Текст книги "Людовик IX Святой"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 60 страниц)

Второй возвышенный образ – Иосия. Из библейских правителей Иосия, кажется, не часто служил образцом, которому в Средние века уподобляли королей Западной Европы[659]659
  Во всяком случае, «в прологе к Admonitio generalis 787 года Карл Великий сравнивает себя с Иосией, который пытался привести царство, вверенное ему Богом, к подлинно божественному культу» (Riche P. Les Carolingiens. P., 1983. P. 123). Я с нетерпением жду публикации диссертации: Alibert D. Les Carolingiens et leurs images: Iconographie et idéologie. Université de Paris IV, 1994. Воспроизвожу здесь основные положения моей работы: Le Goff J. Royauté biblique et idéal monarchique médiéval: Saint Louis et Josias // Les Juifs au regard de l’histoire: Mélanges Bemhard Blumenkranz. P., 1985. P. 157–168.


[Закрыть]. Однако, похоже, именно с ним любили сравнивать Людовика Святого.

Конечно, в связи с образом Людовика Святого его современникам вспоминается библейский царь par excellence Давид – как, например, в проповеди Гийома де Сен-Папо[660]660
  Трудно понять, была ли эта проповедь написана до или после редакции «Жития». Но в ней раскрываются детали, почти наверняка заимствованные из утраченной Vitа, составленной при Римской курии. План проповеди, опубликованный А.-Ф. Делабордом, позволяет видеть, что Гийом де Сен-Патю, по крайней мере дважды, использовал Давида как образец Людовика Святого.


[Закрыть]. Из четырех главных добродетелей, которые он находит в нем (splendor sapientie, dulcor compassionis, nitor continentie, feroor devotionis[661]661
  «Сияние мудрости, нежность сострадания, чистота воздержания, пламень благочестия».


[Закрыть]), две первые имеют отношение к библейскому царю: David sedens in cathedra sapientissimusprinceps[662]662
  «Давид, сидящий на престоле, мудрейший правитель».


[Закрыть] (2 Самуила, 23: 8) и Serons meus David eritprinceps in medio eorum[663]663
  «Раб мой Давид будет князем среди них».


[Закрыть] (Иез. 34: 24). Параллель с Давидом находим наконец в четвертой литургической службе в день Людовика Святого, 25 августа, службе, которая, вероятно, была творением бенедиктинцев и впервые появилась в рукописи Сен-Жермен-де-Пре вскоре после канонизации 1297 года[664]664
  Folz R. La sainteté de Louis IX d’après les textes liturgiques de sa fête // Revue d’histoire de l’Église de France. 1971. T. 57. P. 36.


[Закрыть]. Тема проповеди Гийома де Сен-Папо о Людовике Святом предполагает сравнение с Маттафией, отцом Маккавеев, поскольку речь идет о словах, обращенных посланцами Антиоха к этому правителю: Princeps clarissimus et magnus es[665]665
  «Ты вождь, ты славен и велик».


[Закрыть] (1 Макк. 2: 17). Но еще более исполнено значения появление рядом с моделью Давида модели Соломона в ordo миропомазания и коронации французских королей, датируемом более или менее точно временем правления Людовика IX[666]666
  Godefroy Th. et D. Le Cérémonial français. P., 1649. T. I. P. 17.
  Ordo – руководство по литургии интронизации священной особы, например епископа или короля.


[Закрыть]. M. Блок заметил, что «пример Давида и Соломона позволил королям в христианском духе вернуть их священный характер»[667]667
  Bloch М. Les Rois thaumaturges… P. 68.


[Закрыть]. Два этих имени регулярно появляются в коронационных ordines. В только что упомянутом ordo после того, как король во второй раз произнес клятву, один из присутствующих епископов возносит молитву Богу, чтобы он явился ему, как Моисею, Иисусу Навину, Гедеону и Самуилу, и окропил его росой мудрости, которая пала на блаженных Давида и сына его Соломона. Далее, когда архиепископ Реймса мазал миром руки короля, то говорил о помазании Давида Самуилом. Наконец, во вступлении к молитве, произносимой после помазания короля, говорилось о возвышении Давида в верховную царскую власть и о даре мудрости и мира, полученном Соломоном от Господа. И у Бога просили, чтобы королю была дана та же верность, что и Аврааму, та же мягкость, что и Моисею, та же храбрость, что и Самуилу, то же смирение, что и Давиду, и та же мудрость, что и Соломону.

Наконец, темой проповеди 11 августа 1297 года по случаю канонизации Людовика Святого Бонифаций VIII выбрал следующие слова: Magnificatus est ergo rex Salomon, super omnes reges terme, divitiis et sapientia (1 Цар. 10: 23). Вернее, не упоминая имени Соломона и не говоря о могуществе, богатстве и мудрости Соломона, превозносимых в Писании, он приспосабливает эту цитату, вводя эпитет, более уместный для нового святого, чем для библейского царя: pacificus (Rex pacificus magnificatus est[668]668
  Recueil des historiens… Т. ХХIII. P. 152 («Король-миротворец превосходил всех», а тема проповеди была: «Царь Соломон превосходил всех царей земли богатством и мудростию»).


