Текст книги "Кроваво-красный (СИ)"
Автор книги: Ulgar Ridt
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 52 страниц)
Глава 33
Пергамент, стопкой сложенный на столе, резал глаза отраженной желтизной факелов, горевших сегодня ярче обычного. Их свет заливал стол, где с предельной аккуратностью уже разложили все собранные в сверхъестественно короткие сроки и тщательно записанные показания свидетелей, и дробился в зрачках глаз, направленных на застывшего в центре зала Корнелия. Харберт, до странного тихий и выглядевший абсолютно трезвым, сидел поодаль, смиренно склонив голову и сложив на коленях руки – настораживающее спокойствие для него, что и рождало не самые приятные догадки.
Суд не имел смысла, скорее это напоминало пытку и без того измученного убийцы, которому изо дня в день задавали одни и те же вопросы, чтобы каждый раз получить один и тот же ответ. Он признавал, что убил Ра`вира и монотонно повторял показания, ни разу не попытавшись отрицать своей вины. Уже одним этим он заслужил быструю смерть, но Аркуэн было мало признаний в убийстве: с яростью одержимой она настаивала на существовании заговора предателей, и раз за разом предлагала все более жесткие меры.
– Неверные уже предавали и будут предавать, такова их природа. Пытка не будет лишней...
– Он и так сказал все, что знал. Пытать не позволю.
– Всего пара пальцев, – Аркуэн скривилась в мерзкой улыбке, – На левой руке, он ведь правша, обойдется и без них.
Люсьен Лашанс мрачно взглянул на альтмерку, сидевшую насколько было возможно далеко и с неизменной улыбкой смотревшую на ссутулившегося в центре зала Корнелия в предвкушении крови. Тогда удалось отстоять его пальцы, но едва ли в этом был смысл, если она все же до него доберется.
"Надо было убить его еще в убежище. Быстро и без боли". – мысль посетила не впервые, и с каждым разом казалась все более разумной, порождая досаду на собственное промедление. Понадеялся на заведомо невозможное снисхождение, на поддержку братьев, чье доверие умирало с каждой новой жертвой.
– Один из твоих людей убийца, нарушивший Догмат, – Алвал Увани перебирал бумаги, пестревшие многочисленными показаниями и обвинениями против Корнелия Берена, убийцы чейдинхолльского убежища с многими талантами и странной верой в Девятерых, от которой он так и не отказался даже перед судом, – Назови хоть одну причину, по которой я не должен выступить за его казнь.
– Ради Мэг. – Спикер смотрел в непроницаемое лицо брата по Черной Руке, не допуская в тон просительные ноты, – Это ее убежище.
– Мэг умерла тринадцать лет назад. – в красных глазах данмера отблеск давней нежности умер под натиском холода и непреклонной жесткости, – Она даже не знала этого мальчишку.
– Она не поддержала бы обвинений в предательстве, тебе это известно. В деле слишком много вопросов, чтобы казнить его, не разобравшись до конца.
Данмер оторвал взгляд от бумаг и долго смотрел прямо и пристально, на долю секунды позволив Лашансу поверить в согласие, но после только покачал головой, и в его глазах с новой силой расцвело непоколебимая твердость.
– Я застал Сальвиуса Аррена живым. Я помню Мэг, когда она была только его ученицей, попавшей в Братство после убийства своего отца. Мы были знакомы тридцать пять лет, и все эти годы я занимал должность Спикера. Я пережил их и многих других и переживу тебя. Это убежище уже не ее, давно не ее. Оно твое. И в твоем убежище предатели. – взгляд темного эльфа налился свинцовой тяжестью, – И я сделаю все, чтобы избавить его от них. Ради Мэг.
Слушатель не торопился, зачем-то в сотый раз перекладывая бумаги и о чем-то тихо совещаясь со склонившейся к нему Аркуэн. Бывшая ученица была одной из немногих, к кому он благоволил и к чьим советам если не прислушивался, то не отметал их с той непримиримой гордостью, с которой отстранялся от других Спикеров.
– Корнелий Берен… – Анголим поднял на убийцу зеленые глаза, под взглядом которых бретон вздрогнул, вызвав кривую усмешку у Аркуэн, – Тебе известно, в чем тебя обвиняют. Ты хочешь сказать что-то?
