Текст книги "Людовик IX Святой"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 60 страниц)

Гийом прилагает к Людовику Святому этимологию короля: гех а recte regendo («король потому, что правит по праву») и государя (princeps quiprimus capiat, «тот, кто берет первым»). Он «взял первым, ибо, по причине первородства (ratione primogeniture) он достиг достоинства королевского величества».

Данная проповедь и есть «Зерцало государей» применительно к Людовику Святому и французской монархии. Если проповедь по своей форме подчиняется схоластическим методам, то в своем содержании она им не подвержена. Нищенствующие монахи из королевского окружения не ведали о великих учителях нищенствующих орденов: Александре из Гэльса, святом Бонавентуре, святом Альберте Великом и святом Фоме Аквинском. Людовик Святой – святой благочестия нищенствующих орденов, а не их богословия. Людовик Святой – досхоластический святой[552]552
  К этим трем нищенствующим монахам, законным наследникам памяти Людовика Святого, можно отнести и доминиканца Томаса из Кантимпре, который вступил в монастырь проповедников в Лувене, вероятно, в 1232 году, а умер приблизительно тогда же, когда и Людовик Святой, около 1270–1272 годов. В своем «Bonum universale de apibus» («Всеобщее благо: На примере пчел»), написанном между 1256 и 1263 годами (с дополнениями), «своего рода трактате о практической нравственности в форме аллегорического рассуждения о пчелах», Томас не раз вспоминает своего современника короля Франции Людовика, чтобы на его примере проиллюстрировать ту или иную добродетель. Как правило, суровый по отношению к сеньорам и государям, он выражает свое восхищение Людовиком IX в таких словах: «Воздай царю небесному, воздай Христу, государю спасения, о Церковь; воздай особенно проповедникам и миноритам; радостно воздадим всеми благими делами Господу, пославшему в наше время такого короля, – короля, который крепко держит в руках свое королевство и в то же время подает всем пример мира, любви и смирения» (Thomas de Cantimpre. Bonum universale de apibus / Éd. G. Colvenere. Douai, 1617. P. 588–590).


[Закрыть].

Глава третья
Король аббатства Сен-Дени: династический и «национальный» святой король

Примат. – Гийом из Нанжи и «Житие Людовика Святого». – «Всеобщая хроника» Гийома из Нанжи. – «Житие Людовика Святого» Гийома де Сен-Патю.

Образ короля Людовика Святого виделся клирикам в двух ипостасях: в представлении братьев нищенствующих орденов он был в первую очередь святым, а монахи бенедиктинского аббатства Сен-Дени делали упор на то, что он – король. Первые видели в нем короля-святого, и Гийом де Сен-Патю сделал это темой своей проповеди. Для вторых он – святой король, и святость его должна придать особую значимость образу короля. Если нищенствующие ордены представляли собою новую силу, ровесницу Людовика Святого, то историческая память Сен-Дени восходит чуть ли не к самым истокам французской монархии. Его святой патрон и первый епископ Парижский Дионисий, принявший в III веке мученическую смерть, по распространенной в IX веке аббатом Гильдуином легенде отождествлялся с Дионисием Ареопагитом, афинянином, которого крестил апостол Павел;[553]553
  Согласно Деяниям Апостолов, когда апостол Павел проповедовал в Афинах перед членами ареопага (некогда – высший орган Афинской республики, в I в. н. э. – всего лишь муниципалитет, но овеянный древней славой), «некоторые же мужи, приставши к нему, уверовали: между ними был Дионисий Аре-опагит…» (Деян. 17: 34). По церковной традиции, этот Дионисий впоследствии стал первым епископом Афин. Во Франции в IX в. появился латинский перевод так называемых «Ареопагитик», корпуса написанных по-гречески не ранее середины V в. сочинений, посвященных мистическому богословию и подписанных именем Дионисия Ареопагита. Определенная популярность этих сочинений (в церковных кругах, разумеется) способствовала и росту популярности Дионисия Ареопагита, а отсюда и стремление соединить фигуры святого богослова и святого покровителя Галлии, невзирая на хронологические нестыковки; первый епископ Афинский жил в I в., первый епископ Парижский – в III в.


[Закрыть] началом аббатства послужило сооружение церкви, поставленной на том месте, где, как представлялось в Средние века, был похоронен святой Дионисий. А. Ломбар-Журдан полагает и приводит тому убедительные доказательства, что данное место имеет довольно древнюю историю. Оно являлось центром, куда сходились галлы для отправления общего культа: расположенный в Средневековье на оловянном пути с Британских островов в Италию, с незапамятных времен связанный с галло-римским городом Лютецией – будущим Парижем, Сен-Дени неотделим от него, образуя со столицей Франции единое целое[554]554
  Caput regniy что в равной мере относится и к Сен-Дени, и к Парижу: Lombard-Jourdan A. «Monjoie et Saint-Denis!».


[Закрыть].

