роковой случайности мерзкие дворовые мальчишки подрезали крылья. Безобидной крошкой, в кои-то веки втянувшей острые коготки и ядовитый язычок. И что удивительно, именно такой она мне нравилась больше всего. Зависимая, нуждающаяся в защите, немо просящая о ласке и внимании.

– Почему не я? – еле различимым шепотом спросил я у расслабленного личика. – Почему ты выбрала его? Того, кто ценит лишь то, что теряет. Разве ты вправе решать, кому из нас жить? Но ты решила, а я, кретин, поддался. Списывать старпёра со счетов было огромной ошибкой. Я слишком высоко вознесся, когда возомнил себя всемогущим. За что еще успею расплатиться. Ты предала меня, пуся. И это я тебе прощаю, – я пригладил разбросанные по подушкам мокрые пряди темных волос, навис над размеренно вздымающимся плечиком и легко прижался губами к ее виску. – Потому что шанс умереть за любимую девушку выпадает однажды. Грех его упускать. – Она не шелохнулась, пока я вставал, вытягивал из-под нее одеяло в ярко-красном пододеяльнике и плотно укутывал в мягкую перину смотанное в тугой комочек тельце. Однако чутье подсказывало мне, что произнесенные слова не зависли в воздухе бесполезной массой звуков. Она слышала их, хоть и не поняла до конца.

Доказательством послужил сдавленный всхлип, настигший меня на пороге спальни. Я резко обернулся. И почти рванул обратно, когда в секунду раздумал возюкаться с чужими соплями. Планка присутствия духа и без сторонних истерик находится на плачевно низком уровне. Мне самому впору влезть на крышу, дабы повыть на жителей окрестных домов. Так паршиво вечно неунывающий Лео не чувствовал себя еще никогда…

Толику утешения я отыскал на дне картонного пакета с кровью. Батенькино, будь он обезглавлен на главной площади своего чертового замка, ноу-хау. Чистейшая донорская плазма, упакованная в фольгированные коробки. В такие обычные смертные разливают молоко и соки. Можно лакомиться холодными эритроцитами, а можно и в микроволновку сунуть для пущей достоверности. Правда, пользы от нее никакой. Уровень консервантов (кровь ведь имеет свойство свертываться) зашкаливает, но в общем и целом жажду ей утолить возможно. Я предпочитаю первый вариант. Нагретая эта гадость противной тяжестью валится в желудок, вызывая изжогу.

Насытившись, я на всякий случай полазил по кухонным шкафчикам в поисках чего-нибудь съестного. Полюбовался на сгустки паутины в углах пустого буфета. Наткнулся на сиротливую пачку макарон, соседствующую с солью. И, махнув рукой на припасы, отправился в ванную приводить себя в порядок.

Для начала полностью разделся и встал у овального зеркала, вытянутого в человеческий рост. Отражение оказалось безрадостным. Белесый шрам, на две части рассекающий мое лицо ото лба к подбородку, выглядел просто тошнотворно. Комканный, безобразный рубец из бугров сросшейся кожи. Я сосредоточился, закрыл глаза и попытался исправить эту уродливую оплошность пластического хирурга. Хрен-то там! Регенерация отныне подчинялась мне с большой неохотой, предпочитая оставлять после себя очевидные следы былых увечий. Так что поворачивался я к зеркалу попой в предвкушении худших картин.

– Священные лысые ёжики! – ошеломленно вылупил я глазки, наткнувшиеся на 'это'. Непотребство, не иначе. Черная, будто измазанная сажей поясница. Нет, не так. Густое, сетчатое пятно слякоти, расползающееся вдоль нижнего отдела позвоночника. Ближе к центру оно концентрировало смоляную окраску, тогда как края огромной чернильной кляксы отдавали некоей серостью. По центру хребет рассекался продолговатым отверстием от ножа. Живым отверстием, которое пульсировало или сокращалось, словно делая короткие и частые вдохи. Кожа вокруг раны казалась выжженной и загноившейся одновременно. Меня затрясло в лихорадке. Какие к ё…ной матери три дня? Такими темпами я отшлифую копыта к завтрашнему вечеру, как пить дать!

– Спокойно, Лео, – уравновешенно взялся я усмирять собственный психоз. – Тебе ведь всё равно умирать. Так чего беситься понапрасну?

Дурацкие слезы, навернувшиеся на глаза, я утопил в горячей воде, брызнувшей из душа. Схватил губку. Выдавил на нее содержимое всего тюбика с гелем для душа. И в течение следующего получаса самозабвенно затирал облаками белой пены угодившие в слив мечты о лазурном берегу. Не видать мне ни необитаемого острова, ни загорелой Астрид, ни ее распущенных волос, собранных у левого ушка пушистым бутоном тропического цветка. Ни райского бунгало с соломенной крышей. Ни добытых непосильным трудом кокосов. Ни песчаных замков. Только эти последние часы наедине с ней, небрежно преподнесенные Верджилом. Чем не повод оторваться на полную катушку?