– Слушатель… – Корнелий глубоко вздохнул, с трудом возвращая в голос и взгляд твердость, – Я уже говорил вам, как все было, все это записано… Сейчас я не скажу ничего иного: я правда убил своего брата, но по незнанию. Это ошибка, ужасная, чудовищная ошибка… Клянусь вам, я получил приказ. Клянусь перед Девятерыми…
«Идиот…» – рука нервно скомкала оказавшийся рядом пергамент, и краем глаза Спикер уловил, как горестно покачал головой Ж`Гаста. Хаджит не настаивал на казни, но и не поддерживал так упорно, как в прошлый раз, хотя дал понять, что смерти Корнелию не желает и почти верит в то, что парень не виноват.
– Кстати, о твоей вере… – Слушатель выудил из горы бумаг лист и неторопливо, явно наслаждаясь процессом, расправил его, – Тебе ведь известно, что Девятерым молятся наши враги.
– Легионеры, – Аркуэн ласково улыбнулась, нежно поглаживая пальцами рукоять будто бы невзначай положенного на стол кинжала.
– Кажется, моя дорогая сестра ошиблась, – Спикер заговорил прежде, чем Корнелий открыл рот, – Наши главные враги – Мораг Тонг, а легионеры лишь досадная помеха.
Аркуэн яростно сверкнула глазами и обратила взгляд на Анголима, ища поддержки, но тот после краткого раздумья только пожал плечами.
– Твой брат прав. Но все-таки вера в Девятерых противоречит тому, что мы делаем, – босмер посмотрел на Корнелия едва ли не по-отечески покровительственно, как будто бы ругал его за незначительный проступок, а не судил. Обманчивое впечатление: за годы знакомства со Слушателем Лашанс уже не раз становился свидетелем, как после долгого допроса Анголим, не меняясь в лице, отдавал приказ о казни.
– Я могу все объяснить, – глаза Корнелия зажглись огнем, и лицо преобразилось, просветлев, и исполнилось вдохновения, слишком опасного для этого места, где любое неосторожно сказанное слово подписало бы ему приговор. Особенно теперь, когда его жизнь и без того висела на волоске.
– Позвольте заметить, что это лишнее. Мы не Мораг Тонг, чтобы вменять своим людям в вину их веру.
– Уже третий иноверец-предатель. – Аркуэн зло сощурила и без того небольшие глаза, и Алвал Увани кивнул, молчаливо выражая поддержку ее словам. Не то чтобы неожиданно – данмер открыто заявил о своем намерении разобраться с предателями, но от этого не менее неприятно.
– Я готов снова поклясться...
– Молчи, – "Молчи, идиот, еще одно слово про Девятерых, и тебя не спасут даже они", – ты уже и так рассказал все, это записали, как и слова свидетелей.
– Может, он хочет в чем-то признаться. – алые глаза Увани посмотрели с вызовом и неодобрением, и в них читалось все то же непреклонное стремление искоренить скверну предательства. Любым способом, в этот раз он едва ли выступит против Очищения, если кто-то снова заведет о нем речь.
– Я раскаиваюсь в том, что сделал. И прошу прощения, хотя это никогда не искупит моей вины... – Корнелий глубоко вдохнул, унимая пробежавшую по телу дрожь и обращая взгляд на судей, – Если вы считаете, что так будет лучше, то убейте меня, вы...будете правы... только не трогайте остальных, они невиновны, нет никакого заговора...
– Прикрывает своих? – Аркуэн подалась вперед, как почуявший легкую добычу хищник, и свет, отраженный ее зрачками, уподобился пламени Обливиона.
– Это всего лишь забота о братьях и сестрах. – Ж'Гаста неохотно поднял голову от бумаг, – Возможно, он и правда ошибся. Какой ему был смысл убивать того парня? Мы уже говорили об этом: если бы хотел, сбежал бы, а не вернулся бы в убежище.
– Пытка дала бы результат. Я уже говорила, что готова сама сделать все необходимое, чтобы он заговорил, но вы почему-то сочли нужным поверить его клятвам, подкреплением только именами ложных богов.
