Текст книги "Ясные дали"
Автор книги: Александр Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 47 страниц)
– Мне нужно шесть подвод для тяжелораненых. Остальные могут идти. А Свидлер дает только три. Можно бросить все что угодно, только не раненых.
Я посмотрел на ее печальные глаза, на ее девически строгий и такой мирный пробор и ощутил внезапную жалость к этой милой женщине – жить бы ей дома в своем Арзамасе, лечить детей от кори, от простуд (она была детским врачом), читать книги, ходить в кино, приглашать на праздники гостей; а она молча, терпеливо несет тяготы войны, которые порой и мужчине нелегко выдержать.
– Хорошо, Раиса Филипповна, я скажу Свидлеру, чтобы он дал вам лошадей. Готовьтесь.
Никита Добров, выйдя из землянки, сел на поваленное дерево и, заметив меня, улыбнулся, закивал седой головой, подзывая к себе. Я подошел, присел рядом, все время ощущая какую-то неловкость – не мог отделаться от мысли, что передо мной не тот Никита, с которым я прожил бок о бок почти десять лет, а совершенно другой человек, суровый, немного угрюмый. Густая преждевременная седина накладывала на весь его облик оттенок умудренной зрелости. Лишь ясные насмешливые глаза да улыбка напоминали о прежнем Никите. Он явно томился от безделья.
– Если бы ты знал, как мне надоело, как стыдно вот так отсиживаться! – почти простонал он и поморщился, словно от боли. – Прямо возненавидел себя! Когда трогаемся?
– Сегодня в ночь.
– Скорее бы уж!..
– Вылечишься, может, на завод вернешься, в кузницу, – сказал я. – Хоть от потрясения оправишься…
Никита с жаром запротестовал:
– Нет, я должен рассчитаться с фашистами за свое погребение! Я сюда вернусь. Дай только поправиться… – Он неожиданно и хорошо улыбнулся. – А помнишь, Дима, как мы: ты, я и Саня Кочевой – ходили в военкомат и требовали, чтобы нас отправили в Испанию воевать с мятежными войсками Франко? И военный комиссар сказал нам, что своя война не за горами… Как мы были огорчены, что нас не пустили!..
– Да, – отозвался я, отчетливо вспоминая наш юношеский порыв в тот солнечный летний день. – Так уж мы были настроены – сражаться за свободу любой страны, любого народа. А вот жизнь свою, кровь и жизнь без остатка отдаем только за ту землю, на которой родились и выросли, и нет нам ничего дороже, ее, родной земли. Возможно, только в годину огромных бедствий и потрясений человек предстает во всей чистоте своих высоких человеческих, гражданских качеств.
Справа, в расположении батальона капитана Волтузина, в последний раз, трескуче, по-сорочьи проскрежетав, хлопнули две мины. Затем все смолкло: вражеские батареи и танки отдалились от леса на ночлег. Попрощавшись с Никитой, я вернулся на КП, к ветхому шалашику на краю небольшой полянки. Солнце садилось.
– Вы слышите, товарищ лейтенант, как гудит лес, – ровно тот улей, который, помните, я потревожил, – заметил Прокофий Чертыханов, идя на шаг сзади меня. – Ох, до чего же рвутся все домой!.. И веселятся, словно на свадьбу их пригласили…
Мы четверо – полковник Казаринов, комиссар Дубровин, Щукин и я – тщательно разработали план движения колонн. Батальоны, по этому плану, готовились к походу. Лагерь ожил. Всюду среди деревьев сновали люди, раздавались слова команды, окрики на запрягаемых в повозки лошадей, скрип колес, позвякивание котелков и ведер; затарахтел трактор артиллериста Бурмистрова. И я со всей полнотой ощутил грозную силу большого и сложного боевого организма: он жил, боролся за жизнь, готовился к сражению…
Свет над лесом незаметно замутился прохладными сумеречными тенями. Сквозь лохматую темную ель пробилась и сверкнула голубой льдинкой звезда. А сбоку ели на зеленоватом небе зажглась еще одна, еще и еще – это были наши, солдатские звезды… Я сел на пенек, охваченный тоскливым, щемящим чувством, какое появляется при расставании: расставаться с этим лесом было тяжело. Меня держала Нина. Здесь, во вражеском тылу, я ощущал ее близость, хоть и находились мы в разных местах. Скоро нас разделит рубеж из стали и огня, – сумеет ли прорваться сквозь этот рубеж наша любовь?.. «Прощай, Нина, – невольно подумал я, – удастся ли нам встретиться?..»