Славу Сен-Дени принесли три человека, родоначальники «национальной» памяти, которую аббатство впоследствии продолжило, упрочило и обогатило. Первым был Дагоберт из династии Меровингов (VII век), преобразовавший церковь в бенедиктинское аббатство, перестроивший ее и завещавший похоронить себя там, положив начало как погребальной традиции Капетингов, так и «кладбищу королей». Вторым – Карл Лысый из династии Каролингов, который, не нарушая обычая своих предков, Карла Мартелла и Пипина Короткого, осыпал аббатство щедрыми дарами и, согласно его воле, был там погребен в 884 году, через семь лет после кончины, постигшей его в Альпах. Третьим – Сугерий, аббат Сен-Дени в 1122–1151 годах; при нем была перестроена церковь, где впервые заявило о себе искусство готики, установлена нерасторжимая связь с династией Капетингов. Он являлся главным советником королей Людовика VI и Людовика VII и превратил хоругвь аббатства в орифламму королевского войска. Вместе с тем Сугерий повелел переработать «Историю Карла Великого», ставшую «одной из самых читаемых книг в Западной Европе» (К. Бон). Он основал библиотеку, благодаря чему Сен-Дени удалось утвердиться в роли историографа, которая прежде, в XI веке, принадлежала Флёри (Сен-Бенуа-сюр-Луар) – месту исторической памяти монархии Капетингов[555]555
  Guenée B. Chancelleries et monastères: La mémoire de la France au Moyen Âge // Les Lieux de mémoire / Éd. P. Nora. P., 1986. T. II. Vol. 1. P. 15–21;
  Verdier A. L’Historiographie à Saint Benoît-sur-Loire et les miracles de saint Benoît P., 1965.


[Закрыть]. В ХII веке Сен-Дени навсегда лишил его этой роли[556]556
  Beaune C. Les sanctuaires royaux // Les Lieux de mémoire… T. II. Vol. 1. P. 58 sq.;
  Spiegel G. M. The Chronicle Tradition of Saint-Denis. Brookline, Mass.; Leiden, 1978 (в резюме этой диссертации недостаточно полно освещены сложные проблемы рукописей исторических сочинений Сен-Дени).


[Закрыть].

Эта функция аббатства возросла при Филиппе Августе (1179–1223), который официально поручил Сен-Дени хранить королевские инсиг-нии, используемые при коронации в Реймсе; в то же время сам король стал героем одного жития, сочиненного монахом Ригором, автором краткой хроники королей Франции, которой суждено было стать путеводителем для посетителей аббатства. В «Gesta Philippi Augusti»[557]557
  «Деяния Филиппа Августа» (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть] Ригор создал вокруг монарха ауру чудес, и это пытались использовать приближенные короля после его смерти, предлагая признать Филиппа Августа святым. Но эти попытки натолкнулись на распространяемый повсюду Церковью негативный образ короля-двоеженца, который, игнорируя мнение Папства, разорвал брачные узы с Ингеборгой Датской[558]558
  Le Goff J. Le dossier de sainteté de Philippe Auguste…


[Закрыть].

Нам уже известно, что Людовик Святой, заботящийся о поддержании прямых связей с аббатством (это особенно заметно в конце его правления, при аббате Матье Вандомском, поставленном им перед походом в Тунис одним из двух регентов), перестроил королевский некрополь, чтобы представить всем великий замысел монархии Капетингов, ушедший вместе с его отцом Людовиком VIII Грандиозный план, которому верно служил Сен-Дени, состоял в том, чтобы создать картину династического континуитета от Меровингов до Каролингов и далее до Капетингов, прежде всего отстаивая идею восхождения Капетингов к «роду» Карла Великого, персоне высокоавторитетной, к тем родовым корням, которые французская монархия оспаривала у Германской империи (reditus ad stirpem Karolî).

Примат

При Людовике Святом была предпринята попытка продолжить «Gesta Francorum usque 1180» («История франков до 1180 года»). Король стал главным инициатором этого, поручив монахам Сен-Дени написать, используя старинные латинские хроники, «Хронику королей Франции» на французском языке, что являлось решением огромной важности по двум причинам: во-первых, это был решительный шаг на пути к созданию квазиофициальной истории Франции посредством перегруппировки и сведения воедино всех существовавших хроник; во-вторых, это знаменовало собой возникновение исторической памяти на французском языке, памяти, выходящей за пределы среды клириков и доступной, по крайней мере, узкому кругу образованных мирян, интересующихся историей королей, и ставшей зародышем «национальной» истории.

Эта работа была поручена аббатом Сен-Дени монаху Примату; он завершил ее лишь в 1274 году и в торжественной обстановке, как это запечатлено на одной из миниатюр, вручил свою книгу сыну Людовика Святого Филиппу III.

«Роман королей»[559]559
  Напомню, что романом называлось сочинение, написанное по-французски.


