Текст книги "Людовик IX Святой"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 60 страниц)

Если обратиться к вопросу знати, то, конечно, поражают случаи, когда королевская юстиция применяла санкции к знатным людям и даже к баронам. Хороню известно дело Ангеррана де Куси, вызвавшее недовольство среди баронов. Но надо отметить, что все эти случаи противополагали одних аристократов другим, чаще всего рыцарей, баронам. Согласно традиции Капетингов, отдающих предпочтение прелатам и баронам, в окружении Людовика Святого нет горожан, хотя встречаются скромные клирики, наподобие крестьянского сына Робера де Сорбона, и рыцари средней руки вроде Жуанвиля. Людовик Святой все так же связан со знатью, с аристократией, как будет связана с ними вплоть до 1789 года французская монархия. Он особенно опекал обедневшую знать, разоренную крестовым походом или подъемом денежного хозяйства, и тех, кто относился к «стыдливым бедным», категории, особенно близкой этому ученику братьев нищенствующих орденов. Он помогал им, то превращая в вассалов, которые получали пенсию, подобную «денежному лену», то, не раздумывая, вводил в королевскую администрацию, куда, по словам Г. Фуркена, они «ворвались» («une entrée massive») в его правление. Но я бы поостерегся усматривать в них «знать государства», порожденную крестовым походом[1301]1301
  Fourquin G. Les Campagnes de la région parisienne à la fin du Moyen Âge…


[Закрыть]. Людовика Святого и французское общество периода его правления не надо считать ни слишком отсталыми, ни слишком передовыми. Идеал безупречного мирянина, которого король противопоставляет герою, благородства от этого не теряет. А безупречному человеку противополагаются и горожанин и виллан.

Людовик Святой не был королем горожан. Впрочем, города не были антифеодальными организмами, как полагают некоторые историки. Городская экономика, как известно, вписывается в феодальный способ производства. Однако города, как было справедливо сказано, ощущали себя «коллективными сеньорами» и вели себя подобающим образом. О ранней стадии капитализма не может быть и речи. Во Франции Людовика Святого были не редкостью даже фьефы ремесленников. Разумеется, необходимо учитывать и те процессы, которые происходят в это время в обществе: утверждается дух накопительства и наживы, купцы с помощью ростовщичества начинают продавать время, а университетские ученые – науку, а ведь и то и другое принадлежит только Богу. Но святой король не любил ростовщиков, будь то иудеи или христиане, и, что ни говори, с недоверием относился к интеллектуалам. Рассмотрев экономику и городское и купеческое общество времени Людовика Святого, думаю, прав X. Л. Ромеро, называя его феодально-буржуазным обществом[1302]1302
  RomeroJ. L. La Revolucion burguesa en el mondo feudal. Buenos Aires, 1969.


[Закрыть].

Король страждущий, король смиренный, друг бедняков, король братьев нищенствующих орденов, Людовик Святой был королем нового типа лишь постольку, поскольку Христос в XIII веке сам превратился в распятого короля, в короля – Бога страстей. Однако, даже проявляя смирение, сеньор не становится простолюдином. Любить бедных и беззащитных («убогих»[1303]1303
  Guillaume de Saint-Palhus. Vie de Saint Louis… P. 79.


[Закрыть]) – это для Людовика скорее дело милосердия, чем юстиции.

Людовик Святой не был ни королем-революционером, ни даже реформатором в современном смысле слова. Он соответствовал «Зерцалам государей», появившимся в каролингскую эпоху, и видоизмененным «Возрождением» ХII века, и духом нищенствующих монашеских орденов, которые возникли в ХIII веке. Он остался или, вернее, стал феодальным королем, извлекавшим всю возможную пользу из феодальной системы. Зато он был утопическим королем. Rex pacifiais, как назвал его Бонифаций VIII в булле о канонизации, то есть король последних времен, желавший привести свой народ к спасению на том свете, а не к счастью на этом (в XIII веке об этом еще и помыслить невозможно), несмотря на то, что грядущие поколения назовут его правление периодом мира и благоденствия на земле. Разумеется, при нем получил ускорение процесс нисхождения небесных ценностей на землю, но эти ценности остаются религиозными, и если феодальная модель, господствовавшая на небесах, модель Псевдо-Дионисия вместе с иерархией небесного общества, архангелами и ангелами, снизошла на землю, то лишь за тем, чтобы более прочно на ней утвердиться.