Боец Хвостищев подогнал к шалашу лошадь для полковника Казаринова. Батальоны бесшумно снимались, двумя колоннами выходили из лесного массива и спешно двигались на восток: предстояло покрыть за ночь 14 километров. Я шел с батальоном капитана Волтузина.
– Ежик, ты от меня не отставай, слышишь? – сказал я Васе. – А то потеряешься… Чертыханов, следи за ним…
– Не отстану, – бойко отозвался мальчик, едва поспевая за нами.
Когда мы вышли на открытое поле, я оглянулся и чуть не вскрикнул от охватившего меня волнения и восторга: за нами, распространяя глухой и грозный гул шагов, несмело позвякивая оружием, молча и стремительно двигалась мощная боевая колоний. Чувство преданности этим людям отозвалось в душе радостным трепетом. Мне хотелось крикнуть громка, на всю колонну, словами Горького: «Эй, вы, люди! Да здравствует ваше будущее!» И тут, как бы отзываясь на мое восторженное восклицание, внезапно, словно налетевший вихрь, грянула песня, с лихостью, высвистами. «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить!» – пел взвод. Разудалая песня эта выплеснулась у людей сама собою, от радости, что вырвались наконец из лесов, что скоро, несмотря ни на что, они пройдут сквозь огонь и злость врага, скоро будут дома, на Большой земле, среди своих!
– Что это? – недоуменно спросил я Волтузина. Капитан весело засмеялся.
– Поют, мой лейтенант.
И убежал утихомирить не вовремя развеселившийся взвод. Песня вскоре оборвалась. Волтузин вернулся, почему-то очень довольный.
– В чем там дело? – с напускной строгостью спросил я. – Что это за распущенность?..
– Поют от восторга, – заявил Волтузин оживленно. – Вместе с командиром взвода. Домой идут, то есть, простите, в бой, на смерть – с песней в душе!.. А враги считают нас окруженными и уничтоженными…
Я только сейчас твердо и окончательно осознал, что эти люди, бойцы, младшие и старшие командиры, уже победили врага всерьез и навсегда, хотя, возможно, многие из них не останутся в живых.
Авангардный взвод Щукина уже спустился во тьме под уклон; наш путь пересекала небольшая полу высохшая речушка.
С того берега навстречу нам скатывались, сухо потрескивая моторами, толкая впереди себя слабые световые шары, два мотоциклиста. Они как бы упали вниз, скользнув с горки на мост; лучи фонарей вздрогнули, метнулись в одну сторону, затем в другую и погасли. Послышался короткий и пронзительный человеческий вскрик, и все смолкло. От Щукина прибежал связной: Гривастов и Кочетовский захватили одного гитлеровского мотоциклиста живым, второй убит.
Они Свидлера рядом не оказалось. Вместо него пленного с грехом пополам допросил связной капитана Волтузина. Мотоциклист рассказал о том, что в небольшой хутор, приткнувшийся на взгорье к лесу, переехал на запасный командный пункт командир пехотной дивизии, действующей на фронте южнее Ельни. Несколько позже на этом же мостике был задержан старик: он уходил из хутора в какую-то деревню, к сестре или к дочери. Старик подтвердил показания пленного.
– Хуторок наш маленький, – сказал старик взволнованно, все время заглядывая мне в лицо: он был до смерти рад, что встретился со своими. – Было восемь дворов, осталось пять: два сгорели недавно, в один бомба угодила и разнесла. Что тут штаб какой-то остановился, так это верно. Стоит. И генерал при нем. Сам видал. Прикатили нынче после обеда на легковых машинах, на грузовиках, одна машина с железными бортами, на ней пулемет… Жителей всех – вон. Вытурили. Носили в избы какие-то ящики с бумагами, и кругом все провода, провода…
– Солдат в хуторе много? – спросил я.