[Закрыть]).

Людовик и Иосия

Иосия лишь бегло упомянут в «Зерцале государей» времени Людовика Святого, в «De eruditione filiorum nobilium» («О воспитании детей знати»), написанном доминиканцем Винцентом из Бове для клирика по имени Симон, учителя королевского сына Филиппа, будущего Филиппа III Смелого[669]669
  Vincent de Beauvais. De eruditione filiorum nobilium / Ed. A. Steiner. N. Y., 1970.


[Закрыть]. Монах ордена проповедников, создающий похвальное слово детству (как раз когда ребенок, вероятно, обретал все большую ценность в обществе, которое до тех пор не слишком-то с ним считалось), утверждает, что, будучи избранниками Божьими, «первые и лучшие» цари Израиля были детьми[670]670
  О возрастании ценности детства см.: Riche R., Alexandre-Bidon D. L’Enfance au Moyen Age… – чересчур оптимистичное исследование.


[Закрыть]. Он приводит в пример Давида (iunior inter fratres suos) (1 Самуила 16: 11) и Иосию, которому, когда он вступил на царство, было восемь лет (2 Цар. 22: 1)[671]671
  yinceni fc Beauvais. De eruditione filiorum nobilium… P. 87.


[Закрыть]. Вне всякого сомнения, в данном случае Винцент из Бове подразумевает Людовика IX, помазанного на царство в двенадцать лет. Но он не думает о политике престолонаследия Капетингов по принципу первородства, ибо эта династическая политика имела тогда мужское лицо скорее в реальности, чем в теории.

Иосия появляется также в литургиях в честь канонизированного Людовика Святого. В третьей из них (первый ответ третьей всенощной) снова возникает тема детства: «С детства Людовик Святой искал Бога всем своим сердцем, как царь Иосия»[672]672
  Folz R. La sainteté… P. 34, note 22: «Toto corde cum regejosia quaesivit Deum ab infantia».


[Закрыть]. В другом месте (в гимне Laudes второй службы) говорится, что Людовик Святой, как Иосия, «восхвалял Бога словами и делами»[673]673
  Folz R. La sainteté… P. 38: «culta colebat sedula Deum verbis et actibus».


[Закрыть]. И снова то, что говорят нам агиографы Людовика Святого о его благочестии, совпадает с тем, что говорится в Ветхом Завете об Иосии:[674]674
  «Similis illi non fuit ante eum rex, qui reverteretur ad Dominum in omni corde suo, et in tota anima sua, et in universa virtute sua».


[Закрыть] «Подобного ему не было царя прежде его, который обратился бы к Господу всем сердцем своим, и всею душою своею, и всеми силами своими» (2 Цар. 23: 25).

Но сравнение Людовика IX и Иосии, кажется, было находкой его первого биографа, исповедника на протяжении последних двадцати лет его жизни, доминиканца Жоффруа де Болье. Он написал житие Людовика Святого по просьбе Папы Григория X, который уже тогда, между 1273 и 1275 годами, думал о канонизации недавно ушедшего короля Франции[675]675
  Geoffroy de Beaulieu. Vita… P. 3–26.


[Закрыть]. Вначале Жоффруа заявляет, что для создания похвального слова Людовику IX он заимствует похвальное слово царю Иосии из Библии. Он использует три фрагмента Ветхого Завета: из Екклесиаста (гл. 2), из Второй книги Царств (гл. 22) и последний из второй книги Хроник (Пар. 34).

Глава 2 Екклесиаста гласит:

Воспоминание об Иосии – это благовонный фимиам,

приготовленный заботливыми руками.

Он словно сладкий мед для всех уст,

словно музыка в разгар пира.

Он сам встает на добрый путь, путь обращения народа,

он искореняет мерзкое безбожие,

он направляет сердце свое ко Господу,

во времена греха при нем торжествует благочестие[676]676
  Перевод из Иерусалимской Библии.


[Закрыть].

Историю Иосии, какой она представлена весьма похожими словами в главе 22 Второй книги Царств и в главе 34 второй книги «Хроник», Жоффруа де Болье излагает так:

Когда Иосия был еще ребенком, он начал искать Господа и делал он угодное в очах Господних и ходил по всем путям Давида, отца своего[677]677
  Вообще-то Давид просто его предок.


[Закрыть], и не уклонялся ни направо, ни налево. Имя матери его Иедида. И исправил он храм и дом Господний. Подобного ему не было царя прежде его, который обратился бы к Господу всем сердцем своим, и всею душою своею, и всеми силами своими; и после него не появилось равного ему. И совершил он пасху, подобной которой не было прежде его и подобной которой не совершил ни один король после его.

