Текст книги "Год после чумы (СИ)"
Автор книги: Linda Lotiel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)
«С кем из Слизерина мне стоит свести дружбу?» спросила она, и лица её однокашников завертелись в глубинах шара, сменяя друг друга. Потом хоровод из лиц замедлился, и постепенно на первый план выплыло слегка вытянутое лицо с близко посаженными глазами. Мелюзина Роул. Вот так я и знала, сказала себе Берна, не совсем осознавая, что именно она знала. Сэр Зануда поймал её на этом и призвал подумать, вдруг, мол, мы упускаем что-то важное. «Я упускаю что-то важное?» спросила Берна у шара, но в ответ видения в хрустале лишь завертелись и утратили ясность. Ах да, вопросы «да или нет» мы не используем. Как же это ещё спросить? А что если… «Покажи мне то, на что мне нужно обратить внимание». Образы завертелись ещё быстрее, затем перед Берной поплыл её сегодняшний сеанс созерцания тренировки по квиддичу усиленным зрением. Пузырящийся синий плащ Йодля, прищур Сью, очки Захарии и, наконец, замедлившись и увеличившись на весь шар, перед Берной завис бладжер, превращающийся в вишнёвую косточку. Крайне озадаченная и опустошённая, Берна разорвала контакт с шаром, но вишнёвая косточка ещё долго висела перед её внутренним взором, а во рту ощущался румяный привкус звуков скрипки.
========== Глава пятнадцатая ==========
Из книги «Фантастические звери и места их обитания» Ньюта Скамандера (опубликовано в 1927 году)
Рождение пеплозмея происходит, когда магическому огню (любой огонь, в который было добавлено магическое вещество, например порошок Флу, или огонь, вызванный магическим путём) позволяют свободно гореть слишком долгое время. Это тонкая бледно-серая змея со светящимися, как раскалённый металл, глазами. Она рождается в золе огня, оставленного без присмотра и уползает куда-нибудь, где потемнее, оставляя позади себя пепельный след. Пеплозмей живёт только час, и в течение этого времени ищет укромное местечко, где и откладывает яйца, после чего рассыпается в пыль. Яйца пеплозмея огненно-красные и излучают сильный жар. Если их не найти и не заморозить подходящим заклятьем, то за несколько минут они сожгут весь дом. Каждый волшебник, обнаруживший хотя бы одного живого пеплозмея, должен немедленно выследить его и найти место кладки яиц. Замороженные яйца представляют собой большую ценность и могут быть использованы для изготовления любовного зелья, а если такое яйцо съесть целиком, то можно излечиться от лихорадки.
Пеплозмей может появиться в любой точке мира.
Пометки на полях в экземпляре Миранды Госхок: в уцелевших листах из заметок моей легендарной прародительнцы указывается, что в её времена была традиция специально выводить пеплозмеев в кострах с первыми заморозками и снегопадами. Тогда их след легко можно было увидеть на снегу, а угроза пожара была незначительной.
Седрик де Сен-Клер, декабрь 1347 года
Ранние декабрьские сумерки обволакивали холм с Кругом Камней, покрытый тонким слоем снега. Мелкий густой снег продолжал идти с неторопливой настойчивостью хозяина, который вступает в права владения. Седрик стоял в центре Круга, закрыв глаза и сосредоточившись полностью на телесных ощущениях. Уточнённый Сенсибилитас позволял ему чувствовать прикосновение каждой снежинки к лицу и рукам. Камиза из тонкого батиста ласкала кожу тела и защищала от более грубых тканей котты и шерстяного плаща, хотя шее доставалась порция его шершавого прикосновения. Кленовая палочка впилась продольной резьбой в ладонь правой руки, а кедровая с её более плавными узорами приятно лежала в левой. Руки, однако, быстро замерзали, и кровь начинала отливать от лица. Немного побаливали мышцы ног в нескольких местах – последствие вчерашнего танцкласса. Волосы порой скользили по лицу – забыл вовремя заплести. Седрик отчётливо ощущал биение собственного сердца и другие внутренние процессы, но сосредоточился только на дыхании. Вдох морозного воздуха, горячий выдох. Если Гертруда сейчас появится и наложит традиционный Инкарцерус, он сможет распознать уточнение по фактуре касания и снять его без промедления.
