Текст книги "Год после чумы (СИ)"
Автор книги: Linda Lotiel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)
Тут уже оставалось не так много книг – несколько десятков: можно было вполне просмотреть каждую. Но хоровод мыслей уже катился по проложенному пути, так быстро анализируя цвета, форму и расположение томов, что старому доброму методу простого перебора не на что было рассчитывать. Подобия и подсистемы выстраивались и перекликались между собой – она могла бы сейчас отловить всех драконов библиотеки за десять минут. Но сейчас ей нужны были не они.
Итак. На нижних полках было несколько книг в переплёте болотно-зелёного цвета, какой она уже наблюдала сегодня у труда Мервина Зловредного. И между ними – тоненький томик невыразительного серого цвета – цвета испуганной мыши – с тиснением на корешке. Гертруда вытянула его и увидала, что тиснение переходит на всю обложку – это змея, кусающая себя за хвост. Символ бесконечности? Бессмертия? Она раскрыла книгу и прочла её заглавие – «Тайны темнейших чар». Она пролистала несколько страниц и убедилась, что нашла то, что искала.
*
Вечером того же дня Гертруда сидела за столом в своей комнате, обхватив руками голову, раскалывающуюся от боли.
– Надеюсь, оно того стоило, – сказал примостившийся на полу у камина с лютней в руках Седрик, но она смогла лишь простонать в ответ. – Ты ложись, oh my damsel in distress, а я схожу к доктору Лохрину за настойкой от головной боли.
– Не поможет, – сказала Гертруда шёпотом, потому что говорить в полный голос было слишком больно. – Это же последствия зелья умников.
– Что, и невероятно глупой себя ощущаешь? – ласково спросил он.
– О да…
– А некоторые так всегда живут, – усмехнулся он, но услыхав очередной стон, спохватился. – Тогда, может быть, за медовой настойкой на кухню сбегать?
Гертруда только вздохнула в ответ, а Седрик отложил лютню и поднялся.
– Жди меня, благородный рыцарь уже в пути.
Гертруда добралась до кровати и рухнула на неё, не раздеваясь. Когда Седрик вернулся, в руках у него было две бутыли.
– Вот, раздобыл медовую настойку, но при этом наткнулся в коридоре на доктора Лохрина и, уж прости, рассказал о твоём недуге. Он велел вот это выпить – уж не знаю, что оно такое, но пахнет ужасно – значит, не может не помочь. И – чудо из чудес – он даже разрешил смешать с медовой.
Седрик взял с каминной полки каменную чашу с красными прожилками и вылил в неё микстуру от доктора Лохрина, а затем добавил медовую настойку. Гертруда следила за его движениями словно сквозь пелену – расплата за осмысление тайн оттенков была суровой. И то, что она прочла в книге, ради которой она всё это затеяла, добавило тёмных красок бытию. Седрик присел рядом с ней на кровать с чашей в руке.
– Лекарство от глупости, то есть, простите, от головной боли, подано.
– Спасибо, мой милый.
– Могу трансфигурировать запах в какой-нибудь более приятный аромат.
– Не стоит, – ответила она и тут же пожалела, потому что запах вызвал тошноту. Впрочем, она её преодолела и быстро опустошила чашу. Питьё оставило медовый привкус во рту.
– Самое смешное, что я ощущаю просто прилив гениальности сегодня, – сказал Седрик. – После целого дня тяжких раздумий и после жестокого разочарования в голову настойчиво лезут мысли о судьбах мира и магии в нём. Так бы и засел за трактат, который мы с тобой начали.
– Так пиши! А я прочту завтра то, что ты сочинишь. А что за разочарование?
– Ну как же? Не пришлось нестись и спасать тебя от Мэлфоев, это раз. Ты не дала мне почитать копию книги о хоркруксах, это два.
– Я оставила её пока у Зореславы. И чем меньше людей будут о ней знать, тем лучше.
– Главное, самим Мэлфоям не говорить. Почему ты не уничтожила их экземпляр? Наверняка, они бы и не заметили…
Гертруда посмотрела на него с укоризной, а затем её взор снова заволокло пеленой из-за нового приступа боли.
– Ну ладно, ладно. А хоть схему их библиотеки покажешь? Ты упомянула, что нарисовала её под диктовку зелья.
