Текст книги "Людовик IX Святой"
Автор книги: Жак ле Гофф
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 60 страниц)
Смерти и рождения. – Сестра и братья. – Людовик Святой и усопшие короли.
На завершающем этапе правления эсхатологическая воля Людовика IX диктовала ему крайне усердно выполнить долг каждого государя: принести спасение себе и своему королевству, обеспечив прежде всего будущее династии и семьи.
Смерти и рождения
Вернувшись в 1254 году во Францию, Людовик IX облачился в траур и предался скорби в связи со смертью двух близких людей: младшего брата Роберта I Артуа, погибшего в крестовом походе (1250), и умершей во Франции матери (декабрь 1252).
Роберт I Артуа пал жертвой безоглядного рыцарского порыва в битве при Мансуре 9 февраля 1250 года. Людовик, искренне любивший своих братьев, сильно горевал. Но проблем с наследником не было: Роберт оставил малолетнего сына[419]419
Он оставил еще и дочь Бланку, которая в 1259 году вышла замуж за Генриха, сына Тибо V Шампанского и Изабеллы, дочери Людовика IX, что послужило упрочению связей между королевской семьей и семьей графов Шампанских.
[Закрыть], который тоже носил имя Роберт; и в 1267 году король посвятил его в рыцари. Людовик пытался добиться признания своего брата мучеником как погибшего в крестовом походе, но Папство осталось глухо к его просьбам; впоследствии та же участь постигнет и самого Людовика: его признают святым, но не мучеником. По мнению Папства, с одной стороны, крестовый поход открывал путь к спасению, а не к мученичеству, а с другой – следовало избегать любой тенденции к династической святости.
Смерть Бланки Кастильской была великим горем для Людовика IX. Жуанвиль и многие современники упрекали короля в том, что он слишком бурно выражал свои чувства. В жизни Людовика Святого были две великие потери, о которых он скорбел: мать и Иерусалим. Но Бланка была прошлым, и, по его воле, ей суждено было ожидать воскрешения не в королевском некрополе в Сен-Дени и не в Ройомоне, а в цистерцианском аббатстве Мобюиссон, основанном ею и ставшем ее Ройомоном.
Людовика IX постигло еще одно огромное горе, чреватое к тому же трагическими последствиями: беспощадная смерть унесла старшего сына, наследного принца Людовика, который скоропостижно скончался в январе 1260 года. Король тяжело переживал его кончину, о которой, вне себя от горя, сам сообщил своему главному советнику канцлеру Эду Риго, архиепископу Руана, отметившему это в своем дневнике. Король Англии, который вместе с семьей и юным принцем провел Рождество в Париже и теперь держал путь на родину, вернулся, чтобы помочь в организации похорон. Принц Людовик был похоронен в Ройомоне, так как король решил, что Сен-Дени будет местом погребения коронованных особ династии, а Ройомон станет некрополем королевских детей, которым не суждено было взойти на престол. Смерть юного принца была тем более жестокой, что до власти, казалось, рукой подать, поскольку он, хотя еще и речи не шло о наследовании короны, в последние годы пребывания отца в Святой земле был своего рода наместником короля в королевском правительстве, получив титул «перворожденного» (primogenitus). К тому же хронисты, все как один, описывали его наделенными добродетелями и королевским величием, как достойного сына своего отца. А ведь проблема королевских наследников занимала важное место в «Зерцалах государей» той эпохи. Высшая благодать, которую Господь ниспосылал добрым королям, – это добрый наследник. Людовик Святой, видимо, воспринял эту смерть как знак свыше. Значит, он еще не заслужил вечного спасения себе и своим подданным. И значит, ему предстояло еще решительнее проводить нравственную реформу в королевстве, что он, как мы видели, и сделал.
Скорбь короля в связи с кончиной юного Людовика была такой глубокой, что он получил исключительные знаки внимания и соболезнования. Ему написал Папа Александр IV. Придворный интеллектуал, доминиканец Винцент из Бове в порыве сострадания сочинил «послание в утешение», которое историки, изучающие традиционные «христианские утешения», считают шедевром этого средневекового жанра наряду со словом утешения святого Бернарда в связи со смертью своего брата[420]420
Moos P. von. Die Trostschrift des Vincenz von Beauvais fur Ludwig IX: Vorstudie zur Motiv und Gattungsgeschichte der consolatio // Mittellateinisches Jahrbuch. 1967. Bd. 4. S. 173–219.
[Закрыть]. Но у Людовика IX были и другие сыновья, в частности Филипп, всего на год младше покойного брата, присутствовавший по воле короля в отдельных случаях, например, при скреплении Парижского договора, вместе со старшим братом. Как видно, смерть юного принца не поставила под угрозу династическую преемственность. Это подчеркивает Винцент из Бове, напоминая королю, что такое уже бывало в истории династии Капетингов, но не повлекло за собой серьезных последствий.
