Текст книги "Осколки вечности (СИ)"

Автор книги: Александра Верёвкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 63 страниц)

Однако бесславный ход истории разухабистым враньем не изменишь. И та жалкая горстка воспоминаний, осевшая в могильном склепе моей непотребной душонки, со дня смерти Айрис – наглядное тому подтверждение. Та вопиюще нелепая часть героического эпоса о мести Волмондам, что угодила в доверчивые ушки Астрид, не имеет ничего общего с правдой. Да, я приехал в Штаты ради выплескивая лютой злобы. Да, обходными путями утянул милашку немку в кроватку. Да, до скрежета в позвоночнике ненавидел главу семейства. Да, всеми фибрами бессмертия оказался причастен к ее смерти, потому что был глуп, самонадеян, несдержан на язык и излишне…благороден, что ли.

Мы поссорились, как сейчас помню, из-за Верджила. К тому моменту за ним по пятам уже носилась слава моего лучшего друга и едва ли не единоутробного брата, а посему поступки рыжеволосой бестии вызывали у меня здоровое чувство злобы. В итоге, в один далеко не прекрасный день, я решился на крайние меры. Накропал левой ногой с использованием фантазии записку генералу, где в подробностях описал наши ночные марафоны с его дочуркой, подложил дацзыбао в багаж старика и поехал на станцию за билетами. Роль верхушки любовного треугольника мне опротивела. В кои-то веки личному удовольствию я предпочел более тесные узы дружбы. Ведь что у нас с Айрис было общего? Скомканное одеяло да оргазмы. 'Недокомплект' – точное название наших отношений. Чего мне не хватало в жизни помимо очевидных вещей, вроде бьющегося сердца и маячившей на горизонте старости? Любви. Мне нужен был кто-то, кому я мог бы отдать всего себя – всё свое свободное время, всё свое внимание и заботу. Кто-то, зависимый от меня. Хитрая ведьма под эту категорию ясноглазых барышень не попадала.

Получается, хотел как лучше, а вышла полная хренотень. Природой данная грубость при разговоре с 'безобидной' сироткой выползла наружу и принялась жалить всех без разбору. Желая вычеркнуть Айрис из сердца, я преступал грани дозволенного и к вечеру пожинал горькие плоды раскаяния. Она, чертова стерва, отравилась, но умереть при этом умудрилась на моих руках. Видимо, чтобы я успел понять, в какую вонючую яму дерьма вляпался. Затем объявился Габсбург, следом подвалил на перекладных фашист, ознакомившийся с моим красочно изложенным опусом. 'Беги, Лео! Беги!' – вмиг перенял мозг бразды правления над телом. Мне оставалось лишь подчиниться. Потому что письмо, подсунутое Мердоку в качестве пугалки на ночь, содержало не только литературную порнографию. В нем я ложно клялся обратить мисс Волмонд до рассвета. Ума не приложу, зачем. Вероятно, милая привычка забавляться с людскими чувствами передалась половым путем от аморальной партнерши. В любом случае, натворил я бед вагон и маленькую тележку, поэтому смазанные салом пятки пришлись ко двору.

Впрочем, анализ собственных провинностей не входит в мой ежевечерний рацион. Кесарю кесарево, как любила говаривать моя глупейшая матушка. Я предпочитаю плыть по течению, дабы изредка разводить руки в стороны и восклицать невинным голоском: 'Не при делах я, любезнейший'. Лучше вернемся к размышлениям о третьей зазнобе.

Астрид…после этого имени я обычно добавляю: 'Черт возьми, как же бьется сердце!', чего, понятное дело, в напыщенной реальности не случается. А я все равно ощущаю оголтелый топот копыт табуна лошадей в груди. Потому что любовь – она как ветер, ты ее не видишь, но чувствуешь. К сожалению.