Краем глаза Спикер увидел, как на исхудавшем лице бретона выступили багровые пятна – верный признак того, что мальчишка готов с самоубийственным пылом защищать свою веру. Цены бы ему не было, если бы он умел молчать и смирять свои рыцарские порывы...
– Под пыткой человек признается и в том, чего он не совершал. Особенно под твоей, дорогая сестра.
Аркуэн, воспринявшая это как комплимент, польщенно улыбнулась и милостиво позволила ему продолжить.
– Харберт передавал приказ Корнелию. – Лашанс заметил, как норд нервно вздрогнул, подняв голову и окинув взглядом зал, как будто бы искал кого-то, но так и не нашел, и напрягся, сцепив на коленях руки со сбитыми костяшками. Харберт явно не ждал обвинений, слишком много уверенности в нем было с самого начала, и сейчас с трудом сдерживался, чтобы хранить чуждое ему спокойствие, – Он уже давно пренебрегал дисциплиной и выказывал неповиновение, есть основания подозревать в предательстве его.
''... Он не умеет писать, насколько я знаю. Это не в его духе. Он скорее раскроил бы Корнелию голову своим топором, чем подставил. И не стал бы кому-то в этом помогать...."
Харберт не виноват, а если и виноват, то не так, Спикер знал это и без слов Винсента, но сейчас это не имело значения. Разменять надоевшего всем пьяницу на талантливого убийцу – удачный и выгодный выход, а Корнелия при малейшем подозрении он убьет сам, не отдавая под суд, готовый осудить не только его, но и все убежище.
– Харберт не умеет писать, это исключено. Он поклялся именем Ситиса и разделил нашу веру, я отпущу его, как только все закончится, – будничный тон Слушателя оглушил, едва не разбив остатки самообладания, – Черная Рука будет наблюдать за ним и примет меры при первой же его провинности.
Лашанс сдержался, храня спокойное выражение лица и перебирая в уме не самые лестные слова, сказать которые Слушателю значило бы занять место рядом с Корнелием.
– Это не исключает того, что Харберт мог быть посредником. Приказ долго был у него, он успел бы...
Норд вздрогнул, и на долю секунды Спикеру показалось, что в его глазах мелькнул немой вопрос, обращенный к Слушателю, но тот заговорил прежде, чем Харберт что-то произнес.
– Я разберусь в этом, – Анголим кивнул, и его тон ясно говорил о том, что эта тема закрыта. Он будет разбираться, искать кого-то, не допуская до дела никого, кроме разве что своего душителя Шализ, балансирующей на грани безумия аргонианки, и, судя по торжествующему выражению лица Аркуэн, своей бывшей ученицы. И результат этих поисков едва ли принесет пользу чейдинхолльскому убежищу.
– Харберт это или нет, но Ра`вир убит, и убит Корнелием. Это уже третий предатель в твоем убежище… – покровительственность во взгляде Анголима граничила с угрозой, – И оставлять его безнаказанным нельзя.
– Требую казни. – Аркуэн первая воспользовалась предоставленной паузой, – Ра`вир был талантливым лучником, проработал у меня три года, и оставлять его убийцу живым будет преступлением против нашей семьи. Это убежище спасет только Очищение… – голос альтмерки дрогнул, а глаза блеснули не то вовремя выступившей слезой, не то праведным гневом, как будто бы она сама ни разу не угрожала хаджиту повешением, пока тот был жив.
Лживая тварь, умело играющая роль жертвы… И что несравнимо хуже, Анголим внимал ей с сочувствием и пониманием, а Увани… Данмер все сказал, а от своих слов он не отступал никогда.
Взгляд Ж`Гасты – короткий и грустный, подводил заведомо известный итог: два голоса против трех ничего не значат, и он будет молчать – неосторожное слово, и ему припомнят то, что Харберт долго работал именно у него.
– Я вынужден согласиться с сестрой, – Алвал Увани смотрел куда-то в стол, крепко сцепив худые пальцы и не поднимая глаз ни на Лашанса, ни на Слушателя, – Он должен быть предан смерти за пролитую кровь и в назидание тем, кто еще способен задуматься о подобном. Но Очищение... Такие решения требуют более взвешенного подхода.