[Закрыть] обрывается на событиях, предшествующих вступлению на престол Людовика Святого. Но сочинение несет на себе такой яркий след участия государя, который придает французской королевской традиции, создавшей Людовика Святого, столь великое и непреходящее значение, что на личности Примата следует остановиться особо.

Б. Гене напоминает, что в науке Нового времени сначала бытовало мнение, что Примат был всего лишь переписчиком рукописи, переданной в 1274 году Филиппу III, ибо известен только как переводчик христианских латинских сочинений. Сейчас Б. Гене и другие ученые видят в нем одного из лучших историков великой историографической школы Сен-Дени[560]560
  Guenée В. Histoire d’un succès // Avril F., Gousset M.-Th, Guenée B. Les Grandes Chroniques de France. P., 1987. P. 93.


[Закрыть], «великого историка»[561]561
  Guenée B. Chancelleries et monastères: La mémoire de la France au Moyen Âge… P. 25.


[Закрыть]. Разумеется, это историк средневекового образца, то есть компилятор, старающийся свести воедино все, что представляется ему важным в используемых им источниках, при этом не меняя в них ни слова. Будучи «серьезным» историком, Примат использовал множество источников – все источники, которые, как ему казалось, могли внести свою лепту в создание той истории Франции, которую ему хотелось написать. Его основными темами являются преемственность славы Каролингов от крещения Хлодвига до Филиппа Августа, осеняющей всех пришедших за ними французских монархов; благодать, которую Господь всегда ниспосылал Франции, что явлено, например, в «чудесном» рождении Филиппа Августа, позднего ребенка короля Людовика VII, которому жены одна за другой дарили только дочерей. Наряду с королями в сочинении выступает Франция, «дама, превосходящая все народы», наследница не только католической веры, изначально насажденной в ней Хлодвигом, но и античной культуры, ибо «ведение и рыцарство пришли во Францию из Греции и Рима». Между прочим, Примат вновь обращается к легенде о троянских корнях французской монархии и пускает ее в оборот. Правда, Примата несколько смущает поведение Филиппа Августа в матримониальной сфере после 1196 года. Претворяя замысел Людовика Святого, Примат в «Романе королей» придал истории Франции стройность и патриотическое звучание. История Примата заложила основу французского величия, венцом которого должен был стать Людовик Святой. Казалось, Франция жила ожиданием его[562]562
  Примату приписывают хронику на латинском языке, охватывающую период с 1250 по 1285 год, которая сохранилась лишь во французском переводе Жана де Венета (XIV век). Думается, это утверждение требует доказательства.
  Ср.: Spiegel G. The Chronicle Tradition of Saint Denis… P. 89–92.


[Закрыть].

Гийом из Нанжи и «Житие Людовика Святого»

Главным источником, созданным в Сен-Дени, который содержит сведения о Людовике Святом, является сочинение великого историка, монаха Гийома из Нанжи[563]563
  La Curne de Sainte-Palaye J.-B. Mémoire sur la vie et les ouvrages de Guillaume de Nangis et de ses continuateurs // Mémoires de l’Académie royale des inscriptions et belles-lettres. 1733. T. 8. P. 560–579;
  Géraud H. De Guillaume de Nangis et de ses continuateurs // Bibliothèque de l’Ecole des chartes. 1841. T. 3. P. 17–46;
  Delisle L. Mémoire sur les ouvrages de Guillaume de Nangis // Mémoires de l’Académie royale des inscriptions et belles-lettres. 1873. T. 27. 2e partie. P. 287–372;
  Delaborde H.-F. Notes sur Guillaume de Nangis // Bibliothèque de l’École des chartes. 1883. T. 44. P. 192–201;
  Spiegel G. M. The Chronicle Tradition of Saint-Denis… P. 101.


[Закрыть]. Ему расточались двусмысленные похвалы: признавая за ним «безупречную объективность» и подчеркивая, что он не хвалил, но и не хулил, в то же время утверждали, что тщетно искать в его сочинении «иной все пронизывающей идеи, чем идея подчинения светской и церковной власти» и что он сообщал «о величайших промахах королей Франции, оставляя это без комментария»[564]564
  Géraud H. Op. cit. P. 46. См. также: Spiegel G.M. Op. cit. P. 101.


[Закрыть]. Полагаю, надо уметь отличать Гийома из Нанжи – биографа Людовика Святого и Филиппа III Смелого от Гийома из Нанжи – автора «Всеобщей хроники», в которой значительное место отведено царствованию Людовика Святого. А путаница вызвана главным образом различиями между литературными жанрами, каждый из которых подчинялся в Средние века строгим правилам.

