Текст книги "Людовик IX Святой"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 60 страниц)

Следующие за этим статьи имеют более непосредственное отношение к будущему королю. Это малое «Зерцало государей» входит в большое, образуя целостность «Поучений».

Первое наставление – быть достойным дара Божьего, божественного избранничества, каковой является королевская функция, в частности во Франции, по причине помазания, совершаемого чудесным елеем[710]710
  Людовик Святой не говорит, но, несомненно, думает, когда речь идет о «помазании, благодаря чему французские короли обретают сакральность», о реймсском сосуде со священным елеем крещения Хлодвига, чудесно доставленным Духом Святым. Именно при Людовике Святом сосуд со священным елеем прочно занимает центральное место в первой фазе помазания на царство.


[Закрыть]. Эта «благость во всем», которая отсюда следует, не только реально присутствует в короле, но выставляет себя напоказ и становится «зримой». Королевская мораль Людовика Святого как бы привносит мнимое в сущее. Король должен быть живым, зримым символом, явленным его подданным. Освященная королевская власть иногда проявляется в регистре секрета, тайны, самим своим отсутствием, пустым троном или завесой, скрывающей трон. Но королевская власть Людовика, согласуясь с новыми политическими теориями и нравами, – это прежде всего королевская власть, выставляющая себя напоказ, в какой-то мере возносящая себя.

Первейшая добродетель короля – справедливость. Людовик не перестает утверждать это и выбирает случай, когда король приглашен против соперника в правосудии. Он не должен оказывать влияние на совет, которому подобает высказывать свое мнение только из соображений истины. И здесь тоже идеалы, ценности выше всякой человеческой личности, какой бы всесильной и любимой она ни была (параграф 17). Людовик Святой работал на упрочение королевской власти, но ей было еще далеко до абсолютизма, к которому в конце концов пришли французские короли[711]711
  Ж. Кринен полагает, что средневековая французская монархия шла если не решительно, то, по крайней мере, неуклонно к абсолютизму; см. его прекрасную книгу: Krynen J. L’Empire du roi: Idées et croyances politiques en France, ХIIIе – XVe siècle. P., 1993.


[Закрыть]. Не только истина (и служащий ей закон) превыше него, но и король должен принимать решения насажденных им судебных органов, этих «членов (его) совета», которые образуют недавно учрежденный им парламент.

Кажется, после 1247 года Людовика Святого не оставляло в покое и другое: политические угрызения совести, ибо политика есть дело нравственности. Королю надлежит исправлять любую несправедливость, причиненную его подданным, особенно всякое несправедливое присвоение «земель или денье». Таков был предмет ревизий, которыми он усердно занимался. Одна из великих забот Церкви в ХIII веке – заставить вернуть незаконные бенефиции, запрещенные доходы купцов и менял или их наследников. Появляется множество руководств, в которых говорится об этих реституциях, и завещаний, где находят выражение угрызения совести тех, кто поживился за счет незаконных присвоений и желал их вернуть. Более редкой и труднодостижимой была реституция недвижимости – земли. И Людовик Святой прекрасно знал, что слово «вернуть» («rendre»), рекомендуемое им своему сыну, трудно произнести, ибо оно означает действие, которое еще труднее совершить. Он поделился этим со своими близкими, в том числе и с Жуанвилем[712]712
  Joinville. Vie de Saint Louis… P. 18–19.


[Закрыть]. Далее он описал позицию по отношению к Церкви, духовенству и монахам.

Можно задать вопрос: не было ли некоторой иронии (нам известно от Жуанвиля, что Людовик был способен и на такое) в советах короля относительно лиц Святой Церкви, ссылавшегося при этом на высказывание его деда Филиппа Августа? Последний в ответ на слова членов своего совета о том, «что клирики причиняют ему большой урон и что удивительно, как он их терпит», сказал, что это ему прекрасно известно, но что из чувства признательности к Господу нашему он не хочет допустить «скандала со Святой Церковью». Не думал ли Людовик о других словах Филиппа Августа, дававшего наставления сыну, отцу Людовика Святого, что следует ради собственных интересов всегда сохранять добрые отношения с людьми Церкви?* Среди них монахов (монахов старого образца и нищенствующих братьев) следует любить более остальных (то есть более белого духовенства), ибо именно они «ревностнее всех служат Господу Нашему и славят его». Поэтому следует «охотно помогать им» в их заботах.

