Текст книги "Людовик IX Святой"
Автор книги: Жак ле Гофф
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 60 страниц)
Отголосок этого страха пронизывает труд англичанина францисканца Роджера Бэкона, который долго жил в Париже, но оставался верен духу Оксфорда; между 1265 и 1268 годами он написал свое главное «Большое сочинение» («Opus majus»), сделав это по просьбе своего покровителя, советника Людовика Святого Ги Фулька, или Фулькуа, ставшего в 1265 году папой Климентом IV.
Весь мир пребывает едва ли не в состоянии проклятия, – писал он. – Кем бы ни были тартары и сарацины, ясно одно: Антихрист и его войско уже поблизости. И если Церковь святыми мерами не поспешит помешать этим злодеяниям, положить им конец, то понесет непоправимый урон, ибо христиане бедствуют. Все ученые люди полагают, что грядет время Антихриста[40]40
Цит. по: Alessio F. Introduzione a Ruggero Bacone. Roma; Вал, 1985. Р. 112.
[Закрыть].
Английский монах Мэтью Пэрис[41]41
Сведущий читатель может сразу возразить, что в отечественной науке этот хронист известен как Матвей (или Матфей) Парижский. У потребление такой непривычной формы в данном случае обосновано самим Ж. Ле Гоффом: «Чтобы снять все вопросы о его имени, уточним, что Мэтью Пэрис (Mathew Paris) – англичанин, и имя Пэрис было патронимом, достаточно распространенным в Англии ХIII века, и не предполагает ни французского происхождения, ни учебы в Парижском университете». (Примеч. пер.)
[Закрыть] описывал их как
Вымышленный бесгиарий соответствовал действительности. И вновь стиралась грань (как было свойственно людям Средневековья) между грезами и явью. Кошмары претворялись в реальность.
Перед лицом угрозы Гога и Магога, то есть монголов, сарацин и Антихриста, Роджер Бэкон не видел иного средства, иной защиты, кроме Reformatio, исправления нравов. Пусть христиане, Церковь и весь мир правоверных вступят на путь «истинного закона». Таково было в то время и мнение Людовика Святого. Исконной причиной несчастий христиан, его собственных и Французского королевства был грех, и, чтобы выдержать натиск народов – бича Господнего, следовало покаяться, очиститься и исправиться.
Вначале монголы повергли в панику и Людовика Святого. В 1241 году, когда они проникли в глубь Центральной Европы и христианский мир предался посту и молитвам, дабы Господь смилостивился и «низринул гордыню татар», бенедиктинец Мэтью Пэрис запечатлел такой диалог Людовика с матерью:
И вот, получив известие о том, что угроза бича Господня нависла над народом, сказала мать короля франков, достопочтенная и любимая Богом женщина, королева Бланка: «Где ты, сын мой, король Людовик?» И он, приблизившись, сказал: «Что с Вами, матушка?» А она, тяжело вздохнув, зарыдала, но, будучи женщиной, все же не по-женски осмыслила эту нависшую угрозу и сказала: «Что же нам делать, любезный сын мой, при столь страшных событиях, ужасный слух о которых прошел по земле нашей? Ныне неудержимое нашествие татар грозит полным уничтожением всем нам и Святой Церкви». На что король со слезами, но не без божественного внушения ответил: «Да укрепит нас, матушка, Божественное утешение. Ибо если нападут на нас те, кого называем мы тартарами, то или мы низринем их в места тартарейские[43]43
В ад.
[Закрыть], откуда они вышли, или они сами всех нас вознесут на небо». И этим как бы сказал: «Или мы отразим их натиск, или, случись нам потерпеть поражение, то отойдем к Богу как истые христиане или мученики»[44]44
Mathew Paris. Chronica majora… T. IV. P. 111–112.
[Закрыть]. Приведенные слова воодушевили французов и их соседей. Император Фридрих II в свою очередь поспешил направить христианским правителям послание о татарской угрозе, напоминая об «этом варварском народе, вышедшем с крайних пределов мира, о происхождении которого ничего не известно и который Бог послал для исправления народа своего, но, есть надежда, не для истребления всего христианского мира, и который приберегался им для конца времен»[45]45
Ibid. P. 112. Всюду, где проходили монголы, они неизменно вселяли страх своей жестокостью, оставляя после себя развалины городов и трупы тех, кто оказывал им сопротивление. Но эта жестокость была ради одного: ради покорения народов и государств. Добившись желаемого, монголы урбанизировались, поселяясь в городах, но не забывая и о своих шатрах, создавали органы управления, развивали хозяйство и торговлю, способствовали расцвету литературы и науки. При их участии то, что раньше было торговыми тропами, слилось в единый путь от Китая до Черного моря: знаменитый Шелковый путь, который функционировал благодаря монгольскому миру (рах mongolica), царившему в Азии подобно тому, как римский мир (рах romand) господствовал в Западной Европе примерно тысячелетием раньше*.
*Великий шелковый путь – известная со II в. до н. э. караванная тропа из Китая до Междуречья (см. карту 6), по которой осуществлялась торговля между Китаем, государствами Средней Азии и Средиземноморьем; основным (но не единственным) видом товара был шелк, не производившийся тогда нигде, кроме Китая.