Гийом, родившийся, вероятно, около 1250 года, еще в юности стал монахом Сен-Дени и с какого-то времени начал выполнять функции архивариуса. Именно там он написал, скорее всего после 1285 года, «Житие Людовика IX» (работа над которым была закончена до его канонизации в 1297 году) и «Житие Филиппа III», а также «Всеобщую хронику» – продолжение сочинения хрониста начала XII века, Сигеберта из Жамблу. До 1113 года он не оригинален в описании событий, но затем в его повествовании проявляется все большая самостоятельность; образ Людовика Святого представлен с чужих слов, но «Хроника» остается самобытным и основным источником для периода правления Филиппа III и первых лет царствования Филиппа IV Красивого[565]565
  «Житие Людовика Святого» и «Житие Филиппа III» издал М. Дону (Daunou М.) в: Recueil des historiens… T. XX. P. 310–465 (латинский текст), a также в переводе на французский язык конца ХIII века. Латинская «Хроника» издана в том же томе (Р. 544);
  Г. Жеро (Géraud Н.) издал «Хронику» с «Продолжениями» (2 vol. Р., 1843). Гийом из Нанжи также написал «Краткую хронику», изданную М. Дону: Recueil des historiens… T. XX. P. 645–653.


[Закрыть]. Точно известно, что умер Гийом в 1300 году.

«Всеобщая хроника» Гийома из Нанжи

«Хроника» в целом «объективна». Она выполнена в традиционной форме анналов, год за годом сухо фиксирующих основные события. В ней нет пространных описаний и общих соображений, нет суждений и событий, отнесенных к числу второстепенных. Так, под 1231 годом в «Хронике», которая кое в чем следует «Житию», но сводит его к перечню событий, полностью отсутствует эпизод с пропажей святого гвоздя, на котором Гийом из Нанжи надолго останавливается в «Житии Людовика Святого», в связи с чем столь большой интерес представляют его замечания о проявлениях набожности молодого короля и о том, как относились к этому его приближенные. Тем не менее во «Всеобщей хронике», где представлены и другие государства и действующие лица, Людовик Святой играет весьма важную роль. Впрочем, в структуре «Хроники» сквозит определенная идея истории. Гийома из Нанжи интересуют прежде всего люди и, в частности, высокопоставленные особы, и если они не движущие силы истории (единственная и подлинная движущая сила – Бог), то, по крайней мере, герои человеческой истории. Но эти люди могут быть и коллективными действующими лицами. Наконец, Гийом иногда делает акцент на месте того или иного события, ибо он наделен чувством «мест», где создается история и созидается историческая память.

Вот два примера, наглядно характеризующие эту концепцию истории-хроники и место, занимаемое в ней Людовиком Святым.

Под 1229 годом упоминаются четыре события, каждое из которых Гийом выделяет в отдельный абзац[566]566
  Латинская хроника Гийома из Нанжи: Recueil des historiens… T. XX. P. 545–546 (в издании M. Дону p. 180–181).


[Закрыть].

В первом абзаце говорится о бунте графа Бретонского и подавлении его юным Людовиком IX. Он начинается словами: «Граф Бретонский» (Cornes Britanniae), и тут же появляется король Франции: «Граф Бретонский, разгневанный потерей замка Беллен (Беллем), снова пошел войной на землю короля Франции Людовика». И последний вытесняет с первого плана зачинщика этой войны графа Бретонского. «Король, не потворствуя такому отношению, снова собрал войско…». И абзац завершается победой французского короля: «И более четырех лет король Франции Людовик мирно правил своим королевством» (Ludovicus Franciae гex regnum gubernavit). Гийом «объективно», как о нем говорят, «не хуля», на деле простым построением фразы и выбором слов выносит приговор графу Бретонскому. Говоря о том, что граф напал на королевскую землю, он употребляет слово infestare, основной смысл которого – «налетать» весьма уничижителен. Граф – злодей, и он несет наказание, не только терпя поражение, но и оказываясь «униженным» (Et sic, Petro Britanniae comité humiliato, «И так, граф Бретонский Пьер, будучи униженным»). Бунт графа против короля сурово осуждается: мало того, что это бунт вассала против сеньора, но это оскорбление короля, и именно оно подлежит осуждению[567]567
  Как справедливо заметил Б. Гене.


[Закрыть].

Гийом из Нанжи, писавший в первые годы царствования Филиппа Красивого, через двадцать лет после смерти Людовика Святого, не прочь придать королю Франции еще больше могущества: «Король у него жив как никогда»[568]568
  Guenée В. Chancelleries et monastères… P. 25.


[Закрыть]. Людовик IX у Гийома из Нанжи – это предвосхищение Филиппа Красивого, предвосхищение не характером (впрочем, Филипп Красивый уже стал загадкой для хронистов своей эпохи), но осуществляемой им властью. Так, вслед за Приматом Гийом из Нанжи превратил Людовика Святого Сен-Дени в короля, так сказать, по нарастающей.

Второй абзац под 1229 годом (он вдвое короче предыдущего) посвящен королю Арагона Якову I Победителю. Им и начинается абзац: «Король Арагона…» Гийом напоминает об отвоевании им у сарацин Балеарских островов и Валенсии, места мученической смерти святого Винцента. Он раздвинул границы христианского мира, ибо его хроника повествует о христианском мире, а центральное место, занимаемое в нем Людовиком Святым, превращает его в самого могущественного государя этого мира.

