Текст книги "Людовик IX Святой"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 60 страниц)

Глава четвертая
Между походами
Второй крестовый поход и смерть
(1254–1270)

Морские приключения. – Встреча с Гуго де Динем.

Морские приключения

Людовик вышел из Акры 24 или 25 апреля 1254 года. Через несколько дней у берегов Кипра королевский корабль сел на песчаную банку; оказался поврежденным киль судна. Опасались, как бы корабль не затонул; и можно только удивляться хладнокровию короля и его чувству долга, когда он наотрез отказался покинуть судно, объясняя это тем, что люди, находившиеся на борту, не могли, как и он, найти приют на других кораблях.

Жуанвиль в своем жизнеописании Людовика Святого, которое, как и все биографии того времени, представляет собой ряд эпизодов из жизни короля, выдержанных в духе анекдотов (примеров), расположенных в хронологической последовательности, дважды запечатлел Людовика Святого на пути во Францию.

В первом анекдоте рассказывается об идиллической встрече короля с монахом-отшельником, когда корабль причалил к берегу. Второй анекдот свидетельствует о непреклонности Людовика, выступившего суровым судьей по отношению к отроку, легкомысленное поведение которого, по мнению короля, усугубляло его вину, поскольку, во-первых, он совершил тяжкий, как рассудил Людовик, грех, хотя приближенным он казался простительным, и, во-вторых, едва не погубил французский флот. В этой истории Людовик предстает как король – блюститель морали, стоящий на страже всеобщих интересов, которому ведом гнев Божий, гнев, которому под силу покарать того, кто ведет себя не должным образом и нарушает дисциплину:

Мы приблизились к острову Лампедуза, где наловили много кроликов, и нашли в скалах заброшенный скит, а при нем сад, взращенный отшельниками, некогда там жившими. В нем росли маслины и смоковницы, виноград и многое другое. По саду струился ручей с ключевой водой. Мы с королем дошли до конца сада и под первым сводом обнаружили молельню, побеленную известью, и ярко-красный крест из глины.

Мы вошли под второй свод и увидели два мертвых тела. Плоть их уже разложилась, скелеты были еще целы, и кости рук лежали на груди, головы были обращены на восток, как принято при захоронении. Вернувшись на корабль, мы недосчитались одного из матросов; капитан корабля подумал, что он остался на острове, чтобы сделаться отшельником; поэтому Никола де Суази, главный сержант короля, оставил на берегу три мешка сухарей ему на пропитание[328]328
  Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 351–353.


[Закрыть].

Итак, морское путешествие – это испытание: будь то шторм или штиль, приливы и опасные рифы, будь то люди. Случилось так, что, когда флот подходил к Провансу, приближенные Людовика, «королева и весь совет», обратились к нему с просьбой сойти здесь на берег: это была земля королевства, но она принадлежала брату короля Карлу Анжуйскому, графу Прованскому. Однако Людовик IX хотел дойти до «своего» порта Эг-Морта, до «своей земли»[329]329
  Ibid. Р. 359.


[Закрыть]. Кончилось тем, что он позволил себя уговорить и 10 июля сошел на берег в Салене Иерском. Не исключено, что такая сговорчивость короля была вызвана особым интересом – желанием встретиться с одним знаменитым в то время францисканцем из Иерского монастыря.

Встреча с Гуго де Динем

Гуго де Динь (де Баржоль) принадлежал к строгому направлению францисканцев-спиритуалов[330]330
  Во францисканском ордене практически с момента его образования боролись два течения: строгое и умеренное. Сторонники первого – именно они назывались спиритуалами – требовали буквального соблюдения уставов ордена, данных святым Франциском, в первую очередь отказа от какой-либо собственности, включая не только деньги, но и жилище, обувь, лишнюю одежду – словом, все, кроме одной рясы и чашки для пищи, собранной подаянием. Умеренные францисканцы – конвентуалы – допускали отклонения и послабления в зависимости от времени и места. Спиритуaлы и конвентуалы стали организовывать отдельные монашеские общины с 1350 г. На Констанцском соборе в 1414 г. каждое из течений получило особое устройство, но все же они считались частями одного ордена. Окончательное разделение спиритуалов и конвентуалов произошло в 1517 г. Спиритуалы были почти с самого начала настроены довольно оппозиционно по отношению к официальной Церкви, обвиняя ее в обмирщении. Поэтому среди них было популярно учение Иоахима Флорского, для которого порча Церкви была знамением конца второго периода, долженствующего завершиться в 1260 г.