Старик взглянул на растянувшуюся, уходящую в темноту колонну и поспешно ответил:
– Нет, немножко. Хотя избы все заняты сполна. В избах-то офицеры. А солдаты в палатках. Наверняка сказать не могу, но, думаю, до ста насчитаешь…
Мы с Волтузиным взглянули на карту. Хутор стоял на пути, чуть в стороне от нашего маршрута. Его можно было обогнуть правее, но тогда мы рисковали сбиться с пути, да и вообще пройти неуслышанными и незамеченными едва ли было возможно.
– Хутор будем атаковать, – сказал я Волтузину.
Капитан ответил без колебаний:
– Очень хорошо.
– Отец, – обратился я к старику, – вы сможете провести наших бойцов в обход хутора?
– Завести их, стало быть, на ту сторону? А как же не могу, если я тут каждую тропинку знаю. С завязанными глазами проведу, бережком, потом лесочком, и туда… Давайте ваших бойцов.
– Пошлите-ка песенников в обход хутора, товарищ капитан. Два других взвода зайдут справа и слева. Сигнал – ракета. Прикажите разведчикам резать их связь. С первым взводом, с песенниками, пошлите командира роты. По выполнении задачи рота присоединяется к колонне. – Капитан Волтузин скрылся в темноте, прихватив с собой старого проводника. – Чертыханов! – позвал я. Прокофий приблизил свое лицо прямо к моему лицу. – Беги к политруку Щукину, передай ему мое решение – атаковать ЗПК дивизии. Его роте двигаться, не меняя направления. Быть готовым помочь атакующим огнем.
Прокофий умчался под гору.
Я послал связных предупредить о принятом решении полковника Казаринова, двигавшегося в третьем батальоне, и комиссара Дубровина, возглавлявшего вторую колонну, идущую справа от нас.
Приостановившаяся было колонна снова тронулась. Первые взводы уже спустились на мостик. А сбоку, обгоняя нас, глухо топоча каблуками, бренча непригнанным снаряжением, пробежали бойцы – они будут атаковать хутор. Среди бегущих я заметил и старика и как будто самого Волтузина. «Зачем это он с ними побежал?» – подумалось мне. Но, может быть, я ошибся. Нет, это был капитан. Оборвав бег, он круто обернулся ко мне на своих коротких неутомимых ногах, бодро доложил:
– Все в порядке, мой лейтенант! Старик в беге не уступает молодому бойцу. Он обещал вывести взвод в течение получаса. Думаю, что так и будет.
– Хорошо, – сказал я и отметил время.
Возбуждение, охватившее капитана, толкало к действию, он опять сунулся в темноту, кивнув мне на ходу:
– Извините.
Голова колонны, поднявшись на взгорье, опять задержалась, ожидая атаки взводов. Высоко в небе, под самыми звездами, неслись рывками редкие облака, даже в темноте отсвечивающие белизной. Они таили в своем торопливом полете что-то неспокойное, предостерегающее. По земле так же торопливо бежали тени, и временами, когда в облачные прорехи падал дрожащий, призрачный свет, явственно вырисовывалась дальняя грива леса, прикрытые ее тенью избенки хутора, тускло отсвечивала зеленоватыми бликами вода в речушке. Над головами людей, настороженно стоявших в колонне, колыхался блистающий в изморозной свежести пар. Приглушенный шепот походил на шелест листьев от ветра. Медленные и гулкие всплески взрывов, доносящиеся с фронта, усиливали напряженность. Но на душе у меня было спокойно, чувства волнений и тревог, как бы перегорев, легли глубоко на дно.
Полчаса истекли. Ветер неутомимо гнал и гнал облака, и в тишине казалось, что они шуршат. «Что случилось там со взводами? – думал я, все время глядя в сторону хутора. – Что они так долго медлят?»
– Вася, – сказал я Ежику, – найди капитана Волтузина.
Мальчик проворно прошмыгнул среди бойцов, скрылся во тьме. Вскоре он прибежал назад.
– Командир третьей роты сказал, что комбат сам повел взвод в хутор.
«Не утерпел, – подумал я про капитана. – Возможно, это лучше, надежнее».
