Текст книги "Год после чумы (СИ)"
Автор книги: Linda Lotiel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)
– И кто же этот влюблённый?
– Хэмиш О’Брайан. Ну, он не совсем догадывался, что он влюблён, пока мы с сообщником не перебросились парой слов о сердечных муках Филлиды в дверях его лавки. Гертруда, ну не смотри на меня так! Хэмишу Филлида нравилась давно – я, знаю, я заглядывал в его зелья, которые он постоянно варит. Просто он себе и представить не мог, что преподаватель Хогвартса посмотрит в его сторону. Порой людей нужно подталкивать – совсем немного – чтобы они увидели своё счастье.
– Счастье, говоришь… А сообщник-то кто?
– Теренс Пикс, наш уважаемый смотритель. Прирождённый талант в таких делах. Да и Пивз помогал немного. В общем, удачно получилось: Филлида выходит за Хэмиша в июне, как ты, наверное, знаешь.
– Теперь знаю. Если так, то я рада за них. Но твои методы, несмотря на это, кажутся мне сомнительными. Ты мне всё назвал?
– Ну, нет. Есть ещё и третий, не менее сомнительный, но при этом классический метод. Отворотное зелье. Всегда его с собой ношу, для критических случаев. Как правило, трансфигурированный в печенье.
Гертруда долго молчала, а потом задала новый вопрос.
– Меаллан, почему ты сам не выпил отворотное?
– Гертруда, – вздохнул он, – жестоко спрашивать такое человека под Веритасерумом. Но ты в своём праве после того, что случилось. Поэтому слушай. Как я сказал, с тобой всё непросто. Ты женщина из предсказания Мейв – та, кого я искренне полюбил. Я долго не мог решить, как мне быть. В общем, если кратко, то я решил стать тебе другом и заботиться о тебе, а любовь свою хотел сохранить, чтобы делать это с большим старанием. Но при этом, я не мог не надеяться. Твоя любовь к Седрику…
Гертруда сжалась от этих слов, но ничего не сказала, а он продолжал.
– …была прекрасна: такая огненная и неистовая. Я был рад за вас, правда. Но и переживал за тебя: мне казалось, что эта любовь тебя изматывает и лишает сил. Эгоистичная часть меня ждала – ждала, когда ты совсем устанешь от него, когда ваша любовь перегорит. Гертруда… Мне казалось, что я мог ждать, сколько понадобится, и не уставать от ожидания. И, конечно, никоим образом не вмешиваться в ваши отношения. Но случилось то, что случилось. Этого я никак не мог предвидеть.
– Расскажи мне, что именно случилось, – сказала она тихо.
– Ты была без сознания, бредила. Я ждал, пока настоится гармонизатор, чтобы дать его тебе. И вдруг ты смотришь на меня – почти осознанно, я обрадовался было – но тут ты говоришь: Седрик. Я не могу тебе передать, что я пережил тогда. Я хотел сбежать немедленно, но как я мог тебя оставить? А ты, принимая меня за него, говорила, звала, молила… Я чуть не выпил тот яд, который не приняла ты, чтобы вырваться из этого кошмара. Ты говорила что-то про ночь Белтайна, которая у вас с Седриком не задалась. Ты хотела этот Белтайн с ним и просила о нём.
– То есть, твой гейс работает даже, если тебя принимают за другого?
– Увы, да, как я сам только тогда и узнал. Я ощущаю гейсы как кольца вокруг шеи. Как только я приближаюсь к нарушению гейса, одно из колец начинает сжиматься. Не так, чтобы помешать мне нарушить – я вполне могу это сделать, а просто как предупреждение.
– Но если бы ты его нарушил – то это привело бы к твоей смерти?
– Все известные нарушения гейсов именно так и заканчивались.
– Тогда мне не в чем тебя винить, Меаллан.