«Рах romana» («римский мир» – лат.) – принятый в Римском государстве принцип, согласно которому после завоевания римлянами той или иной территории все войны и междоусобицы на ней прекращались. Такое же правило установил в своей державе Чингисхан (это здесь и названо «рах mongolica»). Следует отметить, что «монгольский мир» продолжался недолго. После 1260 г. Монгольская империя распалась на практически независимые владения (улусы), которые, чем дальше, тем больше, вступали в борьбу между собой.
[Закрыть].
Впрочем, когда стало ясно, что монгольские нашествия на Европу 1239–1241 годов уже не будут иметь продолжения, появились и оптимисты, черпавшие надежду в двух источниках: религии и дипломатии.
Монголы были язычниками и проявляли терпимость в вопросах религии. Многие внуки Чингисхана женились на княжнах-несторианках[46]46
Несториане были христианами, последователями константинопольского патриарха Нестория, осужденного в 431 году на Эфесском соборе. Они веровали в то, что Христос обладает не только двумя сущностями, но и двумя ипостасями. Несторианская церковь, глава которой, католикос (icatholikos), со времени арабского завоевания имел резиденцию в Багдаде, распространилась по всей Азии до самого Китая. Она пришла в упадок в конце ХIII века после принятия ислама монгольским ханом в Персии и угасла после распада Монгольской империи (1368).
См.: Richard J. La Papauté et les missions d’Orient au Moyen Âge (ХIIIe – XVe siècles). Roma, 1977.
[Закрыть]. Один из них стал буддистом. Большего и не надо было, чтобы ввести христиан ХIII века в одно из величайших заблуждений, которое Людовик Светой разделял как никто другой, – о возможности крещения монгольских ханов. Говорили, что ханы, следуя правилам весьма модной в ХIII веке от Атлантики до Желтого моря игры, принимавшей нередко серьезный оборот, сводили в спорах (Людовик Святой устраивал диспуты между христианскими клириками и раввинами) христиан, мусульман, буддистов, даосов и т. д., быть может, надеясь выбрать наиболее приемлемую для себя религию.
Некоторые христиане Западной Европы полагали также, что, крещеные или некрещеные, монголы могут стать союзниками против мусульман Сирии и Египта, на которых они в то время нападали с тыла. И правда, в 1260 году монголы взяли Дамаск, но египетские мамлюки почти тут же их вытеснили. В 1260 году монгольское завоевание прекратилось всюду, кроме Южного Китая. Грозившая ныне христианам азиатская опасность именовалась «тюрки».
В то же время оптимисты (и Людовик Святой был одним из них) мечтали послать гонцов к монгольским ханам в надежде обратить их в христианство и сделать своими союзниками в борьбе против мусульман. О том же мечтали и монгольские ханы, но искали не столько союзников, сколько новых подданных, предпочитая, как было им свойственно, по возможности мирное подчинение, а не вооруженный захват.
Монголам, привычным к обширным пространствам и столкновениям с великими державами, христианский Запад представлялся скопищем слабых народов, управляемых ничтожными вождями, с которыми и говорить не стоило. В 1245 году с соизволения Иннокентия IV христианские посольства отправились к «тартарам». В декабре 1248 года Людовик Святой, зимовавший на Кипре в предвкушении предстоящей высадки в Египте, принял монгольское посольство внука Чингисхана Гуюка. Гуюк, будучи представителем великого хана в Ираке, организовал посольство по его повелению. В послании делался упор на полную свободу и равенство, даруемые всем христианам в Монгольской империи. В ответ Людовик Святой послал к Гуюку гонца, доминиканца Андре из Лонжюмо, с дарами, среди которых был и великолепный пурпурный шатер, – ему отводилась роль часовни. Но, когда монах добрался до ставки Гуюка, регентша, мать хана, в ответ потребовала, чтобы король Франции покорился хану и платил ему ежегодную дань. Как свидетельствует Жуанвиль, Людовик Святой, получив в 1253 году в Святой земле этот ответ, очень сокрушался, что отправил гонца. Но когда он еще был в Святой земле, прошел слух, что один из потомков Чингисхана, Сартак, принял христианство. Людовик Святой поручил францисканцу Виллему Рубруку, не наделяя его полномочиями посла, отвезти Сартаку послание, в котором намекалось на возможность проведения совместной политики во благо христиан и монголов. И вот гонец с посланием отправился к великому Мункэ-хану в его столицу Каракорум в Монголии. Однако послание пропало, и Виллем Рубрук изложил Мункэ, правда безуспешно, христианское вероучение; хан в свою очередь отправил послание Людовику Святому, настойчиво напоминая, что французский король должен ему покориться. Когда францисканец прибыл на Кипр, Людовик Святой уже вернулся во Францию, и дипломатическая переписка между королем и монголами оборвалась[47]47
Guillaume de Rubrouck, envoyé de Saint Louis. Voyage dans l’Empire mongol. P., 1993 в переводе и с комментариями К. и Р. Капплер; этот перевод с комментариями переиздан в богато иллюстрированной книге: Richard J. Sur les pas de Plancarpin et de Rubrouck: La lettre de Saint Louis à Sartaq // Journal des savants. 1977.