Со дня знакомства с ней утекла цистерна воды. Казалось бы, отчего не позабыть столь плесневелую древность! А я, дурья башка, помню каждую безынтересную мысль, забредшую на огонек лихо работающего котелка. 'Что Верджил в ней нашел?' – гнусно хихикал я тогда, разглядывая немудреное воплощение заурядности. Приятная, но отнюдь не шикарная внешность. Огромные глаза цвета подгнившего мха. И трогательная улыбка бесхитростного котёнка. Дитё, одним словом. Ни грамма женственности, ни шарма, ни умения держаться. Короче, не мой типаж, тогда как ее подруга (мм, Рейчел вроде) уверенно обмахивала хорошенькое личико лавровым венком. Прозрение влетело мне в копеечку. Строго говоря, я лажанулся по полной программе. То, что разглядел старина-дальтоник, надежно укрывалось от моих радаров месяц-другой. Вспышка осознания нагрянула с тылов, когда я провел крохотную параллель между прошлыми победами на любовном фронте и нынешним кругом знакомых. Астрид в моем послужном списке не значилась. В том смысле, что подобных экземпляров я всегда обходил стороной, считая их скучными поделками под хохлому, мол, ну диковинка, и что с того? Впервые я начал присматриваться к ней после кособокого похищения с целью изнасилования. Твердолобое упрямство, выдержка и стремление к жизни пополам со зловредной наглостью появились спонтанно или мне удалось достучаться до дремлющих личин этой, без сомнения, обаятельной куколки, спрашивал я себя, лежа в морозильнике городского морга. Любопытство, которое, как известно, не порок, а источник знаний, живо затребовало утоления. Собирать истину по крупицам – занятие сродни неудачным попыткам суицида. Мечешься по комнате с перерезанным горлом, тычешь пальцем в кнопки телефона, вызывая экстренную помощь, и неохотно бьешься темечком о сделанный вывод: бритву надо брать острее, да башку в момент вспарывания вен не запрокидывать назад, а наклонять вперед. Вот и я бесцельно таскался всюду за лапочкой, подслушивал ее разговоры с друзьями, в отсутствие хозяйки навещал спальню, рылся в рисунках, штудировал комиксы. В общем, всячески деградировал и морально разлагался.

Когда же я в нее влюбился? Правильнее будет задать вопрос по-другому. Какого лешего я, сердитый серый волк, запал на кроткую овечку? Разумного объяснения в природе не существует. Она – лучшее и доселе непризнанное обществом произведение искусства, которым мне доводилось любоваться (фу, как сопливо звучит)! И дело не во внешности или характере (оба аспекта неидеальны), а в каких-то неразличимых для зрения нитях. Я прикасаюсь к ней, и внутри все перестраивается под тепло ее кожи. Я смотрю на нее, и сердце мечется в груди, укрываясь от шквала сдерживаемых эмоций. Я говорю с ней и не знаю, что выкину в следующую секунду, ведь желания уже давно не поддаются контролю. Я обнимаю ее и понимаю, что совершаю непоправимую ошибку, потому что худший способ скучать по человеку – это быть с ним и разуметь, что он никогда не будет твоим.

Итак, доктор, объявите диагноз. 'Неизлечимая форма зависимости на почве личностных противоречий, обусловленная редкими потугами совести'. Штука, само собой, смертельная. Фармакология здесь бессильна. Альтернативным выходом является высокохудожественное исполнение харакири, но об этих моих самурайских замашках потолкуем в другой раз.

Сейчас с дрожью в прожилках разумнее обратиться к реальности. В близком окружении – смердящая ванная комната, где по разным углам восседают два эталона идиотизма. Я, прикованный к стене парой замысловатых клинков, и Верджил, бодро звякающий кандалами. Хорошо сидим, доложу я вам! Продуктивно шевелим извилинами на тему спасения, маемся от боли и отлавливаем любые посторонние шорохи. Минуту назад Мердок, он же чудак на букву 'м', вымелся восвояси, прихватив с собой Астрид. Ранее срезанная им половина моего лица обосновалась на полу, так что без сарказма заявлю: 'Жизнь, бля, прекрасна!'.

– Как ты в целом? – с расписным страхом в охрипшем голосе уточнила особа королевских кровей. Мой внешний вид, полагаю, был неотразим, поэтому Габсбург и тупил глазки в сторону, чураясь пересечения наших взглядов.