– Возьми на столе, – прошептала она в ответ.
Седрик налил себе медовой настойки и принялся рассматривать схему. Затем он схватил перо и начал добавлять какие-то надписи. Пелена перед глазами Гертруды постепенно рассосалась, а головная боль немного разжала хватку своих стальных челюстей.
– Эй, что ты там пишешь?
– То, что вы с зельем явно упустили из виду. Вот, смотри! – И снова спохватился, – если тебе сейчас до того, конечно.
– Показывай уже. Ты задел моё любопытство.
Седрик протянул ей пергамент – Гертруда долго рассматривала буквы и слова, которые он добавил у каждой из цветных комнат, а также напротив стеллажей в круглом зале. Наконец мысли откликнулись и завели медленный хоровод. Она застонала, но уже по другой причине.
– Как? Как я могла этого не увидеть? Я же догадывалась, что не зря их шесть! А почему I, а не Y?
– Думаю, что в одиннадцатом веке фамилия Армана звучала на французском «Malfoi», а «Malfoy» – это уже англицизированный вариант.
– Понятно. Но как? Для моих целей это было, конечно не столь важно, но обидно…
– Я бы мог сейчас начать гордиться собой и рассказывать всем, что я умнее самой Гертруды Госхок, выпившей зелье, обостряющее интеллект, но, увы, дело лишь в том, что французский – мой родной. А ты могла и не знать, допустим, как будет плющ по-французски. Ты и пиявку, помнится, не знала.
Гертруда закивала в ответ, отметив с облегчением, что это движение уже не вызывает желания немедленно умереть. Головная боль постепенно отступала.
– Это меня наводит на мысль… и ещё на одну мысль. И ещё… Гертруда, ты не будешь против, если я таки засяду за трактат? А ты, пользуясь этим удивительным стечением обстоятельств, выспишься, наконец?
– Вот, воистину гениальная мысль!
– Одна из многих, которые меня осаждают! Спокойной ночи, моя медовая госпожа.
И пока её не одолел сон, она смотрела, как Седрик исписывает страницу за страницей, оставляя кляксы и пачкая чернилами волосы, откидывая их с лица. А затем перед взором поплыли бесконечные анфилады комнат с кровавыми пятнами адонисов и бледными ликами дрожащих анемон. Змея, кусающаяся себя за хвост, оплела тугими кольцами стопки книг в болотно-зелёных переплётах, и узор на её чешуе бесконечно повторял эту же картину, и в каждой чешуйке на коже каждой змеи в узорах этот сюжет повторялся снова и снова, пока не исчезал в глазке скрученной спиралью волюты над дверью библиотеки.
[1] Позор тому, кто плохо об этом подумает (фр.)
[2] «Святость всегда побеждает» (лат.)
[3] Дама, оказавшаяся в беде (англ.)
========== Глава десятая ==========
Из книги «Палочкой и кистью» Оливера Картрайта, художника-чародея (опубликовано в 1910 году)
С приходом масляных красок в начале XV века закончилась эпоха замечательных портретов темперой, которые писали средневековые художники. Бесспорно, масляные краски и тканевые холсты открыли нам головокружительные перспективы, но есть некая прелесть в тех древних портретах, которые можно созерцать в Хогвартсе и старинных имениях. До сих пор непревзойдённым по цветопередаче и магическому психологизму считается портрет шотландской королевы Кристины Первой, находящийся в Эдинбурге. Эту картину неоднократно воспевали поэты-романтики, а Братство Прерафаэлитов включило её в свой художественный канон. Не менее уникален и шедевр того же периода, изображающий трёх детей, ставших впоследствии известными магами – Элиезера, Иду и Саймона Макгаффинов. Хотя Чаша Небес и не изображена на картине, многие утверждают, что, вспоминая её позже, они видят этот артефакт в руках у старшего брата. Некоторые после созерцания картины отмечают также необъяснимое, но настойчивое желание выражать свои мысли иносказательно.
Ида Макгаффин, 27 – 28 апреля 1348 года
– Ива, с волосом единорога, девять дюймов, гибкая, – произнёс Роуэн Олливандер, пожилой маг с остроконечной бородкой, протягивая мне палочку.