Третий абзац (три строки) посвящен двум другим великим представителям христианского мира, в тот год снискавшим себе славу своей святостью: святой Елизавете, «дочери короля Венгрии, жене ландграфа Тюрингского», и святому Антонию Падуанскому «из ордена братьев миноритов». Гийом погружает своего читателя в атмосферу святости.

В последнем абзаце (четырнадцать строк) отведено место великому деянию христианского мира, в котором впоследствии Людовик Святой примет столь активное участие, – крестовому походу. Первые герои – коллективные, это масса крестоносцев. Гийому присуще понимание роли масс в истории: «Великое множество крестоносцев» (multitudine magna peregrinorum crucesignatorum). Далее появляются два главных «официальных» действующих лица христианского мира – Папа и император. Император представлен не лучшим образом. При выступлении в поход Фридрих II «украдкой» (furtive) бросает крестоносцев и возвращается в Бриндизи. Папа отлучает его от Церкви. Последнее высокопоставленное действующее лицо – султан. Гийом, весьма внимательный к тому, что происходит на Востоке, и все еще разделяющий традиционную концепцию, что христианский мир – это европейский латинский христианский мир плюс Святая земля, довольствуется тем, что отмечает его смерть.

Следующий, 1230, год еще более интересен с точки зрения описания Людовика Святого.

Король открывает этот год: «Ludovicus тех Franciae». Он основывает аббатство Ройомон в епископстве Бове, близ Бомона-сюр-Уаз. Таким образом, Гийом показывает его совершающим одно из его достопамятных деяний – как основателя и благотворителя церквей, аббатств и особенно монастырей. А в конце ХIII века было хорошо известно, что Ройомон стал любимым аббатством короля, дорогим ему местом.

Во втором абзаце, также состоящем из трех строк, снова появляется император, образ которого все больше снижается. «Римский император Фридрих отправил послов к вавилонскому султану и, говорят, заключил с ним договор о дружбе, вызывающий подозрение в христианском мире»[569]569
  «Fredericus imperator Romanus misit nuntios ad soldanum Babyloniae et contrapit cum eo, ut dicitur, amicitias Christianitati suspectas» (Ibid. P. 181).


[Закрыть]. Далее следует длинный текст (37 строк, из которых, по правде говоря, двадцать были приписаны уже после Гийома), представляющий величайший интерес для создания памяти Людовика Святого.

Сначала на первый план выдвигается место действия, да какое – столица юного короля. Действующие лица события – две преобладающие в Париже группы населения – горожане и клирики недавно основанного университета.

В Париже между школярами (scholares, что означает одновременно и преподавателей и студентов) и горожанами завязалась жестокая потасовка; горожане даже убили нескольких клириков, и из-за этого клирики, покинув Париж, рассеялись по всему миру[570]570
  Напомню: это первая известная в европейской истории забастовка.


[Закрыть].

Тут же появляется юный шестнадцатилетний король.

Король Людовик увидел, что изучение словесности и философии, благодаря которой приобретаются сокровища учености, что дороже всех других[571]571
  «Studium litterarum et philosophiae, per quod thésaurus scientiae qui cunctis aliis praeminet et praevalet acquisitur» (Ibid. P. 182).


[Закрыть] (сокровищ, попавших сначала из Афин в Рим, затем из Рима в Галлию под названием рыцарства, вслед за Дионисием Ареопагитом), исчезло из Парижа, и город совершенно опустел. И благочестивейший король, опасаясь, как бы столь великое и прекрасное сокровище не было утрачено для его королевства, ибо «мудрость и ведение суть изобилие спасения»[572]572
  «Divitiae salutas sapientia et scientia» (Ис. 33: 6).


[Закрыть], и потому, что он не мог допустить мысль, что Господь однажды скажет ему: «Так как ты отверг ведение, то и Я отвергну тебя»[573]573
  «Quia repulisti scientiam, repellam te» (Oc. 4: 6).


[Закрыть], повелел упомянутым клирикам вернуться в Париж, по возвращении принял их с великой милостью и немедленно заставил горожан возместить им все убытки, совершенные преступлениями против них.

Приводимый ниже текст является дополнением, которого нет в самой ранней из дошедших до нас рукописей «Хроники», но издатель не смог решить, принадлежит ли оно самому Гийому из Нанжи или продолжателю. Так или иначе, он представляет интерес, так как позволяет познакомиться с образом Людовика Святого, создаваемом в Сен-Дени.