[Закрыть]. Однако в 1262 году Хулагу, брат скончавшегося в 1259 году Мункэ, отправил большое посольство в Париж (выходцы из Тартара стали теперь «двадцатью четырьмя благородными татарами, которых сопровождали двое братьев проповедников, служащих им толмачами»). Хан благодарил за пурпурный шатер, который пришелся ему по вкусу, и предлагал королю (монголы теперь усвоили разницу между Папой, духовным владыкой, и королем Франции, светским государем, которого они считали самым могущественным среди христианских правителей) взаимовыгодный союз против мусульман в Сирии. Монголы должны были выставить конницу, а французский король – флот, которого не было у монголов. Намечался союз Азиатского континента с христианским Средиземноморьем. Иерусалим и Святые места должны были отойти к христианам[48]48
Meyvaert P. An Unknown Letter of Hulagu il Khan of Persia to King Louis IX of France // Viator. 1980. 11. P. 245–249;
Richard J. Une ambassade mongole à Paris en 1262 // Journal des savants. 1979.
[Закрыть]. Это начало диалога, эти неудачные попытки наладить контакт, в которых важнейшую роль могли бы сыграть знавшие иностранные языки братья нищенствующих орденов, свидетельствуют, что средневековый христианский мир (в том числе Людовик Святой) был не в состоянии открыться иному миру, перед лицом которого чувствовал себя бессильным. Кажется, Людовик Святой и его советники дослушали до напоминания (быть может, всего лишь символического, но в средневековой политике символы имели вес), что король Франции должен покориться монгольскому хану, и не отреагировали на это послание. Переговоры между Папой и монголами затянулись на долгие годы, но ни к чему не привели.
Весь Восток оказался для Людовика Святого всего лишь миражем. Миражем оказались Латинская империя в Константинополе и воссоединение христианских латинской и греческой Церквей, о котором, в частности, хлопотал по повелению Папы близкий французскому королю кардинал Одо де Шатору, монах-францисканец, канцлер парижской Церкви[49]49
Капитул – совет духовных лиц (каноников капитула) при главе епархии, играющий определенную роль в управлении данной епархией. Капитул состоял при кафедральном соборе (в данном случае – соборе Парижской Богоматери, главной церкви Парижской епархии), и в него входили не только представители причта данной церкви, но и – также в качестве капитулярных каноников – главы ряда приходов данного диоцеза и даже священнослужители из других диоцезов. Возглавлял капитул канцлер, он же архидиакон кафедрального собора. Следует отметить, что канцлер собора Парижской Богоматери являлся по должности канцлером Парижского университета.
[Закрыть]. Миражем оказалось ослабление мусульманских правителей – раздираемые внутренними распрями, они тем не менее одержали победу над Людовиком Святым и вновь захватили Святую землю, которую он думал защищать. Миражем оказалось обращение монголов в христианство и франко-монгольский альянс против мусульман. В какой-то момент, когда христианский мир снова сосредоточился на себе и постепенно отошел от крестовых походов, во время которых даже нищенствующие ордены разрывались между апостольской деятельностью в христианском мире и миссионерством в Африке и Азии, Людовику Святому, тщетно пытавшемуся совместить заботу о своем королевстве с несбыточными мечтами, оставалось лишь покончить с крестовыми походами и стать государем, попытка которого расширить пределы христианского мира потерпела крах. На Востоке Людовик Святой обрел лишь священные реликвии да ореол мученика, каковым Римская церковь в довершение всего его так и не признала.
Христианский мир
Жизнь Людовика Святого (и Франции) протекает в границах христианского мира[50]50
Для общего ознакомления порекомендовал бы изд.:
Le Goff J. L’Apogée de la Chrétienté (v. 1180v. 1330). P., 1982.
См. также:
Génicot L. Le ХIIIe siècle européen. P., 1968;
Mundy J. L'Europe in the High Middle Ages (1150–1309). L., 1973.
[Закрыть]. Он – суверен первой и один из глав второго, известное место в котором принадлежит и его королевству. Между этими двумя сферами нет и не ощущается никакого противоречия. В ХIII веке бытовало представление о сплочении Западной Европы вокруг христианской религии. Обычно оно выражалось понятиями «христианский народ» (populus christianus), или «христианское государство» (respublica christiana), или даже «христианский мир» (orbis christianus). Но использовалось и понятие «христианство» (Christianitas); оно встречается около 1040 года в старофранцузской «Песни об Алексее» (Chanson d’Alexis). Однажды епископ Ги Осерский, выступая от лица прелатов Французского королевства, обратился к озадаченному Людовику Святому: «Сир, архиепископы и епископы, присутствующие здесь, поручили мне сказать Вам, что христианство (cretientés) приходит в упадок и ускользает из Ваших рук»[51]51
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 369. Возможно, в данном случае этот термин имеет узкий смысл «церковная юрисдикция». Б. Ландри (Landry В. L’Idée de chrétienté chez les scholastiques du ХIIIe siècle. P., 1929) не ставил лексическую проблему. Л. Женико в прекрасной обобщающей работе обращает внимание на расплывчатость этого понятия в ХIII веке: Génicot L. Le ХIIe siècle… P. 386–387.