[Закрыть] и к тому же был адептом милленаристских идей Иоахима Флорского (ум. 1202), призывавшего к установлению на земле вечного Евангелия. Эти идеи вызывали подозрение среди ортодоксов ордена францисканцев и Церкви. Орден в то время переполняли иоахимитские идеи. Его глава, генерал Иоанн Пармский, избранный в 1247 году, был ревностным иоахимитом. В том самом 1254 году, когда будущий Людовик Святой встретился с Гуго де Динем[331]331
  Sisto A. Figure de primo Francescanesimo on Provenza: Ugo e Douceline di Digne. Firenze, 1971; Peano P. // Archivum Franciscanum Historicum. 1986. T. 79. P. 14–29.


[Закрыть], другой францисканец-иоахимит, Герардо да Борго Сан-Доннино, написал «Введение в вечное Евангелие» («Liber Introductorius ad Evangelium Etemum») с целью изложения и распространения идей аббата из Фьоре. Оно немедленно подверглось резким нападкам, особенно в Парижском университете, где острый конфликт, порожденный спорами студентов, привел к расколу между магистрами теологии нищенствующих орденов (доминиканцами и францисканцами) и некоторыми светскими магистрами. В 1256 году Папа Александр IV осудил концепцию Иоахима Флорского и книгу Герардо да Борго Сан-Доннино. В том же году, но не позднее 2 февраля 1257 года, умер Гуго де Динь. Он благополучно избежал осуждения, но, несмотря на свидетельства его почитателей о различных чудесах, явленных на его могиле в Марселе, к лику святых причислен не был. Его сестре Дучелине, духовником которой он был, повезло больше: она тоже была иоахимиткой и основала общину бегинок в окрестностях Иера (1240), а затем в Марселе (1255), где, обретя благодать видений и экстазов, умерла в 1274 году[332]332
  Перевод на французский язык жития, написанного на провансальском языке около 1300 года.:
  Gout R. La Vie de sainte Douceline. P., 1927;
  Carozzi C. Une béguine joachimite, Douceline sœur d’Hugues de Digne // Cahiers de Fanjeaux. 1975. T. 10. P. 169–201; Idem. Douceline et les autres // Ibid. 1976. T. 11. P. 251–267.


[Закрыть]. В 1257 году Иоанн Пармский сложил с себя полномочия, уступив место генерала францисканцев молодому тогда Бонавентуре, будущему святому. Он будет участвовать в суде по ересям, и его поддержка кардинала Оттобоне Фиески, очередного Папы Адриана V (1276), поможет последнему избежать сурового приговора. Гуго де Динь, несмотря на все свое неблагоразумие, сохранит немалое влияние в ордене францисканцев. Святой Бонавентура припишет себе значительную часть его комментария устава святого Франциска, а францисканец Салимбене Пармский, который видел Людовика Святого на генеральном капитуле 1248 года в Сансе, незадолго до отбытия короля в крестовый поход, посвятит Гуго восторженные страницы своей хроники. Он был особенно очарован талантом Гуго-проповедника, трубный глас которого захватывал слушателей словно смерч[333]333
  Salimbene de Adam. Cronica Monumenta Germaniae Historica: Scriptores / Ed. O. Holder-Egger. Hannover, 1905–1913. T. XXXII. P. 226–254; нов. изд.: G. Scalia. Bari, 1966.


[Закрыть].

Таков францисканский гуру, покоривший летом 1254 года и французского короля. При этом присутствовал Жуанвиль:

Король прослышал об одном кордельере, брате по имени Гуго, и по причине его огромной известности послал за ним, желая видеть и слушать. В день его прихода в Иер мы взглянули на дорогу, по которой он шел, и увидели, что за ним следует толпа мужчин и женщин. Король повелел ему проповедовать. Начало проповеди было о монахах, и он сказал так: «Сеньоры, я вижу очень много монахов при королевском дворе, среди приближенных короля». И прибавил: «А я – самый главный»[334]334
  Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 361.


[Закрыть].

Но в первую очередь проповедь была обращена к королю:

Он наставлял в проповеди, что король должен править по воле народа; а в конце проповеди сказал, что читал Библию и книги, основанные на Библии, и что ему неизвестно ни из книг правоверных, ни из книг нечестивых, чтобы причиной гибели какого-либо царства или владения или того, что они переходили в другие руки, было не что иное, как упадок правосудия. Посему, сказал он, по возвращении во Францию король должен так справедливо править своим народом, чтобы не иссякала к нему любовь Божия, так, чтобы Бог не оставил Французское королевство по его смерти[335]335
  Ibid. P. 363.


[Закрыть].

Очарованный францисканцем, король хотел приблизить его к себе, несмотря на все сказанное в проповеди. Гуго отказался. Но Жуанвиль посоветовал Людовику еще раз попробовать уговорить его: пусть этот брат побудет при нем, сколько сможет. Гуго де Динь гневно повторил свой отказ. Самое большее, на что он был согласен, – это провести с королем один день.

