Текст книги "Людовик IX Святой"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 60 страниц)

Договор был заключен в Mo 11 апреля 1229 года и сразу же ратифицирован в Париже. Раймунд вновь обрел большую часть своих владений, находившихся в диоцезах Тулузы, Кагора и Ажена и на альбигойском Юге, южнее Тарна; только Мирпуа оставался за Ги де Леви. Французский король получил альбигойский Север с городом Альби. Папа стал хозяином земель к востоку от Роны в королевстве Арелат[167]167
  В процессе распада империи Карла Великого в центральной ее части в 888 г. образовалось королевство Верхняя Бургундия, а в 890 г. – королевство Нижняя Бургундия (иначе – Арелат). В 933 г. оба королевства объединились в королевство Бургундию (не путать с герцогством Бургундским, никогда в это королевство не входившим) под верховенством нижнебургундской династии, поэтому объединенное королевство именовалось также Арелатским. В 1032 г. местная династия пресеклась и корона Бургундии была соединена с короной Священной Римской империи. Фактически же Арелат распался на ряд полунезависимых феодальных владений, причем некоторые из них принадлежали феодальным владетелям территорий, находившихся вне империи, например, графам Тулузским. Земли Арелатского королевства (исторические области Франш-Конте, Савойя, Дофине, Прованс и ряд иных – границы феодальных владений и династии там менялись) были населены в основном этническими французами и окситанцами и постепенно, с ХIII по XIX в., в большинстве вошли в состав Франции (некоторые части – в пределы Швейцарии и Италии).


[Закрыть], которыми владел дом графов Тулузских из рода Сен-Жиль. Единственная дочь Раймунда VII Жанна должна была выйти замуж за одного из братьев короля Франции и принести в приданое Тулузу и Тулузен[168]168
  Новый Папа Римский, Григорий IX, дал необходимое в данном случае разрешение, поскольку будущие супруги состояли в третьей и четвертой степени родства.


[Закрыть]. Ей должны были достаться и другие земли отца в случае, если бы он умер, не имея иного наследника. Король получал за это семь замков, среди которых была Тулузская цитадель и Нарбоннский замок.

Раймунд VII решил основать в Тулузе университет, чтобы способствовать искоренению ереси, и выступить в крестовый поход. Как заложник он обрел пристанище в Лувре; 13 апреля Раймунд помирился с Церковью и королем. Одетый для покаяния, в рубище и с веревкой на шее, он публично покаялся в Нотр-Даме законному кардиналу и в тот же день вступил в ленную зависимость (эксклюзивную или, по крайней мере, приоритетную по сравнению с любой другой) от Людовика IX. Ставший рыцарем три года тому назад, пятнадцатилетний король тут же посвятил в рыцари своего вассала – тридцатидвухлетнего Раймунда. Последний за это передал ему сеньорию Руэрг.

Были и другие моменты, врезавшиеся в память молодого короля: позор быть еретиком или попустительствовать ереси, который смывается впечатляющей церемонией покаяния; торжественный ритуал королевского сюзеренитета под сводами «столичного» собора, сопровождаемый символическими и необычными жестами при принесении оммажа и посвящении в рыцари; феодальный король во всем своем величии и, возможно, зародившаяся именно тогда под впечатлением принесенного графом обета крестового похода мечта о заморском походе и о Иерусалиме, где окончательно будут смыты все грехи.

Во всяком случае, даже если в 1229 году главные действующие лица еще не в силах предвидеть, что брак Жанны Тулузской и Альфонса де Пуатье менее чем через полвека приведет к присоединению Окситании к домену французского короля[169]169
  После вступления в брак Жанна, единственная наследница Раймунда VII, передала свои права мужу, Альфонсу де Пуатье, который после смерти Раймунда стал графом Тулузским. Альфонс и Жанна скончались почти одновременно в 1271 г., то есть уже после смерти Людовика Святого, не оставив потомства, поэтому графство Тулузское отошло, по феодальным законам, к верховному сюзерену графства – французской короне.