– Это слишком серьезно, чтобы решать сейчас. Необходимо разобраться подробнее, поискать виновных… – Анголим кивнул, выражая согласие; альтмерка скривилась, но промолчала – решениям Слушателя возражать было опасно даже для нее, – Что касается Корнелия…
Бретон, бледный, с застывшим взглядом, покорно опустил голову, готовый со смирением выслушать приговор, который был ясен с самого начала.
Казнят, как и настаивала Аркуэн, и только потом будут разбираться в том, кто виновен.
– Позвольте, братья и сестры… Я прекрасно понимаю чувства Аркуэн и ее желание отомстить за Ра`вира, но не кажется ли вам, что не мы должны решать такие вопросы? Мы так и не узнали правды и вряд ли узнаем, но нашему Отцу ведомо все. Пусть Корнелия судит он согласно Догматам.
Молчание, воцарившееся в зале, свидетельствовало о замешательстве – оно неизбежно возникало, стоило затронуть вопросы, касающиеся веры, где любое неосторожное слово граничило с неуважением к божествам Пустоты.
Слушатель молчал долго, и его лицо за мгновения тишины отразило неудовольствие, замешательство и досаду, поверх которых он все же сумел натянуть маску вежливого согласия.
– Да, конечно, ты прав. Наш суд никогда не будет столь же справедлив, как Ярость Ситиса.
Глава 34
Поздний вечер густой чернотой заливал занесенные снегом улицы Чейдинхолла. Скованный зимним холодом город будто бы вымер, только в домах горели огни, расцвечивая муть толстых стекол оранжевым и желтым, и где-то в переулке торопливо шагали патрульные, спеша возвратиться в казармы. Замерзшие, с покрасневшими от холода носами и щеками, они не вызывали неприязни, даже напротив, Терис, пребывавшей в приподнятом расположении духа, хотелось от души пожелать им добраться до теплых казарм и отогреться за кружкой-другой глинтвейна. Отогреться и подольше не вылезать на улицу, чтобы не мешать ей и ее собратьям по ремеслу работать.
Быстрым шагом убийца миновала ярко освещенные улицы, знакомым путем сворачивая в переулок, где между сугробами немногочисленные жители этого района протоптали узкую тропу, уводившую все дальше между старых домов, большей частью пустующих. Интересно, что появилось сначала – Чейдинхолл или убежище под землей? Ему точно больше двухсот лет, а городу... Терис попыталась вспомнить что-нибудь, когда-то слышанное на эту тему, но память мало что сохранила из тех немногочисленных знаний, которые они получали в приюте об истории Сиродиила. Ее же знания в этой области были исчерпывающе малы: изучению истории, грамматики и счета она предпочитала спуски в пещеры и шахты в поисках припрятанных гоблинами сокровищ, и утешала себя тем, что нудные науки, вбиваемые менторами в пустые головы учеников, едва ли ей пригодятся.
Тогда она еще не знала, что придется писать отчеты, и что начальство будет требовать от нее знания алхимии...
Мысль о начальстве, алхимии и предстоящих тренировках неожиданно согрела душу, и Терис ускорила шаг, пробираясь между сугробов к дому Телендрил. Там тепло, есть еда...там ее семья, и на один вечер хотелось забыть о том, что где-то есть предатель, и что в убежище некоторые готовы обвинить друг друга. Слишком тяжелые мысли, и они неизбежно вернутся, но не сегодня, слишком хочется ненадолго забыть про все это и позволить себе провести вечер так, как будто бы все хорошо.
Дом пустовал несмотря на свет в окнах, это Терис почувствовала, едва ступив не крыльцо, и на душе от этого стало до дрожи неуютно, на долю секунды промелькнула даже мысль направиться в форт Фаррагут с докладом о выполненном задании. Но слишком далеко, а за улице ночь, холод, воет за стенами города ветер, и Спикер может быть не там...
Утратив отчего-то всю радость от возвращения, убийца тихонько открыла дверь и шагнула в дом. Тепло, чисто, как и всегда, значит, Телендрил все-таки здесь, только спустилась вниз. Обычное дело, но почему тогда от этой мысли бросает в дрожь, и хочется убежать подальше?..