Он одновременно услышал её прибытие и почувствовал его по ментальной связи: теперь ему уже иногда удавалось мысленно определять её местонахождение. Он напрягся в ожидании, отметив, как ускорилось сердцебиение, и почти сразу услыхал неизменный Инкарцерус. Путы крепко оплели его от шеи до ног, не давая пошевелиться. Удар сердца. Седрик сосредоточился на прикосновении пут к коже рук и шеи – что-то одновременно тугое и мягкое, неоднородное, шелковистое. Ещё удар. Волосы, однозначно волосы. Ещё удар. Заплетённые в косы! Фините Инкантатем. Путы исчезли, и Седрик открыл глаза, снимая Сенсибилитас. Гертруда стояла перед ним, кутаясь в серый плащ и протягивая к нему левую руку без палочки. Поймав его взгляд, она замерла, затем опустила руку и сказала:
– Угадал уточнение с закрытыми глазами? Впечатляюще. Сенсибилитас?
– А я думал сразить вас своей догадливостью, – со вздохом сказал Седрик. – Да, он.
– Тогда скорее разводим огонь – ты, наверное, совсем замёрз.
Костёр они всегда разводили с новым уточнением Инцендио. Пламя из палочки Седрика приняло форму похожего на крысу животного с лохматым наростом сзади. Огненный зверь метнулся к стопке хвороста и его нарост начал расти, охватывая пламенем каждую ветку и прутик. Гертруда направила в разгорающийся костёр Инцендио, закрученный спиралью. Седрик уже знал, что ей нравятся интересные формы и узоры – чем сложнее, тем лучше. Он ощутил прилив энергии от тепла пламени и от короткого соприкосновения их двух заклинаний. Тело, всё ещё напряжённое и чуткое после Сенсибилитаса, отчётливо просило прикосновения не только её магии, но и её самой. Ничего, недолго осталось терпеть, утешающе произнёс Мудрец. До полнолуния, когда мы сварим отворотное, всего несколько занятий.
И поэтому Седрик старался наслаждаться этими занятиями в полную силу: ведь после отворотного зелья ему не будет казаться особенным каждый их миг. Глядя на снежинки, падающие на капюшон плаща Гертруды, Седрик разогревал вино во внутреннем сосуде – ритуальном бронзовом котле на трёх ножках. Когда его наставница впервые узнала, что он именно так представляет своё вместилище витальности, она попросила описать его подробно, а когда слов не хватило, они запустили Нексус Ментиум, чтобы она смогла рассмотреть котёл своими глазами. Седрик хорошо запомнил её слова «дважды огненный сосуд: и для создания бронзы нужно пламя, и для ритуалов с таким котлом». Сама она тоже тогда показала ему образ своего сосуда – резную можжевеловую чашу, и посетовала, что она совсем не огненная. Зато такая ароматная, ответил тогда Седрик, которому по Нексус Ментиум передался и запах.
– Кузнец Зимы вовсю принялся за дело, – произнесла Гертруда, смахивая снег с плаща. – А значит, пора выводить пеплозмеев. Когда закончим работу с костром сегодня, попробуем этим заняться.
– Что добавим в пламя? У меня сегодня с собой моя склянка с пламенем дракона – хотел вам показать. Может, его?
– Его всё-таки жаль. Сойдёт и порошок Флу. А пламя показывай, конечно.
Седрик достал склянку из пахнущей кожей сумки-вместилища, которую завёл себе недавно: в его вылазках в места обитания чумы и походах в библиотеки требовалось носить с собой всё больше всякой всячины, особенно свитков-конспектов. Там больше поэтических сочинений, нежели почерпнутой из книг мудрости, ядовито отметил Мудрец. Певец даже не отреагировал на это – он смотрел во все глаза на Гертруду и готовился к мигу, когда рука Седрика протянет ей склянку. Прикоснётся ли она к его руке?
Но Гертруда аккуратно взяла склянку из его рук, не задев его даже рукавом. Усевшись на бревно возле костра, она стала рассматривать его в свете пламени, а вскоре добавила и Лумос. Затем сказала обязательное Специалис Ревелио.