– Ида, можно, можно я попробую? – чуть ли не подскакивая, закричал Саймон, но Кристина взяла его за руку.
– Ида должна испробовать палочку сама, мой милый, – сказала она своим волшебным голосом. – Иначе как нам узнать, подходят ли они друг другу? Лучше следи внимательно, что сейчас произойдёт.
Сердце заколотилось – а вдруг ничего не произойдёт? Но Ведьма Ида ступила вперёд и спокойно стала рядом с внутренним котлом, наполненным умиротворяющим зельем.
– Просто взмахни палочкой, Ида, – сказала мне Кристина.
Я крепко сжала её в ладони, которая тут же стала влажной, и сделала пробный взмах. Я ощутила, как зелье в котле вскипело, и сила полилась из него в палочку. Всё вокруг на мгновение заволокло золотистым туманом, который распался на сотни соцветий. Ворох первоцвета покрыл пол-лавки, а затем – исчез. Господин Олливандер одобрительно покачал головой, а Саймон восхищённо протянул «ооо».
– Что ж, Ида, я тебя поздравляю. И, как мы с твоей мамой договорились, заплачу я – это подарок на твой день рождения.
– Спасибо, Кристина, – прошептала я, всё ещё сжимая ивовую палочку в руках, не зная, что теперь с ней делать и куда деть.
– А мне подарок? – проговорил Саймон, широко распахнув глаза.
– А у кого день рождения в мае?
– У меня!
– Вот тогда и стоит ждать подарков.
– Но ведь это так не скоро! – простонал Саймон, но тут же забыл об этом, так как часы на ратуше начали бить двенадцать, и он выбежал на площадь, где уже собралась толпа зевак. Мы с Кристиной попрощались с господином Олливандером и вышли вслед за ним.
Кристина положила мою палочку к себе, сказав, что теперь мне нужна мантия со специальными карманами, и мы уставились вместе со всеми на часы в башне. Саймон, подпрыгивая от возбуждения, показывал пальцем на циферблат: хоть он и видел это зрелище не раз, когда мы жили в Хогсмиде, но после нескольких месяцев в Кардроне успел соскучиться. Да что там, я и сама соскучилась по весёлой суете деревни магов, особенно в выходной день, когда она полным-полна хогвартских студентов.
– Тебя поднять, малыш? – обратился к Саймону волшебник с длинными рыжими волосами, которого я, кажется, уже встречала раньше в Хогсмиде. – Добрый день, Кристина.
– Привет, Седрик. Познакомься, это мои большие друзья, Ида и Саймон Макгаффины. А это – Седрик де Сен-Клер.
К большой радости Саймона Седрик поднял его и усадил к себе на плечи.
– Сколько в Хогсмиде уже живу, а в полдень на площади я впервые, – сказал он. – Ты хоть знаешь, кто там живёт в этих часах?
– Конечно! – закричал Саймон, а дверцы часов тем временем распахнулись, и показалась первая фигурка. – Я тебе сейчас расскажу. Это Андрос!
– Ух ты! Ему не холодно в Шотландии в таком одеянии?
– Нееет, у него же огромный патронус!
– Он им согревается, что ли? – спросил Седрик, едва подавляя смех, но вслед за Андросом уже выкатилась ведьма, тоже одетая не по шотландской погоде, с поросёнком на руках.
– Это Цирцея! Она превращала всех в свиней!
– Мда, каждый согревается по-своему…
– А это Мерлин!
– Вот его я узнал – по бороде! А это кто?
– Клиодна! Она превращалась в альбатроса и пела песни. А это – Мейв, которая… забыл.
– Наверное, тоже в кого-то превращалась?
– Много в кого, – вставила Кристина. – В метаморфозах в своё время ей не было равных.
– Годрик Гриффиндор! Салазар Слизерин! – кричал тем временем Саймон.
– Как же ты «р» хорошо выговариваешь – даже уши заложило. Этих ребят я знаю. А это, должно быть, Хельга Хаффлпафф и Ровенна Рейвенкло?
– Ага! А это – Томас Лермонт! Он предсказал, что Кристина станет королевой. А это Урик Чудак!!! У него на голове – медуза!!