– Как огурец, – морщась на все лады, проскрипел я. – Как огурец, который прошел через тело лошади и вышел, знаешь, откуда?!

Слова давались мне с огромным трудом. Правую часть весьма смазливой мордашки жгло немилосердным огнем. Кровь без остановки стекала с брови, оседала на губах, а после падала на ворот рубашки, довольно резво просачиваясь в светлую ткань. Оголенные мышцы 'замкнуло', казалось, навсегда. Раздражение и злость зашкаливали. Если бы я только мог подняться на ноги, то старик уже оплакивал бы к чертям содранный скальп со всего тела. Я бы одной рожей не ограничился, это точно!

– Понимаю, – сочувственно вздохнул дружище, судя по частоте дыхания, бьющийся в предсмертной агонии. Еще бы ему не корчиться в муках! Переживания за лапусю кого угодно преждевременно сведут в могилу, мне ли не знать. – Шансы выбраться отсюда по-прежнему нулевые? – 'оптимистично' осведомился он, со звяканьем натягивая пленительную цепь до упора. Хм, ну успехов ему в нелегком деле!

– Почему же? – язвительно подначил я, в панике оглядывая собственные пальцы с синюшными ногтями. Слишком большие кровопотери. Да-а, беда, только момент для концентрации выбран чересчур неподходящий. С дикой болью и агрессивным припадком я, худо-бедно, мог совладать. Но как быть с четким мельканием перед глазами обезображенного личика Астрид? – Существует тысяча способов. Заклинание, например. С умным видом шепчешь магическую формулу и, опля, металл превращается в воду. Не боишься ноги намочить?

– Спасибо за совет, – буркнул неблагодарный сокамерник. – Непременно возьму его на заметку. А что-нибудь более действенное у тебя на примете имеется?

– Ага, – без зазрения совести солгал я, – попробуй не дергаться, так легче думается.

Последний постулат доморощенному неврастенику пришелся не по вкусу, о чем ясно свидетельствовали свирепо сжатые кулаки, однако столь ожидаемых мною оскорблений не последовало. В этом затаенном психозе весь Вердж. Кремень, а не вампир. Тверже него, только гвозди для гробов, поэтому за радужный исход событий особо переживать не приходилось. Уж его-то светлая снайперская голова обязательно отыщет выход.

Помолчали для острастки. Я рискнул еще раз попытать счастья в борьбе с клинками, сплюнул скопившуюся во рту кровь, бросил неблагодарное занятие и с тоской уставился в потолок, щурясь от непривычно яркого света флуоресцентной лампы. От долгого сидения в неудобной позе ощутимое покалывание в спине переросло в беспрерывную боль. Пальцы на ногах онемели. Холод от кафеля добрался до костей, сведя возвышенный поток мечтаний о чьей-нибудь сладкой артерии к обыденной чашке горячего кофе с дымком. Наследный принц по заразительному примеру отбросил цепи в угол, истерично обхватил руками голову и монотонно затрясся на месте в позе болванчика. Мой чуть подсевший за время заточения слух уловил глухой гомон страдальческих стенаний.

– Бэтмен в депрессии, – глумливо охарактеризовал я увиденную картину, – это круто, чувак, но безыдейно. Давай лучше потрещим, что ли, как на духу. Начнем с новостей. Мердок сошел с ума. Горячий заголовочек, верно?

– Лео, хватит, – бесцветными интонациями осадил меня собрат по неволе. – Ей богу, и без тебя тошно до чертиков.

– А ты посоветуй дедуле на втором подходе отрезать мне язык вместо того, чтобы мордашку и дальше уродовать, – ни на йоту не сдал я позиции, извлекая собственную выгоду из намечающейся беседы. Я ведь фактически увел у товарища девушку, когда поставил ей тот не самый опрятный с виду ультиматум. И правильнее будет сделать это сейчас, пока злой Бобик на привязи. – Новость номер два: Астрид теперь со мной, – скорострельной очередью выпалил я, втайне восхваляя предприимчивость старого пердуна, использовавшего литые цепи. Такие даже мне разорвать будет трудно.

– Что? – с ходу очень туго соображал приятель. – С тобой?