Вообще, если бы столь драгоценное богатство спасительной мудрости было бы похищено из Французского королевства, то эмблема лилий королей Франции оказалась бы искаженной. Ибо, поскольку Бог и Господь наш Иисус Христос возжелал особо украсить Французское королевство по сравнению с прочими королевствами верой, мудростью и рыцарством, то французские короли традиционно изображали на своих гербах и стягах трехлепестковый цветок лилии, как бы желая поведать всему миру: вера, мудрость и рыцарская доблесть служат, по Провидению и милости Божией, нашему королевству более, чем всем остальным. И действительно, два одинаковых лепестка означают мудрость и рыцарство, которые оберегают и защищают третий лепесток, возвышающийся над двумя другими и знаменующий собою веру. Ибо вера управляется и направляется мудростью, а защищает веру рыцарство. Доколе эти три добродетели будут неразрывно связаны между собой (sibi invicem cohaerentia) во Французском королевстве мирно, прочно и неколебимо (pacifice, fortiter et ordinatim), то и королевство будет стоять (stabit) нерушимо. Если же их разлучить с королевством или оторвать от него, то все королевство, распавшись, обезлюдет и распадется[574]574
  «Si autem de eodem separata fuerint vel aversa, omne regnum in seipsum divisum desolabitur atque cadet» (P. 183).


[Закрыть].

Этот текст лаконично, но чрезвычайно рельефно выражает «национальную» философию истории, которая в ХII веке делала во Франции первые шаги. В этом тексте переплелись три основные темы. Первая – translatio studii, перенесение учености, знания, из Афин в Рим, а оттуда – во Францию. Если Германия получила благо translatio imperii, перенесение империи, то Франция унаследовала знания, в неразрывном единстве с которыми христианское вероучение привнесло авторитет ученого и славу воителя. Уже в ХII веке духовенство вместе с рыцарством, благословленным Церковью, знаменовали собой то выдающееся положение, которое занимало королевство в христианском мире. В своих куртуазных романах Кретьен де Труа восхвалял эту очаровательную пару, роль которой нигде не была столь блестящей, как во Франции. В ХIII веке в Париже утвердилась третья власть, власть университетской учености; средоточие высочайшей из наук – богословия, университет стал служить интересам светской власти, воплощенной в монархии, и власти духовной – в лице священников. Эта новая фигура власти выражалась новой трехфункциональной триадой: sacerdotium, regnum, studium[575]575
  Grundmann H. Sacerdotium – Regnum – Studium: Zur Wertung der Wissenschaft im 13. Jahrhundert // Archiv fur Kulturgeschichte. 1951. Bd. 34.


[Закрыть]. Именно при Людовике Святом эта система ценностей обрела во Франции свое ярчайшее воплощение. Людовик IX благоволил росту власти священников, власти короля и власти людей науки. Если королева-мать не воспринимала новую власть интеллектуалов и не смогла удержать магистров и студентов в Париже, то интуиция молодости позволила Людовику покончить с забастовкой и расколом, которые могли повлечь за собой гибель этого института. Стабилизируя положение Парижского университета, Людовик Святой обеспечил Французскому королевству превосходство над другими. И поскольку именно он поднял на высочайший уровень значение геральдических лилий, эмблемы французской монархии, то в соответствии с модным в то время методом аллегорического толкования можно истолковать три лепестка геральдической лилии как символ этих трех властей. Вера держится на мудрости и ведении сообразно великому интеллектуальному процессу, который от святого Ансельма до Фомы Аквинского, от центров монастырской учености до парижского городского центра, горнила схоластической науки, старался вселить в нее разум: fides quaerens intellectum. Этой социально-этической триаде соответствует политико-идеологическая триада: мир, сила и порядок, воплощением чего также является Людовик Святой. Таким на рубеже XIII–XIV веков видится в Сен-Дени образ Людовика Святого, и не важно, принадлежит ли это рассуждение самому Гийому из Нанжи или его продолжателю из аббатства Сен-Дени[576]576
  Я склоняюсь к тому, что это рассуждение принадлежит Гийому из Нанжи, ибо оно неразрывно связано с «Житием», опубликованным по рукописи, представляющей собой, как предполагают, текст Гийома (Р. 318–320).


[Закрыть]. Он – король геральдических лилий, которому в особую заслугу ставится то, что от двух лепестков духовенства и рыцарства, веры и силы он не оторвал третий лепесток, связующий их в единое целое: науку. Он – король вёдения, структурировавший общественно-политическую систему[577]577
  Он является зримым результатом новой концепции короля, выраженной, как уже говорилось, Иоанном Солсберийским в середине ХII века: «Король необразованный – все равно что осел коронованный» (Rex illiteratus quasi asinus coronatus).


[Закрыть].

В этом великом подъеме могущества Франции изначально усматривается ведущая роль святого Дионисия, поскольку именно благодаря ему мудрость и рыцарство пришли из Греции во Францию. Становится понятным гнев, с каким в ХII веке монахи относились к Абеляру. Перед лицом критикующего интеллектуала, пребывавшего в поиске исторической и научной истины, который хотел и мог доказать, что святой патрон аббатства никогда не был Ареопагитом, это была иная система, которую великое аббатство помогло установить французской монархии, система стабильной власти, зиждущейся на традиционной истории и на символических образах[578]578
  См. Le Goff J. La France monarchique: Le Moyen Age // Histoire de la France / Ed. A. Burguière, J. Revel. T. II. P. 83–85.