[Закрыть]. Открывая в 1245 году I Лионский собор, Иннокентий IV дал определение христианскому миру, указав на его врагов: дерзость сарацин, раскол греков и кровожадность татар[52]52
Insolentia Saracenorum, schisma Graecorum, sevitia Tartarorum // Brevis nota (Monumenta Germaniae Historica. Legum sectio IV. Constitutiones et acta publica. III. № 401); цит. в: Génicot L. Op. cit. P. 288.
[Закрыть]. Этот христианский мир, духовная республика, имеет и пространственные очертания. Иннокентий IV собирался закрыть перед монголами «врата христианского мира» (januae christianitatis) и выставить против них три государства: Польшу, Литву и Галицко-Волынскую Русь[53]53
Halecki О. Diplomatie pontificale et activité missionaire en Asie aux ХIIIe – XIVe siècles // ХIIe Congrès international des sciences historiques. Wien, 1965. Rapports II: Histoire des continents. P. 5—32.
[Закрыть]. Впрочем, христианам предоставляется выбор (и это один из самых спорных, зачастую подспудных вопросов века Людовика Святого): защищать Святую землю, то есть участвовать в крестовом походе, или оборонять Европу, а значит, служить делу христианизации языческих народов Восточной Европы: литовцев, пруссов, а южнее – угрожавших Венгрии куманов. Будет ли граница католического христианского мира, как и прежде, проходить по Иордану или по Днепру? Похоже, Людовик Святой, не колеблясь, дал ответ, оставшийся неизменным с 1095 года, когда в Клермоне Урбан II провозгласил Первый крестовый поход.
К полному расцвету
Между тем христианский мир склонен замкнуться на Европе. Дух крестовых походов угасает. Причину такой перемены следует искать в самом процветании Запада. Благоденствие породило приток христиан на Восток, и то же благоденствие вызвало их отток в Европу. В конце XI века быстрый демографический рост привел к тому, что христианскому миру стало тесно в Европе, и этот мир, где младших лишали земель, жен и власти, не останавливался перед применением насилия. Первую волну дикого феодализма нельзя было сдержать мирным путем. Церковь обратила ее против мусульман, и поскольку испанской Реконкисты было недостаточно, чтобы поглотить избыток населения, притязаний и энергии латинян, то эти силы двинулись на Восток. Но в середине XIII века процветание Западной Европы достигло своего апогея. Распашка нови и «аграрная революция» помогли справиться с голодом. Голодных лет Западная Европа больше не знала.
Развитие сельского хозяйства ускорило и социальные процессы. И хотя сеньориальная система крепко держала людей, процесс освобождения от личной зависимости набирал силу. И пусть даже городской воздух и не делал таким уж свободным, как то утверждала немецкая поговорка[54]54
Stadduft macht firei – городской воздух делает свободным (нем.).
[Закрыть], все же урбанистический взрыв собирал людей в городах, оживлял ремесло и торговлю, в том числе и дальнюю; совершенствовалось текстильное производство, велось (и быстро) строительство, причем вместо дерева все больше использовался камень. Стремительно возрастала роль денег в торговом обмене, чеканились монеты высокого достоинства: серебряные «гро». Тринадцатое столетие – время, когда возобновилась чеканка золотых, прекратившаяся в Западной Европе еще при Карле Великом. Людовик Святой – первый французский король, отчеканивший в 1226 году золотую монету экю. Процветание заставляло сеньоров даровать свободу и пресекать насилие. Учение, согласно которому война могла быть только праведной и вестись в строго определенные периоды, превратило умозрительный мир в реальность. Наряду с вдовами и сиротами теперь надлежало защищать и купцов, а поскольку новое общество порождало немало бедняков, то надо было заботиться и о них: росло число госпиталей и лепрозориев – последние являли собой нечто среднее между приютом и тюрьмой. Действуя заодно с Церковью, братствами и корпорациями, зарождавшееся государство жило предвкушением «государства всеобщего благоденствия» (Welfare State). В этом отношении Людовику Святому не было равных.
Город породил и новые культурные потребности, и средства их удовлетворения. Отрывались школы, в которых в ХIII веке обучались грамоте все больше юных горожан. Школы уже посещали не только будущие клирики; туда все чаще принимали детей мирян – в основном мальчиков, которые теперь умели читать, писать и считать, но среди учителей были и женщины. Возникали учебные корпорации, которые обретут название «университетов»[55]55
Verger J. Les Universités du Moyen Âge. P., 1973; Idem. Des écoles a l’Université: La mutation institutionelle // La France de Philippe Auguste. P., 1982.