– Ну да, – снисходительно пояснил я, решительно встречаясь взглядами с извечным соперником. – Я предложил, она согласилась, – несколько переиначил я суть нашего договора, умалчивая о постыдных подлостях и ухищрениях, к которым вынужден был прибегнуть. Рано или поздно это бы обязательно случилось. Изо дня в день видеть ее перед собой, притом неважно в каком исполнении – реальном либо вымышленном. Когда она рядом я перестаю моргать, когда нет – вовсе не поднимаю веки, потому как за закрытыми глазами таится мой личный вид чуда. Я знаю, что помешался. Более того, назубок выучил симптоматику этого недуга. Плюс разбираюсь в истоках, ведь не сыскать женщины желаннее, чем та, что принадлежит другому. Меж тем, ни одна из премудростей не меняет паскудного положения вещей. Я хочу быть с ней, бесшумно плестись в хвосте ее тени, исполнять капризы, подтыкать на ночь одеяло, носиться по утрам с завтраками и просто жить. Ради нее. Возле нее. Для нее. Потому что такова любовь. Она как флюс, который ты по началу не замечаешь, затем он начинает тебя изредка тревожить. Потом боль задерживается, твердя о том, что заглянула ненадолго. Следом она остается навсегда, и воспаление увеличивается, раздувая щеку. Так любовь награждает тебя физическим уродством. Оно растет, успешно борется с лекарствами и занимает все мысли. Пропадает сон, аппетит, исчезает из жизни подобие радости. Организм потихоньку истощается, а панацея существует лишь в одном варианте. Альтернатив, как правило, не случается. И я буду грызться до победного за антидот. Пойду по головам, если потребуется.

Габсбург онемел. Лицо побагровело. Левая бровь забилась в нервном тике. Губы искривило презрение. Или разочарование?

– Так вот почему ты злился, когда говорил о ней, – внезапно расхохотался он, притом абсолютно невесело. Я бы сказал, зловеще. – Думал, все выйдет проще пареной репы. Заставляешь ее шантажом дать согласие, походя обезглавливаешь Мердока, спасаешь меня от неминуемой гибели, – с явным сарказмом продолжил делиться Вердж оперативно созданной логической цепочкой, – и упиваешься находчивостью, да? Что называется, рисовали на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Браво, друг мой! Ты еще больший кретин, чем кажешься! И запомни, пожалуйста, Астрид тебе не видать, как собственных ушей, уж об этом я позабочусь.

– Никак убьешь меня? – мгновенно угасло во мне желание продолжать эту забаву с дележом каната. Доля истины в его словах, конечно, имелась, не говоря уж об общей картине моего отвратного поступка. Неужели я и впрямь поступил, как последняя скотина? Тогда почему испытываю чувство стыда? Вроде это мой привычный облик.

– Нет, Лео, наоборот, – в излюбленной манере величественно вздернул старина подбородок вверх, – я вытащу тебя отсюда. Заметь, совершенно бесплатно.

– О, храни тебя Господь, благодетель! – ядовито оскалился я. – Извини, ножки облобызать не могу, кое-что мешает. Но непременно сохраню в памяти широту твоей мрачной души.

– Уж будь добр, – решил добить он меня своей непривычной разговорчивостью, чинно выходя из перепалки с титулом заслуженного оратора наперевес.

Раздражение окатило меня троекратно усиленной волной. Соленая вода угодила на лицевую рану, обожгла едва было утихнувшие покровы, и я вновь провалился в нескончаемый океан телесных мук.

И зачем вообще раскрыл рот? Риторический вопрос. За истекший месяц эта парочка пожрала такое несметное количество моих драгоценных нервов, что вовек им не расплатиться. Уверяю вас, сие не зависть, нет. Поперек горла уже стоит их снобизм. Как там в писании сказано? От каждого по способностям, каждому по возможностям. Ага, а Лео пряный кукиш без хлеба. Вот справедливо-то!