Толпа, как всегда, приветствовала появление Урика радостными возгласами и улюлюканьем. Я вздохнула: где там моему прадеду Томасу Лермонту до самого Урика, который мил уже тем, что над ним можно посмеяться. Впрочем, последнее явление неизменно вызывало ещё больше восторга.
– Хенгист! – объявил Саймон, когда фигурка рыжего толстяка выкатилась и подняла вверх кружку с элем. – Он основал Хогсмид! И «Три Метлы»!
– Вот это он правильно сделал, – сказал Седрик.
– Седрик, это всё твои Макгаффины или можно парочку похитить? – послышался голос профессора Макфасти, а вслед за ним – лай Иниго.
Седрик спустил на землю Саймона, который уже рвался обниматься с Иниго и его хозяином и не знал, с кого начать.
– Похищение Макгаффинов – только с моего разрешения, Макфасти. Ибо я уже похитила их у родителей, чтобы побыть с ними в эту замечательную солнечную субботу.
– Разве я посмею и шаг ступить по этой земле без вашего разрешения, госпожа Кэррик? – отвечал ей профессор Макфасти.
Я взглянула на них удивлённо – ссорятся? Но нет – оба глядели друг на друга с улыбкой и, кажется, с нежностью, что озадачило меня ещё больше. Но моя новая ипостась, родившаяся во мне с приходом весны, Эльфи, которая любила бегать босиком по траве и носить зелёное, рассмеялась и повторила тихо слова Айдана, немного меняя их: «Разве я посмею и шаг ступить по этой цветущей земле без вашего повеления, о моя госпожа?»
– Мне явно не светят Макгаффины, так что я пойду, – сказал Седрик. – Рад был знакомству, Саймон и Ида! Не знаю, как у вас, но у меня в эту солнечную субботу много дел.
– Надеюсь увидеть тебя в Белтайн, Седрик, – обратилась к нему Кристина. – И услышать твоё пение, конечно. Сочинил что-то новое?
– Слишком много всего, по мнению моей бывшей наставницы. Буду рад спеть что-нибудь для вас.
Мы попрощались с Седриком, а Кристина с профессором Макфасти стали решать, что делать дальше. Вскоре сошлись на том, что, если мы хотим, то можем пойти с Айданом и Иниго искать клинохвостов, а Кристина тем временем зайдёт к мэру Хогсмида. А после она снова займётся нами – сегодня мы собирались к портретистке Тэгвен, дочери Мадока. Я оглянулась, когда Кристина заходила в ратушу – её силуэт в платье брусничного цвета с расшитыми цветами рукавами, спускавшимися чуть ли не до земли, так и манил к себе взгляд. Я заметила, что и профессор Макфасти смотрит ей вслед. А когда она исчезла из виду, он обратился ко мне с Саймоном:
– Так вот, Барти Грин мне пожаловался, что в Хогсмиде появились клинохвосты. Знаете, кто это такие?
– Я знаю! – воскликнул Саймон. – У нас в Кардроне тоже завелись однажды. Они поросятами прикидываются!
– Вот именно, это демоны, так умело притворяющиеся поросятами, что настоящим поросятам не достаётся молока. Но, к счастью, у нас есть Иниго, который с ними быстро расправится.
– Съест? – спросил Саймон с ужасом и восторгом в голосе.
– Ну что ты! Просто найдёт их и прогонит из деревни.
И мы отправились на окраину Хогсмида, где несколько его обитателей держали коров и свиней, прогонять клинохвостов. Я смотрела на оживлённые улочки и здоровалась со знакомыми, любовалась цветущими фруктовыми садами и жёлтыми зарослями дрока и безумно радовалась тому, что нас отпустили на два выходных дня в Хогсмид. И не могла дождаться, когда у меня будет своя мантия с глубоким карманом для ивовой палочки длиной 9 дюймов, гибкой, с волосом единорога. И невольно я протянула руку к карману, который у меня уже имелся – неглубокий, но достаточно большой, чтобы вместить письмо с гербом Хогвартса, пришедшее неделю назад, вскоре после моего одиннадцатилетия. Письмо, в котором госпожа Клэгг приглашала меня стать ученицей Хогвартса в сентябре 1348 года. Моё письмо из Хогвартса. Письмо для Ведьмы Иды.