[Закрыть]. Эти корпорации породили в христианском обществе времени Людовика Святого новую власть, сосуществовавшую с королевской властью (Regnum) и властью Церкви, – ведение (Studium); воплощением ее стали университеты. Университеты вдохнули вторую жизнь в латынь – международный язык учености, в латынь, зачастую искусственную, схоластическую; но (несмотря на уставы) повсюду, вплоть до университетских коллежей, быстро входил в употребление народный язык. Местные наречия превращались в литературный язык. При Людовике Святом представители королевской власти стали писать по-французски; Людовик – первый французский король, которого мы слышим говорящим на родном языке. Возрождался театр, который вышел за пределы Церкви и сделал своими подмостками город. Празднества выплеснулись на улицы, и ученая литургия смешалась с более или менее языческими обрядами вторгающейся в городскую жизнь деревни; карнавал одолел и вытеснил пост; фаблио 1250 года увело фантазию в новую страну, весьма далекую от христианского аскетизма, в страну Кокань[56]56
Коканъ (так во Франции, англ. Кокейн, ит. Кукканья, нем. Шлараффенланд) – в средневековых легендах, распространенных по всей Западной Европе, некое утопическое царство и, одновременно, Страна дураков: там царят вечная молодость, изобилие (согласно указанному фаблио, в стране Кокань из съестных припасов строят дома и замки, реки текут белым и красным вином), сексуальная свобода и безделье (в данном фаблио рассказывается, что наибольшие блага там достаются тем, кто меньше всего работает), мир и равенство; словом – это сплошной праздник (согласно опять-таки тому же тексту главных праздников, подобных Пасхе, Рождеству и т. п., там в четыре раза больше, чем в нашем мире, зато Великий Пост бывает раз в двадцать лет). Современные исследователи указывают, что подобные представления являют собой народную утопию и, одновременно, пародию на нее, карнавальную (в терминологии М. М. Бахтина) картину мира. Об упомянутом фаблио и о проблеме в целом см.: Михайлов А. В. Старофранцузская городская повесть «фаблио» и вопросы специфики средневековой пародии и сатиры. М., 1986. Гл. 4.
[Закрыть]. Искусство, всегда служившее Богу и сильным мира сего, старалось не только продемонстрировать мощь, но и удовлетворить различные эстетические вкусы, приближая небеса к земле настолько, насколько возносило землю к небесам. Витражи, торжествуя, заливают церкви цветным светом; появляются скульптурные изображения: в Амьене – «прекрасный Бог», в Реймсе – улыбающиеся ангелы. Готика – это праздник. На земле, как и на небесах, ценности остались в высшей степени христианскими. Земные сады (где можно сорвать розу в знак любви) – это новый отзвук садов Эдема, где Ева сорвала запретный плод. Земля уже не только слабое отражение потерянного в наказание за грехопадение рая; человек, сотворенный по образу и подобию Божьему и участвующий на земле в божественном деле Творения, может производить и блага, которые в конце времен станут изобиловать в раю обретенном, и вкушать от них: наука, красота, трудом нажитое богатство, узаконенные расчеты, тело, которому предстоит воскреснуть, и даже смех, долгое время казавшийся подозрительным Церкви, – начинаются на земле, в труде человека, в его вечном жизненном пути[57]57
Le Goff J. Les Intellectuelles au Moyen Âge. 1984; Idem. Quelle conscience l’Université médiévale a-t-elle eue d’ellemême? // Pour un autre Moyen Âge. P., 1994. P. 181–197.
[Закрыть]. Кажется, в ХIII веке христианский мир начал утрачивать свой варварский облик. «Божий суд» уходил в небытие; IV Латеранский собор (1215) запретил ордалии, которые еще нескоро исчезли из практики[58]58
Gaudemet J. Les ordalies au Moyen Âge: doctrine, législation et pratique canoniques // Recueils de la société Jean Bodin: La preuve. 1965. Vol. 17/2;
Bartélemy D. Moyen Âge: Le jugement de Dieu // L’Histoire. 1987. Avril. Nq 99. P. 30–36;
Baldwin J. The Intellectual Préparation for the Canon of 1215 against Ordeal // Spéculum. 1961. Vol. 36. P. 613–636.
[Закрыть]. Если от испытания огнем, водой и раскаленным железом отказались довольно быстро, то решение тяжб в поединках, с оружием в руках, было той формой «Божьего суда», которой отдавали предпочтение воины, и поэтому она просуществовала еще долго. Несмотря на все усилия, Людовику Святому не удастся отменить поединки.
Христианам, которым полюбились новые для них уют и достаток, становилось все труднее расставаться с ними ради сомнительных заслуг, обретаемых в крестовых походах. Жуанвиль, выдающий себя за самого близкого, восторженного и преданного друга Людовика Святого, оставаясь рыцарем-христианином, чью горячую голову не раз случалось охлаждать королю, отказался идти с ним в их второй крестовый поход:
Король Франции и король Наваррский[59]59
Тибо V, граф Шампанский, король Наваррский (под именем Тибо II), зять Людовика Святого, был очень к нему привязан.
[Закрыть] очень уговаривали меня отправиться в крестовый поход. На это я отвечал, что, пока я служил Богу и королю за морем и пока не вернулся, сержанты короля Франции и короля Наваррского причинили мне такой ущерб и так разорили моих людей, что едва ли когда еще ко мне и моим людям относились хуже. И я сказал им, что, если бы я хотел совершить богоугодное дело, то остался бы здесь, чтобы опекать и защищать мой народ; ибо, если бы я отправился в полный опасности крестовый поход, это, как мне совершенно ясно, было бы не к добру и во вред моим людям, я бы прогневил Бога, который отдал (принес в жертву) свое тело во спасение своего народа. Полагаю, что все те, кто советовал королю идти в поход, совершили смертный грех, ибо, пока он пребывал во Франции, то и в самом королевстве, и вокруг него царило спокойствие, а стоило ему уехать, положение королевства становилось все хуже[60]60
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 399–401.