За хутором одиноко взлетела ракета, облила зеленоватым, неживым светом лес и притаившиеся избы. Крики «ура!», выстрелы, а потом и хлопки гранат вспыхнули одновременно в разных концах и, стремясь навстречу друг другу, сомкнулись над хутором, слились в сплошной протяжно-режущий вопль. Внезапно полыхнуло ввысь огненное, слепящее облако – очевидно, подожжена была цистерна с горючим. Высокие пляшущие тени завихрились в хуторе. Загорелась изба. Атака была внезапной и успешной, это чувствовалось по настроению бойцов, которым не стоялось на месте, – всем хотелось туда, в бой.
Ежик испуганно смотрел на пожарище, на мелькающие в свете огня фигурки людей.
– Товарищ лейтенант, почему так долго не идет Чертыханов? Может быть, он там, в бою?
– Придет.
Я приказал головному взводу двигаться вперед. Люди проходили неподалеку от освещенных дрожащим пламенем изб; отблески этого пламени ложились на колонну, и сурово озирающиеся на место боя лица красноармейцев казались накаленными.
Мы миновали хутор, пересекли поле и опять вступили в лес. На лесной дороге меня догнал капитан Волтузин. Отдуваясь после бега, он вытирал голову и шею платком.
– Где вы были? – спросил я.
Капитан улыбнулся виновато и радостно, доверительно взял меня под руку:
– В последнюю минуту вдруг почувствовал неуверенность в командире роты. Взвод водил сам. Задание выполнено, мой лейтенант. Стосковались люди по бою, дрались как дьяволы, – весело заключил он.
Вася подергал его за рукав:
– Товарищ капитан, Чертыханова там не видали?
– Видал, Вася, – быстро ответил Волтузин. – Где же ему быть, как не там? Вместе со мной бежал. В окно избы противотанковую гранату запустил, все разнес… Сейчас придет с трофеями.
Явился Чертыханов. Его сопровождали два бойца. Все они были навьючены мешками, портфелями. На плече Прокофия торчала какая-то палка, вроде ухвата, за спиной в мешке что-то звенело и брякало.
– Ты что же это лезешь без спросу, куда не надо? – строго спросил я. Он на этот раз не сказал свое «виноват, товарищ лейтенант».
– Русскому солдату где бой, туда и надо, – отчеканил он. – Отбили штандарт вражеской дивизии, товарищ лейтенант! Это у них вроде знамени. Вот он. – Он снял с плеча палку, похожую на древнюю секиру. – А в мешке – кресты и медали. Раздам ребятам на память…
Неистовое волнение охватило меня. Я смотрел на Прокофия, не зная, какими словами выразить ему свою радость и свою гордость за него, моего товарища, надежного спутника, неутомимого русского воина. И вспомнил, как он, Чертыханов, благодарил меня и политрука Щукина, когда мы отбили у гитлеровцев пленных девушек.
– А теперь я на минуту произведу себя в маршалы, – сказал я повеселевшим голосом. И Прокофий тотчас вытянулся. – За участие в разгроме командного пункта фашистской дивизии, за захват вражеского знамени объявляю вам, товарищ ефрейтор Чертыханов, благодарность Верховного командования!..
– Служу Советскому Союзу! – гаркнул Прокофий. Мы поцеловались.
Я послал связных к полковнику Казаринову и комиссару Дубровину, сообщил, что налет на хутор прошел удачно, что захвачено много документов и штандарт. Связной вернулся вместе с комиссаром. Сергей Петрович слез с коня, осмотрел мешки с бумагами и штандарт.
– Эту штуку хранить, как зеницу ока. Документы отправить к полковнику Казаринову. Разберемся. Возможно, есть среди них важные…
В ночной свежести все острее ощущалось дыхание фронта. И чем ближе мы к нему подступали, тем чаще сталкивались с немецкими тыловыми подразделениями, с одинокими подводами и машинами, со случайными группами солдат на полевых дорогах и у перелесков. Завязывались короткие перестрелки, и колонны невольно задерживались. Я опасался, что мы не подойдем к пункту сосредоточения в назначенный срок.
Под утро пальба на передовой утихла. Тишина была насыщена топотом и шорохом идущих уже развернутым строем батальонов. Неутомимо гудел трактор Бурмистрова, тащил за собой пушку. Пробивая темноту, беззвучно чертили небо трассирующие пули, оставляя за собой яркие ворсистые стежки.
– Скоро фронт, товарищ лейтенант? – спросил Вася Ежик; он старался не отставать от меня и шел где шагом, где рысцой, так же, как и я, держа пистолет наготове.