– Гертруда, послушай. Я не всё рассказал. Поверь, я был готов нарушить гейс. Для меня то, что я сделал, – Меаллан набрал побольше воздуха и проговорил, – а именно, овладел тобой без твоего ведома и согласия – ужасное преступление. Лучше было бы умереть. Никакая моя любовь к тебе и никакой гейс не оправдывают меня в моих глазах. Но… но ты, когда говорила, с воображаемым Седриком, мне показалось, что для тебя крайне важно, чтобы он тебя не оттолкнул. Мне казалось, что такой отказ мог бы сильно на тебе сказаться – в том состоянии, в котором ты была. Я не знаю, ошибся ли я тогда. Но я сделал этот выбор сознательно, а не потому, что меня охватила страсть либо грозил гейс. Со страстью я бы справился, а смерти – не боялся. Я сделал то, что, как мне казалось, было лучше для тебя. Поверь.
Гертруда молчала, охваченная противоречивыми чувствами и переживая всё ещё раз – за себя, за Седрика, за Меаллана. Могу ли я осудить его? думала она, перекрикивая своё отчаянье. Нет, не могу. Могу ли я простить его? Не знаю. Не сейчас. Сейчас я злюсь просто из-за того, что он есть, – с его глупыми гейсами, с его ужасной историей, с его любовью, которую давно стоило утопить в отворотном зелье. Почему он этого не сделал? Почему всё произошло так нелепо? И Ричард выплыл из памяти с его фразой про наказание. Может, Ричард наложил на меня проклятье, как Мейв на Меаллана? Свечи вспыхнули и упали на пол и стол, и огонь из них быстро перекинулся на свитки и фолианты. Меаллан стянул с себя плащ и набросил на пламя, а Гертруда соскочила с подоконника и вызвала из палочки Агваменти.
– Прости меня, Гертруда, – проговорил Меаллан, когда пламя было потушено. – Мне надо было поговорить с тобой раньше, или же уйти, просто исчезнуть. Поверь, я уже наказан – чаша горечи полна до краёв. Но я жду твоего приговора. Что ты скажешь – тому и быть. Хоть выпить яд, хоть покинуть Хогвартс сегодня же. Хоть выпить отворотное. Но вот этого мне особенно не хочется, Гертруда. Чёртов Веритасерум – как это ни ужасно, но я продолжаю надеяться.
– Какой ты хочешь услышать от меня приговор, Меаллан?
– Такой, о котором ты сама не пожалеешь. Только и всего.
Гертруда навела на него палочку. Он напрягся, но не двинулся с места.
– Специалис Ревелио!
И она увидала три кольца вокруг его шеи – переливающиеся, алые с золотом, жадные, наполненные тёмной магией, как бочки вином. Было больно даже смотреть на них, и их мстительные чары словно пытались проникнуть через палочку в её душу. Гертруда ощутила прилив ярости. Отлично, вот этот гнев я и использую сейчас, подумала она и сосредоточилась.
– Нет, Гертруда, даже не пытайся, – закричал Меаллан и подскочил к ней, отводя рукой её палочку в сторону. Гертруда отшатнулась от него.
– Извини, – проговорил он и отступил на шаг назад. – Но прошу, не пытайся снять их. Это слишком опасно – для тебя в первую очередь! Даже если ты снимешь хоть один гейс – в чём я сильно сомневаюсь – у тебя уйдёт на это слишком много силы, и, что хуже всего, его тёмные чары могут переползти на тебя. А ещё я полагаю, что они связаны между собой: если снимать, так все сразу, но где столько силы взять? Мейв наложила эти гейсы в день своего рождения – помнишь, я говорил тебе, что точно знаю про усиление магии в такой день? В общем, не пытайся, я умоляю. За себя я не боюсь, но не хватало ещё на тебе проклятия.
– Какая мне уже разница? – проговорила она с горечью в голосе. – На мне и так уже проклятье. Седрик вернулся сегодня, ты знаешь об этом?
– Он вернулся? Нет, я не знал. Как он, что с ним?
– Всё с ним хорошо, просто замечательно, – чуть ли не кричала она. – Только меня он больше не любит: избавился от этого неудобства при помощи Эмансипаре.
Меаллан замер на месте, затем словно захотел шагнуть к ней, но сдержался.
– Гертруда, это ужасно. Поверь…
Ощущая, как рыдания подступают к горлу, она закричала:
– Уходи! Не говори ничего и уходи!
Он молча пошёл к двери, но она усилием воли подавила желание разрыдаться и окликнула его.
– Меаллан, погоди. Прости. Я не виню тебя за твой поступок. Просто мне сейчас очень плохо, и мне не стоит принимать никакие решения. Оставайся пока в Хогвартсе – по крайней мере, до конца семестра и экзаменов. И… спасибо за гармонизатор.