К тому времени Людовик и королева Маргарита имели многочисленное потомство, как это часто случается с христианскими монархами, когда Бог ниспосылает благодать королевской семье, даруя ей детей. У королевской четы их было одиннадцать. Первая дочь, Бланка, рожденная в 1240 году, умерла в 1243 году. Затем появились на свет Изабелла (род. 1242), Людовик (род. 1244, ум. 1260), Филипп (род. 1245), сын Жан, родившийся в 1248 году и вскоре умерший, трое детей, появившихся во время крестового похода и пребывания в Святой земле: Жан Тристан, родившийся в апреле 1250 года, когда его отец был в плену и имя которого напоминало об этих печальных обстоятельствах, Пьер, родившийся в 1251 году, еще одна Бланка, появившаяся на свет в начале 1253 года, и трое детей, рожденных после возвращения во Францию: Маргарита (конец 1254 или начало 1255 года), Роберт (1256), Агнесса (1260). Такое вот многочисленное потомство, источник величия и могущества, тем более что Людовик IX, в отличие от своего отца Людовика VIII, не жаловал крупных земельных владений младшим сыновьям. Когда в 1269 году, накануне выступления в Тунис, он отдавал распоряжения о преемственности, то пожаловал им лишь небольшие графства, но зато женил на наследницах обширных земельных владений. Впрочем, благодаря сыновьям Людовику Святому суждено было стать предком всех французских королей. Они все могли называться (как сказал Людовику XVI на эшафоте присутствовавший при его казни священник) «сыновьями Людовика Святого»[421]421
Король Франции Людовик XVI был казнен 21 января 1793 г. по обвинению в государственной измене и по приговору Конвента – высшего законодательного (не судебного!) органа Французской республики, – вынесенного 17 января 1793 г. 19 января король отслушал литургию, исповедовался и причастился – он был последним из приговоренных к смерти, кому революционные власти позволили это сделать. По преданию, исповедовавший короля священник сопровождал его до места казни и, когда Людовик поднимался по ступеням гильотины, сказал ему: «Взойди на небо, сын Людовика Святого». Многие современные исследователи считают эти слова позднейшим благочестивым вымыслом.
[Закрыть].
Младшие сыновья были удачно женаты, равно как и старшие сыновья и дочери. По обычаям того времени, в детстве они были помолвлены, в юности женились или вышли замуж, а выбор спутников жизни был продиктован королевской политикой.
В XIII веке юный аристократ превращался в мужчину, только когда становился рыцарем. В королевской семье, где король, его братья и сыновья должны быть рыцарями, чтобы соответствовать своему статусу и принять на себя свои функции, посвящение юношей в рыцари приобретает особое значение. В таких случаях ради торжественных церемоний сдержанный Людовик IX поступался своими принципами. Самым великолепным было посвящение Филиппа, ставшего наследником престола, будущего Филиппа III. Его посвящение в рыцари 5 июня 1267 года, в Троицын день, который феодальный христианский мир превратил в великий праздник монархии и аристократии, объединив с традиционным праздником весны, состоялось в саду парижского дворца в присутствии многочисленных вельмож и при огромном стечении народа; тогда же были посвящены в рыцари и многие молодые аристократы. Впечатление усиливалось еще и тем, что Людовик IX только что вновь стал крестоносцем, и многие предрекали, что, будучи слабого здоровья, он едва ли вернется живым. Новоиспеченный рыцарь становился не только наследником престола, но и в недалеком будущем королем.
Сестра и братья
Благочестивый Людовик IX, вероятно, надеялся, что кто-то из его детей, как это случается в больших семьях, уйдет в монастырь. Вероятно, он был бы не прочь увидеть Жана Тристана монахом-доминиканцем, Пьера – францисканцем, а Бланку – сестрой цистерцианкой в монастыре Мобюиссон, основанном ее бабкой. Все трое ответили решительным отказом на требование довольно-таки властного отца. Безусловно, упорнее всех сопротивлялась Бланка, демонстрируя тем самым модель поведения, прямо противоположную тому, что обычно наблюдалось в семействах христианских королей, сеньоров и даже бюргеров: дочери, изъявляя желание вступить в монастырь, восставали против родителей, особенно против отцов, неодобрительно относившихся к такому поступку, ибо он лишал их перспективы выдать дочерей замуж. Бланка осмелилась обратиться (неизвестно, кто выступил ее посредником) к Урбану IV, который пожаловал десятилетней девочке привилегию снять с себя обеты, если ей придется подчиниться воле отца. Иногда даже Папа находил религиозное рвение Людовика Святого чрезмерным. Однако король не навязал своих желаний детям.