Не важно, была ли эта встреча с Гуго де Динем запланированной или нет; мне кажется, она сыграла важную роль в жизни святого короля. Людовик, удрученный неудачным походом, задумывался о причинах этого и задавался вопросом, что делать, чтобы угодить Богу, обрести вечное спасение себе и своему народу и служить христианскому миру. Гуго указал ему один такой путь: в ожидании «последних времен» установить на земле справедливость, возводить на земле град евангелический, короче говоря, стать эсхатологическим королем. Полагаю, что такая религиозная программа, отвечающая сокровенным мыслям и чаяниям Людовика, должна была стать политической программой последнего периода его царствования. Гуго де Динь, на смену которому в окружение короля пришли не столь мистически настроенные нищенствующие братья (проповеди королю не раз читал Бонавентура), стал тем человеком, удивительная встреча с которым сказывалась на поздних религиозно-политических воззрениях Людовика IX уже после смерти проповедника; такое же влияние оказывали на него перед крестовым походом Гийом Овернский, цистерцианцы Ройомона и доминиканцы монастыря Святого Иакова.

Не связан ли с влиянием Гуго де Диня один эпизод, случившийся вскоре после смерти францисканца? Разногласия между белым духовенством и нищенствующими братьями обострились в 1255 году с выходом гневного памфлета «Tractatus brevis de periculis novissimorum temporum» («Краткий трактат об опасности новейших времен»), направленного против нищенствующих орденов, магистра из числа белых монахов Гийома де Сент-Амура. В 1257 году Александр IV осудил Гийома де Сент-Амура и потребовал, чтобы Людовик IX изгнал его из Франции. Сначала король пытался уладить дело; он принял Гийома, но последний не просто заупрямился, но обрушился с новой критикой на братьев и даже стал упрекать самого Людовика, обвиняя его в том, что он ведет себя как нищенствующий брат, а не как король. Тогда Людовик IX, будучи светской дланью Церкви, выполнил требование Папы, навсегда изгнав Гийома из его родного Сент-Амура. Король до самой смерти останется глух ко всем извинениям Гийома, который ненамного пережил Людовика, – он умер в 1272 году[336]336
  Dufeil М. М. Guillaume de Saint-Amour et la polémique universitaire parisienne, 1250–1259. P., 1972.


[Закрыть].

Возвращение печального крестоносца

Реформатор королевства. – Новые люди короля. – Правосудие в городах. – Король-ревизор. – Король и ревизия в Лангедоке. – Король и города. – Людовик и Париж. – Неумолимый судия: два показательных дела. – Новые меры очищения: против ордалий и ростовщичества, против евреев и ломбардцев. – «Хорошие» деньги.

После Йера Жуанвиль сопровождал короля в Экс-ан-Прованс, откуда они совершили паломничество в Сент-Бом к святой Марии-Магдалине («мы посетили высокую пещеру, в которой, как говорят, Магдалина провела отшельницей семнадцать лет»), а оттуда – в Бокер, – и вот Людовик IX вновь на земле Французского королевства. Здесь Жуанвиль расстался с ним и вернулся в Шампань. Дальше на пути Людовика были города Эг-Морт, Сен-Жиль, Ним, Але, Ле Пюи, Бриуд, Иссуар, Клермон, Сен-Пурсен, Сен-Бенуа-сюр-Луар, королевский замок Венсенн и Сен-Дени, куда он возвратил орифламму[337]337
  Орифламма (от лат. «aurea flamma» – «золотое пламя») – знамя Французского королевства, имевшее особый сакрально-монархический смысл: орифламма участвовала в походе и разворачивалась перед войском в тех случаях, когда война велась против врагов христианства и/или во главе похода стоял сам король. Первоначально орифламма – алое знамя Рима, посланное Папой Львом III Карлу Великому накануне коронования его императором. С конца X века Капетинги стали называть орифламмой свое родовое знамя, стяг святого Дионисия: раздвоенное белое полотнище с зелеными кистями и тремя золотыми лилиями. В 1076 г. французские короли получили от аббатства Сен-Дени в лен графство Вексенское (то есть стали арьер-вассалами самих себя) и, следовательно, право на знамя этого графства – раздвоенное алое полотнище. Именно оно с 1096 г. именовалось орифламмой и считалось знаменем Французского королевства.


[Закрыть] и крест, бывшие при нем на протяжении всего пути, и вот, наконец, Париж, куда он вступил 7 сентября 1254 года.