– Не за что. Так мы… поговорим про программу экзаменов в другой раз? – проговорил он тихо и долго смотрел на неё, ожидая ответа. Но она опустила голову, не желая встречать его взгляд и отвечать на его вопрос.
Услышав, как скрипнула дверь, Гертруда безвольно опустилась на пол, вдыхая запахи гари, дыма и пепла. Избавлюсь ли я когда-нибудь от них теперь? думала она, глядя на следы огня на резной ножке стола. Прорастёт ли ещё когда-нибудь на моих полях огнетрав? Гертруда попыталась вызвать внутреннего феникса, как она это сделала в спальне в Гринграсском замке, но у неё ничего не вышло. Она не знала, за что зацепиться теперь и как заставить себя хотя бы подняться с пола.
Звук, похожий на перезвон колокольчиков, внезапно заполнил пространство вокруг неё. Он нарастал и переходил в пение, и вот ниоткуда появилась сияющая птица, покрытая жёлтыми перьями с оранжевыми и красными разводами. Птица кружила над ней, издавая необыкновенное пение, от которого Гертруда внезапно нашла силы глянуть на себя со стороны и усмехнуться. Профессор Хогвартса, сидящий беспомощно на полу своего кабинета над горстью пепла своих нелепых страстей! Не пора ли вставать?
Она поднялась и стала разглядывать чудесную птицу. Ну, хорошо, я такое уже видела, сказала она себе. Это китайский феникс. И откуда же?
– Откуда ты взялся, красавец?
Феникс сделал ещё круг и опустился на стол перед ней, вытянув вперёд лапу. Гертруда увидала привязанный к ней свиток.
– Так ты ещё и почту доставляешь? Чем бы тебя угостить?
Но феникс уже сам усмотрел на каминной полке слегка сморщенное яблоко и за два взмаха крыльями и одно элегантное движение клювом он присвоил его себе как законное вознаграждение. Затем птица уселась на каминную полку и уставилась на Гертруду, склонив голову набок.
– Что ж, посмотрим, что за послание ты мне принёс.
Гертруда развернула письмо и, с трудом разбирая сильно изменившийся, но всё-таки узнаваемый почерк, принялась читать.
«Гертруда. Дорогая Гертруда.
Извини, что тревожу. Я остановился на том, что я идиот, но это не всё, что я хотел сказать.
Быть причиной твоей боли невыносимо, так что я надеюсь, что ты сваришь как можно быстрее сама-знаешь-какое зелье и положишь этому конец. Свои недостатки напоминать тебе не буду – уверен, что ты их не успела позабыть. Главное, не повторяй мою ошибку и не используй Эмансипаре.
Когда я это сделал, мой опустошённый внутренний сосуд мучительно долго не наполнялся вновь. Я уже решил было, что сумел добиться того, что не удалось достопочтенным Роулам – лишил себя магической силы. Это было бы логично, как сказала бы Нель, ведь моя любовь к тебе была настолько завязана на магию, что вырвать это можно было только вместе. Пока я находился в этом плачевном состоянии, на меня напал рэйем – уж не знаю, чем я ему не угодил. Вообще-то эти животные довольно мирные. Не имея возможности защищаться чарами, я отбивался голыми руками – вот руки и пострадали. Правую руку он глубоко рассёк своим рогом, и я думал, что всё, пришёл мне конец – если не от пустоты внутри погибну, так уж от потери крови точно.
Вот тут меня и нашёл он, этот феникс. Остановил кровотечение своими слезами. Под воздействием его песен и магия начала постепенно ко мне возвращаться. Но её во мне стало меньше – и уныние накрывало меня: впору было целоваться с дементорами. Но неутомимый феникс напомнил мне, что в жизни есть ещё пара вещей, ради которых стоит куда-то идти и что-то делать. Не спрашивай, как он мне внушил эту мысль. Я и сам не знаю. Но, тем не менее, он меня постепенно вытащил из этой трясины. И, кажется, он теперь лично собирается убедиться, что я больше не буду глупить – вернулся со мной в Британию, как видишь. Так что теперь у меня есть питомец. Ну, или я у него есть. Кстати, я назвал его Руди. Надеюсь, ты не против. Он просто чем-то похож на неё.