Слаженный процесс кислотного брюзжания мешал мне сосредоточиться на заживлении ран, поэтому к очередному визиту фашиста с прибабахом подготовиться не удалось. С грохотом в сторону отъехала часть стены. Проем жалобно задрожал. Напряженное зрение выделило в нескончаемой черноте сбитый силуэт маньяка. Рядом пристроилось мертвенно-бледное лицо котёнка. Взгляд отсутствующий, правое веко усиленно дергается, порываясь открыться, чего не позволяет сделать уродливый отек. Губы мелко дрожат, но еще отчетливее трясутся длинные пальчики на изящных ладошках. Она в ужасе от всего происходящего, хотя держится молодцом. На щеках ни слезинки, походка почти уверенная (изредка подводит боль, которая то и дело вспыхивает в измученном теле), дыхание ровное. Хотя раздутые крылья носа свидетельствуют об обратном. Видимо, сломанное ребро не сопутствует глубоким и частым вдохам.

Старый козел лучился изнутри удовлетворением, когда галантно пропускал даму вперед. Астрид, по-прежнему смотря в пол, осторожно переступила невысокий порог, изображенный здесь рельсовой шпалой, и, словно по команде, отступила в угол. Вжалась спиной в выложенную плиткой стену, завела руки за поясницу и стыдливо спряталась за завесой спутанных волос. И только тогда я разглядел прозрачную каплю кристально чистой слезы, скатившуюся с подбородка на кофточку. И взбесился окончательно, потому что никогда прежде не видывал ничего более безобразного. Издеваться над беззащитной крошкой…слов нет, короче. Одни слюни, и те матершинные.

Верджа я предусмотрительно не замечал. Шоковых сведений и без его перекошенной физиономии оказалось достаточно.

Тронувшийся умишком дядечка потоптался на входе, мечтательно вздохнул, глядя на меня в упор, величественно ступил в комнату, мимоходом пнул зазевавшегося оболтуса (его впечатлительная пассия яростно стиснула зубы, храня должное молчание) и двинулся напрямки в мою сторону. Что ж, вполне ожидаемый ход. Я и не планировал отделаться легким испугом. Боюсь даже представить, какую дрянь эта скотина намерена сотворить с моим телом на сей раз. Иглы по ногти? Колесование? Четвертование? Шипы во чресла? Вау, последнее я предпочел бы пропустить, если можно!

Действительность преподнесла мне спорный сюрприз, когда ублюдок вытянул из-за пазухи клешню с…обыкновенной металлической кружкой.

– И в чем подвох? – столь некстати позабыл я отключить опасную языковую функцию.

Дедуля осклабился, но отвечать не стал. Подошел ближе, присел на корточки, так, чтобы уровень сцепления лезвий пришелся ему аккурат в районе складчатой шеи. В прорези растянутых губ хищно сверкнули гнилые зубы. 'Кариес непобедим' – по складам прочитал я невидимую на желтой эмали надпись, пытаясь отвлечь внимание от звериного проблеска во взгляде. Сбрендивший на почве вины папаша утянул грабку с кружкой влево. Я заинтриговано покосился в сторону, заметил, как емкость бодро скрывается за бортиком немыслимо грязной ванной, услышал густое хлюпанье зачерпываемой жидкости и судорожно сглотнул. Если сейчас заставит хлебать эту гадость, я точно сорвусь, накрою всех присутствующих трехэтажным матом и…

Холодная стенка стакана прижалась ко рту. Меня передернуло от отвращения. Внутри шевелилось нечто воистину мерзопакостное, а запах сражал наповал. Такой замогильной вони мои чувственные ноздри еще не встречали. Как бы описать ее поточнее? Скисшее молоко, пережаренные кофейные зерна, сгнивший кусок ветчины и тухлое яйцо в одном флаконе. Добавьте к этому чудесному коктейлю горстку копошащихся белых личинок с разложившегося трупа столетней соседки и поймете, какая несказанная удача выпала на мою долю.

– Пей, мой мальчик, – ласково прошелестел упырь, наклоняя посудину. – Иначе это опробует она.

Твою мать, гребаный узурпатор! На будущее обзаведусь привычкой скрывать своих обоже за семью замками, глядишь, дотяну до почтенного батенькиного возраста в семь столетий.