[Закрыть].
Итак, сенешал отказался идти в крестовый поход, как бы чувствуя свою ответственность перед родной шампанской сеньорией и полагая, что отныне быть послушным Богу и подражать ему – значит не только участвовать в полном опасности крестовом походе, но и «опекать и защищать свой народ» на его, Жуанвиля, земле. Чтобы спасти его – от кого, от чего? От сатаны? Сарацин? Татар? Да нет же – от «сержантов[61]61
Сержант – в Средние века первоначально несвободный легковооруженный конник или неблагородный (в отличие от пажа или оруженосца) военный слуга; с конца ХII – начала ХIII в. – низший административно-полицейский чиновник на службе у государя или владетельного князя. Впрочем, оба значения сосуществовали до XV–XVI вв., когда второе из них окончательно вытесняет первое.
[Закрыть] короля Франции и короля Наваррского», чтобы охранять от подвластных им людей то, чего достиг христианский мир в период расцвета. Сенешал делает вид, что ведет себя как рыцарь, выступающий на защиту своих вассалов и крестьян, хотя на самом деле уподобляется тем новым людям, которым неведомы ни доблесть, ни приключения, – буржуа. Когда двадцать лет назад он отправился вслед за королем в Святую землю, «мне не хотелось оглядываться, чтобы посмотреть на Жуанвиль, – пишет он, – я боялся, как бы сердце мое не дрогнуло при воспоминании о прекрасном замке, который я покидаю, и о двух моих детях»[62]62
Ibid. P. 69.
[Закрыть]. Минуло двадцать лет; ему уже сорок три года, дети выросли, но замок стоит – стоит в том христианском мире, который ему, хозяину Жуанвиля, уже не хочется покидать.
И надо же было, чтобы Людовик Святой, который, между прочим, любил жизнь и земной мир, так поддался чарам этого земного образа небесного Иерусалима, что отправился, пренебрегши своей жизнью и неся свой крест, в этот Иерусалим, и вольно же было его современникам христианам расстаться с их самодостаточным христианским миром! Среди молитв, которые повторял умирающий Людовик Святой, была и такая: «Сподоби нас, Господи, презреть соблазны мира сего»[63]63
Ibid. P. 407.
[Закрыть]. Он близко к сердцу принимал религиозные брожения своей эпохи[64]64
О религиозных движениях XI – ХIII веков см.: Histoire de la France religieuse. T. I / Éd. J. Le Goff, R. Rémond. P., 1988.
[Закрыть].
Брожения в лоне церкви
Несомненно, одной из причин религиозных брожений, терзавших христианский мир ХIII века, было само его процветание.
Около 1000 года начался процесс накопления богатств в руках светских и духовных феодалов; люди все более расслаивающегося христианского общества Западной Европы все сильнее привязывались к мирскому, что вызывало ответную реакцию возмущения и протеста. Напряженная духовная борьба идет как внутри Церкви, так и за ее пределами, среди монахов, служителей культа и мирян. Обычно мишенью нападок становилась сама Церковь с ее алчностью, которую требовательные христиане считали особенно возмутительной, когда дело касалось ставшей вполне рутинной покупки церковных должностей (начиная с епископов), называемой, симонией по имени Симона Волхва, пытавшегося купить у апостолов их духовные дары. В первую очередь в этом обвиняли стоящее во главе Церкви Папство, принимавшее активное участие в деле создания монархического государства; именно Папство вводило все более тяжелые денежные налоги, собирая которые присваивало себе изрядные суммы. Критически настроенные клирики становились авторами сочинений, в которых в сатирическом свете, порой весьма оскорбительно, изображали Римскую курию; они снискали успех и в церковной среде, и среди светской знати, – таково «Евангелие от марки серебра»[65]65
Ср. Dobiache-Rojdestvensky О. La Poésie des Goliards. P., 1981.
[Закрыть]. Эти мысли распространяли бродячие проповедники, поведение которых вызывало подозрение в обществе, где каждый занимал отведенное ему место. Критике подвергались не только деньги, Церковь и римский понтифик; то тут, то там раздавались голоса против отдельных положений христианской догмы и некоторых навязываемых Церковью религиозных обрядов. Отвергалась всякая иерархия, таинства (в том числе брак и связанная с ним мораль), культ образов святых и, в частности, распятие; равно как и сохраняемая клиром монополия на чтение вслух Писания и на проповеди, а также церковная роскошь. Предъявлялось требование возврата к жизни по заповедям Евангелия, к нравам ранней Церкви; мужчинам и женщинам предлагалось «последовать нагими за нагим Христом». Недопустимо было принесение разного рода клятв, что вело к подрыву одной из основ феодального общества. Сам Людовик Святой отказался от клятв, даже дозволенных Церковью. Эта борьба зачастую сводилась к критике властей, денег и злоупотреблений в землевладении, вплоть до призывов к реформе; иногда она принимала более радикальный характер, будь то отвержение Церкви или, напротив, приверженность ключевым положениям христианской догмы. Именно это Церковь называла ересью и именно эти противоположные тенденции решительно осуждала; еретик должен был отречься от своих взглядов; в противном случае он заслуживал того, чтобы его изгнали из христианского общества[66]66
О ересях см.: Hérésies et sociétés dans l’Europe pré-industrielle, XIe – XVIIIe siècles / Éd. J. Le Goff. P.; Le Haye, 1968; Lambert M. Médiéval Heresy. Oxford, 1992; Moore R.I. The Formation of a Persecuting Society. Oxford, 1987.