В общем, я не собираюсь досаждать тебе своим видом, так что я только увижусь с Перенель и с Айданом, и ещё, пожалуй, с Берной – надо сказать ей спасибо. А там уж отправлюсь, куда глаза глядят – может, вернусь на восток и буду добывать яйца окками, зарабатывая себе этим на хлеб. Но наведаюсь во Францию сначала, конечно. Там явно что-то намечается, и моя помощь может пригодиться. Палочку я могу пока держать только в левой руке, но это лучше, чем ничего. Играть я вряд ли смогу когда-нибудь – так что Мортимер Роул неспроста разнёс мою лютню вдребезги. Да и мой внутренний Певец исчез бесследно после того Эмансипаре. Это ещё одна причина, Гертруда, по которой тебе не стоит его использовать. Только старое доброе проверенное зелье – как знать, может, та пиявка, замороженная тобой на Рождество, ещё не угодила в чьё-то зелье и ждёт тебя?
Как бы там ни было, ты была самым прекрасным, что случилось со мной в этой жизни. Если ты хочешь что-то мне сказать, напиши и отдай Руди. Он подождёт. Если нет – я знаю, что я не заслуживаю больше твоих слов – то просто скажи ему, чтобы летел обратно. Он почему-то всё хорошо понимает – даже как-то слишком хорошо.
Ну вот, теперь я сказал всё.
Седрик»
– Ты всё понимаешь, да? – обратилась к птице Гертруда, вытирая слезы со щёк. Руди встрепенулся и снова зашёлся пением, и она печально улыбнулась. – У Седрика всё равно есть Певец, так или иначе.
Затем она взяла чистый лист, обмакнула слегка подгоревшее перо в чернила и быстро написала несколько фраз. Закончив, она подсушила пергамент Фервеско, свернула его и привязала к ноге птицы.
– Удачи вам, Руди. Тебе и твоему питомцу.
И, задев её щёку своим роскошным жёлто-оранжевым хвостом, Руди взлетел и немедленно исчез, оставляя за собой отзвуки колокольного перезвона.
========== Глава тринадцатая ==========
Из трагедии «Седрик и Гертруда» Просперо Лансекура
(впервые поставлена в Лондоне около 1600 года)
Краткое содержание трагедии:
Юная ведьма Гертруда сбегает от своего мужа, кровавого тирана, горбуна и оборотня сэра Ричарда. Укрывшись во Франции, в замке Сен-Клеров, куда она нанимается простой учительницей заклинаний, она знакомится с сыном хозяев замка, молодым и талантливым Седриком. Между ними вспыхивает страсть, но она не соглашается выйти за него замуж, так как у неё уже есть муж (что она, впрочем, скрывает). Тем временем, сэр Ричард разыскивает её, а когда он узнает про её любовь к Седрику, то решает проучить их обоих. Обернувшись волком, он нападает на хозяина замка и убивает его, подстроив так, что подозрение падает на Седрика. Его хотят казнить, и пока он томится в темнице, сэр Ричард накладывает Конфундус на Гертруду: она думает, что перед ней Седрик и предаётся любви с ним, считая, что это их последний шанс перед его казнью. Сэр Ричард подстраивает всё так, что Седрик узнаёт про то, что у Гертруды есть муж и про то, что она была с ним близка, пока он находился в темнице. Узнав об этом, Гертруда в гневе убивает сэра Ричарда, но Седрик, будучи оправданным и выйдя из темницы, решает, после всего, что он узнал, разлюбить её. Он избавляется от своей любви при помощи метафоризации Эмансипаре, а Гертруда от горя лишает себя жизни. Не в силах вынести накатившую на него пустоту и бессмысленность существования, Седрик также накладывает на себя руки.
Монолог Седрика (Акт 5. Сцена 6)
Любить иль не любить – вот в чём вопрос
Того, в чьих силах разорвать любви
Тугие путы. К чему терпеть страстей
Заклятье и сносить Конфундус страсти,
И ревности проклятой Круциатус,
Когда освобожденья можешь ты
Достигнуть вмиг одним лишь заклинаньем?