Первый глоток начисто отбил у меня охоту иронизировать. Удивляюсь, как вообще позволил ему заиметь продолжение, потому что это охренительное ощущение продвижения пропащей кровушки по пищеводу, да еще и вприкуску с червями…О-о, святые развратники! Мутило меня со страшной силой, а уж когда выпитое осело по стенкам скукожившегося желудка, отвращение превысило все разумные пределы. Я, как мог, старался глотать вонючее пойло без отделения вкусовых качеств. Вырубил обоняние, абстрагировался от пребывания в комнате, даже фантазию отключил на время, дабы с честью вынести изуверское испытание. Безрезультатно. Выпитая отрава педантично искала выход, пробуждая обратный пищеварению процесс. Секунда-другая и я едва не захлебнулся в собственной… В общем, подробности излишни.

Дурманящее извращение растянулось до бесконечности. За опустевшей кружкой перед выпученными от натуги глазами возникла следующая, затем еще одна и еще, пока я окончательно не потерял способность к рационализации. Дышать удавалось через раз. Во рту поселилось небывалое сочетание восприятий: нестиранные носки годовалой давности (лично пробовать их, конечно, не приходилось), лежалая присыпка для кошачьего лотка и прочие фашистские изыски. В какой-то момент я даже обрадовался миражу с близящейся смертью. Уж лучше прослыть владельцем тесного деревянного ящика, чем и дальше играть по правилам параноика.

И вдруг все прекратилось. Из поля зрения исчезла полоумная пародия на Джокера. Скрылась из виду ненавистная кружка с тухлятиной. Бодрая возня паразитов на языке стихла. Веки отяжелели. Меня сморило некое подобие сна, чего не происходило, хм, наверное, со дня обращения. Могу поклясться, что уснул, вот только чем тогда объяснять отчетливый слух? На моргание не хватало сил, в то время как хищнические рецепторы отделяли каждый незначительный шорох, по которому я с легкостью судил обо всем происходящем. Приглушенно клацнуло дно металлической чашки, соприкоснувшееся с кафельным полом. Примерно в двух метрах правее меня. Гармоничное шуршание одежды выдало молниеносное перемещение старика в пространстве. Он сделал пять шагов назад, остановился, прошипел нечто невнятное, вернулся обратно, со всей дури зарядил мне кулаком по лицу, охватывая костяшками пальцев неизменно болезненную часть со срезанной кожей. Я приготовился было орать благим матом, когда понял, что не чувствую ровным счетом ничего. Мышцы и нервные окончания парализованы ранее выпитым раствором мерзости. Психованный дедуля воспринял мое молчание с энтузиазмом. По-детски восторженно хлопнул пару раз в ладоши и с очевидным намерением уцепился клешнями за клинки. Честно говоря, я трухнул не на шутку. Умирать, пусть и в столь преклонном возрасте, не особо хотелось, тем более так глупо. Благо, мы с Мердоком сходились во мнениях о том, что смерть должна стать для меня подарком, а не избавлением. Поэтому прорезавший воздух спустя миг щелчок не снес мне голову начисто, а лишь ослабил давление лезвий на горло. И на том спасибо, мил человек.

Далее, полагаю, следовало ожидать расправы над Верджилом, потому как интерес нациста к моей бесчувственной персоне резко пресек черту широченных зевков. Я навострил локаторы. Чутье подсказывало: 'Сейчас состоится жесть', поэтому в некотором роде отсутствие зрения и двигательной моторики сыграло мне на руку. Единственное, что не оставляло в покое мое блуждающее по дебрям космоса сознание, так это пребывание в комнате Астрид. Ей было вовсе незачем любоваться пасторальными пейзажами с бойни, но, видимо, генерал имел обратные моим мировоззренческие нормы.

Спустя мгновение я вник в суть ее присутствия. Добрый, как и все эсесовцы, дядечка решил извлечь из нашего колоритного сборища максимум удовольствия. В общем, начну по порядку.