Все прежнее – и подвал, и коридор в само убежище, только тишина снова пугающая, звенящая, как будто бы перед грозой, и сквозь эту тишину пробиваются чьи-то голоса, заражающие тревогой и страхом.
– Давно пора, как по мне. Я с самого начала знала, чем все закончится, – стены приглушали звук, но голос Антуанетты Мари узнавался безошибочно – звенящий и полный мрачного ликования.
– Тебе Ситис поведал? – серьезность не допускавшего насмешек над святым тона Винсента граничила с редкой для него иронией.
– Это ясно и так, я удивлена, что кто-то вступился за него, это такая глупость!.. – Мари осеклась, почувствовав, что сказала лишнее, и поторопилась сгладить свои опрометчивые слова, – Я хотела сказать, что все это слишком опасно для Братства...
Тяжесть неясного предчувствия, внушавшая безотчетную тревогу еще на подходе к убежищу, теперь захлестнула полностью, комом встав в горле и дрожью отозвавшись в ногах. Предатель? Кого-то осудили, в этом нет сомнений. Неверного, иначе откуда эта радость Мари, давно желавшей блюсти чистоту веры в Братстве... Кого? Терис уже чувствовала, знала, в шаге остановившись от догадки и не желая даже в мыслях произносить имени.
Слишком тяжело, слишком страшно и больно.
Слишком невозможно вопреки закономерности.
– Терис... – Винсент Вальтиери повернулся, когда она тихо вышла из-за угла и застыла в коридоре, не пытаясь выдавить слова приветствия, только глядя в лицо вампира с немым вопросом, на который уже знала ответ.
– Ты очень вовремя, дорогая сестра, – Мари, пламенея возбужденным румянцем, обратила на нее свой полный энергии взгляд и расцвела в улыбке, – Черная Рука нашла предателя, как я и говорила тогда тебе!
"Нет. Неправда. Не хочу этого знать"... – Терис стояла на месте, безотчетно изучая лицо убийцы и не слыша ее слов.
– Мари, иди и передай Спикеру, что Терис вернулась, – Винсент не дал ей излить до конца свою речь, и девушка недовольно нахмурилась, тут же сменив радость на неприязнь.
– Она что, сама не может...
– Мари, иди. Мне нужно поговорить с ней, – в тоне вампира, всегда ровном и мягком, послышалось раздражение, умело скрытое под маской терпения и вежливой просьбы.
Бретонка, которая за долгие годы в Братстве уже научилась различать нотки голоса Вальтиери, пожала плечами, но удалилась без дальнейших вопросов, оставив Терис наедине с вампиром в пустом коридоре.
– Терис, проходи, – вампир указал ей на двери своей комнаты, вновь каждым словом и жестом выражая полнейшее благодушие, омраченное лишь событиями в Братстве.
Все еще не в силах говорить, Терис оторвала от пола одеревеневшие ноги и добрела до стула, без приглашения упав на него со смутным пониманием того, что вампир едва ли заметит сейчас подобную вольность.
– Тебя не было две недели, – Винсент Вальтиери сел напротив, и взгляд его алых глаз упорно избегал лица молодой убийцы, – У нас тут...не все хорошо, как ты видишь. Убили хаджита из Королла, Аркуэн в ярости...
Уже давно подкравшийся к сердцу холод разлился по внутренностям, и Терис не сдержала обреченного вздоха. Она помнила Аркуэн и то, с каким фанатизмом она вещала о вере, крови, воле Ситиса... тогда все было не так серьезно, ее неприятности начались из ничтожного пустяка, теперь же, когда совершено убийство...
– Где Корнелий? – едва слышно прохрипела она не своим от безысходности голосом.
Во взгляде вампира, наконец встретившимся с ее, – бесконечное сострадание и ни намека на ее ошибку.
Корнелий, кому же еще...
"Все неверные срываются, сестра", – эхом из прошлого донеслись слова Тейнавы, зловещее шипение темного ящера, пророчившее беды. Слишком убедительное тогда, но не сейчас.
– В часовне, Спикер отпустил его... Терис, стой, тебе туда нельзя!