Наконец, король должен блюсти свое право в церковных делах, то есть право раздавать некоторые бенефиции (Людовик был очень четок в отправлении этих прав во время крестовых походов). Он должен жаловать их только «добрым людям» и даровать привилегии клирикам, не имеющим пребенд, а не наделять ими одних и тех же: таковы советы, продиктованные его чувством справедливости и вниманием к беднякам. Так как проблемы зачастую весьма «щекотливы», как в вышеприведенном случае о реституциях, то Людовик советует сыну спрашивать совета по этим вопросам у безупречных людей. Вот еще одна ведущая тема христианских «Зерцал государей». Королю подобает спрашивать совета, выбирать хороших советников и слушать их.

Этот комплекс советов венчает наставление быть «преданным Римской церкви и нашему святому отцу Папе», которого следует «уважать и почитать так, как ты почитаешь своего духовного отца». На деле мы уже видели и еще увидим, что он этим хотел сказать.

Одной из наиболее оригинальных частей этих наставлений является раздел, посвященный войне и миру, – настоящий краткий трактат о праведной и неправедной войне. Это тоже одна из идей, охвативших христианский мир в ХII–ХIII веках[713]713
  Contamine Ph. La Guerre au Moyen Âge. P., 1992. Chap. X. P. 419–477;
  Russell F. H. The Just War in the Middle Age. Cambridge, 1975.


[Закрыть] и лично Людовика Святого. Война насквозь пронизана злом, ибо в ней неизбежно совершаются «грехи», а «бедные люди» почти неотвратимо оказываются ее жертвами. Также Людовик советует сдерживать противника (он не только не говорит о враге, но использует лишь слово «обидчик», ибо война для него может быть только делом справедливости), не опустошая его землю, как было принято в то время, что особенно наносило ущерб «бедным людям», но «захватывая его владения, города или замки с помощью осады». Надо следить, чтобы не пострадали церкви и бедняки. А прежде чем объявить войну, следует соблюсти множество предосторожностей: укрепиться добрыми советами (дабы знать, стоит ли вести войну), знать наверное, что «причина ее вполне разумна», всеми силами стараться убедить «обидчика», «предупредить» его и, наконец, он должен быть «достаточно готовым». Надо, чтобы король объявлял войну только в самом крайнем случае.

Эта морализация войны предстает во всей полноте, когда присоединяется второй момент стремления Людовика к миру, улаживанию существующих конфликтов, особенно если дело касается живущих «на земле» короля или его вассалов, «его людей». И король, который только что привел пример, ссылаясь на своего деда, предлагает теперь другой, в котором появляется святой Мартин. Последний, «узнав от Господа нашего, что близок его смертный час, решил установить мир между клириками своего архиепископства, и ему показалось при этом, что он хорошо окончил свою жизнь»[714]714
  Suplice Sévère. Vie de saint Martin… / Éd. J. Fontaine. P., 1967. T. I. P. 336–339.


[Закрыть]. И Людовик подчеркивает, что это «великий пример».

Такое действие во имя справедливости не должно быть направлено только против войны и должно проводиться не только во время войны, но и в так называемое «мирное» время. Оно требует особых усилий: надзора за королевскими чиновниками, очищения королевства от грехов, справедливого и экономного использования королевских денег.

Король несет ответственность за назначаемых им людей, которые становятся его представителями или челядью. Он должен неустанно следить, чтобы у него были хорошие прево, хорошие члены его «отеля», то есть дома. Призванные утверждать справедливость, они и сами должны быть справедливыми. Очищение было нацелено на грехи, которые он преследовал после возвращения из Святой земли: «…сквернословие и все, что делалось или говорилось против Бога или Богоматери и святых; плотские грехи, игра в кости, таверны и прочее». Их следовало «крушить». Что касается «еретиков и прочих дурных людей страны» (разумеется, он думал о кагорцах и ломбардцах и об иудеях), то от них тоже следовало очиститься, но не уничтожая, а преследуя их. Главное – это очищение, – очищение, а не физическое подавление. Только богохульники бывали, как известно, сурово наказаны. Наконец, этот король, которого обвиняли, да и по сей день обвиняют, в том, что он ради крестовых походов растратил богатство, накопленное его дедом Филиппом Августом, советует сыну тратить деньги только «на добрые дела» и «взимать их справедливо». Он даже требует от Филиппа «чувства» экономии, чтобы он остерегался «легкомысленных трат», «несправедливого взимания (податей)» и «справедливо взимал и правильно использовал» королевские деньги.