– Ты говорил, что это пламя – не такое, как обычное дыхание дракона. Мне не хватает опыта, чтобы почувствовать нюансы, но сила в нём ощущается впечатляющая. Я могу сегодня обновить за тебя на склянке Фригус и Инфрагилис – я вижу, ты тратишь много энергии на их постоянное поддержание. Можно и рунами укрепить.
– Спасибо, но право же, незачем. Мои запасы это не истощает. А насчёт рун вы правы – я так и сделаю.
– Как хочешь. Но давай я хотя бы наложу на него Вестигорем – на всякий случай.
– Думаю, что это не помешает.
– Вестигорем! – сказала Гертруда, направив палочку на склянку. – У тебя есть идеи, как можно использовать это пламя?
Седрик, который снова ощутил приятное магическое покалывание от соприкосновения их чар, нехотя отвлёкся от переживания этого момента и начал разглагольствовать.
– Я много размышлял над этим и пришёл к выводу, что меня постепенно затянет ваша Конфигурация, и применение для пламени найдётся само собой. И потом, если понадобится ещё одна порция, я готов буду направиться за ней к дракону любой породы и в какое угодно место на земле.
– Почему ты решил, что Конфигурация тебя затянет?
– Разве она меня уже не затянула?
Разве можно быть с вами рядом и не затягиваться во всё, что вы творите, подумал, но не сказал он. Госпожа Конфигурация, вы же просто огненная трясина. Льдина? Лавина? Судьбина? – тут же начал подбирать рифмы Певец. Паутина, вставил Мудрец. В которой ты трепыхаешься, как пойманная муха. Но ничего, ничего. Недолго осталось. Тут он заметил, что Гертруда сидит неподвижно с широко распахнутыми глазами, а ментальная связь подсказывала ему, что с ней происходит что-то необычное. Но что? И даёт ли ему это право подойти к ней, взять за руку и спросить «Что с вами?» Однако, пока он колебался, Гертруда пришла в себя и закачала головой, словно не веря тому, что она сама говорит:
– С ума сойти…
– Что с вами? Что-то случилось?
– Твои слова внезапно вызвали одно воспоминание – из школьных времён. Я тогда бывала немного… непослушной.
– Почему я не удивлён?
– Неужели? Так вот, я порой подбивала друзей на проделки, и как-то раз, когда меня поймала Мервенна Фоли, преподававшая тогда заклинания, она назначила мне наказание, заключавшееся в какой-то особенно грязной уборке, и дала напутствие в духе, что «затягивать детей невинных, что правила не нарушают, в проказы неразумные – позорно». Моя ипостась по имени Руди сильно хохотала от этой фразы – остальные её еле уняли.
– Руди?!
– Да, так звали эту хулиганскую сущность. И её уже давно не было слышно – я думала, этой ипостаси у меня больше нет – что она ушла вместе с детством, но оказывается… оказывается, она по-прежнему тут. Она только что заговорила опять в моей голове.
– Ну, передайте ей, что я не дитя невинное, а проказы у вас теперь – сплошь разумные. Затягиваться в них – одно удовольствие.
– Вот ты смеёшься над бедной наставницей, а у меня в голове рождаются планы хулиганских выходок, – сказала она, но и сама смеялась при этом, а в глазах её действительно зажглось озорство.
Эх, Сен-Клер, осёл ты эдакий, сказал себе Седрик, подходя к костру, чтобы добавить в него веток. Иные мужчины пробуждают в женщинах огонь страсти, а ты что? Пробудил её давнюю страсть к хулиганству, молодец. Вот и довольствуйся теперь этим. И тут что-то холодное и рыхлое ударило его в щёку. Снежки?!
– Это привет от Руди, – спокойно сказала Гертруда, но в глазах её был вызов.
Их снежный бой происходил, конечно же, с участием магии – снежки левитировались, наталкивались на Репелло, трансфигурировались, таяли от Фервеско, разрывались от Экспульсо, угрожающе увеличивались в размере от Энгоргио и становились опасно твёрдыми от Дуро. И когда Седрик задумал хитрый манёвр, включающий снежковую атаку с двумя палочками и одним блефом, выяснилось, что Руди играет нечестно: Гертруда выкрикнула «Канто», и Седрик, не успев отбить заклинание, запел бодрую песню на латыни, потеряв возможность колдовать.