Зато он, конечно, был счастлив, что у него есть сестра Изабелла (род. 1225), поведение и образ жизни которой во всем походили на его собственный, несмотря на то, что она была женщиной и не выполняла королевской функции. Изабелла дала обет безбрачия и отказалась, когда ее прочили в жены старшему сыну графа де ла Марша, выйти замуж за сына императора Фридриха II Конрада Штауфена. Она жила при дворе, скромно одевалась и целиком посвятила себя делам благочестия. Изабелла основала монастырь клариссинок в Лоншане, куда удалилась в 1263 году и где умерла в 1270 году, незадолго до выступления Людовика IX в крестовый поход. Король как преданный и любящий брат принял участие в организации похорон Изабеллы, которую Церковь причислила к лику святых, – правда, лишь в 1521 году. Возможно, в монастыре в Лоншане была сделана попытка создать монашеский культ из образа Изабеллы: например, в 1322 году там скончался Филипп V Длинный, специально прибывший туда перед смертью. Однако, в отличие от Центральной Европы, Церковь, вероятно, тормозила развитие королевской религии вокруг образа принцесс, признанных блаженными или святыми. Бланка Кастильская, как писал Жуанвиль[422]422
Joinville. Vie de Saint Louis… P. 57.
[Закрыть], особенно почитала святую Елизавету Венгерскую (или Тюрингскую), сын которой прислуживал на пиру, устроенном Людовиком IX в Сомюре в 1241 году по случаю посвящения в рыцари своего брата Альфонса. Возможно, Бланка поцеловала юношу в лоб, как это делала, в ее представлении, его святая мать. Истинное благочестие Изабеллы получило признание лишь в XVI веке.
Из двоих братьев короля, уцелевших в крестовом походе, старший, Альфонс, по завещанию отца Людовика VIII и с соизволения Людовика Святого вступил в 1241 году во владение Пуату, частью Сентонжа и Овернью и по условиям Парижского договора 1229 года, положившего конец крестовому походу против альбигойцев, стал в 1249 году графом Тулузским. Он получил значительную долю наследства своей жены Жанны, дочери графа Тулузского Раймунда VII. Несмотря на слабое здоровье, Альфонс последовал за своим братом-королем, с которым они были очень близки, в оба крестовых похода. Он изредка появлялся в своих владениях, чаще находясь в Иль-де-Франсе и в Париже, где построил дворец вблизи Лувра. Тем не менее он прекрасно управлял своими обширными доменами на юге и западе Франции, взяв за образец модель королевского домена, в чем ему помогали знающие бальи и сенешалы; возможно, он даже предложил какие-то модели управления королевской администрации. Взаимопонимание между братьями в данном случае способствовало тому, что методы их управления развивались в унисон, чем в основном объясняется то обстоятельство, что, когда после смерти в 1271 году бездетных Альфонса и Жанны домены Альфонса согласно правилам наследования королевских апанажей отошли к королевскому домену, их интеграция прошла весьма успешно[423]423
Boutaric Е. Saint Louis et Alphonse de Poitier…
[Закрыть].
Второй брат был l’enfant terrible[424]424
Бедовый ребенок (фр). – Примеч. пер.
[Закрыть] семьи. Вступив в 1246 году во владение своим апанажем Анжу-Мен-Турень, он получил от своей жены Беатрисы унаследованное ею от отца Раймунда Беренгария, скончавшегося в 1245 году, графство Прованс, на которое претендовала старшая дочь графа королева Франции Маргарита. Итак, владения Карла были не только разделены на две части, но при этом одна часть входила в состав Французского королевства, а другая – империи. Такое положение служило источником амбиций и безрассудного поведения Карла, плохо ладившего с провансальскими подданными, особенно с городами, в частности с Марселем, считавшими его иноземцем. Людовик IX долгое время умерял пыл своего брата. Это видно из дела Геннегау, в которое оказался втянут Карл, когда его брат-король находился в Святой земле. В конце концов, по увещанию Папы, Людовик принял для своего брата итальянское наследство Фридриха II – Южную Италию и Сицилию. Одержав победы при Беневенто (февраль 1266 года) и Тальякоццо (август), Карл овладел своим королевством. Таким образом, династия Капетингов правила на итальянском Юге (Mezzogiorno) независимо от Французского королевства Людовика IX, но сохраняя с ним братские отношения.