И Жоффруа добавляет: «Я покажу, что все это вполне подходит нашему славному королю».

Из этих гомологий он сохранил три: имя Иосии подобает Людовику; оба вели святую жизнь, христианнейшую и чистую.

Известно, какое значение придавалось в Средневековье имени; оно было выражением подлинной сущности носившего его человека. Псевдонаучные этимологии позволяли открыть в нем тайный смысл. Так, имя Иосии можно было истолковать четырьмя разными способами. Оно могло означать Salus Dominis, Elevatio Domini, Incensum Domini, Sacrificium[678]678
  Спасение Господа, Возвышение Господа, Возжигание Господа, Принесение Жертвы (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть], и все они подходили Людовику IX. Ибо кто больше Людовика трудился во спасение христианского мира, во имя возвышения и возвеличения христианской веры, для возжигания благочестия, вспыхнувшего в младенчестве, и, наконец, кто как не он пожертвовал своею жизнью в крестовом походе? Король-жертва, как скажет о нем Жуанвиль, Людовик Святой, уподобившись в этом Христу, умер вблизи Туниса в три часа пополудни.

Наконец, Людовик, как Иосия, был простодушен и правдив. Как Иосия, он подражал в этом своему отцу. Для Иосии это Давид, которого называет его отцом Жоффруа де Болье, воспринимая слово pater буквально (а не как предок, что было бы вернее), а для Людовика IX это его настоящий отец Людовик VIII, вера и правда которого проявились в организации крестового похода против альбигойцев, отец, который тоже или, вернее, уже умер на обратном пути из похода. Итак, прослеживая во времени две сходных линии, Жоффруа находит соответствие между двумя парами отцов и сыновей: Давид и Иосия, Людовик VIII и Людовик IX. Или, можно сказать, у Людовика IX было два отца: земной, тоже служивший образцом, и символический, который и сам в глубокой древности был сыном образцового отца. Между прочим, используя выражение non declinavit ad dextrum neque ad sinistrum («не уклонялся ни направо, ни налево»), Жоффруа де Болье приближается в определении царя к Исидору Севильскому: rex a recte regendo.

Наконец, знаменательнее всего, быть может, то, что Жоффруа де Болье выбирает одну фразу из Второй книги Царств, в которой упоминается мать Иосии Иедида. Это служит ему поводом для произнесения похвального слова в честь матери Людовика Бланки Кастильской и для создания своего рода королевского Святого Семейства: отец Людовик VIII, мать Бланка, сын Людовик IX, который тем самым предстает как imago Иисуса.

Остальная часть «Vita» строится по законам агиографии того времени, умело смешивая исторические обстоятельства (куда Жоффруа вставляет время от времени собственные свидетельства) и рассуждения о добродетелях короля. Пример Иосии всегда подразумевается, но он редко упоминается прямо. Имя библейского царя появляется в связи с покаянием и исповеданием и особенно в связи с церковным законодательством, с мерами против тех, кто клянется всуе, и против богохульников, с усилиями Людовика восстановить строгое следование религии в своем королевстве. За это он вполне заслуживает быть названным Иосией, ибо, как и он, tulit abominationes impietatis, et gubernavit ad Dominium cor suum et in diebus peccatorum corroboravit pietatem in cultum divinum[679]679
  «Он уничтожил мерзость безбожия и направил сердце свое к Господу и во времена греха поставил благочестие свое на служение Богу».


[Закрыть].

Прекрасный проповедник и писатель, Жоффруа де Болье завершает «Vita» возвращением к Иосии и к первой приведенной им цитате из Библии: «Что же остается нам, как не вечная память, столь благовонная, столь сладкая, словно мед, столь благозвучная в Церкви Божией, о нашем Иосии Людовик IX – не просто «второй» или «другой» Иосия, он – наш Иосия. Разве это не равносильно тому, что Людовик IX – не только Иосия нашего времени, он – наш Иосия для нас, он – тот, благодаря кому мы вновь переживаем «святую историю»?

Наконец, продолжатель Жоффруа де Болье, как и он, доминиканец, Гийом Шартрский, который был королевским капелланом, но писал уже после канонизации короля, после 1297 года, проводит более беглую параллель с Иосией. Он сохраняет, но сокращает библейский текст о memoria Josiae, лишь упомянув его имя, но это упоминание быстро исчезает в благовонии и благозвучиях. Иосия – всего лишь «благовонное воспоминание»[680]680
  Guillaume de Chartres. De Vita et de Miraculis… P. 29. Эти благоуханные метафоры имеют большее значение, чем может показаться. Ж.-П. Альбер доказал, что они являются неотъемлемой частью королевской идеологии и модели Христа: Albert J.-P. Odeurs de sainteté: La mythologie chrétienne des aromates. P., 1990.