Мэтью Пэрис пишет, что Людовику был оказан теплый прием, но король выглядел очень подавленным:

Король Франции был подавлен и удручен, и ничто не могло его утешить. Ни музыка, ни слова любви и утешения не вызывали его улыбки и не были ему в радость. Ничто не радовало его: ни возвращение на родину, ни родное королевство, ни ликование народа, толпами спешившего ему навстречу, ни клятвы верности и дары, поднесенные ему как сеньору; потупив взор и то и дело вздыхая, он вспоминал свой плен и то, в какое смятение привел он весь христианский мир. Один весьма набожный и тактичный епископ сказал ему в утешение: «Мой дражайший сеньор и государь, опасайтесь потерять вкус к жизни и впасть в уныние, ибо оно, будучи мачехой души, убивает душевную радость, а это тягчайший грех, ибо оскорбляет Дух Святой. Вспомните и поразмыслите о терпении Иова и о страданиях Евстахия». И он пересказал их историю вплоть до того момента, когда Господь воздал им за их мучения. Тогда король, самый набожный король на свете, ответил: «Если бы мне одному суждено было вынести позор и горе и если бы мои грехи не пали на Вселенскую Церковь, то я жил бы спокойно. Но, на мою беду, по моей вине в смятение пришел весь христианский мир». Была отслужена месса в честь Духа Святого, чтобы король получил утешение того, кто превыше всех. И тогда по благодати Божией он внял спасительным словам утешения[338]338
  Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 465–466.


[Закрыть].

Мэтью Пэрис, без сомнения, преувеличивает и впадает в риторику. Но все очевидцы согласны с тем, что после крестового похода с Людовиком произошла разительная перемена, как будто он пережил своего рода обращение, обращение в еще более строгую христианскую жизнь. Теперь он лишь в редких случаях расставался с той грубой одеждой, в которую облачился как крестоносец, но которую не вернул в Сен-Дени вместе с крестом.

Об этом снова свидетельствует Жуанвиль:

После того как король вернулся из-за моря, он соблюдал благочестие в одежде и никогда с тех пор не носил платье из беличьего меха или сшитое из пурпурной ткани, не признавал позолоченных стремян и шпор. Одежда была синего цвета или цвета морской волны; его покрывала и платье были сшиты из вывороченной кожи или из лапок кроликов или из каракуля. Он был настолько неприхотлив в еде, что никогда ничего не заказывал, довольствуясь тем, что готовил его повар; что ему подавали, то он и ел. Вино он разбавлял водой и пил из стеклянного кубка; и количество воды было пропорционально количеству вина, и пока ему разбавляли вино за столом, он держал кубок в руке. Он всегда велел кормить бедняков, а после того, как они поели, – давать им свои денье[339]339
  Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 367–369.


[Закрыть].

А исповедник короля Жоффруа де Болье превозносит его еще больше:

После его счастливого возвращения во Францию люди, жившие рядом с ним, и те, от кого у него не было тайн, увидели, как старался он проявлять благочестие, быть справедливым по отношению к подданным и милосердным к обездоленным, смирять себя и неустанно идти по пути добродетели. Насколько золото ценится выше серебра, настолько его новый образ жизни, который он вел после возвращения из Святой земли, превосходил своей святостью его прошлую жизнь; и все же уже в юности он отличался добротой, непорочностью и образцовым поведением[340]340
  Geoffroy de Beaulieu. Vita // Recueil des historiens… T. XX. P. 18–19.


[Закрыть].

От простоты, которую он всегда восхвалял, Людовик перешел к строгости. И эту строгость он превратил в принцип своей политики, которая отныне будет отвечать программе покаяния, очищения и религиозно-нравственного порядка в масштабах всего королевства, распространяясь и на его подданных. И здесь вновь неразрывно переплетаются усилия, направленные на достижение религиозных целей, и действия по укреплению монархической власти.

Реформатор королевства

Главным инструментом королевской политики стала серия ордонансов, то есть документов, исходивших от королевской власти (potestas) и имевших силу закона. Увеличение количества этих актов отражало поступательное развитие монархической власти, тем более что если вначале действие некоторых ордонансов ограничивалось отдельными землями, находившимися в особом положении (Нормандия[341]341
  Нормандии, после ее отвоевания у англичан Филиппом Августом, были даны особые привилегии. См.:
  Strayer J. R. The Administration of Normandy under Saint Louis. Cambridge, Mass., 1932;
  Musset L. Saint Louis et la Normandie // Annales de Basse-Normandie. 1972. P. 8–18.


[Закрыть], Лангедок), то постепенно выявлялась тенденция к распространению их на королевство в целом.

В декабре 1254 года Людовик обнародовал текст, который историки нередко называют «великим ордонансом» по причине его масштабности и значения предусматривавшихся в нем мер. Он был нацелен на реформу самых существенных моментов королевского правления, причем на реформу глубокую. То, что уже почти два столетия было лозунгом Папства и духовенства (реформа Церкви), во Французском королевстве превратилось, похоже, в цельную программу.

В то же время, как уже доказано[342]342
  Carolus-Barré L. La grande ordonnance de 1254 sur la réforme de radministration et la police du royaume // Septième centenaire… P. 85–96.