[Закрыть], все же королевская власть Капетингов сделала решительный шаг в направлении этого манящего и пугающего Юга, попытки покорить который до сих пор заканчивались неудачей. Людовик IX – первый полноправный король Франции, король этих двух таких разных половин Французского королевства – северной и южной. К тем обширным территориям на западе страны, которые стали подвластны французской короне при его деде, он присоединил новые, еще больше расширив границы своих владений, теперь уже на юг. Вообще к условиям договора Mo – Париж и к тому, что из них вытекало, следует добавить также статьи договора Мелена, заключенного в сентябре того же, 1229 года, с другим мятежником Юга – Раймундом Транкавелем, виконтом Безье и Нарбонны. И здесь снова компромисс: Транкавель сохраняет за собой Безье, но уступает Каркассонн. Это виконтство с Бокером, приобретенным Людовиком VIII для коммуны Авиньона в 1226 году, а также виконтства Ним и Агд, которые кузен Транкавеля Бернар Атон уступил Симону де Монфору (но наследник Симона, его сын Амори, в том же 1229 году подтвердил, что уступает все свои владения и права на них на Юге королю Франции), образовали два новых сенешальства (так на Юге назывались бальяжи – судебные округа) – Бокер и Каркассонн. И впервые домен французского короля выходит (пусть даже узкой полоской) к Средиземному морю. Сен-Жиль, оживленный в XII веке порт, пришел в полный упадок, не имея больше свободных вод. Людовик IX немедленно решает создать на Средиземном море королевский порт. Это будет Эг-Морт. Мечта о крестовом походе получила материальную основу. Людовик Святой – первый из французских королей, кто сможет выступать в крестовые походы с собственной, а не с чужой территории. Итак, даже если своеобразие Южной Франции, так или иначе признаваемое французской монархией, сохранится надолго, все же мощь Севера осуществила объединение двух Франций. Но Людовик Святой, чье участие в этом процессе было невелико, казалось, не проявлял особого интереса к этой новой половине своего королевства – она слишком далека от короля, взирающего на нее из своих резиденций в Париже и Иль-де-Франсе. Подлинным сеньором этих владений будет до самой смерти брат короля Альфонс де Пуатье, которому Людовик всецело доверял и который часто жил при нем. Что касается Восточного Лангедока, образующего неотъемлемую часть королевского домена, то, если после возвращения из крестового похода король благодаря советникам-южанам интересовался его управлением преимущественно в контексте общей реформы королевства, все равно для него это была прежде всего дорога, отныне принадлежащая Капетингам, по которой он выступал в крестовый поход и возвращался на родину.

Первые годы царствования Людовика Святого, которые обычно принято считать годами трудностей и опасностей (да они такими и были), оказались для молодого короля и годами существенного расширения и усиления королевской власти и укрепления личного авторитета. Благодаря присутствию на театрах военных действий и на собраниях вельмож и, разумеется, благодаря мудрой и решительной политике его матери и советников Людовик предстает как воин и суверен. Подросток, посвященный в рыцари в Суассоне, вырос и стал королем-рыцарем, военачальником. Тот, кто некогда холодел от ужаса в Монлери, теперь созывал своих баронов, и те, за исключением графа Бретонского (но Бретань еще долго будет занозой, глубоко засевшей в тело Франции), послушно являлись.

Между прочим, очень мало вспоминают о двух событиях, свидетельствующих об укреплении королевской власти. Война между графом Шампанским и баронами была междоусобной войной; Людовик IX решительно вмешался в происходящие события, и конфликт приобрел качественно иной смысл. Баронам пришлось отступиться. Король вторгся в частное владение и действовал там не как один из союзников или противников, – в этом главном домене, где шла война, частное уступило место королевскому, и историк с полным правом называет его общественным.

С другой стороны, на собрании в Мелене в декабре 1230 года, куда Людовик созвал всех баронов королевства и куда они все (или почти все, ибо об отсутствующих не говорится) явились, чтобы подтвердить и продолжить осуществление мер, предпринятых еще его отцом и дедом против евреев, юный король обнародовал первый известный нам ордонанс (то есть первый королевский акт, изданный от лица суверена, монарха), имеющий силу для всего королевства, а не только для королевского домена.

Ненадолго задержавшись на событиях 1230–1231 годов в жизни Людовика Святого, не следует просто констатировать, что «кризис был преодолен». Нередко, если периоды затишья на пути исторического развития не сменяются упадком, оказывается, что в это время идет напряженная подспудная работа во всех структурах, как будто волна откатывает, чтобы, собравшись с силами, нахлынуть вновь. Мертвая зыбь прикрывает собой мощный поток событий.

Во время этого затянувшегося несовершеннолетия, когда юный король, по-видимому, постепенно вступал в свои законные права и обязанности, но на первом плане как бы продолжала оставаться Бланка Кастильская вместе с советниками, оказавшимися в тени (поскольку их присутствие редко подтверждается документами), Людовик IX, заметив, что некоторых из главных действующих лиц уже нет рядом, стал проявлять характер и поведение, достойные политика.