Итог всей этой нравственно-политической программе подводит одна фраза: «Верши добро всею властью твоею». Это программа правления Людовика Святого; такой она была всегда и еще более обозначилась начиная с 1254 года.

Несколько понятий, несколько преследующих его идей могут подытожить то, какими виделись Людовику Святому структуры и лица, насущно необходимые для действия человека, конкретнее – для короля.

В первую очередь это взаимодополняющая оппозиция сердца и тела, которая обнаруживается во многих аспектах и представляет двойной интерес, так как в ней соединяется внимание к телу, внимание, которое для людей Средневековья зачастую проявлялось лишь в презрении к плоти, с локализацией духовного в сердце, – великое достижение позднего Средневековья. В этом – проявление нового очарования кровью и проникновение той духовности, которую несет любовь.

И снова противопоставление, на этот раз традиционное, клириков и мирян. Оно представлено сразу двумя особенностями, связанными с новыми течениями ХIII века: предпочтение, отдаваемое, если речь идет о клириках, белому духовенству, а еще больше новым братьям нищенствующих орденов, а не монахам, и частое обращение к авторитету мирян. Король, говоря исключительно в духе доминиканцев и францисканцев, советует сыну слушать совета и «добрых» мирян, и «добрых» монахов.

В этот век «нового слова» значение слова подчеркивает пара «уста» и «мысль», напоминая о необходимости связи между тем, что говорится, и тем, о чем думается. Слово должно быть не автономным, но подчиняться мысли; произносимое должно диктоваться сердцем и разумом и верно передавать чувства и мысли[715]715
  Le Goff J., Schmitt J.-Cl. Au ХIII siècle: Une parole nouvelle… P. 257–280.


[Закрыть].

Эта пара, присутствующая в проповедях и выполняющая практику благочестия «в частной жизни», выражает взаимодополняемость публичного и устного благочестия и частной и молчаливой набожности. Выражение утверждает одновременно расцвет проповеди и создание частной сферы, характерных для XIII века.

Наконец, среди лиц, которые особо должны привлекать внимание будущего короля, помимо людей Церкви и монахов, есть, с одной стороны, бедные, страждущие братья христиане, с другой, – предки; Людовику Святому особенно близка эта мысль о мертвых своего семейства, мысль аристократическая и клановая, но главным образом королевская и династическая.

Поучения дочери Изабелле в основном повторяют, нередко слово в слово, то, что король завещал своему сыну. Разумеется, собственно «Зерцало государя», относящееся к государю и правлению, исчезло, но речь вновь идет о вере, ненависти к смертному греху, значении исповеди, мессы и молитвы, о терпении перед лицом страдания, отвержении гордыни, о жалости к несчастным и беднякам, выборе «доброго» окружения, но отдельные поучения адресованы именно женщине. В духе времени Людовик считает необходимым давать образование как мальчикам, так и девочкам, как мужчинам, так и женщинам. Там, где он советует сыну не сорить деньгами, он рекомендует дочери быть скромной и в одежде, и в облике: «Не придавайте слишком большого значения платьям, равно как и развлечениям», «никогда не тратьте слишком много времени и не слишком усердствуйте, прихорашиваясь», «не доходите до крайностей в своих туалетах и всегда предпочитайте меньшее большему». Как бы то ни было, женщина создана, чтобы повиноваться мужчине: «Смиренно слушайтесь вашего мужа, отца и мать, как того требуют Божии заветы: вы должны исполнять это добровольно, из любви, которую вы питаете к ним, и особенно из любви к Господу нашему, который повелел это, и так тому и быть». Однако, как и Филиппа, он наставляет ее, что никакое земное чувство не должно возобладать над исполнением правосудия и долга, поставленного Богом: «Вопреки Богу вы не должны никому повиноваться». Подчинение дочери родителям, а жены – мужу не выходит за пределы повиновения Богу и верности ценностям, которые он даровал людям.