– Ну-те-с, приступим, – алчно потер я руки и выключил воду.

Вылез из ванной, наспех обтер торс, взъерошил волосы на голове и обвязал талию полотенцем, прикрывая кружево почерневших капилляров и вен на спине. Оскальзываясь на скользком полу, прокрался в спальню. Выпотрошил гардероб. Отыскал хлопковые белые шорты до колен и в тон им майку – буду зорко следить за расползанием жуткого увечья. Вытащил из базы трубку стационарного телефона и пулей выскочил в гостиную, где второпях сделал заказ в ближайшем приличном ресторане. Еду обещали доставить к полудню. Отлично, три часа в запасе. И я знаю, как их можно провести.

К моему стремительному возвращению Астрид перевернулась на другой бок, бессовестно развалившись по центру 'аэродрома'. Одеяло от бесконечных метаний по километровому матрасу сбилось в пуховую груду у ее животика, обнажив стройные ножки до колен. Ухоженная, матовая кожа притянула к себе изменчивый солнечный свет, проникающий в комнату сквозь узкую щель в плотных шторах. В горле пересохло. Я потоптался для порядку на месте, живо сгонял в кухню, набрал стакан ледяной воды из-под крана, залпом осушил его и в сотый раз вошел в спальню.

– Ты придурок, Лео, – лаконично оценил я собственные метания по квартире, с дрожью в поджилках присаживаясь на свободную половину кровати. Лечь рядом?

Идея здравая, но страшная-йа-а-а…до оключки мозга. А вдруг она проснется? И ей очень, очень и очень сильно не понравится мое навязчивое присутствие! С одной стороны, я у себя дома. С другой, ее мнения по поводу приезда сюда никто не спрашивал. С третьей, я до желудочных коликов обожаю злить эту строптивую ведьмочку. Лощенная парижская Богоматерь, как она багровеет от ярости! Как неумело и безобидно ругается! Как очаровательно щурит темнеющие в приступе гнева глаза! Как эмоционально размахивает руками, осыпая меня проклятиями! Кладезь артистизма, а не девушка. По совместительству еще и асфальтоукладочный каток, но в тех редких случаях, когда удается довести ее до белого каления.

Ухохатываясь над блеклыми перспективами будущего, я смиренно прижался щекой к подушке. Затаил дыхание – ноль реакции. Затем забрался под одеяло – вновь тишина. Опасливо придвинулся ближе, позволяя ее дыханию овивать рассеченное шрамом лицо. Астрид повела носиком, принюхиваясь к назойливому запаху моего шампуня. Краешек ее припухших губ дернулся, будто в улыбке. Я не удержался и обвел их ярко-розовый контур указательным пальцем. Она задышала чуть чаще. Я очертил подбородок. Вывел изящную линию скул. Легким касанием прошелся по тонюсеньким бровям. Спустился к ресничкам. Крепким, туго завитым и завораживающе длинным. Она заворчала и перевернулась на спину, намереваясь досмотреть свой сон. Я тяжело вздохнул, отыскал под одеялом ее горячую ладошку, крепко сжал чуть влажные пальчики и закрыл глаза. Буду запоминать каждую секунду этого дня – лучшего в моей непутевой жизни.

Спустя двадцать минут лапуся…хм, нет, не проснулась, насколько я мог судить, глядя на ее зомби-замашки по части спускания ног с постели. Новоиспеченный лунатик плавно перетек в сидячее положение, оттолкнулся руками от матраца, нетвердо укоренился на ногах и неуверенно поперся по поиски приключений. Я дождался, пока она выберется из спальни, и бросился следом. Приник грудью к дверному косяку и украдкой высунул голову за угол. Видимо, шизофрения не покинула булочку навсегда, а решила изредка наведываться, посылая приветы всем жаждущим. Повредившееся рассудком создание упоенно шарило в кухонных ящиках, задумчиво перебирало приборные ножи и вилки, чтобы через миг отыскать ту самую жуткую бяку – пугающих размеров тесак для разделки мяса. Этакий одомашненный эквивалент топорика.

С чувством выполненного долга 'милейшая' девица, замыслившая неладное, возвратилась в постель. Я к моменту ее появления успел улечься обратно в кровать и повернуться лицом к стенке, чтобы издали моя всклоченная шевелюра походила на Габсбургскую. Астрид тихо шлепнулась рядом и погрузилась в равномерный храп. Холодное орудие отправилось под подушку. Ее психоз очень отчетливо со мной поздоровался и вымелся восвояси.