[Закрыть].

Глубинная мотивация сравнения Людовика Святого с Иосией заложена, мне кажется, во фрагменте, уже упоминаемом выше, где Жоффруа де Болье сравнивает последние годы правления Людовика Святого с последними годами царствования Иосии. Биографы и агиографы Людовика Святого едины в мнении, что его жизнь и правление делятся на две обширные фазы: до и после крестового похода 1248 года. Конечно, король с юных лет был добродетелен и благочестив, но в этом не было ничего необычного, разве только его пристрастие к идее крестового похода. Он одевался и питался как подобает человеку его ранга, не обходясь без чудачеств. Он был влюблен в правосудие, созданное королевскими ревизорами, но почти не занимался законотворчеством. После 1254 года он стал вести аскетический образ жизни, стараясь дать своим подданным законы нравственного и религиозного порядка: против азартных игр, проституции, богохульства; он с какой-то одержимостью подталкивал своих ревизоров к тому, чтобы превратить королевских агентов в инквизиторов. Он стремился искоренить в себе и своих подданных тот грех, который стал причиной провала Египетского крестового похода. Ему необходимо было восстановить религию, чтобы удостоиться чести победить в своем втором крестовом походе или, по крайней мере, обрести в нем статус мученика.

Так что же говорится в Библии об Иосии (2 Цар. 22–23)? Первые восемнадцать лет своего царствования «делал он угодное в очах Господа, и ходил по всем путям Давида, и не уклонялся ни направо, ни налево» – не более того. Затем на восемнадцатом году своего правления он повелел исправить храм и нашел в нем книгу Закона, то есть Второзаконие. Иосия и народ его торжественно взошли к храму Яхве. Иосия обновил завет, уничтожил остатки язычества в царстве Иудейском, в том числе дома проституток, которые были при храме Яхве, и, осуществив религиозную реформу, повелел совершить в Иерусалиме небывалую пасху в честь Яхве. Впоследствии он погиб в Мегиддоне, сражаясь с Фараоном, который готовился напасть на его царство. Тело его привезли в Иерусалим.

Как не увидеть сходства между двумя правителями и их государствами? В этом традиционном сравнении королей христианского мира Средневековья с царями Ветхого Завета открывается новый смысл. В ХIII веке это уже нечто иное и большее, чем абстрактное сравнение на чисто идеологическом уровне, сравнение королей, не имевших иного сходства, кроме того, что воплощали или хотели воплощать собою образец государя, угодного Богу. Теперь требовалось и историческое подобие. Отныне Давид – не столько лучший царственный образец Ветхого Завета, сколько еще большее уподобление Людовику Святому, он – царь, разумеется, добрый, но главное, его правление – своего рода прообраз правления короля Франции.

Таким образом, два правителя помещаются, полностью отождествляясь, на трех сходных траекториях времени: символическое время истории, где история предстает как образ времени великого библейского прошлого; преимущественно эсхатологическое время, где каждый государь старается привести свой народ к Богу ради вечного спасения; но также и историческое время, где эти сегменты повторяются, но где правители и правления уже не оказываются взаимозаменяемыми. Надо, чтобы их сходство было подобно сходству искусства с жизнью, портрета – с индивидуумом, ибо, как это ни парадоксально, но то, что Людовик Святой старается заимствовать у Иосии, – это историческая подлинность и индивидуальность. Но остановимся на той грани, где Людовик Святой и Иосия, похоже, балансируют между вневременным символизмом и историей. Сравнением с Иосией производители памяти еще не превратили Людовика Святого в типологическую абстракцию. Он всего лишь Иосия bis[681]681
  Дважды (лат). – Примеч. пер.


[Закрыть], превоплощение Иосии.

Глава шестая
Король «Зерцала государей»

Каролингские зерцала. – «Policraticus» Иоанна Солсберийского. – «Зерцала» ХIII века. – «Eruditio regum et principum» Жильбера из Турне. – Помазание на царство – «Зерцало государя». – «Поучения» сыну и дочери.

В устройстве древнейших обществ историк нередко может вычленить форму иерархии с вождем во главе. Такое общество мы называем монархическим, а его главу – «царем». Изначально этот вождь-царь был не только носителем сакральности, но и концентрировал в себе всю власть. Выдвижение такого типа вождя сопровождается попыткой ограничить сферу его действий – сначала ее предпринимают те, кто сосредоточил в своих руках военную или экономическую власть (впрочем, в этих обществах они зачастую неразделимы), военачальники и богатые землевладельцы, которые силятся лишить царя власти или разделить ее с ним. Уже в глубокой древности римляне упразднили монархию, заменив ее олигархией, которую окрестили «республикой», и долгое время ненавистным было само слово «царь».