Наконец, любовь женщины к Богу должна быть чем-то более высоким, более абсолютным, чем любовь к Богу мужчины. Чтобы «угодить Господу нашему», «имейте в себе одно, никогда не покидающее вас желание». Наставляя Изабеллу, Людовик пишет о любви к Богу больше, чем наставляя Филиппа: «Мера нашей любви к Нему – это любовь без меры».

Глава седьмая
Король иностранных хронистов

Английский бенедиктинец Мэтью Пэрис. – Итальянский францисканец Салимбене Пармский.

Культура XIII века – это прежде всего христианская европейская культура. Коллективное сознание, чувство западноевропейской идентичности основаны на принадлежности к христианскому миру. Это чувство тем более развито у индивидуума, который причастен к общим институтам и культуре. Как правило, клирики мыслили понятиями христианского мира. Христианский мир – это их горизонт, и потому они чаще всего пишут всеобщие хроники[716]716
  Guenée В. Histoire et culture historique dans l’Occident médiéval… P. 20–22.


[Закрыть]. Поэтому Людовик Святой представляет двойной интерес для авторов этих хроник: во-первых, потому что он – главное действующее лицо христианского мира, а во-вторых, потому что его образ исключительной набожности уже давно завоевал широкую известность. О нем говорили два главных иностранных хрониста, квазисовременники Людовика Святого (не французы, но христиане), но их свидетельства имеют четкие отличия. Хотя в «Хронике» английского бенедиктинца Мэтью Пэриса король и предстает как одно из действующих лиц первого плана, поскольку автор воистину создает хронику христианского мира, он все же занимает место, отведенное ему в истории: он такой же король, как и все, просто более набожен, и хотя Мэтью много слышал о нем от людей, более или менее хорошо знавших его, сам он с ним никогда не встречался. Да и атмосфера – это атмосфера традиционного христианского мира, где Папа и император, короли, вельможи, феодальное общество севера Европы выдвигают его на авансцену. Совершенно отлична от нее «Хроника» брата Салимбене Пармского. Это сочинение францисканца, которому известны новые формы христианской религиозности, ибо его жизнь протекала то в городских монастырях, то в странствиях, и он нередко рассказывал о том, что видел и слышал, в форме, скорее напоминавшей личный дневник или мемуары, чем всеобщую историю христианского мира. Он поглощен южной культурой, преимущественно культурой итальянских городов. Он скупо говорит о Людовике Святом, но однажды ему довелось с ним встретиться и вынести из этой краткой встречи самое яркое впечатление о святом короле, подаренное нам тринадцатым столетием.

Английский бенедиктинец Мэтью Пэрис

Почти всю жизнь Мэтью Пэрис провел в аристократическом монастыре Сент-Олбанс на юге Англии, основанном королем Мерсии Оффой II во второй половине VIII века[717]717
  О Мэтью Пэрисе см.: Vaughan R. Mathew Paris. Cambridge, 1979.


[Закрыть]. Он постригся в монахи в 1217 году. Поскольку, как правило, новицием бенедиктинцев можно было стать лишь по достижении пятнадцатилетнего возраста, то он, вероятно, родился около 1200 года. Если не считать нескольких поездок по Англии, Мэтью почти всю жизнь провел при дворе короля Генриха III в Лондоне (тогда он жил в Вестминстерском аббатстве), но, похоже, совершил одну-единственную поездку за границу. В 1247 году король Норвегии Хакон IV получил от Папы буллу, в которой сообщалось, что Мэтью направлен реформировать аббатство Сен-Бенет Холм на острове Нидархолм близ Бергена, испытывавшее огромные трудности с финансистами («ростовщиками») – кагорцами. Мэтью также доставил Хакону послание от Людовика IX, в котором последний приглашал норвежского короля вместе с ним отправиться в крестовый поход. Неизвестно, почему и как король Франции доверил эту миссию английскому бенедиктинцу. Это единственный известный нам контакт, скорее всего опосредованный, между двумя действующими лицами. В июне 1248 года Мэтью прибыл в Берген, а возвратился из Норвегии, вероятно, через год. Он вернулся в Сент-Олбанс и, несомненно, находился там в 1259 году.