Ecce gratum
et optatum
Ver reducit gaudia.
purpuratum
floret pratum.
Sol serenat omnia.
iamiam cedant tristia!
Aestas redit,
nunc recedit
Hiemis saevitia[1].
Седрик успел пропеть треть песни, не всегда успешно уворачиваясь от снежков ухмыляющейся Гертруды, пока, наконец, не сообразил, что именно он поёт, и не настроился на Фините Инкантатем. Когда он запел второй куплет, то он уже был готов вставить заклинание в паузу перед убыстрением ритма:
Iam liquescit
et decrescit
grando, nix et cetera.
bruma fugit,
et iam sugit,
Ver Estatis ubera;
Finite Incantatem!
И, смахнув в лица снег, немедленно выкрикнул, направив на Гертруду обе палочки:
– Экспеллиармус!
В этот раз он успел опередить её и, используя секунды преимущества, связал её Инкарцерусом, уточнив его на золотые плети (спасибо Поднебесной за оригинальные названия ручьёв). Пока Гертруда справлялась с ним, в неё попали целых три его снежка, после чего он, наконец, заметил, что его внутренний сосуд почти пуст. Гертруда, видимо, тоже потратила почти всё, потому что, сбросив чары, она подняла свои палочки и, смеясь и вытряхивая снег из волос, направилась к костру. Можно, я помогу вам – так и не сказал ей Седрик и не притронулся к её волосам.
Пока они пополняли запасы витальности, костёр догорал, а снег падал всё сильнее. Гертруда достала мешочек с порошком Флу и забросила пригоршню в огонь. Пламя вспыхнуло зелёным, затем фиолетовым и почти сразу уменьшилось до нескольких крошечных язычков, которые горели ровно, но жара не давали. Седрик немедленно ощутил холод, а Гертруда поёжилась и вытянула из кармана склянку.
– Вот и пришло время для Этьенового согревающего зелья. Ты как – хлебнёшь или снова будешь шутками согреваться?
– Боюсь, что я столько не нашучу.
Они выпили зелье напополам, и магическое тепло тут же потекло по жилам. Чтобы пеплозмей появился, пепелище нужно было оставить без присмотра, поэтому они отошли за западный Камень и отвернулись, направив взгляды в сторону смутно видневшихся огней Хогсмида.
– Откуда вы знаете песни вагантов? – спросил Седрик.
– Чего только не услышишь, когда работаешь прислужницей в трактире.
– Что? – Седрик непонимающе уставился на неё. – Ваша Руди ещё и лапшу на уши невинным дитятям любит вешать, а не только забивать им глаза снегом?
– А, ты, должно быть, не слышал эту часть истории. Когда меня уволили из Хогвартса, я поняла, что, если вернусь в замок Ричарда, то мне уже оттуда не выйти. Тогда я пыталась инсценировать собственную смерть, и пока мне удавалось поддерживать этот обман, я пила оборотное, которое мне варила Кристина, и притворялась прислужницей в «Трёх мётлах». С тех пор я знаю очень много занятных песен. Например, про платан.
Седрик смотрел на неё, не отрывая глаз. А вот когда ты выпьешь зелье, сообщил ему Мудрец, ты перестанешь приходить в щенячий восторг от каждого её слова! Вот увидишь, так нам всем будет гораздо легче. Игнорируя его, Седрик подумал, уместно ли будет задать вопрос про Ричарда, но всё-таки не решился. А память в лице Певца услужливо подбросила слова не совсем пристойной песни про платан:
Так, в краю благоуханном,
не прикрыв себя кафтаном,
на ковре, природой тканном,
возлежал я под платаном.
Вдруг пастушка с дивным станом,
словно посланная Паном,
встала над рекою…
– Как там наш пеплозмеюшник, интересно, – сказала тем временем Гертруда, прервав его внутренний концерт. Она осторожно оглянулась на костёр, а Седрик, стараясь не выказывать смущения, последовал её примеру. Извивающаяся серая дорожка тянулась от зеленоватых тлеющих углей в сторону юго-восточного Камня.
– Пойдём! Лумос! – воскликнула Гертруда и, освещая путь палочкой, направилась вслед убегающему следу пеплозмея.