Коридор и пустынный зал промелькнули перед глазами в мгновение ока, и ледяной воздух снова обжег лицо, встречая за дверью вместе с ослепляющей после света факелов темнотой ночи. Винсент Вальтиери что-то крикнул ей вслед, и его слова затерялись в подземельях, оставшись без ответа: Терис не пыталась вслушиваться в них, надеясь на то, что вампир не последует за ней из убежища. Ночь – безопасное для него время, и все-таки вряд ли он покинет привычное место, которое оставлял на ее памяти только ради охоты. Да и зачем ее останавливать?
"Я ничего не могу сделать..." – мысль морозом разлилась по разуму, охлаждая безумный порыв, но не заставляя замедлить бег.
Холод звенел в воздухе, морозная ночь смотрела внимательно и пристально зеленоватыми огоньками фонарей, пятнавшими белизну улиц каким-то мертвенным светом. Тишина, скрип снега под ногами – одинокий звук в опустевшем городе, улицы которого покинула даже стража, и шум крови в ушах. Что есть силы бежать вперед, прочь от убежища, от Мари, бежать туда, где светятся впереди окна часовни.
Часовня сияла впереди, призрачной бледностью выделяясь из темноты ночи, и витражи источали свет – чистый и дарующий спокойствие на несколько кратких мгновений, достаточных, чтобы попытаться привести мысли в порядок. Корнелий внутри, и, что бы его ни ждало, они успеют поговорить. О чем – неважно, надо только посмотреть в его глаза, услышать голос, и что-то для нее прояснится.
Терис толкнула тяжелую дверь, и скрип рассеялся, не потревожив благостной тишины. Тихо, и воздух будто стеклянный, готовый со звоном разбиться от неосторожного шага, а с витражей смотрят, словно вечные стражи этого места, лики Девятерых. Без осуждения и гнева, а с каким-то отстраненным всеведающим спокойствием. И перед алтарем, преклонив в молитве колени, застыл Корнелий.
– Корнелий, – звук имени нарушил тишину, легким эхом прокатился по пустому залу, и бретонец обернулся, вскинув голову и бессильно опустив руки.
Исхудавшее лицо – воплощение борьбы с душевной мукой, на бледный лоб упали завитки отросших волос, а взгляд, выражавший стоическое смирение, внезапно исполнился страдания.
– Корнелий, я... – после холода и бега ее душил кашель, и Терис не могла выдавить вопроса, только шла к бретонцу, с немой мольбой глядя в его глаза.
– Терис... – он шагнул к ней и протянул руки, но вдруг нервно сжал пальцы и замер так, как будто бы боялся коснуться ее, – Я клянусь, я сам не знаю, как это произошло...
– Ты...убил его?.. – вопрос сорвался сам собой, без надежды на опровержение, которого не последовало: Корнелий только стиснул зубы и схватился за голову, сгибаясь с полным отчаяния стоном.
– Это все ошибка, я не знал, не хотел... Я бы никогда... – он поднял лихорадочный взгляд, и его руки вцепились в плечи Терис, а глаза отразили отчаянную мольбу, – Ты...ты ведь веришь мне?..
Терис смотрела в его лицо, и что-то внутри безнадежно рвалось, обрекая на боль.
Он не врал. Никогда не врал. И не убегал, верный рыцарским заветам, которые избрал для себя еще в приорате Вейнон. Наверное, это его и сгубило сейчас.
– Верю, – полукровка кивнула, и в глазах Корнелия, пробиваясь сквозь пелену отчаяния, вспыхнуло облегчение, а мгновение спустя он крепко обнимал Терис.
– Они не поверили... Черная Рука... И наши, Терис, наши!.. – эта мысль причиняла ему особую боль, и голос дрогнул, – Мари была против, Очива и Тейнава, Раадж... Они…напуганы… И Харберт не виноват, он…не мог сделать этого. Но я не хотел убивать того парня, не хотел! Я даже не знал, что он наш… Приказ, его имя… Ты веришь? – он оторвал ее от себя, вглядываясь в ее лицо.
Ком в горле не дал ответить, но Корнелию хватило и кивка, чтобы облегченно выдохнуть и снова вцепиться в нее как в последнее живое существо, оказавшееся рядом.