«Chronica majora» («Большая хроника», как правило, называемая просто «Хроника») – главное его сочинение, используемое современной исторической наукой. Но для людей Средневековья основной интерес представлял сборник исторических анекдотов «Flores historiarum» («Цветы истории»), а также биографические и агиографические сочинения: «Житие двух королей Оффа» и написанные аллитерированным англосаксонским стихом четыре жития великих английских святых – святого Альбана, святого Эдуарда Исповедника, святого Фомы Бекета и святого Эдмунда Рича (как и Фома, архиепископа Кентерберийского), и в меньшей степени его «История англов» («Historia Anglorum») и два сочинения, посвященные его монастырю. Некоторые особенности сочинений Мэтью Пэриса и их традиция придают им самобытность: многие из них сохранились в автографах, и некоторые даже украшены его рисунками[718]718
  James M. R. The Drawings of Mathew Paris // Walpole Society. 1925–1926. Vol. 14.


[Закрыть]. Чтобы снять все вопросы о его имени, уточним, что Мэтью Пэрис – англичанин, и имя Пэрис было патронимом, достаточно распространенным в Англии ХIII века, и не предполагает ни французского происхождения, ни учебы в Парижском университете. Впрочем, у Мэтью вообще не было университетского образования.

«Chronica majora», в которой выведен Людовик Святой, – продолжение хроники предшественника Мэтью в Сент-Олбансе Роджера Вендоверского; хронику Роджера Мэтью весьма добросовестно скопировал до 1236 года, после этой даты она – его собственное сочинение[719]719
  Хроника Роджера Вендоверского называется «Flores historiarum» – не путать с одноименным сочинением Мэтью Пэриса.


[Закрыть]. Хотя это всеобщая хроника, но в центре ее – монастырь Сент-Олбанс, прекрасный хранитель сведений о христианском мире, но прежде всего – о Франции и Англии и в первую очередь – о Папстве и империи. В то же время Мэтью не подвергает полученные им сведения никакой верификации, никакой критике, поэтому у него часты ошибки (например, он называет Альфонсом – действительно, распространенное имя среди королей Кастилии – короля Фердинанда III, о котором отзывается весьма положительно), а к его хронологии следует относиться с осторожностью. Он в основном собиратель и распространитель слухов и сплетен. Не следует искать у него правдивости фактов, событий и персонажей, он – лишь отголосок того, о чем в то время говорилось в христианском мире.

Мэтью ощущал себя англичанином, но не любил короля Англии Генриха III (а еще меньше – его отца, недоброй памяти Иоанна Безземельного), хотя, вероятно, был его приближенным. Он неизменно называет его «король Англии» (rex Angliae), тогда как, упоминая Людовика IX, почти всегда использует лестные эпитеты. Ему присуще сознание превосходства клириков, но он – монах старинного образца и не любит братьев нищенствующих орденов. Мэтью вообще отвергает всякое новаторство и, в частности, все новое налогообложение, все налоги. Он питает ярую враждебность к Папству, фискальная алчность которого непрестанно росла, и пессимистически относится к современному миру и его развитию. В конце каждого года Мэтью отмечал в хронике выдающиеся события года, как это делают в наше время некоторые газеты. Но у него речь, как правило, идет о небесных предзнаменованиях (кометы), о появлении чудовищ, о засухах, наводнениях, неурожаях. У Мэтью не было четкой исторической концепции, кроме утверждения воли Божией, несущей с собой прежде всего кару за человеческие пороки. Впрочем, отдельные люди внушают ему уважение, например, император Фридрих II, личностью которого он был очарован, хотя и видел в нем тирана. Не устояв перед влиянием сильных личностей, он поддается обаянию того или иного восточного правителя, даже мусульманина. Интересно то, каким ему видится противоположение людей Запада и Востока (так он их определяет): некое относительное равнодушие заставляет его признать качества такого-то султана или даже достоинства, которыми люди Востока превосходят западноевропейских христиан. В этом его сходство с Людовиком Святым, который при случае воздает по достоинству своим восточным противникам, не прощая им только того, что они поклоняются этому ужасному Магомету. Мэтью умеет наблюдать, рассказывать и рисовать, что, как известно, встречается не так часто. Он – ангажированный свидетель, без критической жилки, без возвышенных взглядов, обращенный в прошлое, но талантливо доносящий слухи и образы христианского мира.