Серая полоска тянулась по самому каменистому и крутому спуску с холма, так что они постоянно рисковали поскользнуться и упасть. Седрик ждал, что Гертруда хотя бы покачнётся, чтобы подать ей руку, но она, как назло, твёрдо держалась на ногах. Если кто и покачивался – так только он сам. И слова несносной песни снова полезли в голову:
Я вскричал, как от ожога:
Не пугайся, ради бога!
Видишь ты не грапорога.
Ни к чему твоя тревога.
Дорогая недотрога,
нам с тобой – одна дорога!
Страсть тому виною!
Вам с ней одна дорога – за пеплозмеем. Так что смотри, пожалуйста, под ноги, проворчал Мудрец, когда Седрик покачнулся в очередной раз. Гертруда уже добралась до подножия холма, где след пеплозмея уходил в рощу остролиста, и Седрик прибавил шаг. Они забежали в заросли, где было сложнее различить след, но их захватил азарт, и они неслись со всей скоростью, не обращая внимание на хлещущие их порой ветви. После нескольких минут бега Седрик со всего размаху налетел на что-то твёрдое, потерял равновесие и рухнул на землю. Его пронзила резкая боль в ноге, сквозь которую он услыхал крик Гертруды «Ах ты ж!» и затем «Импедимента!» и сразу за ним «Репелло!». Вскоре перед ним оказалось её озабоченное лицо в свете Лумоса.
– Это был имп, я его прогнала. Но подножку тебе он подставить успел. Ты цел?
– Не уверен, – ответил Седрик сквозь зубы. – Кажется, что-то с ногой.
– Где болит? Сломана? – она села рядом с ним на корточки, рассматривая ногу. – Ну, это нестрашно – отправим тебя к доктору Лохрину, и завтра сможешь снова танцевать.
– Эх, нет спасения от танцев.
– Только смерть, да и то не во всех случаях. А пока не двигайся. Ферула!
Ну, вот теперь она точно прикоснётся ко мне, восторженно подумал он, забывая о боли, и Гертруда, конечно, так и сделала. Она принялась накладывать ему повязку, чтобы обездвижить ногу. Пока она с ним возилась, он жадно ловил ощущения от каждого прикосновения её рук. Его бросило в жар, и Мудрец с Храбрецом уже собрались было оттащить за стену огня Певца, но тут Седрик понял, что жар идёт извне.
– Кладка пеплозмея где-то рядом, Гертруда. Я ощущаю идущее от яиц тепло.
Закончив с перевязкой, Гертруда по наводке Седрика оглядела близлежащие заросли и действительно обнаружила кладку с пятью огненно-красными яйцами. Заморозив их Фригусом, она переложила их в сумку-вместилище Седрика.
– У тебя ведь есть укрепляющее? – проговорила Гертруда уставшим голосом, рассматривая содержимое сумки.
– Конечно. Вот оно, берите. Заниматься с вами без запаса этого зелья – опасно для жизни.
– Помолчи уж, а то запоёшь сейчас ещё что-нибудь из репертуара «Трёх мётел», – усмехнулась она, опустошая склянку с зельем, пополняющим магические силы. – Вот теперь другое дело – готовься к перемещению. Портус!
Алая ягода остролиста стала портоключом, который Гертруда левитировала перед Седриком. Затем она помогла ему подняться (он ощутил прикосновение её руки и плеча, и даже волосы на мгновение защекотали его щёку).
– Готов? На счёт три.
Полчаса спустя, в благословенном тепле больничного крыла, где Седрик лежал на койке с уже исцелённой ногой, а доктор Лохрин наливал ему в чашу какую-то резко пахнущую настойку, Гертруда сидела рядом на табурете и с улыбкой слушала болтовню Меаллана О’Донована. Какой же он вездесущий, этот профессор зельеваренья, с досадой думал Седрик. Твоё романтичное уединение с Гертрудой, а также импом и пеплозмеем на сегодня закончилось – смирись с этим, злорадствовал Мудрец. Скоро, совсем скоро.