Иных сюрпризов до обеда не случилось. Я не стал отбирать у кошечки ее 'успокоительное', но всякий пожарный присматривал за серебристой рукояткой. Затем в дверь позвонили, и я помчался принимать гору пакетов с заказанной едой. Расплатился. Набил холодильник вкусностями. Отправил обещанное ведро фисташкового мороженого в морозилку. Зарядил кофеварку. И с екающим сердцем поплелся и дальше исполнять обязанности блюстителя сладкого девичьего сна. Не срослось. Конфетка в мое отсутствие продрала слипшиеся глазки и сейчас удивленно озиралась по сторонам, по ходу пьесы обнюхивая наволочку соседней (то бишь моей) подушки.

– Здрас-ссти вам, – решил я немного подурачиться, круговым взмахом руки приветствуя изумленное существо. – Как спалось после вчерашнего? – двусмысленный контекст я добавил в реплику отнюдь неспроста.

– Лео? – уморительно собрала она в кучу выпученные глазки. 'Подбитый' наконец-то открылся, хотя тотально избавиться от мутной пелены, искривляющей обзор, ему всё же не удалось. – Почему ты здесь? – с сомнением спросила куколка, сбитым с толку взглядом окидывая свой внешний вид. Эх, надо было оставить ее голой! Вот смеху бы было! Пусть бы помучилась, повспоминала, чего могла натворить на не совсем свежую голову! – Точнее, почему я здесь? И что это на мне?

– Фух, сколько всего интересного тебя гложет! – от души потешался я над ее бестолковостью, присаживаясь рядом с трусливо поджатыми ногами. – Начнем по порядку. Да, я Лео. На первый раз угадала. Ты здесь, потому что сама этого, – сделал я акцент на последнем слове, – захотела. Я здесь потому, что это, – весьма издевательски обвел я взором кровать, – моя квартира. Ну а на тебе моя одежда. И под ней нет ни-че-го-шень-ки. За исключением пары любопытных выпуклостей.

Она совсем затихла. Отвела глаза. Покраснела так, что насыщенный румянец проступил через плеяду густо окрашенных синяков. И часто-часто заморгала.

– Мы… – вопросительно повысила она интонации, нарочно подталкивая меня первым вскрыть карты.

– О, да, моя прелесть! – дурашливо обнял я нервно сцепленные вместе коленки, впервые называя ее своей. Какой бесплодный самообман, но на поверку звучит восхитительно! – Мы! – в совершенно другом аспекте восторга провозгласил я, вытягивая готовую впасть в панику лапусю из-под одеяла и сажая ее на себя сверху.

– Нет, – неубедительно вскрикнула Астрид, судорожно мотая головой в разные стороны. – Я бы никогда…Джей, – внезапно что-то в ее голосе треснуло, переломилось надвое и тревожно зазвенело. Она уставилась на меня остекленевшими глазами.

И только тут я понял, какого маху дал, когда позволил ей беспрепятственно изучать обезображенное шрамом лицо.

Сначала она просто таращилась на меня, затем потянулась пальцами к рубцу. Отдернула руку, так и не коснувшись, и лихо выскользнула из моих некрепких объятий, чтобы забиться в дальний угол кровати. Про нож она вспомнила за миг до того, как я выхватил его из-под подушки и прицельным метанием воткнул в стену у занавешенного окна.

– Это была шутка, лапочка, – по возможности серьезно оправдал я неуместный в данной ситуации розыгрыш. – Между нами ничего такого…

Договорить мне не дал вой беременной носорожихи. Астрид вновь вознамерилась проверить стойкость моей нервной системы и завизжала так пронзительно, что я едва не оглох от восприятия ее чарующих воплей. На сей раз я не стал строить из себя светило психиатрии. Сгреб ораторшу в охапку, уложил ее по центру кровати и для надежности придавил сверху весом своего тела, лишая всякой возможности пошевелиться.

– Заткнись и слушай, – зло велела та пагубная часть меня, что не терпела истеричных выходок и припадков. Она захлопнула рот. Хорошая девочка. – Все живы и здоровы. Твой ненаглядный Джей и мама с папой. Они в полном здравии, усвоила? – глаза красноречиво пропели раболепное согласие. – Тебя я забрал, чтобы Верджу легче дышалось. Ему сейчас хватает проблем с полицией, – о больнице вести речь было бы неразумно. Ее и так лихорадило со страшной силой. – Ты знаешь, что никакого вреда я тебе не причиню, верно? – лучик сомнений в ее лице сменился железобетонной уверенностью, когда я немного ослабил хватку и ласково погладил встрепанные волосы. – Теперь спрашивай, что хотела, только очень спокойно. Без воплей и слез.