Похоже, он изменил мнение о Людовике Святом и его матери, неразрывно связанной с ним, так как Людовик и Бланка образуют союз, который воспринимается как правящий Францией до смерти Бланки в конце 1252 года. Когда матери Людовика Святого не стало, Мэтью Пэрис воздает ей по заслугам, вознося хвалу ее благочестивой смерти монахини в Мобюиссоне и описывая ее такими возвышенными словами: «Итак, Бланка была великодушной: по рождению – женщина, по характеру – мужчина, новая Семирамида, благословение века, она оставила безутешным Французское королевство»[720]720
  Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 354.


[Закрыть]. Жизнь ее – сплошные горести: безвременная смерть мужа Людовика VIII, забота об управлении королевством, слабое здоровье сына, его крестовый поход, плен, позорная гибель в крестовом походе второго сына, графа Роберта I Артуа, сначала бежавшего от мусульман, а потом убитого, неизлечимая болезнь третьего сына Альфонса, которого парализовало; наконец, слухи, из которых она узнала, что ее старший сын король Людовик хочет провести остаток своих дней в Святой земле и там умереть, променяв свое земное королевство на Царство Небесное. Именно в этом типичный прием Мэтью Пэриса: восхваление, выделение мелочей, подчеркивание, без сгущения красок, несчастий и слабостей. Порой создается впечатление, что ему доставляет какое-то невероятное удовольствие говорить о каре за тайные грехи. И Людовик Святой для него не исключение.

До крестового похода в Египет действия короля Франции представляют интерес для Мэтью Пэриса главным образом в трех областях: военно-политические мятежи, происходившие в годы его несовершеннолетия и юности, проявления его набожности в приобретении реликвий и отношения с королем Англии. В отношении свидетельств французских современников его выбор не оригинален. Юный Людовик IX видится ему существом хрупким и по комплекции, и по состоянию здоровья. В 1242 году, когда Людовику 28 лет и когда во французском войске после победы при Тайбуре вспыхивает эпидемия, он пишет об опасениях, которые внушала эта субтильность: «Король вообще был юным, изнеженным и хрупким»[721]721
  Ibid. T. IV. P. 225: «Erat namque rex juvenis, tener et delicatus».


[Закрыть]. Он оставляет набросок образа Людовика, каким он виделся в христианском мире. Здесь все тот же непреходящий страх за королевских детей. Людовик едва вышел из детского возраста, он – iuvenis[722]722
  Юноша (лат). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Еще свежо воспоминание о преждевременной, в тридцать девять лет, смерти отца, Людовика VIII: «Французы ужасно боялись потерять своего короля, как они неожиданно потеряли его отца Людовика при Авиньоне»[723]723
  Это одна из многих ошибок Мэтью Пэриса. Мы уже знаем, что Людовик VIII умер не при осаде Авиньона, а в Монпансье в Оверни. Ошибка тем более разительная, что непоследовательный бенедиктинец забыл, что в его изложении Людовика VIII отравил граф Шампанский: едва ли смерть такого рода передается по наследству.


[Закрыть]. Ведь наследственность особенно сильна у королей: каков отец, таков и сын – и в жизни, и во всем остальном. Бог и сотворенная им природа в данном случае объединяют свои усилия.

До 1236 года Мэтью Пэрис, многим обязанный Роджеру Вендоверскому, считает Людовика полностью зависящим от матери и не выказывает никакой симпатии к Бланке Кастильской. Он послушно превращается в эхо наветов, распускаемых французскими баронами о королеве-матери, которая к тому же своим обращением с несовершеннолетним королем еще больше подорвала его здоровье.

Магнаты обвиняли графа[724]724
  Тибо Шампанский выступает ее любовником.


[Закрыть] в измене и осквернении королевского величества за то, что из любви к королеве он убил своего сеньора Людовика при осаде Авиньона, поговаривали, что он его отравил. А поскольку они неоднократно порывались вызвать графа на судебный поединок[725]725
  «Суд Божий».


[Закрыть], то королева, занимаясь всеми делами королевства, ибо король-отрок был еще юн и неразумен, не слушала их. Также, нарушив свою клятву верности королю и королеве, магнаты начали разорять королевство франков войной. Их поистине возмущало то, что их госпожой и сеньором была женщина, которая, как говорили, была осквернена спермой как графа, так и легата, и которая преступила границы вдовьего стыда[726]726
  Mathew Paris. Chronica majora… T. II. P. 196.