Три главных советника, входившие в правительство Филиппа Августа и Людовика VIII и сыгравшие столь важную роль в момент смерти последнего и при вступлении на престол нового короля, ушли довольно скоро. Епископ Санлиса, брат Герен, вернул печати в 1227 году и умер в конце того же года. Камергер Бартелеми де Ру а, скончавшийся в 1237 году, вероятно, постепенно стал отходить от дел. Жан де Нель время от времени появлялся при дворе. Остался один из главных сподвижников королевской семьи – Готье Корню, архиепископ Санса, имя которого стояло первым в иерархических списках духовенства.

Ушли старики, а вслед за ними – и юные принцы королевской крови. Второй брат Людовика, Жан, помолвленный в 1227 году в возрасте девяти лет с дочерью графа Бретонского, вскоре умер. Четвертый брат, Филипп Дагоберт, скончался в 1235 году, не дожив до двенадцати лет. Карл, третий из оставшихся в живых братьев короля (после Роберта и Альфонса), получил в апанаж, согласно волеизъявлению Людовика VIII, Мен и Анжу. Круг «сыновей короля Франции» сузился.

Произошли изменения и в рядах владельцев крупных фьефов. «Политическое» значение имели, пожалуй, две кончины: Фердинанда, графа Фландрского, с 1227 года верного сподвижника короля и вдовствующей королевы, который умер в 1233 году, и спустя несколько месяцев, в январе 1234 года, – дяди юного короля, Филиппа Строптивого, того самого «вздорного человека», вечно мятущегося и так и не снискавшего славы. Но, как бы то ни было, его смерть ликвидировала единственную «фамильную ипотеку». Другой глава Фронды[170]170
  Фронда – в собственном смысле – широкое антиабсолютистское движение с элементами гражданской войны в 1648–1653 гг. во Франции, направленное против централизаторской политики регентши Анны Австрийской и, главное, первого министра кардинала Мазарини. Фронда объединила две силы: горожан, отстаивавших старинные вольности своих коммун, и высшую аристократию, недовольную ограничением ее прав и отстранением от власти. В этом движении на том или ином этапе ведущей была то одна, то другая из этих сил, поэтому во Фронде выделяют два периода – «Фронду городов» (1648–1649) и «Фронду принцев» (1650–1653). В конечном счете правительство подавило Фронду. Указанное движение получило название из уст одного из сторонников правительства: он заявил, что противники Анны Австрийской и Мазарини похожи на детей, бросающих камни из пращи (фр. la fronde) и разбегающихся при виде взрослых. Отсюда разговорное значение слова «фронда»: несерьезная оппозиция, ограничивающаяся некими демонстративными выступлениями или вызывающим поведением, но не помышляющая о серьезной борьбе. Ж. Ле Гофф употребляет это слово в переносном, но не общеупотребительном значении: борьба высшей знати против короля («Фронда принцев»).


[Закрыть] первых лет царствования Людовика, Робер де Дрё, умер спустя еще два месяца. Дело о наследовании Шампани было также решено в пользу короля. Бароны – враги Тибо Шампанского, с позором провалившие военные операции, оказались более удачливыми в династических махинациях. Тибо IV пришлось столкнуться с обладавшей правами на графство Шампань кузиной Алисой, королевой Кипра, поскольку та, будучи старшей дочерью графа Генриха II, могла вступить в право наследования графства, ибо только королевская династия Капетингов исключала женщин из числа престолонаследников. Конфликт между Тибо и его кузиной обострился в 1233 году, когда Алиса вернулась во Францию. В конце концов, в 1234 году все уладилось. Королева Кипра отказалась от личных прав на графство Шампань, согласившись на сумму в 40 000 турских ливров и на годовую ренту в 2000 ливров. Это была огромная сумма, и Тибо, несмотря на свое богатство (Шампань была местом самых крупных торговых ярмарок в христианском мире, а в 1233 году, после смерти дяди Санчо, брата матери, он стал королем Наварры), был не в состоянии выплатить такую сумму. Он обратился за помощью к ставшему теперь его другом Людовику, и королевское правительство заплатило причитающиеся королеве Алисе деньги, однако за это Тибо отдавал в ленную зависимость королю Франции графства Блуа, Шартр, Сансерр и виконтство Шатоден. Так была устранена угроза, которую представляло для королевской династии владение Блуа-Шампань, сжимавшее с двух сторон Иль-де-Франс и Орлеане – самое сердце королевского домена.