Людовик Святой не охотится

Было одно занятие, которому французские короли – от Хлодвига до Людовика XVI – предавались с большей или меньшей увлеченностью, – охота. Королевская охота способствовала появлению в большом количестве королевских лесов и возведению там или в непосредственной близости от них многочисленных резиденций; особенно преуспела здесь Франция. Во-первых, просторы Иль-де-Франса создавали прекрасные условия для королевской охоты. Огромным желанием Филиппа Августа было превратить в охотничьи угодья Венсеннский лес, который для Людовика Святого станет местом отдыха и осуществления правосудия. Ничто так не работало на образ короля, ничто более не подтверждало его привилегии, чем охота[1304]1304
  Людовик XI, получив известие о смерти своего отца Карла VII, тут же отправился на охоту.


[Закрыть].

Однако ни один текст, ни один документ не доносит сведений о Людовике Святом на охоте. Вероятно, он вообще не охотился[1305]1305
  Должен заметить, что это утверждение, весьма вероятно, соответствующее действительности, остается всего лишь гипотезой. Мне не известен ни один документ, в котором бы говорилось или доказывалось, что Людовик Святой никогда не охотился. Зато очевидцы утверждают, что никогда не видели его играющим «в азартные и тому подобные игры» или «в какие-то непристойные игры» (Guillaume de Saint-Palhus. Vie de Saint Louis… P. 133).


[Закрыть].

Поступая, а вернее, не поступая так, он снова укреплялся в своем исключительном положении среди мирян. Такое воздержание сближало его в первую очередь с епископами, которым с давних времен, начиная с IV Вселенского собора, запрещалось это занятие, это развлечение, являющееся также, и прежде всего, признаком знатности, мирской знатности.

Между прочим, целая традиция связывает негативную коннотацию с охотниками и, в частности, с охотниками-правителями (разве Нимрод, царь-тиран, бросающий, сооружая Вавилонскую башню, вызов Яхве, не был великим охотником?). В Библии «князья народов» (principesgentium), «забавлявшиеся игрищами небесными» (qui in avibus celi ludunt), «исчезли и сошли в ад» (Вар. 3: 16–19). Текст, приписываемый святому Иерониму, гласит: «Я никогда не видел, чтобы охотник был святым»[1306]1306
  См.: Вuс Ph. L’Ambiguïté du livre… P. 113. В этой работе содержатся удивительные данные об охоте – занятой, несущем идеологическую нагрузку. Об охоте в Средние века см.: Guerreau A. Chasse // Les Caractères originaux de la civilisation de l’Occident médiévale… / Ed. J.Le GofF, J.-Cl.Schmitt.
  Об охоте в Византии см.: Patlagean Е. De la chasse et du souverain // Homo Byzantinus: Papers in Honor of Alexander Kazhdan. 1992. P. 257–263 (Dumbarton Oaks Papers. № 46).
  Королевская охота – это доблесть. Как и в античности, она приравнивается к военной победе.


[Закрыть]. В одном из своих трактатов епископ Иона Орлеанский, автор одного из главных «Зерцал» каролингских королей IX века, посвящает целую главу («De institutione laicali», книга II, глава ХХIII) «тем, кто ради охоты и любви к собакам пренебрегает заботой о бедных» (не кажется ли это написанным специально для Людовика Святого, отдающегося служению бедным?[1307]1307
  Текст Ионы Орлеанского см.: Patrologie latine… / Ed. Migne. T. 106. Col. 215–228.


[Закрыть]).