[Закрыть].

Вот такое, как им кажется, серьезное объяснение дают тем бедам, коими отмечены годы несовершеннолетия Людовика Святого, два монаха – Роджер Вендоверский и Мэтью Пэрис.

Что касается дел Британии, то Мэтью Пэрис обвиняет юного короля в том, что о правах короля Англии, «следуя совету женщины (Бланки Кастильской), а не закону правосудия»[727]727
  Ibid. P. 325.


[Закрыть], он искажает правду. Под 1236 годом оба английских хрониста пишут о новых бедах и о новом бунте французских магнатов: «Они возмутились тем, что королевство из королевств, Франция[728]728
  Латинский текст гласит: «regnum regnorum, scilicet Gallia», что свидетельствует об авторитете Франции в христианском мире, ибо понятие Gallia относилось к Франции в целом, тогда как Francia имело в то время, как правило, узкое значение сердца Франции, которое в позднее Средневековье называлось «Иль-де-Франс».


[Закрыть], управлялось по разумению женщины»[729]729
  Mathew Paris. Chronica majora… T. II. P. 366.


[Закрыть]. Описывая одну встречу христианских государей, устроенную императором Фридрихом II в Вокулёре, Мэтью говорит и о том, что король Франции «подал дурной пример, страшный и гибельный для остальных, явившись для восстановления мира с целым войском», тогда как король Англии под благовидным предлогом не принял в ней участия, а удовольствовался тем, что прислал своего брата Ричарда Корнуэльского и нескольких магнатов во главе с архиепископом Йоркским и епископом Илийским, что должно было придать встрече видимость примирения[730]730
  Ibid. P. 393.


[Закрыть] В 1239–1240 годах тон повествования меняется[731]731
  Именно в этом месте хроника освобождается от влияния Роджера Вендоверского.


[Закрыть] – французский король приобрел реликвии Страстей Христовых и воздвиг Сент-Шапель для их хранения – это было благое дело. Мэтью восхищается и тем, как король ответил матери[732]732
  Бланка Кастильская стала в 1241 году venerabilis ас Deo dilecta matrona («достопочтенная и Богом любимая женщина»)!


[Закрыть] о татарах, и «благородными и достойными хвалы словами, которые укрепили дух не только французской знати, но и живущих на границах»[733]733
  Mathew Paris. Chronica majora… T. IV. P. 112.


[Закрыть].

Во время франко-английской войны 1242 года отношение Мэтью к королям относительно ровное. Однако, когда в 1241 году Людовик пожаловал своему брату Альфонсу часть графства Пуатье, которую их отец Людовик VIII назначил ему в апанаж, хронист бурно протестовал против несправедливости в отношении брата английского короля Ричарда Корнуэльского, которому, как считали англичане, следовало вернуть графство, не по праву отнятое судом французских пэров и Филиппом Августом, а впоследствии – его сыном Людовиком VIII. Тогда о короле Франции говорится, что он «послушал совета тех, кому было ненавистно Английское королевство»[734]734
  Mathew Paris. Chronica majora… T. IV. P. 137.


[Закрыть]. Когда войну, вспыхнувшую между Людовиком Святым и Генрихом III, собрались поддержать крупные вассалы Гуго де ла Марш и Раймунд Тулузский, взбунтовавшиеся против французского короля, Мэтью был возмущен поведением Людовика, повелевшего арестовать оказавшихся на французской территории английских купцов и конфисковать их товары. Этим поступком

он нанес великий ущерб древнему достоинству Франции; ведь она традиционно давала надежное убежище и защиту всем беглецам и изгнанникам, особенно мирным, предоставляя им свое лоно для защиты, отчего и происходит название «Франция» на языке этой страны[735]735
  Ibid. P. 198. Francus – «вольный», «свободный».


[Закрыть].

Английский монах прекрасно понимал, что Англия уже стала страной торговли, где купцы умеют считать.

