Текст книги "Людовик IX Святой"
Автор книги: Жак ле Гофф
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 60 страниц)
Салимбене расстался в королем в Лионе, спустился спустился по Роне до Арля, морем добрался до Марселя, а затем отправился в Иер, для встречи с известным францисканцем-иоахимитом, «одним из величайших клириков мира», Гуго де Динем, маленьким смуглым человеком, обладавшим громовым голосом, для встречи с великим проповедником, речи которого о рае завораживали, а об аде – вселяли страх, и, внимая ему, слушатели дрожали как осиновые листья, с тем самым Гуго де Динем, которого через шесть лет, на пути из крестового похода, пожелает увидеть Людовик Святой и которого он попытается приблизить к себе, но тщетно[794]794
Salimbene. Cronica… P. 486.
[Закрыть].
О крестовом походе Салимбене доносит (как и прочие хронисты, ибо их источники одни и те же) основные события и разные факты, которые впоследствии будут питать историю и легенду о Людовике Святом: взятие Дамьетты, затем смерть Роберта I Артуа и поражение, причиной которого были и грехи французов, и тактическая ошибка ненавистного хронистам брата Людовика Святого; пленение короля и гибель почти всего его войска под ударами сарацин, эпидемия и голод; освободившись из плена, Людовик должен сдать Дамьетту и начать сооружать крепости в Святой земле. Далее в «Хронике» идет эпизод, который произвел впечатление и на Жуанвиля: когда сарацины неожиданно напали на отряд безоружных французов, трудившихся над сооружением укреплений Цезареи, и всех перебили, Людовик Святой приказал вырыть братскую могилу и собственноручно похоронил их, – ни усталость, ни трупный смрад не стали ему помехой.
Как бы ни восхищался Салимбене побежденным и взятым в плен Людовиком Святым, его суждение о крестовом походе неоднозначно. Францисканец подчеркивает, что среди крестоносцев не было единства. Он рассказывает, что в 1248 году, будучи в Провене, встретил двух францисканцев «иоахимитов-экстремистов» (totaliter Ioachimite); одним из них был Герардо да Борго Сан-Доннино, который пришел поговорить с ним. Они зло шутили и смеялись над королем Франции, который готовился выступить в крестовый поход, и прочили ему бесславный конец, приводя слова из проповеди Иоахима Флорского, сказанные в комментарии к Иеремии, что «король Франции будет взят в плен, французы разбиты и многие погибнут от эпидемии»[795]795
Ibid. Р. 340.
[Закрыть].
Как и Мэтью Пэрис, Салимбене придает огромное значение походу пастушков и тоже считает его апокалиптическим видением. Он настроен к ним весьма враждебно, ибо, будучи клириком, испытывает только страх, презрение и ненависть к этим распоясавшимся людям. Но он не устает говорить о том, что они собираются отомстить сарацинам за короля Франции. Они привлекли на свою сторону многих французов, поднявшихся против братьев нищенствующих орденов; вина последних была в том, что они занимались проповедью этого злосчастного крестового похода и были повинны в том, что многие утратили веру[796]796
Salimbene. Cronica… P. 645–646.
[Закрыть]. Вот еще одно свидетельство того, что во Франции Людовика Святого появилась форма религиозного неверия. Под флером благочестия, наброшенным святым королем на Францию и христианский мир, угадывается целый пласт безбожия. Социально-экономический кризис, заявивший о себе в конце его правления, – это, быть может, и религиозный кризис, более глубокий, чем его традиционные разновидности: ересь и враждебное отношение к Папству. Известная фраза Псалмопевца: «Сказал безумец в сердце своем: “Нет Бога”», возможно, отвечала в то время нарождавшейся действительности[797]797
Это аргумент в пользу тезиса Р. Э. Лернера о существовании форм неверия в ХIII веке, хотя мысль о защите еретиков и этих безбожников монархией Капетингов кажется мне неосновательной: Lerner R.E. The Uses of Heterodoxy: The French Monarchy and Unbelief in the XIIIth Century // French Historical Studies. 1965. Vol. IV.
[Закрыть]. Так Людовик Святой станет отныне и королем поражения. Но время безверия, атеизма еще не пришло.
Нетерпению пастушков Салимбене противопоставляет терпение Людовика[798]798
Salimbene. Cronica… P. 646.
[Закрыть]. Но если король вышел из этого испытания возвеличенным, то сам крестовый поход остался поражением в том мире, где победа есть знак божественного одобрения. Брат Людовика Роберт I Артуа стал одним из тех, на кого ложилась ответственность за провал крестового похода и за позор, которым покрыли себя французы.
Наступит время, и Карл, став королем Неаполитанским и Сицилийским, смоет это позорное пятно своими победами над потомками Фридриха II. Когда в 1285 году его не станет, Салимбене, всегда называвший его «братом короля Франции» или «братом короля Людовика», скажет о нем так: «Это был доблестный воин, и он смыл позор, которым покрыли себя французы в крестовом походе при Людовике Святом»[799]799
Ibid. P. 821.
[Закрыть].
О второй половине правления Людовика Святого после его возвращения из крестового похода Салимбене, уже вернувшийся в Италию, в основном умалчивает. Но он дважды упоминает[800]800
Salimbene. Cronica… P. 438, 659.
[Закрыть] об изгнании[801]801
Которое он ошибочно датирует не 1256-м, а 1253-м годом.