[Закрыть]. Вероятно, Абеляр не давал себе отчета в том, что его упорные поиски исторической истины в нашем нынешнем ее понимании подрывали эту систему в самой ее основе. Таким образом, воцарились мир, сила и порядок. Если понятие «органической интеллигенции» Грамши[579]579
  Знаменитый марксистский философ А. Грамши известен своими размышлениями о роли и месте интеллигенции. Он полагал, что господствующие классы формируют свою «органическую интеллигенцию», цель которой – осмыслить и оправдать существующую систему, в том числе систему управления государством и обществом. Эта «органическая интеллигенция», играя определенную положительную роль в обществе, все же весьма далека от народных масс и, более того, желает «удержать “простых людей” на уровне их примитивной философии житейского смысла» (Грамши А. Избранные произведения: В 3 т. М., 1959. Т. 3. С. 22). «Органической интеллигенции» Грамши противопоставляет «независимую интеллигенцию» и считает главной практической задачей марксистской философии «образовать собственную группу независимой интеллигенции и воспитать народные массы, культура которых была средневековой» (Там же. С. 83).


[Закрыть] применимо, то именно для христианского мира ХIII века, и как раз они, монахи Сен-Дени, эти великие идеологи, сделали Людовика Святого королем Французского монархического государства.

Помимо напоминания об исторической роли Сен-Дени Гийом из Нанжи, представитель монастырского лобби, не преминул подчеркнуть исключительные связи Людовика Святого с аббатством, точно так же, как агиографы нищенствующих орденов настойчиво говорили о милостях короля по отношению к братьям монахам. Под 1231 годом отмечено, что «после совета короля Франции Людовика с монахами церковь Сен-Дени во Франции[580]580
  Понятие Франция употреблено здесь в узком смысле Иль-де-Франс.


[Закрыть] была обновлена, а аббатом тогда был Эд Климент; прежде монахи не осмеливались сделать этого по причине священного (mysterium) характера посвящения этой церкви, которое она, как известно, получила от Бога»[581]581
  Ibid. Р. 183.


[Закрыть]. Заметим, между прочим, что Гийом пользуется случаем, чтобы сказать, что Господь творит чудеса не только во благо соперничающего реймсского аббатства Сен-Реми, которого он не называет открыто, но и во благо Сен-Дени. Следует обратить внимание на замечательную диалектику, которую Гийом из Нанжи, обвиняемый иными в том, что у него напрочь отсутствует оригинальная концепция истории, устанавливает между традицией и новаторством, а кроме того, – на его чувство историчности священного, которое со временем усиливается.

Нельзя не заметить, что здесь для создания образа Людовика Святого Сен-Дени используется образ Людовика Святого, созданного нищенствующими монахами.

Итак, Людовик Святой «Хроники» Гийома из Нанжи – это король преимущественно французский, но погруженный, как того требует жанр, во всеобщую историю. Пусть в «Хронике», нередко слово в слово воспроизводящей «Житие Людовика Святого», отсутствуют детали, без которых, возможно, не смогла бы обойтись индивидуальная биография, но которые оказываются лишними во всеобщей хронике, неминуемо поднимающейся до обобщений, зато в ней присутствуют факты, опущенные монахом в «Житии». Речь идет о записях, касающихся климатических особенностей, символических знаков, предсказаний и чудес. Вот под 1235 годом первое важное событие: «Великий голод (famés valde magna) случился во Франции, особенно в Аквитании, да такой, что люди, словно животные, ели траву. В Пуату сетье зерна стоило целых сто су[582]582
  Расчетной единицей в дореволюционной Франции был ливр, делившийся на 20 су; су, в свою очередь, подразделялось на 12 денье. 100 су за сетье (объемная мера сыпучих тел; сетье пшеницы – около 420 литров) – очень высокая цена. Например, годовая стоимость корма для коровы (историки нередко лучше осведомлены о затратах на содержание скота, нежели на пропитание людей) в XIII в. составляла в обычные годы 4 су 4 денье, рабочей лошади – 12 су 5 денье.


[Закрыть], и в этой земле многие умерли от голода и пострадали от засухи» (с. 187). Точно так же под 1266 годом: «Во Французском королевстве в августе, перед рассветом, появилась комета (cometes horribilis), направлявшая свои лучи на Восток» (с. 230). Эти два события, оказавшие влияние на Французское королевство, не приводятся в «Житии Людовика Святого», хотя и случились при нем. Гийом из Нанжи исключил Людовика Святого из мира чудес. Он превратил его в монаха и оградил от всего необычного.