Тем не менее то, что можно назвать обращением Мэтью в Людовика, состоялось еще до начала военных действий, когда последний признал права короля Англии на его старинные владения во Франции и объявил о своем намерении вернуть ему Пуату и большую часть Нормандии[736]736
  Ibid. P. 203–204.


[Закрыть]. Это утверждение отныне будет проходить лейтмотивом в «Хронике» Мэтью Пэриса, и Людовик будет «тем, кто хочет вернуть, кто хочет возвратить». Так ли это? Для того времени нет никаких оснований так полагать, и, несомненно, король Франции и не думал возвращать английскому королю Нормандию, завоеванную его дедом Филиппом Августом. Похоже, что поскольку Людовик, как пишет Мэтью Пэрис, учитывал непреодолимую враждебность своих баронов этой реституции, то это было не реальностью, а скорее поводом, «хитростью», которой он прикрывался. Это ему вполне удалось. Но все равно можно с волнением констатировать то, что он сделает по договору 1259 года (не для Нормандии и Пуату, но для прочих территорий запада и юго-запада Франции), несмотря на ярко выраженную оппозицию части баронов и его придворных. Итак, возможно предположить не только то, что Мэтью принимал желаемое за действительное, но и что слухи о соглашательской позиции Людовика Святого в отношении английских владений во Франции распространились задолго до 1259 года. Следует добавить и то, что Людовик ссылался (а это очень важно для него) на родственные узы с королем Англии, которого он называет consanguineus[737]737
  Кровный родственник (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть], хотя они приходились друг другу всего лишь свояками, так как были женаты на сестрах. Мэтью Пэрис возобновляет похвалы в адрес Людовика Святого, когда накануне выступления в крестовый поход 1247 года он назначает ревизоров, чтобы приступить к возможной реституции налогообложения и незаконных королевских поборов. В случае территориальных реституций торжествует его «патриотизм» англичанина. В случае ревизий проявляется его враждебность к любым налогам, особенно королевским (феодальным или «публичным») и ко все большему вмешательству королевских чиновников в дела королевства.

Все симпатии хрониста на стороне Людовика Святого, когда король становится крестоносцем. Приверженец традиционной феодальной духовности, пусть даже не питая иллюзии в отношении достоинств вельмож, Мэтью Пэрис – приверженец крестовых походов. Он сокрушается только, что для осуществления этого похода Людовик Святой получил от Папы разрешение на сбор налога, вся тяжесть которого легла на плечи духовенства, и приводит в пример одного английского сеньора, который, напротив, чтобы отправиться в крестовый поход, продал свои земли и имущество. Впрочем, это вымогательство при подготовке крестового похода и служит, на взгляд Мэтью, причиной и объяснением его провала: «Король Франции подал пагубный пример, отобрав у своего королевства бесконечно много денег, что, по каре Божией, пошло далеко не на пользу в осуществлении похода. Далее вы увидите, какие плоды это принесло»[738]738
  Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 102. См. перечень вымогательств, совершенных Людовиком Святым во Франции перед крестовым походом: Ibid. T. V. Р. 171–172.


[Закрыть]. Зато он хвалит желание Людовика восстановить в королевстве перед выступлением в поход «хорошие» деньги. Король Англии повелел выследить «фальшивомонетчиков» (faisant), которые обрезали монеты до самого внутреннего кружка, причем наружный круг с надписями или исчезал, или оказывался испорченным. Он постановил, что отныне могли находиться в обращении только монеты надлежащего веса (pondus legitimum) и абсолютно круглой формы и повелел наказать евреев, кагорцев и некоторых фламандских купцов, повинных в этих преступлениях. Людовик, последовав этому примеру, проявил большую жестокость: «Монсеньер король Франции приказал также разыскать этих преступников в своем королевстве и повесить их на виселицах»[739]739
  Ibid. Р. 16.


[Закрыть].

Впрочем, о мерах, упоминаемых Мэтью Пэрисом в 1248 году, ничего не известно, но они согласуются с тем, что мы знаем о поведении Людовика в последние годы его правления: стремление оздоровить монетарную ситуацию и мероприятия, направленные против ростовщиков и денежных воротил. И снова размышление о короле и королевском правлении, давно сложившийся образ Людовика Святого: деньги аморальны, король должен организовать хождение «хороших» денег, и корыстные люди (в первую очередь евреи и ростовщики) навлекают на себя ненависть.