В 1261 году латинский император Константинополя, свергнутый Михаилом VIII Палеологом и греками, сделал попытку заручиться поддержкой Карла Анжуйского и отвоевать Константинополь. Прошло немало времени, прежде чем Карл дал на это согласие, что нашло отражение в договоре, подписанном 27 мая 1267 года в Витербо под эгидой самого Климента IV. Брат Людовика обрел сюзеренитет на Морее, островах Эгейского моря, Эпире и Корфу, что составляло более трети всех отвоеванных земель. В начале 1270 года Карл отправил несколько отрядов в Морею. Людовик IX с неодобрением отнесся к новому начинанию своего брата. Сам же он в это время был занят только одним: подготовкой нового крестового похода. Король полагал, что дело Константинополя можно урегулировать путем компромисса. Михаил Палеолог прибег к его посредничеству и ждал, сам ничего не предпринимая, окончания схизмы между христианами – греками и латинянами. Карлу Анжуйскому не оставалось ничего иного, как принять участие в новом крестовом походе своего обожаемого и являвшегося для него непререкаемым авторитетом брата.
Итак, Людовик IX уладил семейные дела, не изменяя своим принципам и действуя в интересах Французского королевства и всего христианского мира. При этом он думал не только о живых, но заявлял о мире, порядке и единстве с мертвыми. Ж. Дюби представил блестящее доказательство того, что род – это память, что интерес к генеалогии требует заботы о династической памяти[425]425
Duby G. Le lignage // Les lieux de mémoire / Ed. P. Nora. P., 1986. T. II. Vol. 1. P. 31–56.
[Закрыть]. В кругу больших семейств встреча живых с мертвыми происходила в некрополях.
Людовик Святой и усопшие короли
В конце своего правления, вероятно в 1263–1264 годах, Людовик Святой повелел по-новому расположить усыпальницы королевского некрополя в Сен-Дени – шестнадцать гробниц королей и королев, почивших в VII–XII веках, для которых были изготовлены надгробные изваяния; ансамбль венчали усыпальницы его деда Филиппа Августа (ум. 1223) и отца Людовика VIII (ум. 1226), осуществив тем самым величайшую погребальную программу Средневековья. В то же время он приложил максимум усилий, чтобы отныне Сен-Дени служил местом погребения только тех особ королевской фамилии (мужчин и женщин), которые достойно носили корону.
Такая амбициозная и грандиозная программа не только ставила вопрос о погребальной политике Капетингов. Она проявляется лишь в контексте давно назревавшего (de longue durée) переворота (отношения к мертвым в христианском учении) и глубоких изменений, которые претерпевала эта позиция на протяжении XI–XIII веков, о чем свидетельствует новый скульптурный жанр – надгробный памятник в виде лежащей фигуры. В этом угадывается основной феномен: место тела усопшего в христианской идеологии Средневековья или, вернее, тела вполне конкретного усопшего – тела короля.
Вначале – парадокс христианского учения: двойственный статус тела[426]426
См. первый номер журнала: Dialogus: I discorsi dei corpi. 1993 и прекрасную книгу: Paravicini Bagliani A. Il corpo del Papa. Torino, 1994. Cм.:
Bertelli S. Il corpo del re. Firenze. 1990;
Pouchelle М.-Ch. Corpe et chirurgie à l’apogée du Moyen Âge. P., 1983, a также:
Brown P. Le Renoncement à la chair: Virginité, célibat et continence dans le christianisme primitif. P., 1995.
[Закрыть]. С одной стороны, плоть обречена как наихудшая часть человека: «Ибо, если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете» (Рим. 8: 13), а в варварском манихействе[427]427
Манихейство в собственном смысле – религия, основанная пророком Мани, иранцем по происхождению. Мани объявил, что было три великих пророка: Иисус на западе (относительно Ирана), Будда на востоке и Заратуштра в центре; сам же он – Мани – новый пророк, стоящий над ними. Учение Мани, которое, по его замыслам, должно было заменить все существующие религии, представляет собой смесь зороастризма, буддизма и христианства. Основа, заимствованная из зороастризма, – учение о вечной борьбе добра и зла, света и тьмы; предназначение человека – споспешествовать Свету одолеть Тьму. Из буддизма взято учение о переселении душ, из христианства – образ Христа и представления о Духе Святом. Манихейство, несмотря на жестокие преследования (сам Мани был казнен в Иране), распространилось в Центральной Азии, в Иране, на Ближнем Востоке, даже в Римской империи и повлияло на позднейшие дуалистические (то есть признающие существование двух равномогущественных божеств – доброго и злого) верования. В Средневековье манихейством именовали вообще все дуалистические ереси (связь их с собственно манихейством весьма вероятна, но не всегда доказуема), в частности, ересь катаров. Для последних (но не только для них) материя создана злым божеством, и потому все телесное – воплощение зла (дух, душа, вообще все духовное – творение благого Бога). Здесь имеется в виду манихейство в еще более расширительном смысле – вообще ненависть к плоти.