Забыть, остыть, залить водой огонь —
Как о таком финале не грезить? Разлюбить
Навек… и мантикору наважденья,
Как сон, навеянный помимо воли,
Отринуть, в пепел превратив мечту.
Забыть её… Но что со мной случится,
Когда из сердца вырву искру я?
Какие сны приснятся в пустоте,
И чем заполнить я смогу зияние?
О чём мне петь, кому слагать баллады,
С кем пламени дракона жар делить?
Но нет, сомненья эти ни к чему!
Всех предаёт любовь, как предавала
Она вовек, нас разума лишая.
Прощай, любовь моя! Прощай, затменье
Рассудка и безумная мечта!
Прощай, Гертруда, навсегда! Эмансипаре!
Берна Макмиллан, 5 – 6 июня 1348
«Кого укусит докси в конце зимы, тому повезёт в любви в начале лета», проговорила про себя Берна, слушая, как Айлин и Бенедикт обсуждают морковное зелье, рецепт которого Айлин мечтала сочинить. Все они сидели на скамье с горгульями во внутреннем дворе, наслаждаясь июньским теплом во время большой перемены.
– Понимаешь, я ведь мечтала найти панацею – от всех болезней снадобье, – говорила Айлин Бенедикту.
– Ничего себе! Думаешь, такое возможно? Болезни же очень разные бывают.
– Ну вот, и мне в мае прошлого года перед запуском Конфигурации сказали то же самое, – вздохнула Айлин. – Мол, надо цель иначе сформулировать: не одно средство от всех болезней, а найти снадобье для каждой.
– Это уже логичнее звучит, – согласился Бен. – Только искать придётся долго.
– Вот и славно: значит, цели в жизни не переведутся, – отвечала ему Айлин. – Но морковное зелье я всё равно придумаю – не от всех хворей мира, так хоть от некоторых оно обязательно спасёт!
– Почему именно морковное?
– Я бы рекомендовал плесень, а не морковь, – вставила левая горгулья.
– Ну… Почему бы и нет? – ответила Бену Айлин, игнорируя горгулью. – Могут же и у меня быть прозрения, в конце концов. Правда, Берна?
Берна лениво открыла глаза и посмотрела на голубое небо над головой. Мимо неё пролетела большая белая бабочка.
– Прозрения могут быть у всех, особенно если задействовать свои индивидуальные особенности, – изрекла она. Да, да, подтвердила леди Берна, именно «изрекла».
– Что? – спросили одновременно Бен и Айлин.
– Это мне профессор Госхок поведала. Она, выслушав мою историю, сразу вывела из неё целую теорию.
– Ну-ка, расскажи, – с любопытством в голосе попросил Бен.
– Да лень мне – она наверняка настрочит на эту тему очередной трактат. Через пару дней в библиотеке появится, могу поспорить.
– Ну, Берна, хоть в двух словах! – попросила Айлин.
– Давайте лучше я изложу, – изрекла правая горгулья. – Хотя где вам, детишкам, понять…
– Ладно, слушайте, – сказала Берна, задетая «детишками». – В общем, магические действия получаются лучше, если совершать их в системе со своими особенностями.
– Это как?
– Ну как-как. Вот у меня, например, накладываются ощущения: звуки на вкус и так далее – это моя особенность такая. И когда я изучила все её закономерности – то есть систему вывела, ясно? – я начала её подключать к работе с шаром, и сразу начались успехи. А мамаша Мелюзины, оказывается, шибко талантлива в плане рисования, ну и она тоже привязала это к работе с шаром. Но, как мне профессор Госхок объяснила, она меры не знала, работала с шаром всё чаще и с катушек слетела. Чуть ли не своим третьим ребёнком его представляла и силу в него вбухивала, как имбирь в коврижки. Она как бы рисовала видения в шаре, чтобы больше узнать, но перестала распознавать, где её фантазии, а где то, что показывает шар. Поэтому она и была так уверена, что всё у них сработает: нарисовала красочное будущее для деток и поверила в него.
– Спасибо, что рассказала, Берна, – сказала Айлин. – Эх, бедная Мелюзина! Что теперь с ней будет? И с её братом…
– Не знаю, – буркнула Берна. – Звонят, нам пора на латынь.
– А у меня тоже есть особенность: я голубей взглядом убивать умею, – крикнула им вслед левая горгулья.