Во всех смыслах ущербный папик Айрис, повозившись с клинками, ставшими мне за эти несколько часов едва ли не родными, отошел влево. К облупленным раковинам, надо понимать. С кряхтением наклонился, пошарил шелудивыми ручонками по трубам (редкое бряканье металла я приписал клацанью ножа о коллектор) и вытянул оттуда хрусткий пластиковый пакет. Потерявшая дар речи парочка не произносила ни звука, и в этой кладбищенской тишине лихое сердцебиение лапуси казалось оглушительно громким и бессистемным. В ее груди без устали взрывались одна бомба-шутиха за другой.

Волмонд меж тем упоенно содрал со своей заначки хлесткие мотки скотча, развернул ее и высыпал на пол звякающую горстку железяк. Нечто вроде гаечных ключей и щипцов, судя по тональности падения, вдохновенно образовало на кафеле внушительный холм пыточных инструментов. Маньяк тут же разворошил его носком ботинка, отыскивая необходимое. Я, с учетом бессмертного опыта, красочно представлял себе его выбор, хоть и не мог говорить о нем наверняка. Стамеска, какая-нибудь огромная отвертка, клещи, скальпель (без него 'нормальные' живодеры из дома обычно не выходят) и особый вид ножниц (я бы, например, остановил взгляд на реберных; под их лезвиями кости трещат как оголтелые). Короче, тоска зеленая. От воспаленной фантазии немца я ожидал более изощренных решений, хотя, с другой стороны, подобному стечению обстоятельств невозможно не радоваться. Все перевернулось с ног на голову, когда дедуля заговорил, обращаясь, по моим слепым представлениям, к Астрид.

– Держи, – по-отечески ласковым тоном обратился он к девушке. Голос плавно отдалился от меня, вплотную приблизившись к Верджу. – Помнишь наш уговор, дорогая?

Ее ответа я не расслышал. Нечто невнятное и бубнящее походило на согласие, как олень на крокодила, и шизофреника оно изрядно повеселило. Хохотал он долго, бесстрастно, со знанием дела, после чего мгновенно оборвал тупой ржачь и…

Я не совсем понял, что именно сотворил этот гнойный нарыв на теле вменяемого вампирского сообщества. Откуда-то издалека (вроде как из недр самих стен) разнесся сухой щелчок. За ним последовало мерное гудение наподобие заведенного тракторного мотора, затем ожили сковывающие старину Габсбурга цепи. С глухим бряцанием кандалы стали наматываться на реле, таящееся за осыпающимся кафелем. Дружище запаниковал и попытался воззвать Мердока к рассудку. Безуспешно. Я и сам капитально задергался, но лишь в воображении. Телеса по-прежнему находились под действием мертвой крови и любые импульсы воспринимали в штыки.

Если мне не изменяет память, через минуту доблестная королевская задница оказалась намертво прикована к стояку, доселе виднеющемуся на заднем плане. Двигатель катушки пару раз удовлетворенно фыркнул и заглох. Булочка протяжно шмыгнула носиком. Ее рыцарь погрузился в высокомерное молчание (говорю же, кремень, а не мужик; взглянет – лес вянет). И вот тут-то полетели клочки по закоулочкам.

План Волмонда по нанесению приятелю тяжких телесных был прямолинеен до безобразия. С горящими, как мне померещилось, глазами он вручил Астрид инквизиционный реквизит, на секунду выскочил из пыточной, чтобы опосля вернуться с колченогим стулом. Обустроить зрительный зал на одну персону не составило никакого труда. С легкой отдышкой фашист плюхнулся на сиденье и приготовился к жадному поглощению эстетических прелестей от вида крови, мучений и обильных девичьих слез.

Несчастный котёночек зарапортовался, перебирая в руках столярные (и не только) принадлежности. Старый хрыч прикрикнул на нее. Не помогло. Она побросала инструментарий на пол, отчаянно разрыдалась и по глупости забилась в угол, который не мог дать ей ни защиты, ни спасения, ни избавления. Лишь холод, безысходность и осточертевший ужас, который в помещении слыл альтернативой воздуха.

Генерал взбеленился, подскочил на ноги, с ходу поднял отвергнутую человечной куколкой вещицу и с размаху воткнул ее в Верджа. По стону, слетевшему с давно посиневших губ, я определил место удара – область живота, отнюдь не смертельная, зато непередаваемо мучительная.