[Закрыть] Высокого Средневековья плоть стала «мерзкой одеждой души» (Григорий Великий). Однако плоти обещано воскрешение, а плоти святых и всех, кто присоединится к ним после очищающего огня чистилища, – вечная слава. Именно это подтверждает апостол Павел: «Наше же жительство – на небесах, откуда мы ожидали и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его» (Фил. 3: 20–21). Плоть христианина, живого или мертвого, пребывает в ожидании плоти славы, в которую он облечется, если не удовольствуется уничиженным телом. Вся христианская погребальная идеология разворачивается между уничиженным и славным телом и строится на их отрыве друг от друга.
Погребальная идеология древних была направлена на создание памяти о мертвых[428]428
La Mort, les morts dans les sociétés anciennes / Éd. G.Gnoli, J.-P. Vernent. Cambridge; P., 1982.
[Закрыть]. Понятно, что это было особенно заметно, когда дело касалось самых знатных покойников. В Месопотамии таковыми были умершие правители, продолжавшие обеспечивать порядок и процветание своего общества: с помощью небес – посредством вертикально воздвигнутых статуй; с помощью земли – посредством их останков, захороненных в горизонтальном положении[429]429
Vernant J.-P. Introduction // La Mort, les morts… P. 10;
Cassin E. Le mort: Valeur et représentation en Mésopotamie ancienne // Ibid. P. 366.
[Закрыть]. В Греции это были овеянные славой мертвые герои, память о которых больше говорит об «уникальности человеческой жизни», о связи с некой группой воинов (армией эпических времен) или, в гражданскую эпоху, – с целым городом[430]430
Vernant J.-P. Introduction… P. 5–15; Idem. La belle mort et le cadavre outrage // La Mort, les morts… P. 45–76 и особенно: Loraux N. Mourir devant Troie, tomber pour Athènes: De la gloire du héros à l’idée de la cité // Ibid. P. 2–43 и L’Invention d’Athènes: Histoire de l’oraison funèbre dans la cité classique. P., 1994.
[Закрыть]. Или же мертвые заступники, пышность погребения которых особенно служит тому, чтобы избавить от «загробных мук», чтобы увековечить их «выдающееся положение»[431]431
Veyne P. Le Pain et le Cirque. P., 1976. P. 245–251.
[Закрыть], положение, которому предуготовано навсегда остаться в памяти о них, о могуществе их социальной категории, категории «именитых»[432]432
Schmitt-Opantel P. Évergétisme et mémoire du mort // La Mort, les morts… P. 177–188.
[Закрыть]. Наконец, говоря о статуях правителей, следует подчеркнуть, что в древней Месопотамии, где властитель являлся «посредником между землей и небесами, вместо того чтобы укладывать изображение его оболочки на могилу, ее после его смерти ставили вертикально в виде статуи, которая возвышалась во дворце или в храмах», и статуя эта была «самим покойным в виде статуи»[433]433
Cassin E. Le mort: Valeur et représentation en Mésopotamie ancienne… P. 366.
[Закрыть]. В эпоху эллинизма правитель стал объектом культа, а его могила превратилась в hierothesion, в священную могилу[434]434
Э. Панофски напоминает, что Артемида покидает умирающего Ипполита, что Аполлон уходит из жилища Адмета перед смертью Алкесты и что, когда остров Делос был посвящен Аполлону, все останки из находящихся здесь могил были изъяты и переправлены на один из соседних островов. См.: Panofsky E. Tomb Sculpture: Its Changing Aspects from Ancient Egypt to Bemini. L., 1964. P. 45.
[Закрыть]. Но в то же время (и в этом проявляется двойственность почти всех древних обществ, особенно греко-римского) труп – это нечто отвратительное[435]435
Vernant J. P. Introduction… P. 10.
[Закрыть]. Он исключен из городского пространства и выведен за границы города, но могилам (во всяком случае, могилам знатных семейств) отводится место вдоль ведущих в город дорог и в людных местах, чтобы жила память о захороненных в них (а быть может, создавался культ).
В христианскую эпоху все изменилось. Если диалектика уничиженного и славного тела кажется образующей основу христианского отношения к мертвым, все же на практике причиной христианского переворота в погребальной идеологии было одно из главных порождений христианства: культ святых[436]436
Brown P. Le Culte des saints: Son essor et sa fonction dans la chrétienté latine. P., 1984.
[Закрыть]. Этот культ – по преимуществу культ мертвых, единственный культ, унаследованный христианским миром от языческой древности, но не имеющий с ним ничего общего. Могила святых становится центром притяжения христианских общностей. Так же как могилы святых были местами чудесных исцелений par excellence (останки святых служили Церкви лишь для заступничества святых перед Богом, тогда как верующие, несомненно, наделяли их чудотворной силой, присущей исключительно им и действующей незамедлительно), так и захоронения ad sanctos, «близ могил святых», вселяли в тех, кто их почитал, некую уверенность в вечном спасении. Во время воскрешения из мертвых привилегированные окажутся в подходящем месте и получат помощь со стороны этих избранных. Как пишет II. Браун, могила святого – это «место, где соприкасаются, сливаются небо и земля», тогда как для древних, в частности для греков, смерть была своеобразной чертой, разделяющей людей и богов: когда человек умирал, боги его покидали[437]437
Ibid P. 3.