Похоже даже, что зарождение монархии в этих древних обществах знаменовало собой переход от простой памяти, сохраняемой разнородными документами (надписями, записными дощечками и т. д.), мифами (например, о царе Урука Гильгамеше) или памятниками, к концепции и конструированию подлинной истории, зачастую легендарной в ее традиционных началах, но способной образовать вокруг царя логичную и связную интригу на благо системы, во главе которой стоит монарх, и престолонаследия, которое нередко подкрепляется династическим принципом. Монархия предлагает одновременно и толкование, и повествование – две взаимно дополняющие друг друга грани истории. II. Жибер дал очень яркое и детальное описание этого синхронного рождения монархии и истории на примере древнего Израиля и его первых царей – Саула, Давида и Соломона[682]682
  Gibert P. La Bible à la naissance de l’histoire. P., 1979.


[Закрыть].

Другие же лица с еще большим рвением направляли свои усилия на контроль над царскими прерогативами в религиозной сфере. Об этом заботились священники. В начале VII века архиепископ и энциклопедист Исидор Севильский, обратившись к латинской этимологии (rex, «царь»; regere, «править»; recte «право»), представил это таким образом, что царь должен править «по праву» (rex a recte regendo), заставлять поступать «по праву» вельмож, чиновников и подданных. Мы уже знаем, что это определение прилагалось к Людовику Святому. Царь обладает полнотой власти, но это еще не все, – он должен быть средоточием всех добродетелей. Такой образцовый правитель вырисовывается в IX–ХIII веках из сочинений особого жанра – «Зерцал государей»[683]683
  О сочинениях, предвосхищавших «Зерцала государей», см.: Hadot P. Fürstenspiegel // Reallexicon für Antike und Christentum. 1972. T. VIII. Col. 555–632.


[Закрыть].

Клирики, авторы этих трактатов, ставили своей первейшей задачей не допустить, чтобы по причине «сакральности» королевская функция превратила государя в божество или в жреца. Королю надлежало оставаться всего лишь избранником Божиим, тем, кто принимает помазание на царство в иудейско-христианской традиции (в семь таинств, принятых в Западной Европе в XII веке, помазание на царство не входило). Усилия отдельных клириков XII–XIII веков превратить короля в «образ Божий» увенчались относительным успехом. Попытка сделать из него «короля-священника» (rexet sacerdos) по образу и подобию библейского Мелхиседека, «царя Салимского» и «священника Бога Всевышнего» (Быт. 14: 18) не слишком удалась ни в Библии, ни в христианском вероучении, ни в христианской идеологии средневековой Западной Европы, несмотря на старания некоторых клириков, состоявших на службе у императоров.

В этом желании священников исключить короля из священнического статуса проявляется стремление западноевропейской Церкви в эпоху Средневековья (как прежде древнеиудейское духовенство) завладеть высоким назначением короля для проповеди и защиты ортодоксальной веры и, в частности, поставить его власть на службу Церкви. Таков был главный предмет обетов и даже присяг, которые должны были приносить западноевропейские короли с эпохи Каролингов. Наконец, ограничение власти короля имело задачу не допустить его превращения в тирана и помочь ему выстоять перед происками дьявола. Итак, у королей тоже были обязанности – сначала по отношению к Богу, затем – к служителям Церкви, к своим подданным, к своему народу.

С древнейших времен восточных монархий памятники письменности хранят составленные клириками описания обязанностей, возложенные на королей, – то во имя соблюдения определенных обрядов (так в законе Моисея), то в основном (и все больше) чтобы проявить добродетели, личные и общественные. Дабы не отвлекаться от Библии (главного идеологического авторитета западноевропейского Средневековья), обращусь к небольшому трактату о царской этике, вошедшему во Второзаконие (Втор. 17: 14–20). Этот трактат, влияние которого ощущается в эпоху Людовика Святого, являет собой, несмотря на содержащиеся в нем запреты царям, положительный образ царской власти и царской персоны. Зато в момент воцарения, когда Яхве отвечает «народу, просящему у него царя», текст Ветхого Завета весьма безрадостно рисует царя, который неизбежно превратится в тирана и сделает евреев «слугами своими» (1 Самуила, 8: 10–18). Таким образом, Библия, как это часто бывает, приводит аргументы как в пользу царской власти, так и против. Но в ней устанавливается и вполне конкретный критерий: каков царь, такова и царская власть. Итак, наставить царя на путь истинный, предложить ему царскую этику – вот одна из важнейших функций священника.

В IV веке, когда государь стал христианином, это учение потребовало доработки. Августин выполнил это в основном в 24-й главе пятой книги «О Граде Божьем», в «Первом зерцале христианских государей», по выражению Г. Г. Антона. Епископ Гиппонский не устает говорить в нем о «мире, порядке, справедливости» (Рах, Ordo, Justitia) как об основах монархии и, в духе римской традиции, о «счастливом императоре» (imperator felix) и называет добродетели, которые превращают христиaнского государя в доброго государя. Впоследствии, на рубеже VI–VII веков, Григорий Великий, тоже занявшийся проблемой королевской власти и короля, особо подчеркивал значение справедливости как идеала монархии и главной добродетели короля.