– Что ж, раз ученика после занятия с наставницей доставляют в больничное крыло, значит, оно прошло успешно, – говорил Меаллан. – Как там в песне поётся, а, Седрик? «Если те профессора, что студентов учат, горемыку-школяра насмерть не замучат…»
– У нас сегодня просто день песен вагантов, – рассмеялась Гетруда. – А занятие прошло таки успешно. Ещё бы! Кроме всего прочего, мы раздобыли пять яиц пеплозмея, Меаллан. Вот, кстати, сразу забери их в кабинет зельеваренья.
– Пять в одной кладке? Повезло! Ах, сколько же любовных зелий можно теперь сварить. Может, тебе одно оставить, а Седрик? Пять яиц пеплозмеек, пять сердец чародеек, – пропел Меаллан, заставив Седрика поморщиться. – Что, не та нота?
– Ну что вы, профессор О’Донован, вы прекрасно поёте.
– Комплименты прибереги для дам на балу. Они пригодятся, когда те начнут наступать в танцах на больную ногу.
– Нога у него уже здоровая, – строго сказал доктор Лохрин, – хотя недельку без танцев всё же лучше обойтись.
Седрик издал радостный возглас, а Гертруда закатила глаза и сказала:
– К чему такие меры, доктор? Кость ведь срослась благополучно? Так отчего ему не танцевать? До бала осталось не так уж много танцклассов.
– Ну, пусть пляшет, если сильно приспичит, – ворчливо ответил доктор. – А вот сейчас пациенту не помешало бы отдохнуть и восстановить силы. Извольте закончить ваши беседы и покинуть больничное крыло.
– Конечно, конечно, почтеннейший доктор, – ответил Меаллан. – Пациент весь ваш, а мы уже уходим.
– Спокойной ночи, Седрик, – сказала Гертруда, глядя на него с озорством Руди в глазах. – Надеюсь, завтра ты уже забудешь об этом приключении.
– Не забуду – и внукам буду рассказывать, – ответил Седрик, лихорадочно придумывая, что бы ещё сказать, чтобы задержать её. Но шутки у него иссякли, да и спать действительно хотелось.
Меаллан и Гертруда ушли, а доктор Лохрин заставил его выпить горькую настойку и со строгим «а теперь спите, молодой человек» удалился, загасив свечи. Перебирая в памяти миг за мигом сегодняшние приключения и игнорируя «ничего, ничего, уже скоро. Вот прямо во время бала и сварим это зелье под шумок – как раз полнолуние будет» от Мудреца, Седрик через какое-то время начал засыпать, но тут в его голове зазвучал заветный голос: «Седрик, а хочешь уточнённый Сомниум?» «Конечно», ответил он. От неё – всё что угодно. Хоть уточнённый Ступефай.
Гертруда неслышно проникла обратно в больничное крыло и в темноте подошла к койке Седрика. А вдруг она сейчас наклонится и поцелует меня, думал он. Но она ничего такого не сделала, а лишь сказала:
– Есть какие-то особые пожелания?
Есть, есть, вы себе не представляете, сколько их и какие они все особые, простонал внутри него Певец.
– Нет, Гертруда, на ваше усмотрение.
– Тогда ты сам нарвался. Но, по моему опыту, накладывающий чары может только задать общую тему, а развивать её уже будет твой спящий разум. Так что если что, я не виновата.
– Я и мой почти-уже-спящий разум в предвкушении.
– Тогда сладких снов! Сомниум!
Седрик стоял в покрытом снегом Круге Камней в синеватых сумерках. Постепенно начало светлеть: на западе заалело небо, и солнце выкатилось из-за горизонта, поплыв через юг к востоку. Снег поднимался с земли и устремлялся вверх к тучам, и птицы пролетали мимо хвостом вперёд. Седрик стоял в эпицентре времени, пустившегося вспять – эта скачка всё набирала скорость. Сухие листья поднимались с земли, наполнялись красками и улетали к деревьям, дожди и снегопады забирались обратно в породившие их тучи, а солнце снова и снова всходило на западе и садилось на востоке, деля отрезки на веретене времени с постоянно меняющейся луной. Осень свернулась в клубок и укатилась в пахнущий вереском август, который за считанные минуты пророс в богатый на грозы июль и обернулся пышным июнем. Май накатился на мир с его томящими душу ароматами и сочной зеленью весенней травы. Смена картин вокруг Седрика снова стала замедляться, солнце торжественно село на востоке и над Кругом Камней поднялась полная луна в ореоле царственного света. Время замерло, словно затаив дыхание. Седрик вышел из Круга, остановившись снаружи у того Камня, где они недавно стояли с Гертрудой, карауля пеплозмея. Сейчас он тоже чего-то ждал – и тёплая майская ночь кутала его в плащ-невидимку, веля набраться терпения.