Дело Парижского университета

Окружение короля сменилось, с главными феодальными противниками было покончено; проблему представляла только Англия. После выхода из кризиса позиция юного короля весьма упрочилась. Кроме того, именно в 1227–1234 годах и особенно в 1231–1234 годах молодой король проявляет те черты характера и поведения политика, которые впоследствии станут неотъемлемой частью образа Людовика Святого и памяти о нем. И именно в отношениях с Парижским университетом, с епископами, с императором, а главным образом в сфере благочестия, постепенно формируется будущий Людовик Святой.

В 1229 году Парижский университет еще совсем молод. Имея своими предшественниками школы, порою эфемерные, которые на протяжении беспокойного XII века открывали учителя на холме Сент-Женевьев и которые на рубеже XII – ХIII веков организовывались в корпорацию, университет в самом начале XIII века получил привилегии от Филиппа Августа и уставы от Папства (университетская корпорация – это сообщество клириков и христианский институт). Дед Людовика Святого, вне сомнения, уже давно понимал, как важно для французской монархии иметь в Париже, превратившемся при нем в квазистолицу, центр высших исследований, который мог принести его королевству славу, насаждая ведение и выпуская «высокопоставленных функционеров», из числа клириков и мирян[171]171
  Ж. Верже писал, что магистры, подготовленные в Парижском университете около 1200–1220 годов при Филиппе Августе, пополнили ряды высшего духовенства и чиновников только при Людовике Святом: Verger J. Des écoles a l’Université… P. 842.


[Закрыть]. Но Филипп Август, безусловно, не проводил «университетскую политику», что станет обычным для Людовика Святого. Вмешательство королей обусловливалось степенью беспорядков в случае волнений, их ролью «светской длани», если того требовали приговоры Церкви, пусть даже она сознавала пользу Парижского университета и тот авторитет, который он придавал монархии. Когда в 1219 году Гонорий III папской буллой Super spéculant запретил преподавание римского права в Парижском университете, в этом, разумеется, не следует усматривать только вмешательство короля Франции, не желающего, чтобы в его столице преподавали имперское в своей основе право, тогда как сам он жаждал признания собственной независимости от императора. Скорее дело в том, что Папе претило это увлечение правом, заслоняющее христианское богословие, в столицу которого понтифик хотел превратить Париж. Впрочем, Гонорий III запретил и преподавание медицины – еще одной соперничающей дисциплины. Это вынудит монархию набирать своих юристов в Тулузе и особенно в Орлеане. О значении Парижского университета для власти Капетингов можно судить по очень важной в ХIII веке у клириков теме translatio studii Подобно трансляции императорской власти от античности к Средневековью (translatio imperii от царств Востока к Римской империи, затем к германской Священной Римской империи), существовала и трансляция интеллектуальной власти (translatio studii) – от Афин к Риму, а затем к Парижу. Для христианского мира Рим – политическая, а Париж – интеллектуальная столица: таковы закрепленные институционными реальностями мифы о власти, унаследованной юным королем Франции. Потеря Парижского университета означала бы потерю своего влияния и могущества. К тому же считалось, что в Италии есть Папа, в Германии – император, а во Франции – университет. Двумя сильными сторонами Парижского университета являлись: факультет искусств, где подготовка шла в процессе изучения курса семи свободных искусств и где можно было получить общее образование, наиболее открытое всему новому, где кипели дискуссии и рождались идеи; и факультет богословия, вершины учености, центр новой схоластики, объединяющий молодых клириков под покровительством высшего духовенства (обеспечивающее освобождение от налогов, исключительную судебную компетенцию корпорации и епископского суда по делам догмы и веры). Не будучи связанными обязательствами духовного сана, они образовывали неспокойную среду, характеризующуюся падением нравов (грабежами, насилием, изнасилованием) или просто разгулом: попойками, песнями, скандалами.