– По моим подсчетам, еще километра два с половиной будет, – ответил за меня Чертыханов. – А ты что, устал? Садись ко мне на закорки, донесу до своих… Однажды я, Вася, раненого командира взвода километров шесть на горбу нес. Ему, видно, жалко меня было, стал просить, чтобы я его оставил. «Брось, – говорит, – меня, Проня, доползу я или спрячусь где-нибудь. А то, – говорит, – пристрели…» Меня зло взяло на него за такие слова, а во зле силы прибавляются вдвойне. Взвалил его на плечи – и пошел, как по нотам. Раненый боец – он ведь, как младенец, беспомощный. А младенца разве бросишь?.. Шагай, Вася.
За линией фронта край неба начал едва заметно зеленеть. Ветер угонял тучи, чтобы дать простор заре. Рассвет застиг внезапно. Привыкшие к лесам, мы чувствовали себя неприкрытыми в голом поле. По всему полю, с нескошенными, почерневшими овсами, торопливо шли, почти бежали цепь за цепью люди. Ожесточение уже коснулось их лиц, сковало черты, сжало зубы, и я знал, что только смерть, если она в силах, может остановить этих людей.
В реденькой рощице, вставшей на нашем пути, гитлеровцы двух артиллерийских батарей, увидев в сумерках рассвета неумолимо накатывающиеся людские волны, застыли, оцепенелые от удивления и ужаса. Они были как бы смыты этим потоком.
Бойцы, волна за волной, протекли сквозь рощицу и снова выкатились в открытое поле, в конце которого вставал черной стеной перелесок. Я боялся, что немцы, обнаружив за спиной у себя такую силу, пустят в ход танки, подавят и посекут нас из пулеметов. И они, возможно, сделали бы так, если бы не рявкнули и не потрясли землю десятки орудий наших войск. На секунду, словно по команде, цепи встали, тревожно, изумленно и радостно прислушиваясь к залпам, еще не веря своим ушам. Прокофий Чертыханов грохнулся как подкошенный на землю, ткнулся лбом в кочку, забормотал что-то невнятно и часто, потом вскочил – лицо было залито слезами – и зычно, что есть мочи, заорал:
– Наши бьют!..
Крик подхватили.
– Наши! Наши! – кричали, исступленно вопили люди, охваченные почти безумной радостью освобождения, и встречи со своими, еще невидимыми, но близкими. Крик этот захлестывал цепи, перекинулся в роты, идущие во втором и в третьем эшелонах. Потом, крича, все побежали навстречу взрывам, к лесу, все быстрее и быстрее.
Грозный гул орудийной пальбы нарастал с каждой минутой, безраздельно властвуя на этой земле, – русская артиллерия взламывала вражескую оборону, расположенную, по всей видимости, по ту сторону леска. Гитлеровцы, должно быть, оставили первую линию укреплений и, пройдя лесок, выкатились на опушку и в поле навстречу нашим цепям. Бойцы опрокидывали их штыковым ударом. Одна цепь уже скрылась в лесу…
Пальба смолкла. Из леса, по дороге, вымахали один за другим два танка.
– Наши! – опять заорал Чертыханов, выскочив из канавки. – Щукин! – И побежал саженными прыжками навстречу танкам.
Вася Ежик не отставал от него. Щукин стоял на машине, возле башни, и взмахивал автоматом. Я не утерпел и тоже побежал к Щукину.
…Мина разорвалась совсем рядом. Меня ударило в правый бок и отшвырнуло. Я лежал, оглушенный, не чувствуя своего тела: оно было как будто не мое и как будто мертвое. Живыми были только сердце и мозг.
– Прокофий, вот он! – услышал я плачущий Васин голос. – Иди скорее!
Надо мной нагнулся Чертыханов, потом подлетел Щукин.
– Живой? – испуганно спросил Щукин. – Давай бинты. Скорей! Найди Раису Филипповну!
– Довели, Алеша, – прошептал я. – Довели! Спасибо, тебе, дружище…
Теряя сознание, я услышал свое сердце, оно билось, стучало… «Жив! – прозвенела знакомая струна. – Живой! Уцелел… Для жизни, для борьбы, для Нины, для нашего сына…»