*
В доме Тэгвен царили непривычные моему носу запахи красок. Сама художница, полная и улыбчивая, с мягкими вьющимися волосами и пушистыми ресницами, постоянно что-то говорила, растирая при этом в мелкую труху древесину и смешивая её с красками. Она нараспев рассказывала про пигменты и их связывание, про основы и покрытия, про кисти и палитры. Эйриан и Эли начали помогать ей с разведением сухих порошков с водой, вином и яичными желтками, а я разглядывала портреты, которыми были увешаны стены просторной комнаты. Некоторые, незаконченные, были неподвижны, а готовые – отвечали на мои взгляды кивками или наоборот, равнодушно отводили глаза. Я увидала почти законченный портрет Лавинии Олливандер в синей парадной мантии, а другой портрет – с молодым человеком в мантии в цветах Хаффлпаффа – приветливо помахал мне рукой.
– Это Освальд Лонгботтом, староста Хаффлпаффа, – объяснил мне Эли, перехватив мой взгляд. – Многие заказывают свои портреты перед окончанием Хогвартса.
– Чтобы потом смотреть на себя и вздыхать «о, как молод я был тогда!» – сказал портрет Освальда.
– И портрет будет всё-всё помнить, что происходило с Освальдом в школе? – спросила я.
– Буду-буду, – заверил её нарисованный Освальд. – Но кое-что – никому не расскажу.
– Нет, конечно, – перебила его Тэгвен. – Портреты вообще мало что помнят. Мы, художники, создаём скорее характер – надменный человек будет таковым и на портрете, а дружелюбный, как вот Освальд, начнёт интересоваться, как твои дела, почему грустишь и как прошла охота на клинохвостов.
– Клинохвосты!? Расскажите! – воскликнул портрет, и все засмеялись.
– Мы с профессором Макфасти и Иниго нашли шестерых и выгнали их из Хогсмида, – сказала я Освальду. Интересно, в какой Дом отправит меня Шляпа, подумала я, глядя на синюю мантию Лавинии. Вот если бы в Рейвенкло, сказала сестрёнка Эли. Да-да, в Рейвенкло, прошептала Эльфи, ведь там Этьен.
Я покраснела и вскинула глаза на Тэгвен. Та была занята смешиванием красок на палитре и объяснениями Эли, куда ему садиться и как держать голову. Его она изобразит первым из трёх – Кристина захотела, чтобы у неё была картина, где нарисованы «трое юных Макгаффинов», но позировать мы будем по очереди. Сегодня Тэгвен собиралась нарисовать Эли и меня, а на Саймона, с которым придётся помучиться, потратить целое воскресенье. Так что младший братец пока гулял с Кристиной и профессором Макфасти. А мне было очень интересно глянуть, как рисует Тэгвен, так что я сразу осталась тут с Эли. Вот и гляжу. Заодно и мысли приведу в порядок и попытаюсь отправить Эльфи куда-нибудь… на дальние холмы, чтобы она не мешала, когда Тэгвен будет рисовать мой «характер».
– Будешь вертеться, наложу Петрификус Тоталус, – предупредила Эли художница. – Кстати, некоторым так даже удобнее – не нужно самому следить за своим телом.
– Ой, не надо. Я лучше сам замру.
– Что ж, тогда замирай. И думай о том, каков ты на самом деле. А также направляй витальность к портрету – совсем по чуть-чуть. На самом деле, на твоё усмотрение, сколько и как.
– Это сложнее, чем не двигаться! В смысле – понять, каков я.
– Ещё бы. Gorau adnabod, d’adnabod dy hun.[1] Так говорят в Уэльсе, правда, Эйриан?
Тэгвен принялась рисовать и вскоре затянула Эйриан в разговор на валлийском – судя по всему, возможность поболтать на родном языке её сильно обрадовала. Я зачарованно слушала музыку незнакомого языка, пытаясь понять, о чём они беседуют. Но он был настолько непохож на английский, что я не уловила ни слова. Интересно, понимает ли Эли хоть что-нибудь? И о чём он сейчас думает? Когда в потоке журчащих валлийских слов наступила пауза, я спросила:
– А можно как-то специально заполнить «память» портрета? Мне Эли рассказывал, что некоторые портреты в Хогвартсе очень много всего знают.