[Закрыть].
Великий переворот в христианской погребальной идеологии связан с поклонением могилам святых, с урбанизацией (inurbamento, как говорят итальянцы) мертвых, внедрением пространства мертвых в пространство живых, размещением кладбищ в городах, по возможности, рядом с останками святых, – во всяком случае рядом с церквами[438]438
«Снятие тысячелетнего религиозного запрета на захоронение intra muros – это признак подлинно исторического изменения» (Guyon J. La vente des tombes à travers l’épigraphie de la Rome chrétienne // Mélanges d’archéologie et d’histoire: Antiquité. 1974. T. 86. P. 594).
[Закрыть].
Второй переворот в христианской погребальной идеологии заключается в том, что могила перестает быть местом памяти о конкретном человеке. Э. Панофски подчеркивал, что христианское погребальное искусство исключает «ретроспективный» или «мемориальный» принцип; в нем господствует принцип «эсхатологический»: могила должна предвещать воскрешение и служить призывом к вечной жизни[439]439
Panofsky E. Tomb Sculpture…
[Закрыть]. Ф. Арьес настойчиво говорил о том, что примерно с V века христианская могила становится анонимной – на ней нет ни надписи, ни портрета. Однако не следует преувеличивать это коренное отличие от погребальной идеологии древних. Христианское погребение все же несет в себе некую идею памяти. Памятник или часть памятника, где покоятся останки святого, чаще всего называется memoria. Правда, христианский надгробный памятник прежде всего служит напоминанием живым о том, что плоть есть прах и должна обратиться во прах. Память, которую он вызывает, – это скорее память, обращенная к концу света, чем к прошлому, к тому, кем человек был на земле.
Среди славных мертвых, которые нуждаются в особом обращении, хотя и не столь благоговейном, как того требуют останки святых, и вообще иного, – сильные мира сего, в первую очередь те potentes[440]440
Potentes (лат. «сильные», «могучие», «могущественные») – в Средневековье, особенно Раннем, особая социальная категория – те, кто в силу положения или происхождения имеет право на оружие и, тем самым, на власть; первыми из таких potentes были государи.
[Закрыть] те мертвые, которые с самой глубокой древности выделялись среди всех: усопшие правители[441]441
О других знатных усопших, для которых со времени Высокого Средневековья создавались особые условия выбора места захоронения и сооружения погребальных памятников, – о папах см.: Picard J. Ch. Etude sur l’emplacement des tombes des papes du IIIе au Xe siècle // Mélanges d’archéologie et d’histoire. 1969. T. 81. P. 735–782. Исследованию отношения в Средневековье к четырем категориям мертвых: королям, преступникам и предателям, святым, еретикам и мертворожденным, посвящена работа: Finucane R. C. Sacred corpse? Profane Carrion: Social Ideals and Death Rituals in the Later Middle Ages // Mirrors of Mortality: Studies in the Social History of Death / Ed. J. Whaley. L., 1981. P. 40–60.
[Закрыть]. Им удалось проникнуть в пространство, по которому проходит граница, отделяющая клириков от мирян: в церковное пространство. Погребенные in sacrario, то есть на хорах или в примыкающем к нему святилище, короли со времени Высокого Средневековья были склонны считать некоторые церкви некрополем, «пантеоном» своих династий.
В Галлии тенденция выбирать церкви для королевских захоронений обозначилась с начала правления династии Меровингов[442]442
Использую работу: Erlande-Brandenburg A. Le roi est mort…, на которой во многом построен данный фрагмент.
[Закрыть]. До принятия христианства франки при погребении своих вождей следовали обычаям, весьма близким римским. Так, Хильдерик I, отец Хлодвига, был похоронен в кургане рядом с древней дорогой близ Турне – одинокая могила за пределами города, не имеющая ничего общего с памятником христианского культа. Хлодвиг, не колеблясь, нарушил этот обычай – отныне все короли династии Меровингов будут покоиться в христианских базиликах, но в базиликах загородных, extra muros[443]443
За стенами (лат.), – Примеч. пер.
[Закрыть]. Была ли в этом выборе (как это обнаружится впоследствии – и на века – в Сен-Дени) более или менее латентная связь между королем и пространством, или это явилось следствием отсутствия подлинной столицы и привлекательности загородных монастырей?[444]444
Ф. Артог полагает, что обычай хоронить скифских вождей на окраинах принадлежавших им территорий был связан с кочевыми традициями: Hartog F. Le Miroir d’Hérodote. P., 1980. Partie I. Ch. IV.