В начале ХII века великий знаток канонического права Ив Шартрский объединил в своем «Декрете» фундаментальное досье против охоты, вобравшее в себя не менее семи документов, – каноны соборов, запрещавшие охоту епископам, священникам и диаконам, и патриотические тексты, осуждавшие охотников всех сословий. Святой Августин говорит, что подавать охотнику – все равно, что подавать скомороху или проститутке: «Тот, кто подает охотнику, подает не человеку, а занятию весьма дурному, ибо, если охотник был бы просто человеком, он ничего бы ему не дал: итак, охотнику воздают за его порок, а не за нрав». Тот же Августин говорит в другом месте: «Горе тем, кто наслаждается видом охотника! Они должны покаяться. Иначе, когда они узрят Спасителя (на Страшном суде), то будут повергнуты в печаль». Святой Иероним напоминает, что Исав был охотником, потому что был грешником, человеком греха, и что «в Писании нет ни одного святого охотника, но только святые рыбаки». Святой Петр и бывшие с ним стали, по призыву Иисуса, «ловцами человеков», а не охотниками на людей. Наконец, святой Амвросий клеймит человека, который на рассвете поднялся не для того, чтобы пойти молиться в церковь, но собрал своих слуг, приготовил силки, вывел собак и отправился охотиться в рощи и леса[1308]1308
  Yves de Chartres. Decret // Patrologie latine… / Ed. Migne. T. 161/1. Col. 808–810.


[Закрыть].

Королевская идеология

Элементы политической теории, определяющей характер королевской власти Людовика Святого, можно извлечь, начиная с двух текстов, имеющих к нему прямое отношение. Первый – послание Григория IX от 26 ноября 1229 года, адресованное Людовику IX и Бланке Кастильской[1309]1309
  Текст см. в: Chartularium Universitatis Parisiensis / Ed. Denifle, Châtelain. T. I. P. 128–129; № 71. Цит. в изд.: Grundmann H. «Sacerdotium – Regnum – Studium» (приводится и комментируется в изд.: Вис Ph. Ambiguïté du livre… P. 178 sq.); здесь я использую эту работу.
  См. также: Idem. Pouvoir royale et commentaires de la Bible (1150–1350) // Annales. E.S.C. 1989. P. 691–713.


[Закрыть]. Папа подчеркивает, что король кроме двух главных атрибутов – potentia, «власти», куда относится и власть карать, и benignitas, «доброты», откуда рождается власть милосердия, прощения, – должен обладать sapientia, «мудростью», которая не дает potentia превратиться в надменность, a benignitas – переродиться в dissolution «расслабленность». Известно, что sapientia – добродетель, особенно восхваляемая в Людовике Святом, этом новом Соломоне. Данная триада атрибутов позволяет систематизировать прочие королевские качества, относимые также к Христу-царю: potestas, вводящая в систему терминологию права, majestas, также древнеримское понятие, которое христианский король ХIII века восстанавливает в перспективе христианской теологии[1310]1310
  В ХIII веке тема majestas, быть может, особенно выражается в искусстве и литературе, правда, присущими им художественными средствами. См.:
  Labbé A. L’Architecture des palais et jardins dans les chansons de geste: Essai sur le thème du roi en majesté. P.;
  Genève, 1987. О короле в литературе ХII – ХIII веков см.:
  Boutet D. Charlemagne et Arthur ou le roi imaginaire. P., 1993.
  O maiestas с точки зрения богословско-юридической см. в работе Ж. Шиффоло и Я. Томаса:
  Chiffoleau J. Sur le crime de majesté médiévale // Genèse de l’État moderne en Méditerranée. Roma, 1993. P. 183–213.


[Закрыть], и timor, позитивная боязнь (crainte) в отличие от негативного страха (peur). Так вырабатывалась теория суверенитета христианского короля. Посредницей вслед за этим выступает sapientia, «мудрость», которая, поскольку речь о Христе, подразумевает veritas[1311]1311
  Истина (лат.). – Примеч. пер.).


[Закрыть] (Итак, в идеале христианский король – образ Божий, образ Христа – должен думать и поступать по правде. Точно так же, если timor связан с potentia, то понятию sapientia отвечает honor, честь – понятие, имеющее сложные коннотации в феодально-христианской системе. Наконец, benignitas короля – это bonitas Христа. Именно она лежит в основе святости (sanctitas) Христа. Итак, существует своего рода призвание христианского короля к святости. Но такая святость функции отличается от той, что станет личной святостью Людовика Святого. Наконец, к bonitas примыкает любовь, питающая сострадание и жалость, которые Людовик Святой проявлял к другим. Он любил своих подданных, и монархическая пропаганда, которая превратила его в образец для подражания, старалась и при его жизни и после смерти вызвать ответную любовь к нему подданных.