Вдруг вокруг Круга начали появляться люди – много силуэтов, движения, шёпота. В центр Круга ступила женщина – Гертруда – гудение голосов смолкло, и она громко объявила, что Ритуал начался. По доброй воле всех собравшихся и ради общих целей… долетали слова до Седрика. Пять групп людей ступило в Круг, каждая из которых левитировала какой-то предмет. Седрик различил свернувшийся в воздухе в круг зелёный пояс, маленький, пылающий алым камень, который ему уже доводилось видеть в руках Зореславы, огромный камень, похожий на валун, покрытый рунами кубок, из которого вырывался огонь, и полная струящегося света хрустальная чаша. Среди собравшихся мелькали знакомые ему лица – Зореслава была тут, и рядом ней – Перенель. Вот и Айдан и Кристина, Тормод и Захария. Также было много студентов, из которых он узнал только сестёр Уизли, Конала, стоявшего рядом с Тормодом у Скунского камня, и Этьена де Шатофора – его невозможно было не узнать из-за его магически удлинённой шевелюры, в которую были вплетены цветы и ленты.
«Нексус Ментиум» произнесла Гертруда, и из её палочки вырвался огненный узор, который протянул завитки ко всем стоящим в Кругу. Кто-то сказал «Репелло», и проходы между Камнями перекрыл золотистый барьер. Седрик, оставшийся снаружи, не видел уже происходящего, но тут к нему протянулся лепесток цветущего в воздухе огненного узора. Магическая сеть мыслей нашла и его разум.
Каждый, кто вкладывал цель в Конфигурацию, посылал другим образ через Нексус Ментиум. Свобода и процветание для Шотландии, долгие годы мира и благоденствия для магов и магглов – это пожелание влилось в Сеть с трепетом шотландского флага на ветру и пением Скунского камня. Победа над чумой прозвучала песенной формулой для зелья, в которой живой скелет распадался на груду костей. Седрик ощущал и телом, и разумом, как сплетаются мысли и магические потоки, рождая нечто новое – поднимающееся над Кругом Камней ввысь и растущее, готовое принять в свои объятья весь край. А то и весь остров, думал Седрик. Этьен вложил в Конфигурацию желание «зажечь в магглах огонь магии», и видение пустого внутреннего сосуда, в который льётся пенистый эликсир, пролетело по жилам огненного узора. Найти средство от каждой хвори – звучит очередное пожелание, и порождает образ котла, в котором закипает зелье морковного цвета, пахнущее разогретой на солнце хвоей. Больше любви в мире – это желание пронеслось, как биение гигантского сердца мира, а огненный узор натянулся пуповиной, связующей мать и дитя, и прозвенел криком влюблённых, что сплелись в экстазе. Познать тайны времени – и на секунду череда бесконечных вчера и завтра сложились в коридор зеркальных отражений друг друга, а затем свернулась циферблатом. И, наконец, прозвучало то, чего он ждал: научиться справляться с глупостью – и Гертруда запустила в Нексус образ, который Седрик прозвал про себя «озорным озарением»: чернильная клякса на пустом листе, которая трансформируется в быстро крутящееся колесо, от созерцания которого приходят в движение и собственные мысли.
Словно прикосновение невидимой руки к щеке – что это было? Тепло, нежность и настойчивость одновременно. Чернильное колесо раскрутилось перед глазами Седрика, и он ощутил биение огненного узора, прикасающегося к его разуму – взгляд, вопрос, толчок… Пусть люди научатся освобождаться от того, что спутывает их и не даёт двигаться дальше, вложил Седрик мысль в Нексус Ментиум и почувствовал отклик всех, кто был вплетён в эти чары. Образ стальных оков, что превращаются в лёд и тают под лучами весеннего солнца, насытил огненный узор – Скунский камень пропел высоко и протяжно, Философский камень отразил в себе падающую с неба звезду, Зелёный пояс свернулся знаком бесконечности, Кубок огня послал сноп искр в небеса, а Чаша Грааля наполнилась до краёв светом луны. Затем огненный узор погас, и все видения исчезли вместе с ним.