Каролингские зерцала

Именно в Каролингскую эпоху появились небольшие сочинения, полностью посвященные тому, чтобы напомнить королям о добродетелях, присущих их «функции» (officium) или их «служению» (ministerium) и особенно необходимых для того, чтобы оправдать их восхождение на престол или, вернее, тот религиозный ритуал, который отныне делал действительным их избрание Богом. Если выбор Божий чаще всего соответствовал человеческому выбору из членов королевской семьи, то можно было и утверждать переход от одной династии к другой: так, в середине VIII века Меровингов сменили Каролинги. Однако постепенно, например во Франции, сложилось наследственное право в пользу первого или самого близкого наследника мужского пола покойного короля. Два ритуала – помазания на царство и возложения короны – объединились в ритуале коронации Людовика Благочестивого; это произошло в Реймсе в 816 году. Впрочем, заметно, что тексты, используемые для коронаций христианских королей Средневековья, ordines, чисто литургические тексты, или досье, краткие справочники, помогающие при совершении ритуала, образуют особый вид «Зерцал государей».

В системе культуры Средневековья широко бытовал образ «зеркала» (spéculum). Дело не только в том, что согласно знаковой теории, господствующей со времен святого Августина, или теории отражения любая земная реальность была всего лишь более или менее удачной репликой некоего идеального типа, но в том, что, напротив, целью ее было явить образ в зеркале как действительно идеальный образ земной реальности. Любое зеркало есть инструмент истины, и потому оно ведет нас в самые глубины средневековой образности. Но чаще зеркало теряет свою метафизическую, теологическую функцию и превращается в нормативный жанр, связанный с процессом морализации, этической иллюстрации, который выработался в ХII веке и распространился в позднее Средневековье, начиная с XIII века. Любое «Зерцало» становилось назидательным.

Каролингские авторы «Зерцал государей» IX века, представители высшего духовенства, предлагали королям, их современникам, модель таких царей Ветхого Завета, как Давид, а также Соломон, Иезекииль, Иосия и т. д. Они твердили о добродетелях, особо подобающих королям (мудрость, благоразумие, терпение, милосердие, смирение, правдоискательство, милость, благочестие и т. д., но главное – справедливость). Наконец, они непрестанно говорили о том, что король как правитель обязан защищать Церковь и клириков. Так в эпоху Каролингов все больше утверждалась политическая и идеологическая роль Церкви. Но все эти «Зерцала» не были (за исключением, быть может, Хинкмара) политическими трактатами[684]684
  Anton Н. Н. Fürstenspiegel und Herrscherethos in der Karolingerzeit… M. Руш недавно задался вопросом, не отражаются ли в этих «Зерцалах» прежде всего их церковные авторы. См.: Rouche M. Miroir des princes ou miroir du clergé? // Commitenti e produzione artistico-letteraria nell’alto medioevo occidentale. Spolete, Spolete Centro italiano di studi sulPAlto Medioevo. 1992. P. 341–367. Это один из аспектов поставленной здесь мною проблемы.


[Закрыть].

«Policraticus» Иоанна Солсберийского

Перелом обозначился в середине XII века с появлением сочинения Иоанна Солсберийского «Policraticus» – первого крупного трактата политической науки Средневековья. Он был завершен в Англии в 1159 году клириком высочайшего интеллектуального уровня, чье формирование происходило в парижских школах. Высокопоставленный церковнослужитель при Папской курии, а затем секретарь Теобальда, архиепископа Кентерберийского, Иоанн Солсберийский стал другом Томаса Бекета, на некоторое время нашел пристанище в Реймсе у своего близкого друга, бенедиктинца Пьера де Селя, аббата знаменитого аббатства Сен-Реми (где хранился сосуд со священным елеем, используемый при помазании на царство французских королей); с 1176 года до своей кончины в 1180 году он был епископом Шартрским.