Второй текст – «De morali principis institutione» («Об учреждении нравственного принципа») Винцента из Бове, нечто среднее между «Зерцалом государей» и политическим трактатом, на сочинение которого подвигнул его Людовик Святой[1312]1312
  Замечательный анализ этого текста дал Р. Й. Шнайдер в докладе на одной из конференций в университете Гронингена в 1987 году, с которым он меня ознакомил: Schneider R. J. Rex imago trinitatis: Power, Wisdom and Goodness in the De morali principis institutione of Vincent of Beauvais. Я использую его здесь.


[Закрыть]. Тема короля – образа Божьего принимает в данном случае очень интересную форму с точки зрения успеха троичных схем, короля – «образа Троицы» (rex imago trinitatis). Первый аспект – potentia regalis. Эта potentia, королевское могущество, дозволено, когда король избегает «любви к господству» (amor dominandi) и тирании и вспоминает о словах святого Августина: «Великие империи – великие разбои»[1313]1313
  «Magna régna, magna latrocinia» (лат.).


[Закрыть] и когда это узаконивается его рождением. И Винцент напоминает, что Людовик IX ведет происхождение от Карла Великого и что древность (la longue durée) династии Капетингов (236 лет со времени восшествия на престол Гуго Капета до коронации Людовика VIII, отца Людовика Святого) есть доказательство того, что ей сопутствует Провидение. Второй аспект – мудрость государя (sapientia principis). Она проявляется в самообладании, в мудром правлении всем телом общества, подвластным ему, в способности давать советы и прислушиваться к ним, в личном отправлении правосудия, в проведении законов и уставов, в выборе добрых друзей, советников и агентов, в разумном финансовом управлении домом и королевством, в размышлении, которое необходимо перед тем, как начать войну, в знаниях, почерпнутых как из религиозных, так и из мирских сочинений. Здесь узнаваема тема, начатая веком раньше Иоанном Солсберийским: «Король необразованный – все равно что осел коронованный» (rex illiteratus quasi asinus coronatus); главное место в послании Григория IX, как и в обычной практике Людовика Святого, отведено мудрости (sapientia), что описано и высоко оценено его биографами. Наконец, Винцент вывел третью составляющую королевской троицы – доброту (bonitas). Он не перестает говорить, что король обязан оберегать ее от злословия и лести – важная тема политической морали в монархических системах.

В XIII веке наряду с юристами, знатоками римского права, следует иметь в виду и специалистов канонического права. Именно из церковного мира происходит понятие, словно бы вбирающее в себя всю суть королевской функции: dignitas. Обозначая церковные должности, «достоинство» которых не зависит от человека, являющегося их носителем, это понятие стало прилагаться к разным мирским должностям. Это имело огромное значение для Капетингов, так как наводило на мысль о вечности функции, переходящей от одного ее носителя к другому. Оно отвечало главной заботе государей и их окружения: до предела сократить период вакансии власти, период междуцарствия. Однако, как говорят юристы, «достоинство бессмертно» (dignitas nunquam moritur). Но династическая практика с ее автоматическим наследованием старшим сыном (primogenitus), утвержденная в коронационном ordo и явленная в канцелярии, датирующей царствование нового короля со дня смерти его предшественника, тяготела при Людовике Святом к тому, чтобы вывести понятие dignitas из употребления и заставить его отступить перед понятием maiestas, гораздо лучше отражавшим полноту суверенитета.

Пределы королевской власти

Получают распространение другие формулы, благоприятствующие суверенитету французского короля.

Во-первых, это уступка королю Франции со стороны Иннокентия III в булле Per venerabilem (1205), где он соглашается с тем, что «король не признает над собой никакой светской власти». Обычно, как пишут иные историки права и политической теории[1314]1314
  Giesey R. E. Thejuristic Basis of Dynastie Right to the French Throne. Baltimore, 1961. P. 7. И великая книга Э. Канторовича «Два тела короля».


[Закрыть], этому утверждению королевского суверенитета больше способствовали специалисты канонического, а не римского права. Наиболее типичные формулы хорошо известны: «Государь не подчиняется законам» (princeps legibus solutus est: Digeste, I, 3, 31) – и: «То, что угодно государю, имеет силу закона» (quod principi placuit legis habet vigorem: Digeste, I, 4, 1 и Institutes, I, 2,6)[1315]1315
  Mochy Onory S. Fonti canonistiche dell’idea modema dello stato. Milano, 1951.