За происходящим пристально следили король, епископ-канцлер и горожане. Как-то раз студенческая потасовка у некоего кабатчика, прихожанина церкви Сен-Марсель в одноименном предместье, переросла в более серьезное столкновение: королевские сержанты и лучники (полиция того времени), применив силу при наведении порядка, ранили и убили нескольких студентов, что послужило началом острого конфликта между университетом и горожанами и королевской властью в лице Бланки Кастильской, которая, пользуясь поддержкой папского легата, была весьма строга к студентам. Занятия прекратились, началась забастовка – первая известная нам настоящая забастовка в Западной Европе. Как уже случалось, дело дошло до раскола: преподаватели и студенты ушли в другой город, однако прежде такие события не были связаны с прекращением всех занятий, – это тот случай, когда многие государи и города узнали на собственном опыте, что такое подлинная утечка мозгов интеллектуальной парижской элиты. Английский король пытался привлечь парижан в недавно открывшийся Оксфордский университет, а граф Бретонский мечтал основать при их содействии университет в Нанте. Тулузские власти надеялись с помощью парижан наладить работу университета, открыть который только что поклялся Раймунд VII, обещая позволить комментировать книги Аристотеля, запрещенные в Париже. Однако большинство диссидентов хотело вернуться в Париж, где имелись прекрасные условия для жизни и получения образования, – зарождающаяся университетская власть нуждалась в поддержке со стороны парижских властей. Поэтому большинство перебралось в Орлеан и в Анжер.

Впрочем, на улаживание конфликта ушло два года. Каждая из сторон настаивала на своем: университет хотел иметь независимость и юридические привилегии; королевская власть – авторитет и право наводить общественный порядок в Париже. Урегулирование началось с вмешательства Григория IX, радеющего о том, чтобы Церковь обрела крупный богословский центр за пределами территорий, непосредственно подвластных императору: он настаивал на переговорах и призывал парижского епископа, папского легата и Бланку Кастильскую начать их.

Но, похоже, Бланка Кастильская упрямилась слишком долго, так как Людовик IX лично повел дело к тому, чтобы королевская власть пошла навстречу папским требованиям и сделала необходимые уступки. Достойный внук Филиппа Августа, он, вероятно, хорошо понимал, что значил университет для французской монархии. Гийом из Нанжи, перенося, быть может, ретроспективно на 1230 год состояние французской монархии конца ХIII века, то и дело говорит о прозорливости юного государя. Он прекрасно изложил идеологическую основу отношений между Парижским университетом и Французским королевством; и хотя этот текст, несомненно, отражает лишь мысли монаха Сен-Дени, допускаю, что он доносит реальные события и мотивы поведения юного Людовика Святого.

В тот год (1229) вспыхнула жестокая распря в Париже между клириками и горожанами, и горожане убили нескольких клириков; и поэтому университетские преподаватели и студенты ушли из Парижа и разбрелись по разным провинциям. Увидев, что в Париже прекратилось изучение словесности и философии, благодаря которой приобретаются сокровища ума (sens) и мудрости (sapience), той мудрости, что дороже всех сокровищ, что, проникнув из Греции через Рим во Францию вместе с понятием рыцарства, стала частью Парижа, кроткий и мягкосердечный король весьма встревожился и стал опасаться, как бы столь великое богатство и сокровища не исчезли из его королевства, ибо богатства вечного спасения исполнены смысла и ведения, и ему не хотелось, чтобы Господь упрекнул его: «Так как ты отверг ведение, то и я отвергну тебя». Король немедля призвал к себе клириков и горожан и все уладил, так что горожане ответили за все то зло, которое причинили клирикам. И король сделал это намеренно, ибо мудрость – самая большая драгоценность, а изучение словесности и философии пришло вместе с понятием рыцарства, сначала из Греции в Рим, а из Рима во Францию вслед за святым Дионисием, который проповедовал веру во Франции…[172]172
  Адаптация старофранцузской версии «Жития Людовика Святого» Гийома из Нанжи: Guillaume de Nangis. Vie de Saint Louis // Recueil des historiens… T. XX. P. 519–521.


[Закрыть].

Так историограф монастыря Сен-Дени вписал Парижский университет в королевскую символику, превратив мудрость, веру и рыцарство в три символа, три лилии монархии[173]173
  Родовой герб Капетингов представлял собой три золотые лилии на лазоревом поле. В конце XII в. и, особенно в XIII в., с возникновением представлений о национальном государстве личные эмблемы монархов стали пониматься как государственные символы, относящиеся не только (и, в определенной степени, даже не столько) к королю, но и к королевству. Тогда же, наряду с классическим трехчленным делением общества и отсюда – триады высших ценностей, – возникает параллельное, тоже трехчленное: не «молящиеся» (вера как залог спасения) – «воюющие» (рыцарство как система моральных норм) – «трудящиеся» (труд как основа процветания), а духовенство (вера) – воины (рыцарство в узком смысле) – «интеллектуалы», в первую очередь университетские мэтры (знание, ведение, мудрость).