– Можно, коли захотеть, – отвечала Тэгвен, набирая кистью краску на палитре. – Только займёт работа над ним и времени много, и сил – и у мага, и у художника. Правда, некоторые чародеи могут и уже готовому портрету свои воспоминания передавать. Чтобы это стало возможным, вместо куриных яиц для красок нужно брать яйца выпрыгунчика – тогда будет основа для памяти. А что, ты хочешь себе такой, Ида? Много приятных воспоминаний накопилось?
Я замотала головой, а Эли задумчиво сказал:
– Кажется, я встречал один такой портрет.
– А ну-ка, головой не шевели! Тебе лучше пока помолчать.
– Только один вопрос задам, чтобы вы не изобразили Элиезера, измученного любопытством. А если нарисовать портрет волшебника, который уже умер, он будет двигаться и разговаривать?
– Нарисовать-то можно и двигаться он будет – это не сложно. А вот чтобы разговаривал, да к тому же имел свой характер – тут человек должен быть живым и перед художником сидеть. Как ты сейчас. Понял?
– Понял, – произнёс Эли со вздохом, а глаза его загорелись особым светом – упрямым и волшебным одновременно.
Что он задумал, мой братец? Ну, расспрошу его об этом потом, а сейчас остаётся лишь завороженно смотреть, как лицо Эли начинает проступать на белом фоне под быстрыми мазками кистей Тэгвен. Вот уже можно разглядеть черты лица и вихры русых волос. Интересно, поймает ли портретистка этот лучистый свет в глазах?
Я снова перевела взгляд на стены – кроме портретов тут ещё множество карт. Я подошла поближе, разглядывая загадочные очертания неведомых мне стран и пытаясь разобрать названия на них. На одной из карт мне попалось слово «Твид» возле тонкой голубой линии – значит, это карта Шотландии? Я смотрела, как лента тянется к морю – нарисованные волны еле заметно движутся, и вдруг из них выскакивает дельфин и снова ныряет в синеву. Я присмотрелась к карте и заметила там и других животных, а затем попыталась найти на берегу Твида Кардрону. Но, видимо, моя деревня слишком мала, чтобы заслуживать места на карте. Зато возле Эркельдуна появилось и снова исчезло изображение белого оленя.
– Скоро вернётся мой брат, Дилан, – сказала Тэгвен, заметив мой интерес к картам, – и я тогда новую карту нарисую по его наброскам. Он путешественник и картограф: вечно скитается где-то, измеряя высоту гор и глубину рек. Клянётся, что когда-нибудь переплывёт Западный океан. Мол, раздражают его пустые места на круглых моделях мира.
– Круглые модели мира? – произнесла я недоумевая.
– Я сейчас всё объясню, – вклинился портрет Освальда и завёл рассказ о том, что мир – это огромный шар. Я слушала его болтовню невнимательно, поглядывая, как Тэгвен раскрашивает мантию Эли. А когда пришёл мой черёд, и художница усадила меня перед собой, стало немного неловко – глаза у меня, пусть и такого же цвета, как и у брата, но небесным огнём не горят, а русые волосы и вовсе заплетены в две самые скучные на свете косы. Нет, я не смогу даже взглянуть на то, что выйдет. Хорошо, что Кристина заберёт этот портрет с собой.
А Эли тем временем размялся и принялся болтать. Пришлось сдерживаться, чтобы не захихикать, когда братец рассказывал про Мэгги: она учит нынче какой-то диковинный язык, чтобы объясняться со своим новым другом с Драконьих островов.
– Да ладно бы ещё язык, – вставила Эйриан. – Она же теперь порой на английском выражается, как эти её скальды.