[Закрыть].

Но, как уже доказано, формула quod principi placuit применительно к королю ХIII века ни в коем случае не позволяет ему действовать единственно по своей воле. Напротив, эта формула вписывается в рамки строгой законности. Известно, что, когда Людовик Святой внедрял ее в пользу матери во время второго регентства, то претворение в жизнь его желания подчинялось интересам добра[1316]1316
  Rigaudière A. ‘Princeps legibus solutus est ’ et (quod principi placuit legis habet vigorem…


[Закрыть]. Вот это и есть одна из добродетелей мудрости государя – жить в атмосфере добрых советов и повиноваться ясным принципам, не позволяющим ему превратить прихоть в произвол.

И все же король на деле не может «не подчиняться законам» (legibus solutus), ибо, находясь как «над законом», так и «под законом» (supra et infra legem), «будучи и сыном, и отцом закона, он оказывается в положении, запрещающем ему преступать его»[1317]1317
  Rigaèdière А. Ор. cit. Р. 441.


[Закрыть].

Несмотря на то, что профессор права в Орлеане Жак де Ревиньи был в конце правления Людовика сторонником королевской власти, он поставил перед ней два основных ограничения. За пределами королевства она оставалась подчиненной если не императору, то, по крайней мере, империи, – невелика разница: «Иные говорят, что Франция независима от империи; по закону это невозможно. Отсюда вывод, что Франция подчинена империи»[1318]1318
  Boulet-Sautel М. Le concept de souveraineté chezjacques de Révigny… P. 25.
  См. также: Idem. Jean de Blanot et la conception du pouvoir royal au temps de Saint Louis // Septième centenaire… P. 57–68.


[Закрыть]. И если внутри королевства «иные говорят, что подобно тому, как Рим – общая родина, так и королевская корона – общая родина, ибо она является главой», то Ревиньи, как мы видели, рассуждает так: «Долг вассала – защищать собственную родину, то есть поместье того барона, кому он принес оммаж, а уже потом – общую родину, то есть короля[1319]1319
  Boulet-Sautel М. Р. 23.


[Закрыть]». То же самое говорит Жуанвиль, верный королю par excellence, отказываясь следовать за Людовиком Святым в Тунисский крестовый поход, чтобы заняться своими первостепенными обязанностями во благо шампанской сеньории, много претерпевшей за время его отсутствия.

Таким образом, действие формул «Quod principi placuit и Princeps legibus во Франции XIII века, похоже, лимитированно. Они были в ней известны и признаны, но всегда до крайности формально»[1320]1320
  Rigaudière А. Ор. cit. Р. 444.


[Закрыть]. Людовику Святому еще далеко до абсолютного монарха. Этому мешали три обязанности. Во-первых, требование, первейшее изо всех, послушания Господу, о чем хорошо говорит Бомануар, утверждая, что любой – и король, и его подданные – «должны превыше всего ставить то, что относится к заповедям Господа нашего»[1321]1321
  Philippe de Beaumanoir. Coutumes du Beauvaisis… Chap. XLEX. § 1515.
  См.: Rigaudière A. Op. cit. P. 449, note 70.


[Закрыть]. И я согласен с Ш. Пти-Дютайи, что для Людовика Святого «главной обязанностью… было вести своих подданных к небесной жизни, обеспечить им спасение души»[1322]1322
  Petit-Dutaillis Ch. L’établissement pour le commun profit au temps de Saint Louis // Annuario de Historia del Derecho espanol. 1933. P. 199–201.