– Это потому что ты косишь, – буркнула ей в ответ правая. – Они с ума сходят, пытаясь понять, куда ты смотришь, и врезаются в стены.
Берна не ведала, что будет с Мелюзиной, но она хорошо знала, что с ней происходит сейчас. Она жила с братом у Ноттов, которые приходились им родственниками, а родители их сидели, само собой, в тюрьме чародеев (эх, как там госпожа Блэк?) Говорили, что им предоставили выбор: если кто-то из них решится отдать через Грааль всю свою витальность Фильберту, то сможет выйти на свободу и вернуться с детьми в замок. Берна не знала, согласился ли на это кто-то из четы Роулов. Интересно, что бы сделала она сама, окажись она в таком положении. Отдала бы свою магическую силу ребёнку? А Мелюзину ей было жаль: она хорошо знала по своему опыту, что та может сейчас переживать.
Берна, Айлин и Бенедикт забежали в кабинет латыни за минуту до профессора Дервент и расселись по своим местам. Доставая перо и чернила, Берна увидела, что Эйриан и Эли так погружены в обсуждение чего-то крайне важного, что даже не заметили появления профессора. Ну, конечно, последние приготовления перед свадьбой. Сегодня они расстанутся после обеда и увидятся уже только завтра, на самой церемонии. Да что там жених и невеста – весь Хогвартс сегодня после уроков начнёт носиться, как муравейник перед дождём: школьные свадьбы обычно проходят с затеями и забавами, которые сами студенты и устраивают. А Эйриан наверняка сегодня соберёт девичник. Вот если бы меня позвали, подумала Берна, записывая правила употребления accusativus cum infinitivo.
Пока профессор Дервент терпеливо объясняла эти правила Эльвендорку на примерах, Берна мысленно вернулась к разговору с профессором Госхок. Если с теорией про индивидуальные особенности всё было более-менее ясно, то вторая идея, которая родилась у профессора прямо у Берны на глазах, была куда мудрёнее. Расспросив Берну подробно про две песни, которые у той когда-то постоянно вертелись в голове (откуда она узнала-то? подслушивала, что ли, что Берна себе под нос мурлычет?), профессор Госхок тут же назвала это «настройкой на знаковое поле ситуации». Мол, некая происходящая ситуация, особенно магически насыщенная, создаёт своё знаковое поле, которое другие могут почувствовать и «прочитать». Вот Берна, как особо чувствительная, сама того не ведая, «настроилась» и читала. Что я такое читала? поражалась Берна, но спросить не решилась. Что ж, подождём трактата и на эту тему, сказал сэр Зануда. И Берна с удивлением отметила, что она ждёт этого даже с некоторым нетерпением.
– Thales docebat ex aqua constare omina[1], – медленно произнесла профессор Дервент. – Давай, Эльвендорк, найди тут accusativus cum infinitive.
Ага, найдёт он его, как же, хмыкнула про себя Берна. Разве что этот аккузативус сам ему ручкой помашет. Но Эльвендорк, к её удивлению, всё же справился, и профессор с облегчением перешла к чтению текстов. Опять epistula от кого-то нудного кому-то напыщенному, вздохнула Берна, но тут к ней на парту опустилась крошечная сова, сложенная из пергамента. Быстро глянув на учительницу и убедившись, что та на неё не смотрит, Берна развернула послание и пробежала его глазами. Вот это эпистула уже мне по вкусу, подумала она, стараясь не выглядеть слишком уж довольной. И обернувшись в сторону Эйриан, она сделала едва заметный кивок головой.
*
– Так вот, старинная валлийская игра «расплескалка», – сказала Эйриан. – Не могу сказать, чтобы в неё играли именно на девичниках перед свадьбами – там всё больше гадания всякие. Хочет кто-то погадать на женихов?
– Нет! Ну их! – послышались возгласы ото всех вокруг костра, и Берна к ним немедленно присоединилась.
– Вот и славно. Тогда играем в расплескалку. Как там наше вино, Айлин?
– Подходит уже, – ответила та, помешивая вино со специями в большом котле, стоящем прямо в костре. Запах из него вырывался необыкновенный – Берна в нетерпении облизала губы, и леди Берна призвала её вести себя прилично. Да тут все свои, отмахнулась от неё Берна.