[Закрыть], «великий ордонанс» от декабря 1254 года – это, фактически, свод множества документов, изданных властью Людовика IX от конца июля до декабря 1254 года. В своей целостности он столь грандиозен, столь необычен и нов по своему масштабу, что считается «первым королевским ордонансом»[343]343
  Petit-Dutaillis Ch. L’essor des États d’Occident // Histoire générale. P., 1937. T. IV. P. 273.


[Закрыть] и «французской хартией вольностей»[344]344
  Boutaric E. Saint Louis et Alphonse de Poitiers: Étude sur la réunion des provinces du Midi et de l’Ouest à la couronne et sur les origines de la centralisation administrative. P., 1870. P. 150.


[Закрыть]. В Средневековье его называли statutum generale («всеобщий статут») или во множественном числе statuta sancti Ludovici («статуты Людовика Святого»), а по-французски – «установления короля» («establissement le roi»)[345]345
  Carolus-Barré L. La grande ordonnance…


[Закрыть].

По возвращении во Францию Людовик предпринял меры по реформе территорий Юга королевства; это были два указа, изданные в Сен-Жиле и Ниме; они носили региональный характер и касались городов Бокера и Нима и сенешальства Бокер. Эти срочные меры, весьма вероятно, были предприняты в ответ на просьбы местного населения: Людовик постановил, чтобы эти решения обрели широкую гласность и были бы зачитаны на главной площади. В них были учтены первые ставшие известными ему результаты ревизии 1247 года. В этих документах отменялись меры, проводимые королевскими сенешалами и нарушавшие древние «местные кутюмы». Король опирался на одну из кутюм Капетингов, способствовавшую укреплению монархической власти. В этом – любопытная связь между традицией и движением вперед. Идея обновления в целом не находила одобрения у населения, склонного поддерживать кутюмы, мыслившиеся какими-то особыми, возвышенными уже потому, что от них веяло стариной. Вообще, в Средние века обращение к прошлому весьма часто служит средством, способствующим административно-политическому развитию, узаконивающим его. Это особенно справедливо в отношении Юга, на который королевская власть распространилась совсем недавно, и потому король считал своим долгом подчеркнуть не только преемственность, но и прогресс в соблюдении местных и региональных традиций. Отныне королевские чиновники (функционеры) должны были «вершить суд невзирая на лица», не принимать никаких подарков (хлеба, вина или фруктов) стоимостью дороже десяти су, отказываться от подарков их женам и детям, не давать взяток ни служащим, которые проверяют их счета, ни начальникам и членам их семей. Таково было нравственное совершенствование королевской администрации.

Декабрьский «великий ордонанс» дополнился целым рядом мер, имевших целью воспитание безупречной нравственности. Королевским чиновникам запрещалось богохульствовать, произносить «святотатственные слова против Бога, Девы Марии и святых», а также играть в кости, посещать бордели[346]346
  То, что в тексте оригинала ХIII века называется «борделями» (bordeaux), в резюме к изданным в 1723 году Э. де Лорьером (Е. De Lainière) королевским ордонансам стыдливо упоминается как «дурные места». Люди Средневековья, в том числе и представители администрации, не стыдились слов.


[Закрыть] и таверны. Занятие ростовщичеством расценивалось как преступление, приравниваемое к воровству. Предусматривались и другие меры в проведении реформы административной деятельности королевских чиновников. На территории, где они осуществляли свои функции, им было запрещено приобретать недвижимость, женить и выдавать замуж своих детей или отдавать их в мужские и женские монастыри. Они не имели права никого сажать в тюрьму за долги, разве только за долги самому королю. Они не могли наложить штраф, не проведя дело подозреваемого через суд; относительно любого обвиняемого, вина которого еще не была доказана, существовала презумпция невиновности. Они не имели права торговать своими чинами. Им запрещалось мешать перевозкам зерна – данная мера была направлена на борьбу с голодом и препятствовала тому, чтобы зерно залеживалось. Покидая должность, они должны были оставаться на месте службы в течение сорока дней или оставлять заместителя, чтобы дать ответ на все жалобы, которые могли быть к ним предъявлены. К этому добавлялась статья, запрещавшая незаконные реквизиции лошадей.

И не только это: играть в кости и даже их изготовлять было строго-настрого запрещено, равно как запрещались настольные игры (триктрак и дамки) и шахматы, осуждаемые вдвойне как азартные игры на деньги. Проститутки[347]347
  В тексте оригинала – «ветреные женщины и публичные развратницы», тогда как в кратком изложении XVIII века о них говорится просто как о «публичных женщинах».


[Закрыть] изгонялись из «добрых городов», особенно с центральных улиц («с самых центральных улиц упомянутых добрых городов»), и выдворялись за их стены, подальше от церквей и кладбищ[348]348
  Третья Республика запретила пивные вблизи школ. Пороки общества и священные места эволюционируют по ходу истории.


[Закрыть]. Тем, кто сдавал им жилье, грозила конфискация полученной за него платы за жилье в годовом размере. Коренному городскому населению посещение таверн было отныне запрещено; они предназначались только для путешественников («проезжих»).

Это законодательство, в котором, без сомнения, проводятся мысли и воля Людовика Святого, может показаться нам странным смешением нравоучений, правил честной администрации и принципов правосудия Нового времени. Меры, карающие богохульство, азартные игры, проституцию и посещение таверн, имеют одну архаическую сторону, связанную с христианским пониманием королевской функции в особо строгой ее разновидности, которую Людовик IX стал претворять в жизнь по возвращении из неудачного крестового похода. Распоряжения против евреев знаменовали эволюцию средневекового христианства от антииудаизма к антисемитизму, и наши антирасистские общества узнали бы в этом все то, от чего мы должны отказаться, – начиная с отступления от средневекового христианского вероучения до гонений и преступлений, достигших своей крайней формы в зверствах антисемитизма нашего XX века, исторические корни которых нам еще предстоит выявить. Необходимость провести подозреваемых в преступлении или совершивших его через судебное разбирательство и утверждение презумпции невиновности – это принципы правосудия Нового времени, знаменующие коренной перелом в представлениях и практике по сравнению с «феодальным» правосудием. Известно, что всегда нелегко заставить уважать принцип презумпции невиновности подозреваемых и невиновных. Наконец, то, что составляет самую суть этого законодательства, кодекс добропорядочного поведения функционеров, имеющий своею целью как обеспечение нормальной работы государственной (королевской) администрации, так и создание ее благопристойного образа, могло бы показаться делом совсем иного времени и иного общества, если бы борьба с коррупцией представителей власти не заявляла о себе снова в современных обществах как одна из самых злободневных проблем. Давно минувшее Средневековье все еще с нами. Между прочим, если XXI век захочет заявить о себе как о веке этической требовательности, то ему придется, хотя бы отчасти, черпать вдохновение в историческом прошлом (dans la longue durée). Великие исторические эпохи давали уроки нравственности.

Итак, вернувшийся из крестового похода Людовик Святой оказался во власти одной из тенденций своего века, и различные документы, вошедшие в состав «великого ордонанса» 1254 года, представляют собой коллективный труд, но, вне всякого сомнения, этот великий документ хранит яркий след мыслей и воли короля. Ему хотелось реализовать эту идеальную христианскую политику, которую не он изобрел, но претворения в жизнь которой, как ему казалось, требует его королевская функция. Ее проведение должно было служить искуплением за неудачный крестовый поход. Его королевство должно обрести вечное спасение, равно как и он сам, телом и душой, и его собственное спасение зависело если не от успеха этой политической программы, то, по крайней мере, от его безусловного участия в претворении ее в жизнь.

«Великий ордонанс», который распространял меры, сначала узаконенные для отдельных территорий Юга, на все королевство, завершается наконец напоминанием о былых ордонансах и возвратом к ним, в частности, к акту, изданному в начале правления (декабрь 1230 года), которым король ратифицировал меры, принятые собранием баронов против евреев и их ростовщической деятельности, равно как и к утраченному ордонансу 1240 года, вновь осуждавшему еврейских менял и запрещавшему Талмуд, ибо в нем содержалось немало богохульства по отношению к Богу и Деве Марии

Новые люди короля

Людовик не только принимал решения, но умел и выслушивать мнение своих советников, привлекая их на службу то клерками в канцелярию, то «высокими чиновниками», управлявшими его «отелем» (l’hôtel), то членами парламента или совета.

Иные из них составляли группу самых близких людей, которых изредка приглашали на совет, но чаще всего они были просто гостями, с которыми король любил дружески беседовать за столом или после трапезы, или в другие часы. К двоим из них – сиру Жуанвилю, сенешалу Шампани, и Роберу де Сорбону, канонику парижского собора Нотр-Дам – Людовик испытывал особое уважение и дружеские чувства, что вызывало зависть окружающих. Также одним из близких людей был молодой граф Тибо V Шампанский, король Наваррский, ставший в 1255 году мужем дочери Людовика Изабеллы и, следовательно, зятем короля. Среди них, как это было заведено при дворе Капетингов, можно видеть и людей Церкви, и светских сеньоров, обычно представителей средней аристократии, о которых до нас дошли скудные сведения, за исключением Жуанвиля, ибо, повествуя о короле, он немало сообщил и о себе, несомненно, преувеличивая свою роль.