«Policraticus» был значительным вкладом в королевскую идеологию Средневековья. Иоанн Солсберийский использовал при работе над ним небольшое сочинение, ошибочно приписываемое Плутарху, но на самом деле созданное в Риме около 400 года, – «Institutio Traiani». Это псевдоруководство по воспитанию Траяна фактически есть «Зерцало государей». Именно в нем впервые на христианском Западе (в XII веке) встречается анатомическая метафора, превращающая политическое общество в человеческое тело, главой которого является король. Но «Policraticus» превзошел «Institutio Traiani» тем, что в нем выдвинут лозунг ученого государя, государя-интеллектуала (rex illiteratus quasi asinus coronatus, «король необразованный – все равно что осел коронованный»), а самое главное, он снабдил монархическую идеологию (которую Иоанн видел в действии в лице зарождавшейся бюрократии английского двора и Папской курии) весьма солидной основой. Иоанн Солсберийский был одним из культурнейших людей своего времени, быть может, ярчайшим представителем гуманистического «Возрождения»[685]685
  В 1927 г. американский историк Ч. X. Хаскинс выступил с книгой «Возрождение ХII века» (Hoskins Ch.H. The Renaissance of the Twelfth Century. Cambridge; Mass., 1927), в которой обосновывал гипотезу о том, что началом Ренессанса был ХII в., и связывал это с увлечением латинскими классиками; он обнаружил даже некоторые тенденции в духе позднейших итальянских гуманистов у Иоанна Солсберийского, Уолтера Мапа и других членов кружка Томаса Бекета. Эта идея вызвала и вызывает довольно бурное обсуждение (см. обзор: Горпунг Б. В. Существовал ли «Ренессанс ХII века»? // Историко-филологические исследования (сбор ник статей к 70-летию академика Н. И. Конрада). М., 1967). Одни исследователи видят в данной эпохе действительное начало Ренессанса, другие усматривают некое Возрождение до Возрождения, частично разрушенное в ХIII в., но не исчезнувшее полностью и оплодотворившее собственно Ренессанс (см. напр.: Brooke С. The Twelfth Century Renaissance. N.Y., 1970; рус. пер. Брук К. Возрождение XII века // Богословие в культуре Средневековья. Киев, 1992). Все же большинство историков, не отрицая роста интереса к античной литературе и культуре в ХII в., не считают возможным называть Ренессансом любой всплеск популярности этой литературы и этой культуры. Поэтому Ж. Ле Гофф и берет слово «Возрождение» в кавычки.


[Закрыть] XII века. Испытывая воздействие «натурализма», присущего парижской и шартрской школам, он представлял себе общество (с королем во главе) как целостный живой организм. Он также вынес на суд богословов и философов тему тиранства, которой суждено было сыграть столь важную роль в политической науке (и в политических реальностях) на рубеже Средневековья и Нового времени. Наконец, он проанализировал феномен двора в процессе его становления и на начальном этапе долгого пути развития, с ХII по XVIII век, под особо критическим углом зрения. «Policraticus» имел подзаголовок, который будет снят: sive de nugis curialium («или о придворных безделках»)[686]686
  Dickinson J. The Médiéval Conception of Kingship and Some of its Limitations as De vélo j ped in the «Policraticus» ofjohn of Salisbuiy // Spéculum. 1926. P.308–337.


[Закрыть].

«Зерцала» ХIII века

Модель трактата «Policraticus» вместе с быстрым продвижением монархий навстречу формам государственности и бюрократии послужила новому расцвету зерцал государей в ХIII веке[687]687
  Вот L. K. The Perfect Prince: A Study in 13th and 14th Century Idéal // Spéculum. 1928. P. 470–504.
  О более раннем периоде см.: Duby G. L’image des princes en France au début du XIe siècle // Cahiers d’histoire. 1982. P. 211–216.
  Работа общего характера: Bell D. M. L’Idéal éthique de la monarchie en France d’après quelques moralistes de ce temps. P.; Genève, 1962.


[Закрыть]. Несомненно, никому этот расцвет не был так дорог, как королю Франции Людовику IX. Он прямо или косвенно способствовал написанию многих текстов, а также руководств по коронации (ordines), призванных оказывать помощь при выполнении этой церемонии.

Таким образом, можно говорить о «политической академии» Людовика Святого, душой которой был монастырь якобинцев, парижских доминиканцев, знаменитый монастырь Сен-Жак. Итак, мы вновь видим здесь влияние нищенствующих монахов, а если точнее, доминиканцев, известное нам по работе над производством агиографического досье Людовика Святого. Именно Гумберт Римский, генерал ордена в 1254–1263 годах, выполняя повеление Людовика Святого, от имени монастыря якобинцев поручил группе монахов написать «Зерцало государей», или, вернее, солидный политический трактат. В этот трактат войдет сочинение «De eruditione fïliorum regalium» (или nobilium) («О воспитании детей королей (или «знати»))», которое доминиканец Винцент из Бове, в то время учитель в цистерцианском аббатстве Ройомон, уже знакомый с королем, преподнес в одной из первых редакций королеве Маргарите для воспитания юного Филиппа, будущего Филиппа III, в то время младшего сына королевской четы[688]688
  B «De eruditione fîliorum regalium» Винцент из Бове подхватывает идеи Иоанна Солсберийского о том, что детям надо давать образование, но его концепция ребенка отличается большей позитивностью.