[Закрыть]
Хлодвиг выбрал местом своего погребения церковь Святых Апостолов, которую воздвиг, несомненно, для мощей святой Женевьевы, умершей, вероятно, около 500 года, на холме, возвышающемся над Парижем на левом берегу Сены. В 544 году там же рядом с ним была похоронена королева Клотильда.
Но Хильдеберт, тот самый сын Хлодвига, который получил во владение Париж, в 558 году повелел похоронить себя в другом пригородном монастыре, Сен-Венсенн-э-Сен-Круа, который он сам основал для хранения реликвий, вывезенных из Испании (прежде всего – туники святого Винцента), и, вне сомнения, для того, чтобы он служил некрополем ему и его семейству. Парижский епископ святой Герман был также похоронен там в 576 году, и впоследствии церковь была переименована в Сен-Жермен-де-Пре. Почти все государи из числа парижских Меровингов, их супруги и дети были похоронены в монастыре Сен-Венсенн-э-Сен-Круа, но так же, как церковь Святых Апостолов (впоследствии Сент-Женевьев), эта церковь не обладала монополией на королевские могилы и в общем не была подлинным королевским некрополем Меровингов.
Выбор особого места погребения одним из королей династии Меровингов повлек за собой серьезные последствия. С конца V века в Сен-Дени, там, где был похоронен Дионисий, первый епископ Парижский, принявший мученическую смерть в 270 году, а впоследствии мученики Рустик и Элевтерий, существовали монастырь и церковь, в которых принимала участие святая Женевьева. Постепенно между королями династии Меровингов, правящими в Париже, и этим аббатством установились более прочные связи, и около 565–570 годов там была погребена королева Арнегонда, вдова Хлотаря I. Но ее могила, в которой недавно были найдены великолепные украшения, была, как и все остальные могилы, безымянной, и, похоже, Сен-Дени не предназначался для того, чтобы стать королевским некрополем. Положение изменилось в 639 году, когда там был похоронен Дагоберт I, при котором церковь перестроили; смертельно больной, он повелел перевезти себя в Сен-Дени, тем самым заявив о своем желании быть погребенным именно там.
При Каролингах Сен-Дени, вероятно, превратился в некрополь новой династии. Карл Мартелл, истинный основатель этой династии, даже не будучи обладателем королевского титула, все же выбрал для захоронения Сен-Дени, где и был погребен в 741 году. Этот выбор, несомненно, объясняется особым почитанием святого Дионисия, но не исключено, что и политическими соображениями: желанием связать себя с одним из монастырей, принадлежавших прежде Меровингам, и, так как возможности сделать это в Париже, в церкви Сен-Венсенн, не было, то он хотел быть погребенным рядом с королями той династии, конец которой он уготовил, чтобы ей на смену пришли его потомки. Таким образом, выбор некрополя еще больше политизировался. Место погребения стало означать притязание на легитимность и преемственность. Сын Карла Мартелла, Пипин Короткий, выбрал Сен-Дени сначала для коронации Стефаном II в 755 году, а впоследствии, в 768 году, – для погребения. Его вдова заняла место рядом с ним в 783 году, так что после смерти, подобно Хлодвигу и Клотильде и Дагоберту и Нантильде, королевская чета воссоединилась. Но сын Пипина вновь нарушил королевский погребальный континуитет в Сен-Дени. Карл Великий, превративший королевство Меровингов, объединенное его дедом и отцом, в империю, выбрал для себя новую столицу, ставшую впоследствии и его некрополем, – Ахен. Но и это начинание не имело будущего. Почти все потомки Карла Великого выбирали другие церкви. Традицию захоронения в Сен-Дени возродил Карл Лысый, которого связывали с аббатством прочные узы, он считался едва ли не вторым после Дагоберта его основателем; там он и был погребен в 884 году, через семь лет после смерти.
Только при новой династии Капетингов Сен-Дени окончательно становится «кладбищем королей». Именно здесь в незапамятные времена заявило о себе стремление к замене и континуитету путем выбора места погребения. В 888 году Эвд, король франков, распространил свою власть на аббатство Сен-Дени, где и был погребен в 898 году. Его племянник Гуго I Великий был похоронен там же в 956 году. Но лишь при сыне Гуго I, Гуго II, по прозвищу Капет, когда Робертины сменяются Капетингами и на века становятся королями франков, а затем Франции, Сен-Дени окончательно превращается в королевский некрополь. До Людовика XI (конец XV века) только два короля не упокоились в Сен-Дени: Филипп I, похороненный в 1108 году в монастыре Флёри (Сен-Бенуа-сюр-Луар), и Людовик VII, погребенный в основанном им цистерцианском аббатстве Барбо, близ Мелена.
Это пространное отступление дает понять, какие препятствия стояли на пути королевской погребальной политики и каким неспешным и переменчивым был выбор «кладбища королей». Именно Людовик Святой в полной мере использовал королевский некрополь как идеологическое и политическое орудие французской монархии. При нем Сен-Дени стал местом, где монархи обрели бессмертие.
Два текста дают нам представления о погребальной политике Людовика Святого в Сен-Дени. Первый входит в официальную хронику аббатства, в «Анналы Сен-Дени»: «1263. В тот год в день святого Григория было осуществлено перенесение королей Эвд а, Гуго Капета, Роберта и его жены Констанции, Генриха, Людовика Толстого, сына Людовика Толстого Филиппа и королевы Констанции, которая была родом из Испании. 1264. Перенесены на правые хоры король Людовик, сын Дагоберта, король Карл Мартелл, королева Берта, супруга Пипина, король Пипин, королева Эрментруда, супруга Карла Лысого, король Карломан, сын Пипина, король Карломан, сын Людовика Заики, король Людовик, сын Людовика Заики». Гийом из Нанжи в «Хронике», завершенной вскоре после 1300 года, под 1267 годом пишет:
В Сен-Дени во Франции святой король Франции Людовик и аббат Матье произвели перенесение сразу всех королей франков, которые покоились в разных местах этого монастыря; короли и королевы из рода Карла Великого были подняты на два с половиной фута над землей и вместе с их скульптурными изображениями помещены в правой части монастыря, а те, кто происходил из рода Гуго Капета, – в левой.
В данном случае несовпадение дат роли не играет. Более правдоподобной представляется мне дата 1263–1264 годов «Анналов Сен-Дени», а не приводимая Гийомом из Нанжи дата 1267 года. Причем только Гийом из Нанжи говорит о выдающейся роли в этом мероприятии (вместе с аббатом Матье Вандомским) Людовика Святого. Согласие аббата, с которым, впрочем, у короля было полное взаимопонимание, очевидно, требовалось, но я нисколько не сомневаюсь, что речь идет о волевом решении Людовика Святого.
Это было политическое решение, имевшее два аспекта. Королевский некрополь Сен-Дени должен был в первую очередь являть собой континуитет королевских родов, правивших во Франции с самого начала франкской монархии. Было сделано одно-единственное различие: Каролинги и Капетинги – и, несомненно, не только для того, чтобы соблюсти симметрию деления на правую и левую сторону, разделив королей и королев на две династии, но, намеренно или из пренебрежения к этому обстоятельству, был сглажен биологический дисконтинуитет между Меровингами и Каролингами. Впрочем, Меровинги представлены в Сен-Дени весьма малочисленно. Как увидим, со времени Дагоберта и Нантильды, ставших исключением, единственным Меровингом, нашедшим место в Сен-Дени, был сын Дагоберта, Хлодвиг II, ошибочно названный в «Анналах» Людовиком[445]445
Сказанное не совсем точно. Имя Людовик (лат. Ludovicus), или, по-французски, Луи (Louis), является поздней формой имени Хлодвиг (лат. Hlodovech, Hlodovicus, фр. Clovis, вероятная первоначальная германская форма имени – Hlodwig).
[Закрыть]. Вероятно, (по крайней мере, похоже на то) именно такое малочисленное присутствие Меровингов, которое, заставляя не принимать во внимание разрыв, существующий между Меровингами и Каролингами, способствовало превращению Карла Мартелла в короля[446]446
В перечень «Анналов Сен-Дени» (см.: Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. T. XIV) вкрались три ошибки: сына Дагоберта звали не Людовик, а Хлодвиг II; Карл Мартелл не был королем; Карломан, сын Пипина Короткого и брат Карла Великого, был похоронен не в Сен-Дени, а в Сен-Реми в Реймсе. Эти ошибки объясняются (за исключением Карла Мартелла, – она, возможно, внесена намеренно) тем, что распознать могилы и тела было нелегко, и тем, что историческая память монахов Сен-Дени не была беспредельной, хотя они и являлись носителями этой памяти.
[Закрыть]. Во всяком случае, для Людовика Святого было важно установить преемственность между Каролингами и Капетингами. Именно здесь было главное связующее звено французской монархии, стремление сблизиться с самой грандиозной фигурой в средневековой монархической идеологии, – с Карлом Великим, желание узаконить династию Капетингов, давным-давно приниженную в лице ее основателя Гуго Капета (которого скоро с презрением упомянет Данте), – короче говоря, то, что Б. Гене назвал «гордостью быть Капетингом»[447]447
Guenée В. Les généalogies entre l’histoire et la politique…
[Закрыть].
Во-вторых, это было решение сделать из Сен-Дени в прямом смысле королевский некрополь, где имели право покоиться только царственные особы (коронованные или мыслившиеся таковыми), короли и королевы. Ими и были те шестнадцать персон, включенных в программу Людовика Святого.