В числе первых прежде всего Ги Фулькуа (или Фульк), который, овдовев, принял монашество и стал клириком Альфонса де Пуатье; с ним Людовик встретился в Сен-Жиле сразу по приезде монаха во Францию и принял к себе на службу. Несомненно, Ги оказал определенное влияние на два первых документа, вошедших в «великий ордонанс» 1254 года. В 1257 году он стал епископом Пюи, затем – архиепископом Нарбонны, кардиналом-епископом Сабины и, наконец, был избран Папой под именем Климента IV (1265–1268) и, очевидно, весьма благоволил французскому королю. Два других советника Людовика IX – Рауль Гроспарми, хранитель королевской печати во время крестового похода, и Симон Монпитье из Бриона, францисканец, сменивший Рауля в должности хранителя печати – одновременно стали кардиналами в 1261 году. Симон тоже был избран Папой под именем Мартина IV (1281–1285). Именно во время его понтификата решительно продвинется вперед процесс канонизации Людовика IX. Но еще ближе к королю был другой францисканец, Эд Риго, один из «Четырех Магистров», составивших в 1242 году официальный комментарий к уставу францисканского ордена; позднее он стал регентом монастыря Кордельеров в Париже, магистром теологии в университете и, в конце концов, архиепископом Руанским[349]349
  Имеется реестр его пастырских посещений, из которого вырисовывается самая детальная картина жизни диоцеза в ХIII веке: Andrieu-Guitrancourt P. L’Archevêque Eudes Rigaud et la vie de l’église au XIIIe siècle. P., 1938.


[Закрыть].

Наконец, духовными советниками короля были братья нищенствующих орденов и главный из них – его исповедник доминиканец Жоф-фруа де Болье. После смерти Людовика он станет его первым биографом, основоположником агиографической традиции его канонизации.

Немаловажно отметить и начало структурных изменений в составе Королевского совета и парламента по возвращении короля, что, несомненно, относится, как нам уже известно, к периоду «правления» наследного принца Людовика в 1252–1254 годах. Некоторые «парламентарии» стали величаться «магистрами». Скорее всего, речь идет об обладателях университетских титулов, преимущественно магистров права, а именно – гражданского права. Они заложили основы монархического права, внеся известную часть римского права в обычное право, которое все более становилось письменным и мало-помалу успешно осуществляло синтез римского права, связанного с имперской монополией, и феодального права, – синтез, служащий созданию монархического государства[350]350
  Griffiths Q. New Men among the Lay Counsellors of Saint Louis Parliament // Médiéval Studies. 1970–1971. Vol. 32–33. P. 234–272;
  Cheyette F. Custom, Case Law and Médiéval Constitutionalism: A Reexamination // Political Science Quarterly. 1963. Vol. 78. P. 362–390.


[Закрыть]. Современники называли этих «магистров» «легистами»; их деятельность достигла апогея при внуке Людовика Святого Филиппе IV Красивом. Парижский университет не готовил их, ибо папы (возможно, по наущению французского короля, который не желал, чтобы в его столице изучалось право, кульминацией которого была власть императора) не давали разрешения на учреждение в новом университете факультета гражданского (римского) права. Чаще всего такие специалисты выходили из стен Орлеанского университета, ибо приток легисгов с Юга, получивших образование в Тулузе, еще не начался; впрочем, можно не сомневаться, что некая доля юридической культуры, которую не без успеха насаждал Ги Фулькуа, состоявший на службе у Альфонса де Пуатье, у Людовика IX и на Папском престоле, была получена им на Юге. Но настоящих «легистов» типа Жака де Ревиньи, профессора Орлеанского университета в 1260–1280 годах[351]351
  Boulet-Sautel М. Le concept de souveraineté chez Jacques de Révigny // Actes du congrès sur l’ancienne université d’Orléans, Orléans, 1962. P. 22 sq. Впрочем, Жак де Ревиньи – университетский ученый, зарывшийся в книгах и соблюдающий дистанцию по отношению к реальностям, реальностям юридическим и уж тем более политическим. По поводу отношений между французским королем и императором он пишет: «Кое-кто говорит, будто Франция независима от империи: юридически это невозможно. Запомните раз и навсегда: Франция подданная империи»– и добавляет: «Если король Франции этого не признает, мне все равно» (de hoc non euro, то есть: «Это не моя проблема»).


[Закрыть], было немного, чаще ими являлись практикующие юристы вроде Пьера де Фонтена, который, будучи бальи Вермандуа, нередко обращался к нормам римского и обычного права. Между 1254 и 1258 годами он по повелению короля написал для наследника престола «Совет одному другу», где на конкретных примерах управления одним бальяжем показал, что невозможно следовать одному только писаному праву, закону, или кутюме, собственно праву[352]352
  Le Conseil de Pierre de Fontaines / Ed. A. Marinier. P., 1846;
  Griffiths Q. Les origines et la carrière de Pierre de Fontaines // Revue historique du droit français et étranger. 1970;
  Petot P. Pierre de Fontaines et le droit romain // Etudes d’histoire du droit: Mélanges Gabriel Le Bras. P., 1965. T. II. P. 955–964.