«Житие Людовика Святого» Гийома де Сен-Патю

«Житию Людовика Святого», написанному до канонизации, больше соответствовало бы название «Vita et Gesta». Первое относится преимущественно к житию святых и в известных случаях лиц, близких к ним по своим функциям, на которых лежит отпечаток некоего сакрального характера (например, королей), особенно если они официально или неофициально окружены ореолом святости. Своеобразие этого «Жития» в том, что, хотя оно было написано до канонизации, его автор не был лично знаком с королем. Он пишет, что просто присутствовал, будучи, совсем молодым монахом, при погребении его костей в Сен-Дени. Термин Gesta означает «деяния» героя, а это уже история. Гийом присутствовал при этом как простой монах, далекий от письменной культуры (чрезмерное уничижение), и известно, что он получил информацию из вторых рук. Отмечалось, что, в отличие от большинства биографов своего времени, он не называет себя очевидцем того, о чем повествует. Он не лукавит: vidi («я видел»). Это объясняется тем, что он, несомненно, не знал Людовика Святого, но в то же время своим отношением к факту проявлял себя как «историк», а не как «мемуарист». Он компилирует, организует текст и пытается его объяснить. В его распоряжении два основных источника: «Житие» Жоффруа де Болье и не дошедшее до нас «Житие» Людовика IX, автором которого был Жилон Реймсский. Если установлено, что в первом случае Гийом де Сен-Патю не отступает от источника, то можно предположить, что он был верен и второму, сохранив, таким образом, его суть. Но компилятор (Б. Гене настойчиво проводит эту мысль) остается в Средневековье автором в смысле организации своих источников и предлагаемых им толкований.

Гийом различает главные события, образующие канву «Жития» и «Истории» Людовика IX, и события второстепенные, имеющие к этому лишь косвенное отношение, называя их incidentia («отступления»).

Его текст наполнен деталями о тревожном времени несовершеннолетия, о военных операциях (его Людовик Святой – воитель, a militia[583]583
  Воинство (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть] – одна из главных сил королевства, он подчеркивает, что, по слухам, даже татары говорят, что «французы на редкость доблестные ратники»), о рождении сыновей короля, способных обеспечить престолонаследие (и ему понятна логика их имен: старшему дали имя короля-отца, младшему – деда, отчего перворожденный, умерший в 1260 году, получил имя Людовика, а второй – Филиппа; это будущий Филипп III). Он подробно останавливается на крестовых походах, особенно на более близком к нему по времени Тунисском. Он уделяет особое внимание Карлу Анжуйскому, сначала как графу Прованса, но более всего – как королю Неаполитанскому и Сицилийскому, ибо одним из главных мотивов, если не самым главным, его как историка является превозношение французов. Благодаря своей блестящей политической и военной карьере Карл по праву занимает место рядом с братом. Впрочем, перед сражением в Тальякоццо (1268) Гийом вкладывает в его уста слова, взывающие к честолюбию французов: «Сеньоры рыцари, рожденные во Франции, чьи сила и доблесть известны…»[584]584
  Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis / Ed. H.-F. Delaborde. P., 1899. P. 433.


[Закрыть]

Разумеется, историей правит Бог. Бароны, восставшие против юного Людовика, прекращают бунт, поняв, что с ним «десница Божия». В 1239 году король видит, что Господь наконец избавил его от происков врагов. Но когда Гийом удивляется легкости, с какой Людовик, попавший в плен к мусульманам, был вскоре выкуплен за скромную сумму, то он считает это заслугой как Бога, сотворившего «чудо», так и «доброго короля», который этого достоин. В этой истории, где большое место занимают конфликты и войны, основной причиной их оказывается психология вельмож. Это гордыня (superbia) того или иного вельможи, нарушающего мир и спокойствие[585]585
  Recueil des historiens… T. XX. P. 343.


[Закрыть]. Изо всех проявлений гордыни, «надменности» (граф Бретонский и граф де ла Марш, самые неверные из владетельных вассалов короля, характеризуются так: первый – «гордый и надменный», второй – «исполненный тщеславия и отвратительного высокомерия») наихудшее то, что обращено против короля. Гийом усматривает причины этого в характерах, ибо не вполне понимает, что эти действия следует в основном оценивать исходя из соблюдения кодекса, которым регулируются отношения между королем и вассалами. Он плохо владеет юридическим лексиконом, впрочем, понятия общественного права, относящиеся, в частности, к королевской власти, во второй половине XIII века переживали процесс становления. Похоже, он не слишком-то разбирается, что такое королевская majestas, эта таинственная и верховная сакральность, и что такое potestas, власть государя. Он и о Людовике Святом судит исходя из психологических понятий и плохо различает в его поведении, правда неоднозначном, что тяготеет к чувствам, а что к институциональной политике. Он тоже замечает, что после своего первого крестового похода Людовик Святой изменился, и видит, что король, терзаемый угрызениями совести и обуреваемый мрачными мыслями, не только вступает в жизнь, более покаянную и более аскетичную, но и что власть его становится более жесткой, как бы не замечая, что реальные угрызения совести короля толкают его на ужесточение власти по политическим причинам. «Великий ордонанс» 1254 года, одну из версий которого приводит Гийом, восстанавливает нравственный порядок: