Текст книги "Людовик IX Святой"
Автор книги: Жак ле Гофф
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 60 страниц)
Мэтью Пэрис хвалит короля Франции и за его поведение во время одного любопытного происшествия, случившегося на пути из Парижа в Эг-Морт, когда Людовик выступал в крестовый поход в 1248 году. Путь лежал через цистерцианское аббатство Понтиньи в Бургундии, которое король посетил, чтобы поклониться останкам святого Эдмунда Рича (или, вернее, Абингдона), некогда архиепископа Кентерберийского, канонизированного в 1246 году. Чтобы доставить удовольствие Людовику, а также, загадочно говорит Мэтью Пэрис, чтобы уменьшить приток паломников, раздражавших монахов, цистерцианцы отрубили святому руку и хотели поднести ее в подарок французскому королю. Черный монах, бенедиктинец Мэтью Пэрис, пользуется случаем, чтобы оговорить соперников, белых монахов:
Что же? Тем самым монахи Понтиньи умножили свои позорные дела, которыми они выделялись среди всех цистерцианцев, и многие сетовали, что такие досточтимые останки покоятся в церкви цистерцианцев, тогда как тела святых столь благочестиво сохраняются в церквах черных монахов. О безрассудное самодовольство! То, что Бог сохранил нетронутым и неповрежденным[740]740
Известно, что люди Средневековья верили в нетленность останков святых, равно как и в благоуханный «аромат святости», исходивший от них. В то же время это было и одним из критериев признания святости.
[Закрыть], человек дерзнул изуродовать[741]741
В 1297 году, в год канонизации Людовика Святого, Бонифаций VIII буллой Detestande ferüatis запретил расчленение трупов (Brown E. A. R. Death and Human Body in the Later Middle Ages…);
Paravicini-Bagliani A. Il Corpo del Papa…
[Закрыть]. Следуя в крестовый поход, благочестивый король Франции, которому поднесли часть тела святого, ответил: «Богу угодно, чтобы не разрезали для меня на куски то, что Бог сохранил неприкосновенным». О неверие! То, что Господь сохранил нетленным и прекрасным, то, что сами монахи старательно забальзамировали, чтобы тело лучше сохранялось, теперь стало землистого цвета. И справедливо Господь в гневе своем с тех пор крайне редко являет в том месте чудеса, процветавшие там прежде. Таким образом, досточтимый орден цистерцианцев пал в глазах магнатов, прелатов и клириков. И пострадала не только репутация ордена, но и все его поведение явилось печальным предзнаменованием для всего христианского мира.
Поразительный текст, если вспомнить о расчленении, которому подверглось после смерти тело Людовика Святого, а после канонизации – его скелет; вещий текст, если вспомнить о почитании, которое впоследствии внушали останки людей и которое все усиливалось к концу столетия; удивительный текст и потому, что проливает свет на ментальность бенедиктинца, неустанно ищущего предзнаменований в истории, бенедиктинца, которому удалось, прославляя Людовика Святого и осуждая цистерцианцев, предсказать крах крестового похода…
Тогда же английский бенедиктинец наделил Людовика двумя хвалебными эпитетами: во-первых, christianissimus, «христианнейший». Он – Христианнейший среди христианских королей. Мэтью признал это преимущество французской монархии по причине помазания на царство в Реймсе, совершаемого чудесным елеем крещения Хлодвига, первого католического короля. Он уже признал это превосходство, говоря о Франции в таких выражениях, как regnum regnorum, «королевство среди королевств», или не отрицая преимущества Сен-Дени в христианском мире. Во время трудного избрания Папы в 1243 году французы оказывали давление на кардиналов, чтобы те не мешкая избрали понтифика. Мэтью Пэрис оправдывает это поведение «их древней привилегией, пожалованной святому Дионисию святым Климентом, уступившим Дионисию апостольство над всем Западом»[742]742
Mathew Paris. Chronica majora… T. IV. P. 249: «apostolatum-super gentem Occidentalem».
[Закрыть]. Когда, выступив в крестовый поход, Людовик встретился в Лионе с Папой Иннокентием IV, Мэтью с явным одобрением вкладывает в уста французского короля упрек Папе за то, что тот упорствует в своем отношении к Фридриху II и тем самым ставит под угрозу успех крестового похода: «Франция, Франция[743]743
В тексте Francia: это слово постепенно вытесняет Gallia в случаях, имеющих отношение к Франции в целом.
[Закрыть], береги ее как зеницу ока, ибо от нее зависит твое процветание и процветание всего христианского мира»[744]744
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 23.
[Закрыть].
Во-вторых, Мэтью именует Людовика rех magnanimus[745]745
Король великодушный (лат.). – Примеч. пер.
[Закрыть][746]746
Ibid. T. V. P. 239.
[Закрыть] и, более того, напоминая снова о его превосходстве над земными королями, называет его «преемником непобедимого Карла Великого»[747]747
Ibid T. V. P. 307.
[Закрыть], быть может, доставляя себе сомнительное удовольствие противопоставлением предка-победителя и побежденного потомка, но признавая французских королей, претендующих на происхождение от Карла Великого[748]748
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 202.
[Закрыть], начиная с Людовика VIII. Высшее признание – лестная похвала Людовику Святому, вложенная в уста султана, который в ответ на упреки мусульман говорит, что готов освободить короля за выкуп, а не убивать его: «Друзья, да будет вам известно, что это благороднейший из всех христиан… я не посмел от-равить столь достойного человека». Людовик – первый среди христиан, ибо сочетает в себе выдающееся положение короля Франции в христианском мире с незаурядными личными качествами.
Но если крестовый поход окончательно возвышает образ французского короля в глазах Мэтью Пэриса, то присущее ему негативное мнение о французах усугубляется. Их главный недостаток – гордыня, заносчивость, superbia, которую они даже не скрывают, – самонадеянное кичливое бахвальство, которое жестоко изобличит реальность крестового похода[749]749
Ibid. T. V. P. 247: «Гордость французов своей военной мощью не нравилась и Господу» («Non enim complacuit Deo Francorum superbia militaris»).
[Закрыть].
Воплощением ненавистных французов является младший брат Людовика Святого Роберт I граф Артуа, который к высокомерию присовокупил бесчестье, ибо именно он, ослушавшись короля, бросился на сарацин, а потом, потерпев неудачу, бежал, чем повлек провал крестового похода. Мэтью изображает, «как он бессовестно хвастается и божится подобно всем французам»[750]750
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 151: «More Gallico reboans et indecenter inhians».
[Закрыть]. Хуже того – при общении с мусульманами вера почти всех французских крестоносцев таяла на глазах. Мэтью Пэрис приводит примеры предательства крестоносцев, перешедших на сторону врага, – совершить измену было тем легче, что мусульмане проявляли терпимость, – признавая это, хронист невольно воздает им должное.
Многие христиане (из контекста явствует, что это в основном – французы) во время столь великого несчастья потихоньку ушли из лагеря и из города и отправились пополнить собою ряды противника, ибо условия у сарацин были необременительные, и они успешно оказывали нам сопротивление. Сарацины принимали и радостно угощали этих изголодавшихся. И доподлинно известно, что многие христиане благодаря «терпимости» сарацин[751]751
Слово сказано: «Ex Sarracenorum tolerantia».
[Закрыть] смогли сохранить свою религию[752]752
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 106–107.
[Закрыть].
Многие крестоносцы могли бы даже сказать: «На что нам наше благочестие, молитвы монахов, подаяния наших друзей? Чем закон Магомета хуже нашей христианской веры?»[753]753
Ibid T. V. P. 108.
[Закрыть]
Подчеркивая напрашивающееся, по его мнению, сравнение с бедами крестового похода, Мэтью Пэрис отмечает, что почти тогда же, на следующий, 1251-й, год вера во Франции заметно пошатнулась. Под воздействием похода пастушков, к которому он относится с исключительным вниманием, многие французы, начиная с королевы Бланки Кастильской, пережили сильнейшее потрясение и утратили веру:
Серьезные и сановитые люди и высокопоставленные прелаты говорили, что никогда со времени Магомета не разражалась столь опасная чума в Церкви Христовой, и приключилась она именно тогда, когда по причине случившегося с королем Франции несчастья вера во Французском королевстве пошатнулась[754]754
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 254.
[Закрыть].
Таков Мэтью Пэрис; он то хвалит, то порочит. В то время когда король-крестоносец вызывает все большее восхищение и уважение, он с лицемерной любезностью и плохо скрываемым наслаждением то и дело унижает его.
Ни в одном историческом повествовании не найдешь того, чтобы король Франции стал пленником и потерпел поражение от неверных, кроме нынешнего; ведь даже если бы он один-единственный спасся от смерти и позора ценой гибели всех остальных, все же у христиан был бы хоть какой-то повод вздохнуть и избежать позора. Вот почему Давид в Псалмах особо молится о том, чтобы королевская персона обрела спасение, ибо от этого зависит спасение всего войска, говоря: «Боже, спаси царя» (Domine, salvumfac regem)[755]755
Ibid. T.V. Р. 158.
[Закрыть].
Тем самым подчеркивается, что королевская персона – символ. Для Мэтью побежденный и попавший в плен Людовик утратил всю символическую ауру. Отныне он rex ingloriosus – «бесславный король»[756]756
Ibid. T. V. Р. 385: «Dominus rex Francorum tempore tribulationis in Terra Sancta inglorios».
[Закрыть]. Его несчастье влечет за собой подрыв доверия к Франции:
Можно понять, насколько серьезен Мэтью Пэрис в этом тексте, где среди многого другого он ставит на один уровень поражение в крестовом походе и то, что побежденный Людовик предложил королю Англии вернуть ему Нормандию и прочие старинные владения на континенте. Бенедиктинец жил в призрачном мире, и скорее именно этот мир, чем серьезные соображения, управлял его «Хроникой». В том, как он пишет о побежденном короле, угадывается не только лицемерие, но и то, что ему не удается преодолеть явное противоречие: Людовика следовало бы покрыть позором за его поражение, но оно еще больше способствовало росту его авторитета. Чтобы выйти из этого тупика, он приводит те положения, что кажутся ему фактом (но, вероятно, Людовик Святой, со своей стороны, испытывал унижение и угрызения совести), и ему надо было уравновесить очернение короля Франции его восхвалением. Мэтью не удалось понять и объяснить такую двойственность образа Людовика Святого, побежденного и все же окруженного ореолом своего поражения. Монах жил феодальным представлением, что потерпеть поражение позорно, и был не в силах вообразить себе новой добродетели подражания Христу Страстей.
Rex ingloriosus отныне rex tristis – печальный король. После его пленения опасались даже, как бы он не умер от этой печали[758]758
Ibid. T. V. P. 160: «Ne forte rex moreretur prae tristitia». Вспоминается, что он нарек своего сына, родившегося во время его недолгого плена, именем Жан Тристан. Этот сын умер у берегов Туниса на несколько дней раньше своего отца.
[Закрыть]. Когда он оказался на свободе, печаль не покидала его в Акре: «В Акре король был печален и понур, поклявшись в глубине сердца, что после такого удара он никогда не вернется в милую Францию»[759]759
Ibid. T. V. Р. 175.
[Закрыть], ибо его личное унижение – это унижение всего христианского мира. Одному епископу, старавшемуся утешить его, Людовик ответил: «Если бы мне в одиночку надо было пережить позор и превратности судьбы и если бы грехи мои не пали на Вселенскую Церковь, я перенес бы это спокойно.
Но увы! Я привел в смятение весь христианский мир»[760]760
Mathew Paris. Chronica majora…T. V. P. 466.
[Закрыть]. До конца жизни он останется печальным королем, словно взглянувшим в глаза смерти: «И охваченный преждевременной скорбью, в униженном ожидании смертного часа, он уже не мог ни веселиться, ни обрести отдохновения в утешениях»[761]761
Ibid. T. V. P. 312.
[Закрыть]. Отныне его единственная добродетель – терпение (patientia)) сила «молча выносить превратности судьбы»[762]762
Ibid. T. V. P. 203.
[Закрыть]. И вспоминается удивительный портрет печального короля, который вздыхая и плача возвращается из Иера в Париж.
Достоверно известно, что с этих пор Людовик придавал большое значение покаянию; оно стало основой его жизни, которую крестовый поход расколол надвое. Зато категорический отказ Людовика от всех радостей – это нелепый вымысел Мэтью Пэриса, опровергаемый всеми источниками, и не только Жуанвилем, но и самим Мэтью Пэрисом, когда он пишет о короле в 1254–1259 годах.
Для монахов Сен-Дени и братьев нищенствующих орденов, людей рубежа ХII–XIII веков, образ Людовика Святого занимает место где-то между типологическим символизмом, ветхозаветным аджорнаменто[763]763
Аggiornamento (ит.) – осовременивание. – Примеч. пер.
[Закрыть] нового Иосии и удавшейся современной имитации Иисуса, Христа Страстей. Для ортодоксального английского бенедиктинца король – новое воплощение образца Высокого Средневековья, человека всецело преданного Богу, но попранного им, – Иова: «Его воистину можно было принять за второго Иова»[764]764
Mathew Paris. Chronica majora…T. V. P. 331.
[Закрыть].
Наконец, Мэтью находит еще один повод использовать этот образ униженного и печального Людовика Святого – повод преподнести дополнительный урок собственному королю, Генриху III, которому он повинуется и даже льстит, которого он должен принимать как своего короля и короля англичан (ведь он – один из них), но которого он презирает, ибо Генрих тоже – побежденный король, побежденный как раз Людовиком Святым, и не в крестовом походе, а в войне за отвоевание английских владений; он – король, которому не хватило ни храбрости, ни благочестия, чтобы выступить в крестовый поход, но от этого он не меньше терзает знать, духовенство и подданных своими методами правления и налогообложением. Это анти-Людовик Святой во всем, что в Людовике достойно восхищения и подражания, за исключением разве что финансовой алчности, запятнавшей достоинство крестового похода:
Пример короля Франции, который Бог подносит вам как зеркало, должен был бы ужаснуть вас. Изымая деньги из своего королевства, он откормил наших врагов сарацин, и его поражение, которому способствовала эта алчность, покрыло христиан несмываемым позором[765]765
Ibid. T. V. P. 239; это сказано в связи с одним случаем, который демонстрирует, как он принимает удары Бога: «Ut secundus Job vere posset censeri» (чтобы воистину его считали вторым Иовом (лат.). – Примеч. пер.). Епископ, желая утешить Людовика на пути из крестового похода, также приводит ему в пример Иова, но это вовсе не служит королю утешением, ибо его духовность совсем иная, более современная.
[Закрыть].
После возвращения во Францию Людовик интересует Мэтью Пэриса в трех аспектах: состояние дел во Фландрии, проблемы Парижского университета и, самое главное, улучшение франко-английских отношений.
Мэтью Пэрис ни слова не говорит о политике нравственного порядка, проводимой королем с 1254 года, за исключением мер против евреев. Зато он распространяется об интересующем англичан состоянии дел во Фландрии, ибо видит в этом серьезную угрозу французской монархии и главную причину возвращения Людовика из Святой земли: взгляд если не неверный, то, по крайней мере, слишком узкий, ибо Людовик решил вернуться во Францию, получив известие о смерти матери, вследствие чего королевство осталось без сильных личностей, способных управлять им в период несовершеннолетия его сына. Обвиняя графиню Маргариту, Мэтью дает волю своему женоненавистничеству: «Корона Франции пошатнулась из-за гордыни одной женщины, графини Фландрской»[766]766
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 433: «Per superbiam muliebrem».
[Закрыть].
В распре между магистрами, принадлежавшими к белому и черному духовенству, в Парижском университете в 1255 году, в которой король Людовик занял сторону нищенствующих монахов и согласился стать светской дланью Папства против главы магистров белого духовенства Гийома де Сент-Амура, английский хронист, напротив, приписывает Людовику, поскольку сам недолюбливает доминиканцев, францисканцев и покровительствующего им Папу, желание поддержать магистров белого духовенства и автономию («свободу») университета: «Хотя король Франции надеялся сохранить свободу магистров и студентов университета, как горожан Парижа», братья проповедники сделали более удачный ход, став слугами Папы[767]767
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 506–507.
[Закрыть].
Но особое значение имеет для Мэтью Пэриса улучшение отношений между королями Франции и Англии. Ему известен первый эпизод 1254 года, чрезвычайно символичный и сентиментальный. Генрих III прибыл, чтобы перенести тело своей матери в королевский некрополь Плантагенетов в аббатстве Фонтевро в Анжу и поклониться мощам святого Эдмунда Рича в Понтиньи, который, вероятно, по этой причине обрел чудотворную силу и исцелил больного короля Англии. Затем Генрих пожелал вернуться в Англию, проехав через всю собственно Францию, и Людовик поспешил разрешить ему это и, делая упор на династических связях, пригласил его погостить в Париже и принять участие в семейном торжестве, на котором присутствовали четыре сестры из Прованса: Маргарита, королева Франции, Алиенора, королева Англии, и их сестры Санш, супруга графа Ричарда Корнуэльского, брата Генриха III, и Беатриса, жена Карла Анжуйского, брата французского короля, а также их мать, вдовствующая графиня Прованская. Он отправился навстречу Генриху в Шартр и, завидев его, бросился целовать («ruit in oscula»), и они без конца «целовались и говорили друг другу любезности и вели приятные беседы».
Прибыв в Париж, оба короля совершили поездку по городу, не раз собирая вокруг себя толпы народа («собирались плотные толпы, люди выстраивались в очередь и проталкивались, чтобы увидеть английского короля в Париже»)[768]768
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 481.
[Закрыть], ибо в середине XIII века монархия охотно выставляла себя напоказ.
Людовик предложил Генриху выбрать в качестве резиденции или его собственный королевский дворец в самом центре города, или просторную обитель тамплиеров, окруженную стенами, воздвигнутыми его дедом, Филиппом Августом. В сопровождении многочисленной свиты и целого табуна лошадей король Англии отправился в старый Тампль. Вместе с гостеприимным хозяином он совершил поездку по Парижу, восхищаясь Святой капеллой, Гревским кварталом, мостами и особенно аккуратно оштукатуренными парижскими домами, в которых было по три, четыре и даже более комнат. Из их окон выглядывало множество сгоравших от любопытства мужчин и женщин[769]769
Ibid T. V. P. 478–479.
[Закрыть].
Генрих провел в Париже восемь дней. Как-то вечером он устроил в большом зале замка самый роскошный пир всех времен, какого не видывали ни при дворе Ассура, ни при дворе короля Артура, ни при дворе Карла Великого[770]770
Ibid. T. V. P. 479.
[Закрыть]. Собрание столь славных сотрапезников требовало строгого этикета: герцоги, епископы, бароны, восемнадцать графинь с сестрами-королевами. Людовик хотел посадить Генриха на почетное место, но король Англии отпирался: «Нет, монсеньер король, вам подобает занимать более приличествующее вам место, в центре, вы – мой Сеньор и останетесь им». Людовик уступил, а Мэтью Пэрис одобрил такую иерархию:
По окончании пира Людовик уговорил английского короля провести эту ночь в своем дворце. Король Франции, возможно, позабыв о печали, шутливо («jocose dicens») пародировал Евангелие от Матфея: «Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнять всякие “проделки” (facetiam) и всякую “правду” (institia)»[772]772
Текст Евангелия от Матфея – это ответ Иисуса Иоанну Крестителю, который хочет, чтобы не он крестил Иисуса, а Иисус его: «Sine modo, sic enim dicet omnem adimplere justitiam…» («оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнять всякую правду») (Мф. 3: 15). Людовик как тех facetus вставляет facetiam*, что придает, особенно в данном контексте, пародийное и шутливое звучание весьма серьезным словам Иисуса.
*Здесь игра слов. «Rex facetus» по-латыни означает «гостеприимный (дружелюбный, приветливый, радушный) король», «facetta» – «шутка, острота».
[Закрыть]. И добавил, смеясь: «Я сеньор и король в моем королевстве. Я требую всеобщего повиновения». И король Англии покорился[773]773
Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 481. Более подробно я расскажу об этом пире в ч. III, с. 480–482 наст. изд. Другой праздник был устроен магистрами и студентами университета, среди которых было немало англичан. Они прервали занятия, чтобы торжественно пройти в нарядных одеждах, распевая песни, с ветками и цветами в руках, украсив головы венками и играя на разных музыкальных инструментах. Праздник, в котором участвовал весь Париж, украшенный и утопавший в огнях, продолжался два дня и одну ночь. Это был самый прекрасный праздник, о каком когда-либо шла молва во Франции (Ibid. T. V. Р. 477).
[Закрыть].
Короли воспользовались этой встречей, чтобы провести переговоры. Людовик Святой вновь подтвердил свое желание возвратить английскому королю территории во Франции, в том числе Нормандию, но давал себе отчет в том, что все бароны будут против. Он признался новому другу, как горько ему поражение в крестовом походе, но что он уже пришел в себя теперь, когда «душа встала на место», и что «он больше радуется горестям (patientia) y чем если бы Бог по милости своей сделал ему подвластным весь мир»[774]774
Ibid. T. V. Р. 482.
[Закрыть].
С 1258 года короли ведут серьезный диалог. Людовик Святой решительно настроен навязать свою волю баронам и вернуть узурпированные территории королю Англии. Но теперь возникли трудности со стороны последнего. Когда Мэтью Пэрис, вероятно незадолго до своей смерти, описывает последний этап франко-английских переговоров в 1259 году, то против мирного договора возражает графиня Лестерская, жена Симона де Монфора[775]775
Ibid. T. V. Р. 745.
[Закрыть]. Несомненно, Мэтью не суждено было дожить до подписания Парижского договора, и он не имел удовольствия узнать, что отдельные земли Французского королевства вновь отойдут к королю Англии, и его не постигло разочарование оттого, что Людовик оставил Нормандию Франции. В целом Людовик IX производил на Мэтью Пэриса столь сильное впечатление, что он ставил его в пример (как правило, положительный, за исключением одного важного момента – налогообложения) английскому королю. В этих отрывках из жизни Людовика Святого, в ряде эпизодов, в толковании персонажа, в нравоучениях, выведенных из анекдотов, не столько угадываются усилия беспристрастного историка, сколько представления английского бенедиктинца. Похоже, говоря о Людовике IX, он в первую очередь думает о Генрихе III.
Итальянский францисканец Салимбене Пармский
Францисканец Фра Салимбене Пармский является автором латинской хроники, сохранившаяся часть которой начинается 1168 годом, а заканчивается 1287 годом, незадолго до смерти хрониста, вероятно, в 1288 году. Она написана в жанре всеобщей хроники, но с 1229 года повествует в основном о событиях, современником или свидетелем которых Салимбене был или знал о них понаслышке из какого-то хорошо информированного источника. В сферу его интересов входят преимущественно территории, где он жил или бывал: города Центральной и Северной Италии, Франция, которую он посетил дважды. Его взгляды – это воззрения францисканского ордена, членом которого он был[776]776
Salimbene de Adam. Cronica: 2 vol. / Ed. G. Scalia.
[Закрыть].
Он родился 9 октября 1221 года в Парме в семье богатых горожан. В юности на него большое впечатление произвело религиозно-политическое движение за реформу коммун Северной Италии «Аллилуйя», поднявшее по призыву некоторых доминиканцев и францисканцев в 1233 году толпы горожан: своего рода средневековый Май 68-го[777]777
Повествование см.: Salimbene. Cronica… Vol. 1. P. 99 sq.
См. прекрасное исследование: Vauchez A. Une campagne de pacification en Lombardie autour de 1233…
[Закрыть][778]778
Имеются в виду события мая 1968 г. в Париже: выступления студентов за реформу образования перешли во всеобщую забастовку – сначала студенческую, которую поддержали рабочие профсоюзы; эти выступления вылились в уличные столкновения. Молодежь буйствовала, крушила витрины магазинов, переворачивала автомобили, строила баррикады и т. п. «Красный май» заставил французское правительство провести ряд реформ, в том числе социальных. Студенческие волнения распространились и на другие города и страны, что позволило некоторым современным социологам и политологам, обычно левого толка, говорить о «мировой революции 1968 года». Они считают, что указанные события ознаменовали не только и даже не столько социальный, сколько культурный кризис современной западной цивилизации: молодежь протестовала против мира взрослых, против общества потребления, против соблюдения моральных, религиозных, семейных, хозяйственных, трудовых норм, разделяемых всеми традиционными политическими силами от правых до коммунистов, против ценностей цивилизации вообще. При этом указанные действия молодежи принимали характер некоего празднества, карнавала, публичного действа. Видимо, именно поэтому Ж. Ле Гофф сравнивает «Красный май» и движение «Аллилуйя». Последнее было одним из первых проявлений так называемого «движения за установление мира» (лат. pacificatio), распространившегося по всей Западной Европе в ХIII–XV вв. Обычно это связывалось с прибытием в тот или иной город странствующего проповедника, доминиканца или францисканца, который призывал горожан к покаянию, к примирению, к отказу от земных благ. Воздействие иных проповедей было настолько сильным, что присутствовавшие тут же публично каялись в грехах, раздавали неправедно нажитые деньги, мирились с давними врагами (муниципалитеты составляли даже особые акты о примирении) и т. п. Свершались публичные процессии с пением псалмов (отсюда и название – Аллилуйя), с самобичеванием, а также с еврейскими погромами, разгромом ссудных лавок, «сожжением сует», то есть устройством публичных актов сожжения предметов, отвращающих людей от праведной жизни: игральных карт и костей, легкомысленных книг, смелых нарядов, косметики и т. п. Под давлением кающейся толпы городские власти издавали законы, запрещающие ростовщичество, расширяющие избирательные права горожан и т. д.
[Закрыть]. В шестнадцатилетнем возрасте он решил вступить в орден миноритов. Несмотря на яростное сопротивление своего отца Гвидо де Адама, он, подобно Франциску Ассизскому, порвал с ним отношения и 4 февраля 1238 года вступил во францисканский монастырь в Парме. Салимбене стал одним из тех братьев ордена, которые не оставались на месте, а переходили из одного монастыря в другой. Он был новицием в Фано, провел два года в Лукке, еще два года в Сиене, четыре – в Пизе, в 1248 году получил разрешение проповедовать, а в 1249 году был поставлен священником в Генуе. Он совершил две продолжительные поездки во Францию – в 1247–1248 годах, а затем в 1249 году. Впоследствии он побывал в монастырях Генуи, Болоньи, Феррары, Реджо, провел, возможно, пять лет в Фаэнце, еще пять в Имоле и пять в Равенне. Он умер в 1288 году, вероятно, в Монтефальконе, в Эмилии.
Его издатель Д. Скалья говорит, что он «знал себе цену, был по духу гвельф[779]779
Гвельфы и гибеллины – политические группировки в Италии, разделявшиеся по своему отношению к императорской власти: гвельфы ее оспаривали, гибеллины поддерживали. Папы и большинство городов-коммун были, как правило, гвельфскими, княжества – гибеллинскими, но строго такое деление не выдерживалось. Названия «гвельфы» и «гибеллины» появились в ХII в. в период борьбы Пап и коммун Северной Италии с императором Фридрихом I Барбароссой из династии Штауфенов; его главным противником в Германии был герцог Саксонский и Баварский, граф Брауншвейгский Генрих Лев из рода Вельфов, поэтому данное родовое имя в итальянизированной форме – «гвельфы» – стало названием антиимператорской партии. Слово «гибеллины» представляет собой искаженное Вайблинген – название родового замка Штауфенов.
[Закрыть], а по склонностям аристократ». Он представляет для нас интерес по двум причинам. Во-первых, долгое время он был адептом иоахимитских идей, по его словам, до 1260 года, до движения флагеллантов[780]780
Флагелланты (от лат. flagellum – «бич, кнут, плеть») – бичующиеся. Еще со времен раннего христианства, особенно в монашеских кругах, существовал обычай самобичевания: грешник, добровольно или в качестве епитимьи, хлестал себя плетью, дабы искупить свой грех. В XI в. известный церковный деятель кардинал Петр Дамиани высказал ставшее весьма популярным мнение о том, что бичующийся искупает своим страданием не только собственные грехи, но и грехи других людей. В первые десятилетия XIII в. самобичевание становится публичным, притом также и в среде мирян. Паломники, а нередко и просто странники идут по двое по дорогам, распевая псалмы и нахлестывая по очереди друг друга бичом или веревкой; именно такие бичующиеся и назывались флагеллантами в терминологическом смысле. В 1260 и 1261 гг. в Северной Италии, возможно, не без влияния иоахимитских идей о конце света в 1260 г., флагеллантство принимает характер массового движения, если не сказать массового психоза. По городам и весям скитаются толпы народа, вовлекая в свои ряды все большее число людей; уже в 1261 г. некоторые процессии флагеллантов переходят из Италии в сопредельные страны, и, периодически вспыхивая, это движение распространяется по всей Западной Европе и продолжает существовать до конца XV – второй половины XVI в., а в некоторых странах и позднее.
[Закрыть], участником которого он был, но которое вселило в него тревогу и привело к разрыву с учениками калабрийского аббата, – многие из них были тогда монахами францисканского ордена. Это поможет, как мне кажется, лучше понять, чем его идеи так привлекали Людовика Святого[781]781
Об идеях Иоахима см.: Mottu H. La Manifestation de l’Esprit selon Joachim de Fiore; Joachim of Fiore in Christian Tbought / Ed. D.C. West. N. Y., 1975.
О профетизме в ХIII в.: Reeves М. The Influence of Prophecy in the Later Middle Ages: A Study in Joachimism. Oxford, 1969.
О милленаризме: Topfer B. Das Kommende Reich des Friedens. Berlin, 1964;
Benz E. Ecclesia Spiritualis: Kirchenidee und Geschichtstheologie der Franziskanischen Reformation. Stuttgart. 1934. Le Goff J. Millénarisme…
[Закрыть]. Он был тесно связан с миноритом-иоахимитом Гуго де Динем, с которым король встретился в Пере в 1254 году, возвращаясь из крестового похода, и которого ему так и не удалось сделать одним из своих приближенных. Он имел долгие беседы в Провене в 1248 году, а затем в 1253 году в Мантуе с другим великим иоахимитом, Герардо да Борго Сан-Доннино, опубликовавшим в 1254 году в Париже «Введение в Вечное Евангелие Иоахима Флорского»; оно продавалось на паперти собора Нотр-Дам, но было запрещено Папой и францисканским орденом, сам Герардо был приговорен к пожизненному заключению с запрещением читать, видеться с друзьями, исповедоваться и причащаться.
Во-вторых, брат Салимбене дважды оказывался рядом с королем: в 1248 году, на генеральном капитуле францисканцев в Сансе, когда король уходил в свой первый крестовый поход; затем в 1271 году, когда гроб с останками короля везли через Реджо-нель-Эмилия, где почивший Людовик Святой сотворил свое первое чудо. Описание встречи, состоявшейся в 1248 году, – это уникальный документ, а прочие краткие заметки о Людовике в «Хронике» оставляют нам образ короля, каким его увидел монах, совсем не похожий на Мэтью Пэриса и к тому же несколько более удаленный во времени от святого короля. Мэтью был на пятнадцать – двадцать лет старше Людовика и умер на одиннадцать лет раньше; Салимбене был на семь лет младше короля и пережил его на восемнадцать лет.
Один – бенедиктинец, другой – францисканец; один – англичанин, другой – итальянец; первый, в отличие от второго, никогда короля не видел. Мэтью пребывал в традиционном монастыре и жил в традиционном феодальном обществе; Салимбене вышел из бурлящей среды городских коммун, переходил из одного монастыря в другой; Мэтью писал свою хронику вне всякого интеллектуального контекста, несмотря на редкие упоминания Парижского университета, Салимбене участвовал в жарких спорах вокруг учения Иоахима Флорского, что послужило материалом для его хроники, а споры эти вторгались и в жизнь Людовика.
Салимбене с удивительным постоянством называет короля Франции «святой» Людовик, хотя хронист умер за девять лет до его канонизации. У. Джордан справедливо заметил, что не следует забывать, что понятие «святой» (sanctus) в XIII веке относилось не только к официально признанному святому, объекту культа Церкви, но прилагалось и к человеку, снискавшему известность своей святостью, и что Салимбене, попавший в русло процесса канонизации короля, дал ему такое определение заранее[782]782
Jordan W.Ch. Louis IX and the Challenge of the Crusade… P. 182.
[Закрыть]. Точно так же, по обыкновению, он прилагает к нему эпитет «блаженной памяти», выражение, широко прилагаемое к человеку, которого любят поминать добрым словом, – уместная формула, благодаря которой в первую очередь и говорят о роли этих памятных рассказов в производстве исторической памяти великого человека.
Людовик IX впервые появляется в «Хронике» в связи с крестовым походом в Египет. Гвельф по духу, но тяготея скорее к сторонникам императора, а не Папы, Салимбене делает упор на противлении короля Франции Иннокентию IV, поглощенному борьбой с императором и желавшему, чтобы Людовик отсрочил выступление в поход и оказал давление на Фридриха II. Переговорив с Папой в 1245 году в Клюни[783]783
Salimbene. Cronica… Vol. 1. P. 256.
[Закрыть], Людовик отказался отложить срок выступления в крестовый поход из-за конфликта между Иннокентием IV и Фридрихом II. Францисканец не перестает говорить о его решимости и упорстве:
И вот знаменитый рассказ о пребывании короля Франции в Сансе; он заехал туда как кающийся рыцарь по пути в Эг-Морт и присутствовал на генеральном капитуле францисканцев.
Там оказался и Салимбене, который уже не один месяц находился во Франции, а за год до того с одним братом, проповедовавшим крестовый поход короля, совершил поездку в область Осера. Он – живой свидетель. А Салимбене умел наблюдать и рассказывать.
Когда король Франции выехал из Парижа и прибыл на капитул и когда он приблизился к монастырю, все братья минориты вышли ему навстречу, чтобы приветствовать его. Брат Риго[785]785
Имеется в виду Эд Риго, о котором я уже неоднократно говорил; он был другом и советником Людовика Святого.
[Закрыть] из ордена миноритов, канцлер капитула собора Парижской Богоматери и архиепископ Руанский, вышел из монастыря в епископском облачении и поспешил навстречу королю, то и дело вопрошая: «Где король? Где король?» А я шел за ним. Ибо он шел в растерянности совсем один, с митрой на голове и с пастырским посохом в руке. Просто он замешкался, переоблачаясь, а остальные братья уже вышли и стояли по обочинам дороги, устремив взоры туда, откуда должен был появиться король, с нетерпением его ожидая…[786]786
Salimbene. Cronica… P. 318.
[Закрыть].
И вот появляется король:
Король был стройный и изящный (subtilis et gracilis), в меру худощавый и высокий (macilentus convenienter et longus). У него было ангельское с тонкими чертами лицо. И он пришел в церковь братьев миноритов не с королевской пышностью, но в обличии паломника, с сумой и посохом за спиной, служившими прекрасными украшениями королевским плечам. И прибыл он не верхом, а пешком, и братья его, три графа… следовали за ним столь же смиренно и в том же обличии…. И король совершенно не думал о том, чтобы идти в сопровождении свиты, предпочтя этому молитвы и одобрение бедных…. И, воистину, его скорее можно было бы принять за монаха, хранящего в душе любовь к Богу, чем за рыцаря, облаченного в воинские доспехи. Войдя в церковь братьев, он весьма благочестиво опустился на колени перед алтарем и начал молиться. Когда он вышел из церкви и остановился на пороге, я оказался рядом с ним. От лица казначея церкви Санса ему поднесли огромную щуку, плававшую в ушате из пихтового дерева, который тосканцы называют «бигонка» и купают в нем младенцев, ибо во Франции щука считается очень дорогой и ценной рыбой. Король отблагодарил и дарителя, и его посланца. Затем король громко объявил, чтобы никто не входил в зал капитула, кроме рыцарей и тех братьев ордена, с которыми он желал говорить.
Когда мы собрались в капитуле, король изложил свои намерения, вверяя судьбу свою, своих братьев, госпожи королевы-матери и всех своих приближенных братьям монахам и, весьма благочестиво преклонив колена, попросил их о молитвах и благословении. Несколько стоявших рядом со мною французских братьев монахов не могли сдержать слез благоговения и любви…[787]787
Ibid. Р. 319–320.
[Закрыть].
Затем слово взял кардинал-легат Одо де Шатору, сопровождавший короля в крестовом походе, затем генерал францисканцев Иоанн Пармский произнес похвальное слово в честь короля, который благодаря своему смирению и благородству является «и королем (rex noster), и сеньором, и отцом, и благодетелем» братьев, так по-доброму поговорившим с ними. Он прибыл не для того, чтобы просить золота или серебра («ибо, слава Богу, его сундуки полны» – интересное свидетельство того, что король Франции слыл богатым), но их молитв и благословения. Генерал произнес похвальное слово крестовому походу и духу крестовых походов, который был свойствен французским францисканцам более, чем братьям других провинций, и решил просить, чтобы все братья священники отслужили четыре мессы за короля и его придворных. А окажись король в смертельной опасности, то братьям надлежало увеличить количество таких месс. Если король сочтет, что этих благодеяний недостаточно, пусть повелевает, и братья ему повинуются. Людовик сердечно поблагодарил генерала и попросил, чтобы слова Иоанна Пармского были записаны и чтобы к этой бумаге приложили печать ордена и вручили ему эту грамоту, что и было сделано. Людовик – человек архивов, для которого официальный документ есть необходимое восполнение и завершение слова[788]788
Ibid. Р. 320–321.
[Закрыть].
В ознаменование этого события король, несмотря на воздержание, устроил братьям прекрасный обед в трапезной, разделив его с ними. На столе были черешни и белый хлеб, и французы, по обыкновению, обильно сдабривали еду вином и заставляли непьющих братьев пить вместе с ними. Вслед за этим были поданы стручковые бобы, сваренные в молоке, рыба и раки, пироги с угрем, рис с миндальным молоком, посыпанный коричной пудрой, жареные угри с изысканной приправой, сладкие пироги, сыры и фрукты. И все это подносилось галантно и учтиво[789]789
Ibid. Р. 322. Я разовью «гастрономическую» тему времени пребывания Людовика в Сансе на с. 480–481 наст. изд.
[Закрыть]. Блюда постные, но все равно это был пир. Что ни говори, угощение было королевским.
Вообще, благочестие и смирение Людовика были так заразительны, что в этом у него появились соперники. Мы уже знаем, как вел себя в Париже Генрих III. В Сансе генерал францисканцев Иоанн Пармский держался на расстоянии от королевского пира. Он встал из-за королевского стола, где сидели знатные и сановные особы (три графа, кардинал и архиепископ), и сел есть за другой стол – с самыми неприметными[790]790
Ibid. Р. 321–322.
[Закрыть]. В монастыре францисканцев в Осере Салимбене с восторгом наблюдал и то, как младший брат короля Карл, граф Прованский, задержался в церкви для молитвы, а король терпеливо ждал его у входа[791]791
Salimbene. Cronica… P. 323.
[Закрыть].
Салимбене, которому не сиделось на месте, получил разрешение сопровождать короля Франции до самого Юга. Тем самым он стал свидетелем его благочестия. «Он все время сворачивал то вправо, то влево от столбовой дороги (strata publicа), чтобы заезжать в скиты братьев миноритов и прочих монахов и просить их молиться за него»[792]792
Ibid P. 322–323.
[Закрыть]. В Осере францисканцы предложили ему и его свите стулья и чурбаки для сидения, но так как в церкви не было каменного пола, то он уселся прямо на землю, в самую пыль, и, усадив вокруг себя своих братьев и монахов, попросил их внимания[793]793
Ibid. P. 323.
[Закрыть].