– Итак, мы просто болтаем про всё на свете и попиваем вино. При этом роемся в своей памяти – ищем там шокирующие откровения про себя или других. Прежде, чем поделиться откровением, наблюдаем за другими – произнести его желательно, когда кто-то пьёт вино. А ещё лучше выбирать момент, когда пьёт та, кого откровение больше всего должно зацепить или поразить. До такой степени, чтобы расплескать вино изо рта. Ясно, в чем суть?
– Ну, вы меня не проберёте, – уверенно сказала Мэгги. – Не собираюсь я вином разбрызгиваться только потому, что кто-то из вас раскроет сердечную тайну.
– Это мы ещё посмотрим, – ответила Эйриан с хитрой улыбкой. – Победит та, кому удастся заставить большее количество игроков расплескать вино.
– А если кто-то… как бы это сказать, расплещет в другом направлении? – уточнила Августа.
– Это ты что имеешь в виду?!
– Ну, успеет проглотить вино, но закашляется, услыхав откровение. Или через нос польётся.
– Или уши, – вставила Хизер.
– А, ну это тоже считается! – сказала Эйриан. – Ну что, разливаем?
Все стали протягивать Айлин чаши, и та наливала в них деревянным черпачком горячее вино. Берне казалось, что она спит и видит сказочный сон – поляна в ночном лесу, освещённая жарким костром, пение ночных птиц, огоньки светлячков, загорающиеся вокруг них… И главное, её позвали на девичник Эйриан! Она подняла голову вверх и посмотрела на усыпанное звёздами ночное небо. День завтра будет прекрасный, без всяких дождей, а сейчас у неё в руках чаша с ароматным вином. Надо будет потом как-то ненавязчиво сказать Мэгги спасибо – Берна была уверена, что и она, и Августа очутились здесь благодаря ей. Ну и, конечно, благодаря недавним заслугам самой Берны. Она расправила плечи и смело отхлебнула из чаши.
– Я, конечно, подлила в котёл немного зелья эйфории, так что готовьтесь, – сказала Айлин.
И Берна одновременно с Мэгги выпустили фонтаном вино из ртов, а Эйриан сказала:
– Начало положено. Так держать, Айлин! Только в следующий раз говори правду, а не разыгрывай – суть игры в том, чтобы делиться сокровенным, а не подшучивать.
– Да кто ж разыгрывает? Я и правда добавила, – сказала она, и тут прыснула Хизер.
– А мы не того, не захмелеем? Вино, да ещё с эйфорией! – сказала она, вытирая рот.
– Да я же развела вино водой и сока ягодного добавила. А зелья эйфории – пару капель – для настроения. Дайте я хоть сама попробую, что вышло.
– А Бенедикт, между прочим, говорил, что собирается попроситься в ученики к Яге, – сказала Мэгги, и Айлин закашлялась, подавившись вином.
– Ух ты! – воскликнула Хизер. – А по какой стихии?
– Воздух, – сказала Мэгги, а потом обратилась к Айлин с Эйриан. – Думаете, возьмёт она его?
– Кто ж её предугадать может? – пожала плечами Эйриан.
– Если возьмёт, то не пожалеет, – тихо произнесла Айлин.
– Что, прошла твоя влюблённость в Этьена, как я погляжу? – с улыбкой сказала ей Эйриан, и тут все услышали, как зашлась кашлем Августа.
– Я случайно подавилась – меня Клёпа неожиданно щекотнула хвостом! – сказала она, когда смогла снова говорить.
– Конечно, случайно! – сказала Эйриан. – Но балл я себе засчитываю – таковы уж правила, не обижайся.
Берна глянула на Августу, которая аккуратно промокала рот кружевным платком, опустив глаза. Её змея Клеопатра неподвижно лежала на её шее, словно ожерелье. Эх, что ж она так выдаёт себя постоянно? подумала Берна и стала вспоминать, что бы ей такого сказать, чтобы все вокруг превратились в фонтаны. Про гейс профессора О’Донована? Да, это было бы в яблочко, но, пожалуй, об этом лучше никому не говорить вообще. Про Мартина Фитцпатрика? Берна ощутила приятное тепло внутри, подумав о нём и о том, как он попрощался несколько дней назад, перед отправлением во Францию. «Твой голос – самый красивый в нашем хоре, Берна». Хоть и магглорождённый, а смелый и благородный, сказала леди Берна. И из богатой семьи, добавила Воительница-Горгона-Терция, она же с некоторых пор Великая Прорицательница. Нет, пока не скажу им про Мартина. Про что же тогда?