[Закрыть].

Наконец, новые люди короля – это именно бальи и те сенешалы, которые представляют королевскую власть в границах домена и королевства и являются как орудием, так и воплощением королевского правосудия. Во избежание появления коррупции или просто фаворитизма, причиной которого могло быть длительное общение, способствующее возникновению дружеских отношений, при которых возможно сокрытие различных злоупотреблений, среди них практиковались частые перестановки и перемещения. При Людовике IX было два таких «напряженных периода»: 1254–1256 и 1264–1266 годы. Трудно сказать, что послужило поводами для перестановок и смещений, которых во втором случае было меньше. В первый период они, очевидно, были вызваны ревизиями и возвращением короля[353]353
  Fietier R. Le choix des baillis et sénéchaux aux XIIIe et XIVe siècles (1250–1350) // Mémoires de la Société pour l’histoire du droit et des institutions des anciens pays bourguignons, comtois et romands. 1968–1969. 29e fasc. P. 255–274.


[Закрыть].

Правосудие в городах

В 1256 году «Великий ордонанс» подвергся переработке. Его новая редакция имеет существенные изменения по сравнению с текстом 1254 года; эта работа велась по инициативе самого короля, и свод законов был ратифицирован в четырех формах (а в феврале 1255 года была утверждена даже пятая) – на французском и латинском языках, специально для земель, говорящих на лангедойле и лангедоке[354]354
  С раннего Средневековья Франция делилась на две части (следы этого деления сохраняются доныне), приблизительно по Луаре. Земли к северу и к югу от Луары разделялись и в историческом (Юг был более романизирован), и в правовом (на Севере господствовало обычное право, на Юге – римское), и в хозяйственном (на Севере была распространена чересполосица, на Юге – парцеллярное землепользование), и в языковом отношениях. Название языков Севера и Юга происходит от произношения слова «да» – «ойль» (oil) на Севере и «ок» (ос) на Юге. Отсюда «лангедойль» (langue d’oil – «язык ойль»), он же северофранцузский, или старофранцузский, язык, и «лангедок» (langue d’oc – «язык ок»), он же южнофранцузский, или старопровансальский, или окситанский (само название Южной Франции – Окситания – образовано от «ок») язык. Названия языков переносилось и на территории, где они были распространены – области Лангедойль и Лангедок. Две части Французского королевства сохраняли правовую и административную обособленность – различное устройство администрации, отдельные сословно-представительные учреждения, издание законов для Севера и Юга раздельно – до административной реформы 1790 г.


[Закрыть], и, наконец, для королевства в целом.

Ордонанс 1256 года – переработка текстов 1254 года, которые были по большей части инструкциями для бальи и сенешалов, в подлинно всеобщий ордонанс для королевства. Новая редакция вместо прежних 30 содержала всего 26 статей. В нее не вошли статьи о евреях и торговле. Первые составили часть антиеврейского законодательства, отныне занявшего особое место в делах королевства. Меры, регулирующие оборот зерна, относились, скорее, к отдельным случаям, чем к общим правилам. Статьи, устанавливающие религиозно-нравственный порядок, направленные против азартных игр, сквернословия и проституции, выделялись в отдельную группу, что, возможно, больше отражало политику Людовика, но король, должно быть, пошел на то, чтобы смягчить некоторые меры, особенно направленные против проституции. Проститутки изгонялись из городских центров, им не разрешалось жить вблизи священных мест, но в остальном отношение к ним было терпимым. Это было своеобразное гетто для проституток. Без сомнения, Людовику пришлось последовать советам его окружения и установить контроль за проституцией, а не запрещать ее, ибо она мыслилась необходимой разрядкой для грешной плоти детей Адама. Зато впервые во французском королевском ордонансе исчез всякий намек на применение пыток, как это явствует из единственного текста 1254 года, адресованного бальи и сенешалам Юга[355]355
  Этот текст был переведен на латинский язык, так как, исключая употребление лангедока, который, возможно, плохо знали королевская канцелярия и королевские служащие, почти все постановления исходили из Франции, говорящей на ойле, поэтому королевское правительство не желало навязывать лангедойль населению Юга.


[Закрыть]. Эта деталь важна, поскольку напоминает, что пытки, получившие распространение позднее, были порождены Инквизицией, Церковью и Югом, где борьба с ересями всеми возможными способами и возрождение римского права шли рука об руку. Во всяком случае, это право подвигло короля на признание презумпции невиновности в качестве основного юридического принципа: «Чтобы никто не лишался своего права без признания вины и без суда» (nemo sine culpa vel causa privandus est jure sud).