[Закрыть]. Но это был не приступ неверия, а, напротив, – одержимость верой, желанием жить с тем «презрением мира сего», которое монашество и Церковь Высокого Средневековья (быть может, опрометчиво) так усиленно проповедовали. В этом движении так или иначе участвовали и клирики, и миряне, и вообще все слои общества. Брожения не обошли стороной и Французское королевство: первый «народный» еретик, известие о котором относится примерно к 1000 году, – крестьянин из Вертю-ан-Шампань, впавший в религиозный транс во время работы на своем винограднике; в 1022 году в Орлеане сожжены клирики-еретики; в 1025 году группа еретиков объявилась в Аррасе. Вероятно, некоторые из этих групп еретиков имели связи с королевской династией Капетингов: например, в 1020 году в Орлеане, а в 1210 году в Париже. Людовик Святой ненавидел ереси, но между ортодоксией и ересью не всегда можно провести четкую грань. Ниже речь пойдет о встрече короля (я придаю ей большое значение) в Иере, по возвращении из крестового похода, с одним францисканцем, проповедовавшим подозрительные идеи Иоахима Флорского.
В своем благочестии король руководствуется стремлением подражать Христу если не в бедности, что было бы нелегким делом для короля Франции, то в смирении. Он – адепт широкого движения, охватившего почти всех претендентов на совершенство в духе Евангелия. Как и многие его современники, Людовик восхищается отшельниками, которых становится все больше в лесных и островных пустынях христианского мира и которые являют собой пример бегства от мира (fuga mundi), – мира, развращенного западноевропейским экономическим подъемом. Среди новых духовных орденов, которые в X–XII веках старались реформировать монашество, погрязшее в богатстве, обретшее силу и переставшее трудиться, наибольший интерес вызывал цистерцианский орден, окруженный ореолом безмерного авторитета святого Бернара (ум. 1153). Но в конце ХII века и цистерцианцев уже обвиняли в том, что они, в свою очередь, поддались мирским соблазнам, но все же в ХIII веке они продолжали оставаться символом реформированного и обновленного монашества. Наряду с нищенствующими орденами в ХIII веке цистерцианцы продолжали пользоваться милостью Людовика Святого. Именно цистерцианский монастырь Ройомон, который обязан ему своим существованием и который, несомненно, был любимым местом короля, навсегда связан с именем Людовика.
Между тем в начале ХIII века волна еретических движений набирала силу. Из всех ересей, зачастую с трудом поддающихся идентификации под давно забытыми или вымышленными названиями, которые давала им Церковь то ли по неведению их истинной природы, то ли чтобы выказать свое отношение к ним как к источнику старых заблуждений, осужденных уже раньше, самой заметной и казавшейся особенно опасной Церкви и стоявшим на ее защите владыкам была ересь, которую ныне называют «катаризмом». Наиболее распространенное название, которое получили катары во Франции ХIII века, – альбигойцы (aubigeois), поскольку их было особенно много в Южной Франции; их называли альбигойцами, как называли кагорцами христиан-банкиров, слывущих ростовщиками[67]67
Слово «альбигойцы» образовано от названия южнофранцузского города Альби, являвшегося одним из центров катаризма, хотя, разумеется, не все катары были оттуда. Кагорцами, от названия южнофранцузского города Кагор (Каор), который виделся современниками (да и был во многом) чем-то вроде «города желтого дьявола», называли банкиров-христиан (не иудеев!), выходцев из Франции, необязательно Южной. Кстати сказать, ростовщиков, менял, банкиров, даже крупных торговцев из Италии называли ломбардцами, пусть далеко не все из них являлись уроженцами североитальянской области Ломбардия.
[Закрыть]. Катаризм – не монотеистическая, а дуалистическая религия. Катары верят в существование двух богов: невидимого, доброго бога, спасителя дуIII, царя всецело спиритуального мира, и злого бога, владыку видимого материального мира, обрекающего тела и души на гибель. Злого бога катары уподобляют сатане или Богу гнева Ветхого Завета. Его орудие на земле – Церковь, подобная зверю Апокалипсиса. Катаризм, безусловно, представляет собой угрозу для христианской Церкви. Между этой религией, имеющей свои обряды, служителей и иерархию («совершенных»), и официальным христианским учением компромисс невозможен, пусть даже альбигойцы вынуждены уйти в подполье и маскироваться под ортодоксов. Дуалистическая ересь – феномен, присущий христианству в целом, как западному, так и восточному. В ХII – ХIII веках такие ереси были известны в Аквитании, Шампани, во Фландрии, в Рейнской земле, в Пьемонте, два крупных очага этой ереси находились и на востоке Европы – в Болгарии и Боснии, и на западе – в Ломбардии и Лангедоке[68]68
О катарах см.:
Borst A. Les Cathares. P., 1953;
Manselli R. L’Eresia del male. Napoli, 1963;
Nelli R. La Phénomène cathare. Toulouse, 1976. Т. II, L’Histoire des cathares. 1980.