– Вот именно! – воскликнул Эли. – Знаешь, как мы перепугались, когда впервые услыхали? Вот представьте, сидим мы как-то вечером в гостиной Рейвенкло, и вдруг Мэгги как выдаст, глядя на Этьена: «Хозяин сосуда погибели деревьев». Он в ответ «Что, прости?». А она ему пафосно так отвечает: «Отрада воронов, что средь бури клинков использует солнце домов!» Ну, Этьен решил, конечно, что на неё Конфундус наложили, и говорит «Фините Инкантатем». А она, как ни в чём не бывало, глядя на меня: «Древо клинка, что владеет силой дома братьев огня!» Ну, думаю, значит, опоили болтливым зельем нашу Мэгги – надо в больничное крыло вести. Засуетился, а она вдруг нос задрала и говорит: «Вам просто не понять поэзии древних скальдов! То есть воинов песен». И добавила: «Пойду к статуе Ровенны Рейвенкло и ей расскажу – она меня поймёт. И вам тоже начнёт кеннинги на входе в Дом выдавать, чтобы вы разгадывали». Вот когда мы по-настоящему перепугались! Но тут Кларисса печеньки достаёт из кармана и говорит: «А как про них кеннингом сказать?» Два часа мы спорили об этом, и никуда уже Мэгги не пошла.
Я улыбалась, слушая его, стараясь при этом не двигаться, а Тэгвен вдохновенно наносила мазки на основу, порой отправляя Эли и Эйриан смешать ещё красок с желтком. Как здорово, что они тут! Пусть Тэгвен нарисует Сестрёнку Эли: всё равно Ведьме Иде ещё расти и расти, пока она не поймёт, кто она такая и каков её характер. А когда Тэгвен попросила меня направлять в портрет витальность, я представила себе свой котёл и мысленно протянула от него к картине мерцающую ветку, как во время ритуала. Только она у меня вышла не огненной, а покрытой корой, как у настоящего дерева. И вот по ней, как сок в берёзе, медленно потекла струйка магической силы. Я уже не боялась её тратить, как поначалу: я ведь уже знала, что стоит мне поесть и отдохнуть, да ещё выспаться ночью как следует, и уровень зелья в котле снова пополнится. Берёзовая ветка набухла соком от этой мысли, и Тэгвен зацокала языком – не переусердствуй, мол. Интересно, в какое животное Саймон завтра превратит струйку черничного морса из своего кувшинчика…
*
Два дня в Хогсмиде пролетели незаметно, и скоро придётся возвращаться в Кардрону. Наш портрет уже готов – очень смешно слушать, как три изображения болтают друг с другом и хохочут. А поначалу было жутковато. Художница собрала нас всех под конец работы, чтобы мы не пропустили момент оживления картины. Мы замерли, не дыша: на холст лёг последний мазок, Тэгвен прикрыла глаза, беззвучно шевеля губами, и внезапно нарисованные существа задвигались и зажили своей непостижимой жизнью. Но мы быстро к этому привыкли.
Глаза у Эли на портрете светятся, как звёзды, – Тэгвен удалось это передать! Жаль, конечно, что он без Грааля в руках, но всё равно здорово. Зато мне чудится, что в его глазах отражается Эйриан, на которую он смотрел, пока его рисовали. Или мне так кажется, потому что вчера они мне рассказали про свою помолвку? Мне даже не верится: мой брат станет женатым мужчиной! Впрочем, случится это нескоро – в июне. До этого времени я успею свыкнуться с этой мыслью.
А Саймон на портрете вышел чуть старше, чем он есть. Братец словно удивлённо улыбается, и в руках у него – тот самый музыкальный сундучок. Он мне рассказал, что превращал внутренний черничный морс в маленьких драконов, отправляя их к портрету. «Как на той карте, где острова и драконы – видела её на стене? Они мне всё время подмигивали!» Своё изображение с двумя нелепыми косичками я боюсь пристально рассматривать, но Эли говорит, что у меня на нём взгляд – как у владычицы Весны, которая решает, какой холм покрыть подснежниками, а какой – колокольчиками. Скажет тоже… Но всё равно приятно было это услышать.
Пока Тэгвен рисовала вертлявого Саймона, ей помогала совладать с ним сначала я, а потом – Эли. Когда меня сменил брат, мы с Кристиной отправились за покупками: в роскошное заведение мадам Амели, а затем в лавку Хэмиша О’Брайана. Мерять новые мантии под пристальным взглядом Кристины и мадам было немного неловко, зато в лавке ингредиентов я чувствовала себя как дома. Кристина придирчиво выбирала необходимые ей ингредиенты, а господин О’Брайан метался между ней и ещё одной покупательницей – круглощёкой светловолосой ведьмой, дотошно расспрашивающей хозяина про места сбора трав и способы их хранения. Кристина поздоровалась с ней, как со старой знакомой, а когда мы покинули лавку, она мне объяснила, что это преподавательница гербологии, профессор Спор. Моя будущая учительница, подумала я и ощутила прилив робости, а вслед за ним – уверенности в себе. Про травы и методы их сбора я могу ей порассказать больше, чем заикавшийся и красневший под её взглядом господин О’Брайан.