[Закрыть]. Но я согласен и с Ригодьером, что Пти-Дютайи преувеличивает, сводя к этому требованию вторую обязанность, обязанность служить общему благу: для Людовика Святого «общей выгодой (le commun profit) могло быть только искоренение греха, изгнание дьявола». Для святого короля общее благо фактически не исчерпывалось этой эсхатологической задачей, пусть даже главной. «Общая выгода» была и принципом, инспирировавшим хорошее правление на земле, в сферах все более технических, где должны были претворяться новые формы королевской деятельности, связанные с построением монархического государства Нового времени: в первую очередь, юстиция, финансы и деньги, которые не были свободны от религиозно-нравственного видения, для которого истиной в последней инстанции был «Град Божий» святого Августина. Людям Средневековья виделись связи, логика отношений между небесами и землей там, где мы видим лишь несовместимость и необходимость разделения. Заманчивая идея «секуляризации», «обмирщения» политики представляется мне анахроничной[1323]1323
  Strayer J.R. The Laicization of French and English Society in the Thirteenth Century // Médiéval Statecraft and the Perspectives of History. Princeton, 1971. P. 251–265;
  Lagarde G. de. La Naissance de l’esprit laïque au déclin du Moyen Âge (1934–1946). Louvain; P., 1956–1970. Последняя работа впечатляет, но проводимые в ней взгляды представляются мне спорными.


[Закрыть].

Зато я согласен со Стрейером и его учениками, в частности с Э. Браун[1324]1324
  Brown E. A. R. Taxation and Morality in the XIIIth and XIVth Centuries: Conscience and Political Power and the Kings of France // French Historical Studies. 1973. Vol. VIII. P. 1–28; репринт в: Conscience and Casuistiy in Early Médiéval Europe / Ed. E. Litde. Cambridge; P., 1988.


[Закрыть], когда они подчеркивают значение одного явления, образующего третье ограничение абсолютной власти христианского короля, начиная с Людовика Святого, у всех его преемников, – совесть. Она воплощается в испытание совести, связанное с новой практикой исповеди, посреднической между волей Божией и осуществлением королевского суверенитета. Она отчасти объясняет колебания, первые робкие шаги, даже явные противоречия законодательства и действий короля Франции, особенно в делах фиска и денег. Сверяясь со своей совестью, Людовик Святой несколько замедлил движение к абсолютизму, и тот наступил с некоторым запозданием[1325]1325
  Если «абсолютистский» процесс, замечательно изученный Ж. Криненом, продолжался при Людовике Святом, то ускорился он уже после его смерти.


[Закрыть].

Людовик Святой являет себя подданным

Мы уже знаем, что между сокрытием священной королевской персоны и выставлением ее напоказ (так и хочется сказать «показухой») Людовик Святой выбрал второе. Он чаще, чем его предшественники, обращался к «показу» («montre») королевской персоны, но прикрывал эту королевскую «показуху» («ostension») смирением, совершая шествия или объезды, сопровождаемые раздачей милостыни бедным. Мы видели, что Салимбене Пармский показал его босым, в дорожной пыли, каким он в 1248 году, на пути в крестовый поход, предстал в Сансе перед генеральным капитулом францисканцев. Это зрелище покаянного смирения лишь добавило блеска королевской персоне.

В двух текстах Гийома де Сен-Патю прекрасно изображено, как Людовик Святой омывался толпой, погружаясь в атмосферу смиренного благочестия, не без выставления напоказ.

Первый повествует о шествии, организованном в 1262 году для перенесения в Санлис двадцати четырех тел святых мучеников из легиона святого Маврикия, которые Людовик приобрел в аббатстве Святого Маврикия в Атоне; для этих тел он повелел построить специальную церковь. По его распоряжению тела перевозились в раках, покрытых шелком, при течении многочисленных прелатов и аббатов, в присутствии многих баронов и «великого множества народа». «Он организовал шествие, в котором, по правилам, принимало участие все духовенство города Санлиса», и повелел пронести раки с мощами «в грандиозном шествии через весь город» до самой капеллы королевского дворца, куда их поместили в ожидании завершения сооружения церкви Святого Маврикия.

Сам святой король вместе с зятем, королем Наваррским Тибо, нес на своих плечах последнюю раку, а другие бароны и рыцари шли впереди него, неся остальные раки Когда святые тела были доставлены в упомянутую церковь, святой король повелел отслужить торжественную мессу и прочитать проповедь собравшемуся там народу[1326]1326
  Guillaume de Saint-Paihus. Vie de Saint Louis… P. 45–46.


[Закрыть].

На глазах у всех Людовик смиренно преклонился перед мощами, в то же время явил духовенству, знати и народу образ короля – владельца реликвий, коими гарантировалась защита, прежде всего защита его самого.