– Я и сама не заметила, как это случилось, – рассказывала тем временем Айлин, подливая всем вина в чаши, – но таки прошла. А я ещё волновалась тогда, год назад, и думала зелье варить отворотное. А потом передумала всё-таки.
– А чего передумала? – спросила её Хизер. – Если бы я влюбилась в Этьена, я бы в тот же день побежала зелье варить.
– Если бы я влюбилась в Этьена, я бы побежала проверяться на предмет тяжёлого случая Конфундуса, – проворчала Мэгги.
– Ну, я не знаю, как это бывает у других, – стала сбивчиво объяснять Айлин, – а я чувствовала тогда, как будто у меня внутри зажглось ещё одно солнце. Конечно, больно было понимать, что нет надежды разделить этот свет с тем, кто его зажёг. Но представьте себе, что солнце исчезнет! И я подумала: если оно не настоящее, то очень быстро погаснет само, без всяких зелий. А если настоящее, то его нельзя гасить! Это же как убить часть своей души – и мне показалось, что жить всю жизнь с чёрной дырой в душе, это ещё хуже, чем с неразделённым светом…
Берна исподтишка наблюдала за Августой по время этой тирады. Интересно, для неё тоже Этьен – вот такое солнце?
– Так выпьем же за то, что Этьен оказался для Айлин ненастоящим солнцем, – сказала Мэгги, и все принялись пить.
– Только профессор Госхок мне сказала тогда, что опасно так думать, – добавила Айлин. – Она ведь и сама собиралась отворотное варить, и мы с ней разговорились об этом всём.
Брызги вина вырвались у Эйриан изо рта.
– Что? Профессор Госхок? Отворотное?! В кого это она была влюблена?!
– Ну, мне было неловко спрашивать, сами понимаете. Я тогда ещё подумала – может, бывшего мужа всё ещё любит? Правда, зачем тогда было сбегать от него…
– Я могу ошибаться, конечно, – сказала Августа, – но мне во время боя в пещере показалось, что она что-то испытывала по отношению к профессору Яге.
Мэгги, Айлин, Эйриан и Хизер одновременно предались расплескиванию, разбрызгиванию и покашливанию.
– Шутишь, что ли? – пробормотала Мэгги, вытирая рот.
– Говорю же, мне так показалось. Да и Моргана потом что-то такое говорила про них загадочное – ты не помнишь разве?
– Да у Морганы всё такое загадочное! Её послушать, так и про себя много нового узнаешь…
– Так что там опасного увидела профессор Госхок в том, чтобы думать про любовь как про солнце? – вернулась к теме Эйриан.
– Ну, она сказала что-то в духе: «То, какие образы мы выбираем для сравнений, накладывает отпечаток на наши мысли и поступки».
– Чего?
– Ну, то есть, «солнце» – это чересчур, – попыталась объяснить Айлин. – Она сказала: «Это слишком сильный образ, особенно если представлять его исчезновение. Ты превращаешь любовь в центр своей собственной вселенной. Я не уверена, что стоит это делать».
– Так ведь ей сколько? Тридцать? А то и больше, – сказала Хизер. – Это же старость практически. Что она уже может понимать в любви?
Все засмеялись, а Берне вспомнилась ведьма в алом с золотом платье, которую она видела в шаре. Понимала ли она что-то в любви? А что понимает сама Берна? Может, Анри де Руэль-Марсан что-то в ней понял, раз сбежал от Кристины Кэррик и Яги, когда его заменили в плену настоящим французским королём, и вернулся на поле боя разыскивать Филиппу? Их история теперь у всех на устах. Говорят, истекающая кровью Филиппа просила его взять у неё Орифламму и оправиться в бой вместо неё, но он поступил иначе. Флаг передал ближайшему воину, а сам утащил Филиппу магией с поля боя, чем спас ей жизнь. Говорят, что теперь песни будут слагать об их романтичной истории. Да уж, их ведь таки исключили из Хогвартса – куда уж романтичнее!