Под вечер у Кристины нашлись ещё дела в Хогвартсе, и я попросилась с ней, а Саймон и Эли остались играть в хижине профессора Макфасти. В новой мантии непривычно. Мадам Амели назвала её цвет «жонкиль», то есть «нарцисс» – «самый модный цвет сезона». Но к счастью, кроме этого жонкиля, Кристина подобрала мне ещё и повседневную мантию из плотной тёмной ткани, «благородного оттенка египетского мускатного ореха», словами мадам Амели. Главное, что в обеих – карманы для палочек. Я нащупала в который раз свою палочку и не сдержала улыбки.
Вслед за Кристиной я зашла в замок через главный вход и мысленно поздоровалась с ним, погладив стену. Мне показалось, что он в хорошем настроении сегодня, словно разыгравшийся с малышами кот, – или это просто моё собственное веселье отражается от его стен? Мы направляемся к подземельям – Кристине нужно переговорить с профессором О’Донованом, и мне не терпится увидеть хогвартский кабинет зельеваренья. Я сильно соскучилась по закипающим в котлах чарам, меняющимся с каждым новым ингредиентом. Будет ли профессор что-то готовить? Я заволновалась перед встречей с ещё одним будущим преподавателем.
Кабинет оказался на удивление просторным – сколько же тут одновременно учеников могут варить зелья? Полки были уставлены всевозможными банками, жестяными коробками, мешочками и флаконами, а в небольшой каменный бассейн лилась вода из пасти горгульи. Мне показалось, что она глянула в мою сторону, и струя стала на миг сильнее. За столом на подиуме стояло двое мужчин: я узнала профессора О’Донована, которого встречала ранее в Хогсмиде. Рядом с ним стоял незнакомый мне маг – высокий и худощавый, с заострёнными чертами лица, кого-то смутно мне напоминающий…
– Кристина, Ида, мы вас уже заждались с господином де Шатофором.
– Госпожа Кэррик, рад вас видеть. Думаю, с вашей помощью мы быстро разрешим загадку моего строптивого зелья. Ребёнку не будет скучно?
Господин де Шатофор? Так это отец Этьена? Я уставилась на него – да, брови вразлёт и тонкие губы, совсем как у Этьена, но движения нервные – словно его дергают за невидимые нити, и взгляд жёсткий и неприятный. Ребёнок – это он про меня, что ли? Интересно, Этьен будет таким же, когда вырастет?
– Ида с детства жила в семье опытного зельевара – думаю, ей будет интересно, – холодно сказала Кристина. – Предлагаю приступить немедленно.
– Ну вот, список ингредиентов «гармонизатора» и всех действий с ними, – говорил профессор Кристине, – всё именно так, как мсье де Шатофор делал в первый раз.
– Насколько я смог вспомнить, – вставил тот. – Можно, конечно, выпить зелье памяти, чтобы повторить всё до нюансов. Самому ужасно досадно, что я что-то упускаю.
Я принялась ходить вдоль стен, разглядывая содержимое банок и читая надписи на коробках, сделанные дюжиной разных почерков. Вот эти изящные крупные буквы – наверняка почерк Кристины: тут таких надписей много. А косой почерк, сильно падающий направо, не разобрать – ну кто ж так подписывает? О, а этот почерк мне знаком – я достала из кармана письмо от директрисы и сравнила: да, точно: слово «пухозёрна» было написано той же рукой. Интересно, госпожа Клэгг тоже преподавала когда-то зельеваренье?
– Итак, давайте пройдём список по пунктам, – говорила тем временем Кристина. Я слушала их разговор в пол-уха. – Откуда был взят хоркламп, который вы использовали?
– Из нашего сада в Йоркшире.
– Там у вас растут магические растения? Или, возможно, они питались флобберами, а не обычными червями?