– Ярость Ситиса… Она придет за мной сегодня, – шепот над ухом пронизывал холодом, а пальцы бретонца до боли впились в плечи, – Уже скоро, я чувствую…
Ярость Ситиса – безликое, нематериальное, написанное чернилами на страницах Догматов. Существующее, как бы ни хотелось верить в обратное. И запретное: о нем старались не говорить, не вспоминать, как будто бы слова могли навлечь беду и проложить неведомому путь из Пустоты в мир смертных.
Скрип двери оборвал прерывистое дыхание Корнелия, и огни немногочисленных свечей дрогнули под порывом холода, повеявшего с улицы.
– Спикер, – бретонец выпрямился, в мгновение ока обрастая панцирем каменного спокойствия, порожденного дисциплиной. Или страхом, куда более сильным, чем перед Яростью Ситиса.
Терис повернулась вслед за братом, но звук застрял в горле, задушенный разросшимся до подавляющих размеров страхом и напряжением, заставлявшем видеть угрозу в каждом движении.
Люсьен Лашанс окинул их мрачным взглядом, на долю секунды задержав его на Терис, и молча вышел в ночь, без слов приказывая следовать за собой. Корнелий вздрогнул, и полукровка тихо сжала его руку – бессмысленный жест, не дающий ни сил, ни удачи, но бретонец сделал шаг, уняв дрожь.
Путь назад – вечность на холоде, где пальцы примерзали к ладони Корнелия, а легкие стыли при каждом вдохе. Спикер, темной тенью шедший впереди, не оборачивался к ним, поглощенный своими размышлениями, и они не решались нарушить мертвую тишину улиц словами.
Ярость Ситиса. Терис возвращалась в мыслях к ней, пытаясь прикоснуться к неведомому отголоску Пустоты, приподнять завесу тайны, знать которую хотела меньше всего. Не знать и не слышать бы о ней и о том, чем грозили с пергамента страницы черные буквы, но сейчас она значит слишком много, и неведение сводит с ума, заставляя сильнее вцепляться в застывшую руку Корнелия.
Знакомый дом больше не рождал в мыслях тепла. Черный, ветхий, он вдруг показался враждебной тварью, порожденной самой Пустотой и жаждущей крови, и Терис с трудом переступила через порог, на миг поддавшись мысли, что обратного хода отсюда нет.
Пустой дом и само убежище – притихшее, будто бы вымершее, хотя присутствие братьев и сестер ощущалось всем существом.
«Мари была против, Очива и Тейнава, Раадж»…
А остальные? Винсент Вальтиери, Телендрил, Гогрон, Альга? И все это слишком похоже на суд, а не на явление воли всемогущего Ситиса…
Шаги тонули в тишине, жадно глотавшей каждый звук и растворявшей его в темноте, ползущей из углов. Дом превратился в обиталище страха, где каждая тень казалась врагом – безликим, бесплотным, облеченным в одни слова – угрозу неминуемой кары каждого отступника.
Они остановились у двери комнаты Корнелия, и бретонец разжал руку, выпрямляясь и поднимая взгляд на Спикера. Тот смотрел на убийцу, и в обычно непроницаемых глазах читалось нечто вроде сочувствия, смешанного с мрачным спокойствием, почти лишенным всякой надежды.
– Спикер… – Корнелий откашлялся, титаническим усилием возвращая в тон смиренное спокойствие, лишенное страха, – Я…благодарю вас за то, что вы сделали. Тогда и сейчас. Я… – он смолк, хмурясь и ища слова, но Лашанс оборвал его, прекращая бессмысленные попытки.
– Просто постарайся выжить. Терис, идем. – он развернулся и зашагал прочь, вниз по коридорам, где тени были гуще, а тишину редко нарушали чьи-то шаги.
Полукровка застыла, прилипнув вдруг взглядом к лицу бретонца. Бледное, строгое, обретшее вдруг достойное изваяния святого спокойствие, а в серых глазах – кротость и твердость, слитые воедино, уже не способные надломиться.