– Хочешь, чтобы здесь висел твой отец? – хрипел и плевался желчью в разные стороны бывший вояка, щедро сдабривая речь отборным исконно немецким матом. Смысла этих незапоминающихся слов я не понимал, но интонации говорили сами за себя. – Тогда вставай, – пять или шесть непечатных обращений, – и делай, что приказано!

Ох как мы затрещали-то! Приказано. Ну погоди, гитлеровский жополиз! Я только приду в себя, а там уж и разберемся, кто и что должен исполнять.

Я всегда ощущал в этом крохотном комочке нежности заложенный потенциал, но прежде не догадывался, насколько он неиссякаем. Скулящее хныканье оборвалось на ультразвуке, значит, Астрид совладала с собой, с дрожью в коленях выпрямилась и, вооружившись самым безобидным на ее взгляд орудием, приступила к художественному бодиарту скальпелем по замшелому торсу. Хрумканье рвущейся ткани костюмчика Бэтмена. Чавканье раздираемой плоти. Подобным звукам под силу подстегнуть энтузиазм влюбленных в свою работу мясников. Среднестатистическим же американцам они вряд ли пришлись бы по вкусу. Я, вероятнее всего, принадлежал в третьей категории – равнодушные свиньи, потому что не испытывал в тот момент ровным счетом ни единой эмоции. Заупокойный плач конфетки не вызывал сострадания, хоть я и понимал, каково ей приходится. Резкие и частые вдохи Габсбурга со сдерживаемыми воплями чудились едва ли не естественными. Я просто слушал и кропотливо приводил крупицы сознания в целостность.

– Теперь попробуй это, – вновь вернулся в приподнятое расположение духа Мердок. Его умиротворенный тон подхлестнул мое любопытство, и глаза, в обход подчинению действию мертвой крови, приоткрылись сами собой.

От удивления я вздрогнул, вмиг просек фишку со скрытностью, расслабил напряженные лицевые мышцы и из-под полуопущенных век принялся наблюдать за всем происходящим.

По началу разглядеть что-либо не представлялось возможным. Я слишком долго просидел в плесневелой тьме, оттого зрачки и не могли привыкнуть к безбожно ослепительному свету флуоресцентных ламп. Затем все вошло в норму, а мне выпала честь стать помертвевшим свидетелем жесточайшей расправы над другом. Оторопь берет, когда видишь, каких ублюдков взрастили сороковые годы прошлого века. Эта хренова война…фух, нет в моем разнообразнейшем лексиконе слов, способных достоверно передать наносимые Верджу увечья. На месте груди – сплошная рана, сплетенная из миллиона глубоких порезов, каждый из которых кровоточил по-своему. Из брюшины торчала деревянная рукоятка какого-то инструмента с зазубренными краями. Голова безжизненно болталась на безвольной шее, но он был еще в сознании. Спрятал лицо, чтобы Астрид не видела агонии. На его потерявшую всякий разум 'мучительницу' смотреть не хотелось в принципе. Деморализованная, смертельно напуганная и чуток свихнувшаяся на почве собственной неимоверной душевной боли, она стояла по правую сторону от плеча Джокера, стискивала в синюшных пальцах окровавленный скальпель, таращилась на него, как на врага народа, и беспорядочно шевелила губами. То ли из желания отловить все слезинки, стекающие по обезображенной фиолетовыми отеками коже, то ли шептала бездейственные молитвы, то ли капитально помешалась и сейчас вела светские беседы с более здравым внутренним 'я'. В любом случае потусторонний блеск ее здорового глаза навеял мне мысль поторапливаться с 'оживлением' тела, иначе нашу дебильную дружбу продолжать придется в застенках психиатрической лечебницы.

Дедуля тем временем совершенствовал образ жертвы аборта с помощью щипцов, коими неспешно и с выписанным во всю рожу удовольствием срывал ногти с обездвиженной руки Верджила. Если бы пупсика не оказалось поблизости, комнату заполонил бы рев такой силы, что хоть диктофон доставай, а после толкай запись производителям сигнализаций. Однако дружище молча терпел экзекуцию.