Во втором фрагменте показано, как король верхом на коне раздает милостыню бедным:

Когда святой король объезжал королевство, к нему приходили бедняки, и он повелевал давать каждому денье; увидев самых бедных, он велел выдавать одному пять су, другому – десять, а иному, случалось, и двадцать….

После возвращении из Святой земли, «посещая свои владения, он собственноручно каждый день прислуживал бедным, давая каждому два хлеба и двенадцать парижских денье». Он раздавал также деньги и еду в голодные годы, когда поднимались цены на продовольствие, исполняя, таким образом, свою роль, короля-кормильца. «И порой он говорил: “Давайте посетим бедняков такого-то края и накормим их”».

Страстная пятница – день великой «показухи» короля, подающего милостыню.

И когда святой король посещал в Страстную пятницу церкви, раздавая денье приходившим к нему беднякам, его охраняли сержанты, чтобы бедняки не подходили к нему вплотную. При этом бедные так толкали святого короля, что едва не сбивали его с ног. И он все это терпел, ибо, несмотря на то, что бедные теснили его со всех сторон, не отставая от него, чтобы получить милостыню, и порой наступали ему на ноги – так много их было, он все же не любил, когда стража и прочие люди из его окружения оттесняли этих бедных….

Поездка милосердия, поездка с демонстрацией королевской персоны. В королевских дворцах, в частности в Венсенне, а чаще – во дворце Сите в Париже, он сочетал свой уход в тень с выставлением себя напоказ. Его «отель», как увидим, тяготел к превращению в «священный дом» для него и его домашних, Сент-Шапель стала его собственной ракой для реликвий Святых Страстей, которые он выставил после их прибытия в Париж, а потом закрыл в своей капелле для собственного пользования. Но в чрезвычайных обстоятельствах реликвии выносили в шествиях, чтобы показать их народу, а сад дворца был открыт для всех, кто приходил искать правды лично у короля, и во время больших королевских празднеств.

Был ли Людовик Святой расчетлив?

Итак, короли династии Капетингов способствовали развитию монархического государства под эгидой феодализма и религии. Это особенно справедливо в отношении Людовика Святого. При нем государство вызревало под маской, под маской святости. Что это – знамение времени или «макиавеллизм» суверена?[1327]1327
  Ж. Кринен поставил вопрос о невольном макиавеллизме в политической практике Средневековья (см.: Krynen J. L’Empire du roi…).


[Закрыть]

В поведении Людовика Святого присутствует редкостная и такая удивительная черта, что невольно задаешься вопросом, не было ли у него «секрета». Повинуясь религиозным и моральным императивам, выступая за то, чтобы ни в чем не принижать интересы Бога и религии, он в то же время не переставал служить интересам королевской власти и Франции. Это оценил Вольтер[1328]1328
  См. эпиграф.


[Закрыть], равно как и Фюстель де Куланж, написав: «То, на что он был способен, – это быть справедливым»[1329]1329
  Fustel de Coulanges N. D. Leçons à l’impératrice. Colombes, 1970. P. 176.


[Закрыть].

Воплощая, как никто другой из его предшественников, модель «христианнейшего» (christianissimus) короля, он еще прочнее закрепил этот эпитет как естественный атрибут короля Франции, возвышающий его над всеми христианскими монархами. Он оправдал слова англичанина Мэтью Пэриса, назвавшего короля Франции «высочайшим и достойнейшим среди земных королей»[1330]1330
  Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 307.


[Закрыть].

Когда 4 декабря 1259 года Людовик получал во дворце Сите оммаж от короля Англии, не соединились ли в этом жесте величайший политический успех и выражение христианнейшего примирения?

Когда в 1247 году Людовик назначает ревизоров для сбора жалоб на злоупотребления и отказ в правосудии королевских служащих, это тоже насаждение и утверждение королевской справедливости. Когда королевские бальи разоблачали фискальную политику буржуа, которые управляли городами, возлагая на народ основную тяжесть налогов, когда они обвиняли в несправедливости «богатых людей», именно власть вмешивалась в управление «добрыми городами».

В частности, то, что правосудие отправлялось, а мир устанавливался исключительно по религиозно-нравственным мотивам, способствовало упрочению власти и авторитета суверена и укреплению создаваемого государства.