Он не виноват. Она знала это тверже, чем многое другое в этом мире. И Лашанс знал, тогда почему…
Черная Рука или воля Ситиса?
– Терис, иди, – Корнелий склонился к ней, и его губы тронула неожиданная улыбка – грустная и обреченная, от которой все внутри сжалось, обливаясь кровью, и захотелось закричать. Но крик не шел, только сознание билось в агонии, пытаясь осознать законы, по которым он шел навстречу каре, которую не заслужил.
– Иди, тебе нельзя здесь быть, – он подтолкнул ее туда, где скрылся в темноте Лашанс, и открыл дверь в свою комнату – черную, затопленную тьмой.
«Там не горят свечи», – разумное объяснение не изгнало страха, но Терис заставила себя кивнуть и сделать шаг назад, все еще глядя в лицо Корнелия. Безумное спокойствие, которое бывает только у тех, кто перешагнул грань…
– Терис, – голос Спикера, донесшийся из темноты, оживил старый, ставший уже инстинктом страх перед теми, на кого она работала и кому должна была подчиняться, заставил развернуться и пойти на зов. Позади скрипнула дверь, отрезая Корнелия от внешнего мира, но она не обернулась. Нельзя, ей пора уходить, как и всем, кто затаился за стенами, прячась от того, что должно было прийти.
Мыслей не было, только тревога и страх, в тишине подземелья кричавшие ей о том, что темнота может быть не только другом, как бывало в ее жизни раньше. Темнота может быть живой, зрячей и смертоносной, сегодня это понимание въелось в разум навсегда, клеймом выжигая простое понимание: то, что называлось Пустотой, есть, и иногда оттуда приходит что-то…
– Заходи, – Люсьен Лашанс указал ей на приоткрытую дверь, вырывая из плена мрачных мыслей.
Одно из многочисленных помещений того, что было когда-то подземельями форта, а в последние сотни лет служило убежищем для убийц. Пустое, не считая старых ящиков и стола с тремя стульями, но самое главное – освещенное парой факелов на стенах, загнавшими темноту в самые дальние углы.
– Можешь сесть.
Терис сползла на ближайший ящик, вздрогнув от звука закрывшейся двери, после которого ненадолго воцарилась тишина, давшая волю наполненным страхом мыслям. Еще недавно она почти ждала встречи с начальством, теперь же радость обернулась цепенящим ужасом, душащим многочисленные вопросы, которые очень хотелось задать.
– Расскажи про последнее задание, – Лашанс сел за стол, и его тон прозвучал до неестественного буднично, как будто бы за стеной не замерло все убежище в ожидании прихода посланца Ситиса. Или его самого, приходящего карать непокорных?
– Фэлиан мертв, – Терис изучала взглядом пол, изо всех сил напрягая слух, – Умер от передозировки, стража не будет это расследовать.
– Тебя кто-то видел?
Торонир. Свидетель, но молчаливый, как и все мертвецы. Или его смерть – нарушение условий контракта? Терис поймала себя на мысли, что сейчас это трогает ее меньше всего, как и то, будет ли ей что-то за подобную неосторожность.
– Был еще один эльф. Тоже наркоман. Они…общались, и я передала скуму через него, – бесцветным голосом отрапортовала она, – Он тоже мертв. Его смерть тоже никого не удивила, это случилось бы скоро при его образе жизни.
– Молодец, – спокойствие тона противоречило гнетущей тишине убежища, взрывая хрупкое самообладание.
– Корнелий ведь невиновен, вы знаете, – Терис подняла взгляд на Лашанса прежде, чем он сказал еще что-то, и заглянула в глаза, забыв про иерархию и пытаясь выцарапать из них правду.
– Знаю, – ответ, вопреки смутным ожиданиям, она получила без промедления, и это поставило в тупик, убив краткое бесстрашие. Спикер смотрел на нее без ожидаемого гнева, но она чувствовала, что грань между ним и подобным спокойствием слишком тонка, чтобы бросаться словами, близкими к обвинению.
– Это единственная причина, по которой его еще не казнили.
– Я не понимаю…
– Тебе и не надо понимать. Запомни одну вещь: Ярость Ситиса – не всегда смерть. Он может выжить, и тогда обвинения будут сняты.