[Закрыть]. Разумеется, монах Сен-Дени еще мыслит ученость сокровищем; эта концепция архаическая по сравнению с концепциями магистров университета из числа представителей белого духовенства и нищенствующих орденов об образовании и распространении учености, но заметно, как он старается включить Сен-Дени и свой монастырь в мифический генезис трансляции ведения (translatio studii). Здесь виден процесс рождения французского «национального» мифа, созданного совместными усилиями Сен-Дени и королевской власти, усилиями Сен-Дени и Парижа.

Король заплатил штраф за телесные повреждения, которые причинили студентам королевские сержанты, возобновил привилегии университету, обещал, что парижские домовладельцы, сдавая студентам жилье, будут придерживаться фиксированной таксы, и создал комиссию из двух магистров и двух горожан для контроля за выполнением этого условия. Он призвал горожан к ответу за убийство студентов и заставил возместить нанесенный им ущерб и принести клятву парижскому епископу, аббатам Сент-Женевьев и Сен-Жермен-де-Пре и каноникам капитула в Сен-Марселе, что отныне они не будут причинять никаких обид представителям университета.

Папа признавал действительными дипломы, полученные бежавшими в Анжер и Орлеан во время раскола студентами, при условии, что те вернутся в Париж; он признал, что преподаватели и студенты имеют право на забастовку в случае, если через 15 дней после убийства одного из них виновные не ответят за содеянное. Папской буллой Parens scientiarum от апреля 1231 года, получившей название «Хартии» Парижского университета, Григорий окончательно признал за университетом его автономию и привилегии. Это была своего рода «Великая хартия вольностей», которая, в отличие от английской, была направлена не против королевской власти, а служила ей. Юный Людовик IX смог убедиться в этом.

Людовик и император Фридрих II

Другой важный вопрос – вопрос отношений французского короля с императором – также потребовал с самого начала личного участия юного монарха.

Несмотря на то, что Гуго Капет использовал родственные связи с Оттоном, Капетинги давно стремились избавиться от всякой зависимости от императора, порой – со скандалом, как Людовик VI в 1124 году, но чаще всего – скрытно. Им даже удавалось извлекать выгоду из тех конфликтов с папами и императорами, в которых они не раз участвовали на протяжении XI–XV веков.

Людовик Святой продолжил ту же политику, и небезуспешно. В то же время он всячески подчеркивал уважительное отношение к императорскому достоинству. Он ощущал себя частью единого тела – Христианского мира – тела о двух головах, каковыми были Папа и император. Папа являлся духовным мэтром, а император имел право на особое благоговение за пределами германской Священной Римской империи. Однако никогда ни Церковь (Папа и епископы), ни император не получили бы юридического права, законной власти во Французском королевстве. Эта позиция вполне сочеталась с намерением короля по возможности не принимать ничью из сторон – ни Папы, ни императора, – чтобы не нарушать символического единства двуглавого христианского мира. Мужая, Людовик Святой все больше стремился к установлению справедливости и мира, и в конфликте между Папой и императором его поведение диктовалось желанием добиться объективности и достигнуть примирения.

Похоже, между этими величайшими, но такими разными политическими фигурами ХIII века существовала определенная симпатия, хотя они были антиподами почти во всем: мечта императора Фридриха II была имперской, а короля Людовика IX – эсхатологической, но и тому и другому виделся бескрайний христианский мир – от самых западных границ Европы до Иерусалима; одному для этого требовался героизм человека, другому – подвижничество христианина.

Не исключено, что инициативы Франции 1232 года в отношении Фридриха II связаны с личностью юного короля, ибо и в этом вопросе он начал проводить самостоятельную политическую линию в противовес матери и советникам. В мае – июне Людовик возобновил «договоры» с Фридрихом и его сыном, королем римским Генрихом. Гогенштауфены обещали ему следить за намерениями короля Англии в отношении Франции и не допускать междоусобных войн между имперскими вассалами и вассалами французского короля. Фридрих II ратифицировал это соглашение во время съезда немецких князей во Фриуле. Он по-братски относился к Людовику, и оба государя принесли обоюдную клятву верности и взаимопомощи, какую обычно приносят вассалы сеньорам.