Оригинальная точка зрения: Biget J. Les Cathares: Mise a mort d’une légende // L’Histoire. 1986. Novembre. № 944. P. 10–21.
Весьма яркое описание одной группы катаров принадлежит Э. Леруа Ладюри, но оно относится ко времени после смерти Людовика Святого: Le Roy Ladurie Е. Montaillon, village occitan de 1294 à 1324. P., 1975.
[Закрыть]. Людовику Святому предстояло обнаружить их в своем королевстве. По правде говоря, если дед Людовика Святого, Филипп Август, отказался от крестового похода против альбигойцев, то его отец, Людовик VIII, предпринял жесточайшее гонение на еретиков Южной Франции с оружием в руках. Людовик Святой включился в борьбу против альбигойцев на решающем этапе крестового похода – в 1226 году[69]69
Zerner-Chardavoine M. La Croisade albigeoise. P., 1979.
[Закрыть].
Быть может, здесь сыграло роль расположение графа Тулузского Раймунда VI к катарам и враждебное отношение к своему сюзерену Капетингу, но король, несомненно, хотел передать инициативу в этом деле сеньорам и рыцарям Севера; последним это было выгодно, и они под знаменем борьбы за веру выступили против сеньоров Юга. Кроме того, Людовик VIII надеялся найти большее, чем его отец, взаимопонимание с Папством.
Чтобы искоренить остатки (но живучие) ереси, Церковь учредила чрезвычайный суд – Инквизицию. Так был введен новый, изощренный тип судебного процесса, который носил название инквизиционного. Его открывал судья, возбуждавший дело по доносу или используя пущенный слух или мелкую вещественную улику, которая свидетельствовала о преступлении или о правонарушении. Инквизиция была готова прийти на смену судебному разбирательству, при котором судья ведет дело в присутствии обвинителя, пострадавшего или его близких, от которых требуются улики. Теоретически инквизиционный процесс имел два достоинства: он оставлял безнаказанными только неумышленные преступления; его целью было получить признание[70]70
L’Aveu: Antiquité et Moyen Âge: Actes du colloque de Rome, 1984. Roma, 1986.
[Закрыть] обвиняемого – это считалось самой объективной и неопровержимой уликой. Но поскольку практика Инквизиции являлась тайной, то инквизиционный процесс велся без свидетелей и адвоката обвиняемого, и последний в случае доноса не знал имен своих обвинителей. Многие инквизиторы хотели во что бы то ни стало вырвать признание у тех обвиняемых в ереси, кого подозревали в притворстве и лжи: в ход пошли пытки, получившие в ХIII веке широкое распространение. Когда суд Инквизиции выносил суровый приговор, осуждая нередко на особенно жестокую форму заключения (иногда пожизненного), на замуровывание или сожжение на костре, то Церковь, желая остаться как бы в стороне, поручала вынесение приговора светской власти – что называется, передавала дело светской длани. Папа Григорий IX учредил Инквизицию в 1233 году, и Людовик Святой станет первым французским королем, который казнит еретиков, осужденных Инквизицией[71]71
Честно говоря, к светской длани обращались во Франции и до него. В 1210 году церковный Синод в Париже под председательством архиепископа Санса Пьера Корбея осудил членов одной мало известной секты, духовными вождями которой были преподаватели университета Амальрик Венский (ум. ок. 1205) и Давид Динанский; они были переданы светской длани. В живописной традиции, в данном случае на одной из миниатюр, которые в позднее Средневековье были неотъемлемой частью иконографии «Больших французских хроник» (официальной истории королевства), можно видеть, как Филипп Август подбрасывает хворост в костер, на котором горят еретики:
Alverany М.-Т. de. Un fragment du procès des Amauriciens // Archives d’histoire doctrinal et littéraire du Moyen Âge. 1950–1951. Vol. 25–26;
Capelie G. C. Autour du décret de 1210. III. Amaury de Bène: Etude sur son panthéisme formel. P., 1932.
[Закрыть].
Волна ереси в христианском мире ХIII века – лишь одна сторона религиозного брожения, которое проявлялось двояко, оставаясь при этом в лоне христианской ортодоксии.
Во-первых, это появление новых монашеских орденов, отвечающих новым духовным запросам и желанию некоторых высокодуховных мужчин и женщин стать апостолами общества, порожденного экономическим и социальным подъемом. Это были нищенствующие ордены. Выступая против деградирующего монашества, которое, удалившись в пустынь, отражало прежде всего надежды представителей аристократического общества и рыцарства, братья нищенствующих орденов, не будучи монахами, жили не отшельниками в такой «пустыни» Западной Европы, как лес, а среди людей, в городах. Их апостольская деятельность была направлена прежде всего на новое городское общество, подверженное ересям. Их главное оружие – их образ жизни – в смирении и нищете, – именно потому они просят милостыню. В этом мире, где алчность, чистоган, страсть к наживе и стяжательство (avaritia) предстали в новом обличье вследствие притока денег, эти ордены сделались «нищенствующими». И преобразование, о котором говорило все их поведение, должно было стать той основой, которая позволила бы им успешно реформировать и само общество.