Перечитаем известный отрывок из Жуанвиля, в котором описано, как Людовик Святой отправлял правосудие в королевском Венсеннском лесу:

Не раз случалось так, что летом он шел посидеть в Венсеннском лесу перед мессой и садился, прислонившись к дубу, а мы рассаживались вокруг него. И все, у кого были дела, приходили поговорить с ним, и им не препятствовали ни стража и никто другой. И тогда он спрашивал их сам: «Есть ли у кого какое дело?» И те, у кого оно было, вставали. И тогда он говорил: «Замолчите все, дойдет очередь и до вас», – и вызывал монсеньера Пьера де Фонтена и монсеньера Жоффруа де Вийета и говорил одному из них: «Разберитесь с этим делом»[1331]1331
  Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 35. См. ил.4.


[Закрыть].

То же самое происходило и в саду королевского дворца в Париже.

И он велел расстелить ковер, чтобы мы расселись вокруг него; и все люди, у кого было к нему дело, оставались стоять вокруг него. И тогда он велел разобраться так, как я уже говорил выше, повествуя о Венсеннском лесе.

Жуанвиль, писавший свои воспоминания спустя почти сорок лет после этих событий и не любивший правящего короля Филиппа Красивого (которому было два года, когда умер дед), равно как и правительство, в котором преобладали юристы и служащие, которых можно было бы назвать бюрократами, с удовольствием подчеркивал доступность короля для жалобщиков и то, что король сам, напрямую вершил правосудие[1332]1332
  Это упорно подчеркивает Б. Гене.


[Закрыть]. Но если Людовик Святой допускал к себе жалобщиков и выслушивал их, то для вынесения решения он направлял их к специалистам из своего окружения – знаменитому юристу Пьеру де Фонтену и известному бальи Жоффруа де Вийету. Фактически под эгидой этого личного правосудия Людовик Святой учреждал королевскую юстицию, тем самым способствуя административно-политическому развитию своего королевства, вводя обращение с апелляциями к королю, то есть королевской юстиции, в обход юстиций сеньориальных – подчиненных, местных, частных. Монтескье написал: «Людовик Святой ввел в употребление апелляцию дел без поединка («fausser sans combattre»), и перемена эта была своего рода переворотом»[1333]1333
  Montesquieu Ch.-L. De l’esprit des lois. Livre XXVIII. Chapitre XXIX. «Fausser sans combattre» означает, что к королю обращались для проведения сеньориального суда, не требуя, как прежде, судебного поединка. «Fausser» – это просто «улаживать», «восстанавливать справедливость» («redresser»). Не будем забывать, что Людовик Святой отменил «судебные поединки», судебные дуэли как средство доказательства.


[Закрыть]. Это привело к накоплению дел, требующих судебного разбирательства, а для этого прежде всего требовались специалисты в области юстиции; для самых важных дел при королевском дворе все чаще стали обращаться к парламенту. Людовик Святой – все еще переезжающий с места на место король, но королевское правосудие осуществляется в Париже[1334]1334
  Lot F., Fawtier R. Institutions royales… P. 332–333.


[Закрыть].

Было высказано мнение: «Увеличение количества процессов, разбираемых в королевском суде, вероятно, объясняется моральным влиянием Людовика Святого». Не могу не согласиться. Не было двух разных процессов, из которых один служил институциональному развитию королевской юстиции, а другой отвечал нравственным заботам Людовика Святого. Нельзя назвать Людовика Святого и расчетливым, поскольку если у него и был политический расчет, то он неотделим от его религиозных мотивов. Людовик Святой одновременно и христианин – поборник справедливости, и созидатель королевской юстиции, ибо она для него не что иное, как орудие нравственного действия. Несомненно, «секрет» Людовика Святого в том, что он не отделял политику от этики.

В этом его великая сила. Далее несмотря на то, что крестовый поход, который он вывел за границы его исторического момента, но который был еще значимым, уже начиная казаться анахроничным, дважды закончился катастрофой, королевский образ стал ярче и послужил авторитету Французского королевства. Прежде чем превратиться в утопию, крестовый поход был воплощением героики. И так же, как приключения рыцарей короля Артура, перестав отвечать духу времени, могли закончиться только смертью Артура, так и крестовый поход, утративший присущую эпохе ментальность, мог закончиться только героической смертью Людовика Святого.