Конфликты с епископами: дело Бове

Среди проблем, в отношении которых молодой король занимает самостоятельную позицию, важное место принадлежало конфликту с епископами в вопросе о юрисдикции. Епископы, наряду с властью церковной и духовной, которую они нередко в той или иной степени разделяли с королем, обладали и властью светской, судебной, которую они осуществляли от лица сеньора или представляли как продолжение епископской функции. В 1230-е годы у монарха, например, существовали разногласия с архиепископами Руана и Реймса, но самый серьезный и затяжной конфликт возник с епископом Бове[174]174
  Это тема интересной статьи: Pontal О. Le différend entre Louis IX et les évêques de Beauvais et ses incidences sur les concils (1232–1248) // Bibliothèque de l’École de chartes. 1965. 123. P. 7–34.


[Закрыть].

Противником короля был человек, вероятно, пользовавшийся его доверием. Действительно, Милон де Нантейль, выбранный в 1217 году епископом Бове и рукоположенный в Риме в 1222 году Гонорием III, сопровождал в крестовом походе Филиппа Августа и попал в плен; он был приближенным Людовика VIII, выступил с ним в крестовый поход на альбигойцев и находился при нем в Монпансье, когда король смертельно заболел.

Участниками конфликта являлись городская коммуна, епископ (он же – граф) и король. Горожане разделились на две группы: populaires – представители 21 вида ремесел, и majores, среди которых были исключительно менялы, многочисленные и всесильные, поскольку епископ имел право чеканить монету. По соглашению между Филиппом Августом и коммуной избрание мэра было доверено Двенадцати Пэрам, шести – от populares и шести – от majores; каждая группа назначала своего кандидата, а уже из них епископ выбирал мэра. В 1232 году это соглашение утратило силу; король констатировал (и это повторится в другом месте), что majores, будучи хозяевами в городе, совершили множество беззаконий, особенно в делах фиска, и, подражая итальянским коммунам, которые апеллировали к какому-либо стороннему лицу, не симпатизирующему ни одной из сторон, назначили мэром некоего горожанина из Санлиса. Жители Бове взбунтовались против чужака; при этом погибло немало людей.

Во время встречи в Бреле с участием короля, королевы-матери и епископа Милона последний потребовал, чтобы Людовик не занимался делом, которое, по его мнению, относилось не к королевской юрисдикции, а к юрисдикции епископа. Король ответил, что лично займется делом Бове и сказал: «Увидите, что я сделаю». Меры, которые лично предпринял Людовик IX, впечатляли. Он арестовал многих жителей, которых сначала запер в крытых рынках, превращенных в тюрьмы, а потом повелел построить для них новые тюрьмы. Пятнадцать домов, которые принадлежали наиболее запятнавшим себя горожанам, были торжественно снесены, и согласно одному документу король определил на жительство в Париж более 1500 человек. Людовик IX со свитой провел в Бове четыре дня. Со времен былого соглашения с Филиппом Августом епископ Бове каждый год выплачивал королю 100 парижских ливров, тем самым окупая право постоя короля, то есть обязанность оплачивать расходы короля и его свиты во время их пребывания в городе. Под предлогом, что данное посещение было исключительным, король потребовал у епископа 800 ливров за право постоя. Епископ, опешив, попросил отсрочки платежа. Король немедля лишил его светской власти, иначе говоря – источников доходов, не имевших отношения к его религиозной функции. Например, из погребов епископа было изъято все вино и распродано на рыночной площади. Последнее, без сомнения, было продиктовано желанием короля на деле продемонстрировать решимость отстоять свои права.

Тогда, оказывая противодействие королю, епископ обратился за помощью к архиепископу Реймса, к другим епископам провинции и даже к Папе. Все они заняли его сторону. Епископ наложил интердикт, то есть приостановил отправление церковной службы в диоцезе. Соборы, или, вернее, провинциальные синоды епископов, осудили позицию короля; Григорий IX, пытаясь вразумить Людовика, направлял ему послание за посланием и даже написал королеве Бланке, чтобы та повлияла на сына. После смерти Милона де Нантейля (сентябрь 1234 года) конфликт распространился на Реймсскую провинцию. Жители Реймса, полагая, что выиграют от поддержки короля, выступили против архиепископа. В апреле 1235 года Папа назначил посредником Пьера Кольмье, прево Сент-Омера, ставшего через год архиепископом Руана. Король остался непоколебим. В сентябре 1235 года он в свою очередь собрал в Сен-Дени всю французскую знать и повелел подписать обращение к Папе с протестом по поводу претензий епископов вообще и архиепископа Реймса и епископа Бове в частности, заявляя, что власть епископов подчиняется только светской юрисдикции – юрисдикции короля и сеньоров. Папа разразился грозным посланием, обещая отлучить короля от Церкви и напоминая о прецедентах времен своего предшественника Гонория III. Король не сдавался и не раз говорил о бессмысленности отлучений и интердиктов, провозглашаемых по поводу и без повода.