[Закрыть]. Другой частью этого трактата станет «De morali principis institutione» («О нравственных устоях государя»), написанная между 1260 и 1263 годами тем же Винцентом из Бове, который уже покинул Ройомон и посвятил труд Людовику IX и его зятю Тибо, графу Шампанскому и королю Наваррскому. Наконец, триптих завершается сочинением «De eruditione principum» («О воспитании государей»), впоследствии ошибочно приписываемом Фоме Аквинскому (отчего в современном издании автор получил имя Псевдо-Фома) и, возможно, созданном Винцентом из Бове или другим известным доминиканцем Гийомом Пейро[689]689
  О Винценте из Бове и об этом труде см. с. 448 и с. 632 насг. изд. Р. Шнайдер совсем недавно опубликовал это сочинение: Schneider R. J. De morali principis institutione. Tumhout, 1995. (Corpus Christianorum Mediaevalis. Vol. 137.)


[Закрыть].

К этим трем доминиканским трактатам надо добавить «Morale somnium Pharaonis sive de regia disciplina» («Нравоучительный сон Фараона, или О королевской науке»), сочиненный, вероятно, между 1255 и 1260 годами цистерцианцем Жаном из Лиможа для Тиб о Наваррского, и «Зерцало», представляющее для меня в данном случае наибольший интерес, – «Eruditio regum et principum» («Воспитание королей и государей») францисканца Жильбера из Турне, законченное в 1259 году для Людовика Святого. Наконец, в «Поучениях», созданных в конце жизни Людовиком Святым для его сына Филиппа, будущего Филиппа III Смелого, следует видеть подлинное «Зерцало государей», сочиненное самим королем.

«Eruditio regum et principum» Жильбера из Турне

О Жильбере (или Гвиберте) из Турне известно только то, что он был студентом и магистром Парижского университета, считался одним из прославленных интеллектуалов своего ордена и наряду с разными трактатами о воспитании и нравственности сочинял проповеди, обращенные к крестоносцам. Вероятно, он участвовал в крестовом походе Людовика Святого в Египет и в Святую землю (1248–1254), и «Eruditio» выросло из дружбы, связывавшей его с королем.

«Eruditio regum et principum»[690]690
  Education des rois et des princes / Éd. A. De Porter // Les Philosophes belges. Louvain, 1914. T. IX.


[Закрыть] состоит из трех посланий, адресованных Людовику Святому; последнее из них было закончено в Париже в октавы праздника святого Франциска, то есть 11 октября 1259 года. В этих посланиях обсуждаются четыре принципа, «необходимых для государей» согласно «Institutio Traiani»: почитание Бога (reverentia Dei), самодисциплина (diligentia sui), дисциплина власть имущих и чиновников (disciplina potestatum et officialium), любовь к подданным и их защита (affectus et protectio subditorum).

В первом послании различают две части. Первая (четыре главы), посвященная почитанию Бога (reverentia Dei), в выгодном свете представляет интеллектуальные и культурные структуры клириков начала ХIII века. Жильбер прибегает к доводу путем противопоставления: сначала в доказательстве используется позитивный аргумент, reverentia Dei, затем – противоположный негативный аргумент, irreverentia Dei; точно так же он обращается к двойной системе культурных авторитетов: христианскому (преимущественно ветхозаветному) и языческому. Метод традиционен: он заключается в привлечении все новых авторитетов в пользу тезиса, требующего доказательства. В данном случае авторитетные высказывания, почерпнутые в языческой литературе, почти столь же многочисленны, сколь и извлеченные из Библии и трудов Отцов Церкви[691]691
  В количественном отношении они составят, соответственно, 45 (около 46 %), 41 (около 42 %) и 12 (около 12 %).


[Закрыть]. «Возрождение» XII века еще не ушло в прошлое.

Сначала автор напоминает «на примерах из Нового и Ветхого Заветов, что непочтительное отношение правителей к Богу приводило к гибели царств и княжеств». Далее он показывает «то же самое с помощью историй языческих правителей». Тем не менее отметим противоположение: библейские примеры – свидетельства вечных истин, тогда как языческие – всего лишь «исторические» свидетельства. История есть сфера непостоянства, изменчивости; ее символ – колесо Фортуны. В третьей главе приводится в пример Саул, нашедший позорную смерть вместе с сыновьями, и цари Ела, Замврий, Надав, Иоав, Иеровоам и прочие, все погибшие насильственной смертью. Зато христианские императоры Константин и Феодосий проявили благочестие – первый тем, что отказался занять почетное место на Никейском соборе, второй – искупив свою вину тем, что покорно понес публичную епитимью, наложенную святым Амвросием. Наконец, автор напоминает об убийстве Цезаря, узурпатора империи, об отравлении Тиберия и Клавдия, об убийстве Калигулы, о насильственной смерти Вителлия, Гальбы и Отона и, главное, о бесславном конце императоров – гонителей христиан, первым среди которых был Нерон. Таким образом, Римская империя – это лишь длинная цепь насильственных смертей, божественное возмездие недостойным императорам, долгий путь, ведущий к неотвратимой гибели и исчезновению или, вернее, к тому, что власть переходила к другим.