Седрик стоял в Круге Камней, покрытом снегом. Он наклонился, взял пригоршню снега, слепил снежок и долго смотрел, как он тает на его жаркой ладони.
[1] Песня из известного средневекового сборника «Carmina Burana», в которой говорится о приходе весны.
========== Глава шестнадцатая ==========
Из легендарной книги «Как стать великим магом»
Отрывок из главы «Как подружиться с джарви и поймать единорога»
Солнечным субботним утром профессор Макфасти ждёт пятикурсников возле своей хижины. Он сидит на земле, рядом с ним его белый пес, а в руках – что-то золотистое. Студенты, уже знающие, чего ожидать, рассаживаются на землю вокруг него. Они теперь видят, что в ладонях профессора – золотистый сниджет. Вокруг – цветы и пение птиц.
– Приветствую вас всех. Сегодня мы пойдём с вами убирать поляну и лес возле Старого Дуба. Но прежде я хотел бы вам сказать пару слов. Меня спрашивал недавно один из вас о любви к живым существам. Вот что я вам хочу сказать. Я не стану мешать волку охотиться на зайца, запрещать магглам ловить рыбу в озёрах, а магам – добывать ценные ингредиенты для зелья. Но вряд ли я смогу сдержать свой гнев, если увижу, что кто-то убивает или мучает забавы ради вот такое существо, как это.
Профессор осторожно выпускает сниджета из ладоней. Тот немного кружит над ним, а потом мгновенно исчезает в лесу. Где-то рядом раздаётся странный крик: «Приперлись-дубомозглые-какое-небо-синее-а-что-у-вас-есть-вкусного-багнюк-вам-лучший-друг». Профессор Макфасти вздыхает.
– Это был джарви, которого мне пришлось взять под свое покровительство после того, как Этьен де Шатофор наложил на него уточнённый Конфундус. Любые ментальные заклинания, направленные на существ с небольшими проблесками сознания, могут очень пагубно на них сказаться. У этого джарви исказились его охотничьи инстинкты, и теперь приходится кормить его с рук. Так что прошу вас, во время нашей уборки не спешите опрометчиво метать заклинаниями в невинных созданий. Ну, Иниго, пошли.
Ида Макгаффин, 21 декабря 1347 года
Рано утром мама привела нас с Саймоном в хижину профессора Макфасти, где нас уже ждала госпожа Кэррик. Мама долго не хотела уходить и вот уже в третий раз благодарила Кристину за заботу о её детях.
– Дорогая Сарра, – отвечала ей Кристина. – Моя вина перед вашей семьей глубока: мне никогда не забыть об этом. Пять лет я не замечала того, что творилось с Элиезером у меня под носом. Я не могу простить себя за это – как глава Рейвенкло я должна была заменить Элиезеру родителей и заботиться о нём, но я не справилась с задачей. Теперь я перед вашей семьей в вечном долгу. Прошу вас, не стоит больше говорить об этом.
– Не буду больше, госпожа Кэррик. Только вот одно скажу… вы и не могли заметить на нём Конфундус, потому что вам не с чем было сравнивать – на Эли его наложили ещё до первой встречи с вами. Так что не вините себя. К тому же… я всё чаще думаю, что не стал бы Эли хранителем Грааля, если бы с ним это не случилось. Сама не знаю, почему, но я в этом почти уверена. Так что всё к лучшему.
– Что ж, на этом и сойдёмся.
Распрощавшись с мамой, мы с Саймоном остались с госпожой Кэррик одни. Мы тут частенько бывали в последнее время, так что привыкли уже и к ковру из меха, на котором мы сидели во время наших занятий с Кристиной, и к лаю Иниго, и к смешной болтовне Силенсии – самочки джарви, которую когда-то неосторожно заколдовал Этьен. В окно залетела сова Мерри – Саймон радостно бросился проверять, нет ли послания на лапке.