Впрочем, дело в конце концов уладилось. В 1238 году был избран новый епископ. Папа Григорий IX (ум. в 1241), а вслед за ним и избранный в 1243 году Иннокентий IV, втянутые в серьезный конфликт с императором Фридрихом II, все больше поддерживали французского короля и особенно в отношении его прав в вопросах церковной власти.

В 1240-е годы превосходство королевских судов над судами епископов уже не оспаривалось[175]175
  Впрочем, соглашение между королем Франции и епископом Бове относительно права королевского постоя было достигнуто лишь в июне 1248 года, незадолго до выступления короля в крестовый поход.


[Закрыть].

Эти события проливают свет на институционное развитие королевства и позволяют понять поведение Людовика Святого. Уважение короля к Папству и Церкви было не настолько велико, чтобы отказаться от прав монархии на духовную власть. Впрочем, больше, чем о возврате к традиции, это свидетельствует о развитии королевской власти. Дело Бове и Реймса, судя по документам, было провозвестником (началом?) конфликта, в который через 70 лет вступят внук Людовика Святого Филипп Красивый и Бонифаций VIII. В послании от 22 марта 1236 года Папа писал: «Урон, нанесенный Церкви Бове, – это урон, нанесенный всей “галликанской” (французской) Церкви и даже Церкви Вселенской». Если Людовик Святой проявляет непреклонность и жестокость, когда на карту поставлены права короля и королевства, это значит, что в свои восемнадцать лет этот христианнейший король тверд и последователен в отношении будущих незаконных покушений Папства и епископов на королевскую юрисдикцию и не потворствует злоупотреблениям духовенства в вопросах отлучения и интердикта[176]176
  Согласно Жуанвилю, король уже проявил твердость во время одного собрания епископов королевства. Вопреки домыслам ученых XX века, в данном случае свойственное Людовику благоговение перед Церковью как носительницей духовности нисколько не противоречит его твердости в отношении прерогатив светской власти.


[Закрыть]. Самое главное, это свидетельствует о том, что, независимо от его характера и политики, какое-то внутреннее развитие упорно ведет его к усилению королевской юрисдикции, ко все большему укреплению государства.

Благочестивый король: основание Ройомона

Будущий Людовик Святой обнаруживает еще одну черту своего характера и поведения, которая проявляется в 1229–1234 годах, когда королю было пятнадцать – двадцать лет: он – благочестивый король.

Его отец, Людовик VIII, завещал крупную сумму на основание близ Парижа монастыря, который был бы особенно связан с монаршей семьей и монахи которого усерднее других молились бы за представителей королевской фамилии. В этом желании вновь проявляется давняя связь между монашеством и королевской властью; начиная с Гуго Капета, такую связь, продолжая традицию своих предков Робертинов (что лежало в основе его успеха), династия Капетингов хотела поддерживать с несколькими крупными монастырями: Турским, Флёри-сюр-Луар (где покоился Филипп I), Барбо (который выбрал для своего погребения Людовик VII) и конечно же Сен-Дени. Людовик VIII предназначал этот монастырь черным монахам Сен-Виктор а, монастыря в предместье Парижа, на склонах холма Сент-Женевьев; в XII веке этот монастырь играл важную роль в развитии схоластики и богословия. Он сохранял немалое влияние, даже если современному историку может показаться, что по сравнению с университетом и нищенствующими орденами этот монастырь переживал упадок. Однако, основанный в 1229 году по завещанию покойного короля монастырь Людовик IX и Бланка Кастильская передали цистерцианскому ордену. Такое решение тем удивительнее, что аббат Сен-Виктора Иоанн, названный в завещании Людовика VIII как гарант основания монастыря, похоже, был одним из приближенных молодого короля и его матери. По-видимому, в этот момент Людовика больше привлекало реформированное цистерцианское монашество. Как и для большинства христиан того времени, Сито было для Людовика Святого своего рода переходом к нищенствующим орденам, пока еще не преобладавшим в его окружении.