[Закрыть] из Франции Людовиком Святым по требованию Папы парижского магистра, белого монаха Гийома де Сент-Амура, ополчившегося на нищенствующие ордены, «которые он хотел изгнать из университета». Рассказ о Тунисском походе и смерти короля, которого он, как и Мэтью Пэрис, называет наконец «христианнейшим» (chrisitianissimus), Салимбене умещает на одной странице. Он так объясняет выбор Туниса как цели похода:
Похоже, это суждение вполне оправдывает гипотезу, согласно которой причиной выбора Туниса послужило незнание географии, ошибочное представление христиан о расстоянии, отделявшем Тунис от Египта и от Палестины.
Наконец, брату Салимбене предстояло в последний раз встретиться с Людовиком Святым и стать свидетелем значительного события в посмертной судьбе короля. В апреле 1271 года новый король Франции Филипп, везя на родину «набальзамированные ароматическими веществами в гробу»[803]803
В гробу на самом деле лежали кости покойного.
[Закрыть] останки своего отца, проезжал через города Ред-жо-нель-Эмилия и Парму, родной город Салимбене. И в обоих этих городах мощи святого короля сотворили чудеса – это были первые из длинного ряда чудес, которые будут явлены на могиле в Сен-Дени. В Реджо он исцелил одного знатного человека с больной ногой; в Парме – девушку с не заживающей долгие годы язвой на руке[804]804
Salimbene. Cronica… P. 707.
[Закрыть]. Людовик Святой, послушный сын Церкви, мудро дождался смертного часа, чтобы творить чудеса, как того потребовал в начале века Иннокентий III. И Салимбене присутствовал при этом. Позднее он интересовался процессом канонизации того, чьим смирением и набожностью восхищался, еще не удостоверившись в его способности творить чудеса. Но он так и не узнал, чем это закончится, ибо король был канонизирован через девять лет после смерти Салимбене.
В то же время он отмечает, что будущий Папа Мартин IV на обратном пути из Франции, где проводил официальное изучение чудес покойного короля, сообщил ему в Реджо, что Бог из любви к Людовику Святому явил шестьдесят четыре чуда, которые были основательно проверены и зарегистрированы. Итак, он желал канонизации короля, но (и Салимбене не скрывает своего сожаления) Папа умер в 1285 году, не успев претворить в жизнь свой обет. Хронист расстается с Людовиком Святым, лелея надежду, впрочем, довольно робкую: «Быть может, эту канонизацию приберегли для другого верховного понтифика»[805]805
Ibid. P. 865.
[Закрыть]. В 1297 году ее осуществит Бонифаций VIII.
Глава восьмая
Король общих мест:
существовал ли Людовик Святой?
Нам известны события его жизни, имена людей и названия мест, но, кажется, человеческая сущность Людовика IX ускользает от нас. Созидатели памяти растворили ее в общих местах, к которым прибегали для своих доказательств. Они старательно превращали короля в модель: в модель святости, говоря точнее, в модель королевской святости, и тем самым «сводили» его к святости. Некоторые современные историки пытались найти объяснение этому неведению его внутреннего мира и вновь находили ответ в самой личности Людовика Святого: ему претило выставлять себя напоказ, он скрывал себя, был застенчив и скромен. Э. Деларюэль пишет так:
Можно только сожалеть о неизменной сдержанности короля: если мы его не знаем, то лишь потому, что он слишком часто ускользает от историка, пытающегося уловить его сокровенные мысли и эволюцию его личности[806]806
Delaruelle Е. L’idée de croisade chez Saint Louis // Bulletin de littérature ecclésiastique. 1960. P. 242.
[Закрыть].
Э. Р. Лабанд подчеркивает:
А у Ж. Мадоля читаем:
Свои высочайшие и требующие невероятных сил деяния он совершал в тайне, ибо должен был все время опасаться, как бы его любовь к смирению не вступила в противоречие с его королевским величеством. Эта тайна непостижима. Смиримся же с тем, что нам дано узнать лишь малую толику внутреннего мира Людовика Святого[808]808
Madaule J. Saint Louis, roi de France. P., 1943. P. 23.
[Закрыть].
Впрочем, не будем доверять этим вольным психологическим интерпретациям. Прежде чем попытаться дать дефиницию индивидуальному темпераменту или характеру исторического лица, следует сопоставить то, что говорят о его поведении современники, с этическими категориями эпохи и понятийным арсеналом авторов литературных портретов.
Скорее, дело здесь не в «сдержанности», а в чувстве меры и умеренности, если использовать термины нравственного кодекса, выработанного в XII веке против эксцессов боевого поведения, «исступления», оспариваемых идеалом безупречного человека, что облекало в то время в христианскую форму античную мораль Цицерона и Сенеки, вошедших в моду в период «Возрождения» ХII века. Такое чувство меры, выражавшееся во владении телом и особенно в жестах, которое в первой половине XII века Гуго Сен-Викторский определил для монахов-новициев, вскоре проявилось и среди мирян[809]809
См.: Schmitt J.-CL. La Raison des gestes…
[Закрыть]. Прежде всего Людовик IX желал быть безупречным человеком, чему свидетельством список прозвищ начала XIV века, в котором названы три последних французских короля: Людовик Безупречный, затем Филипп Смелый и Филипп Красивый[810]810
Это генеалогия французских королей, извлеченная из хроники менестреля графа Пуатье, которая написана между 1293 и 1297 годами; она весьма неточна по части возрастов и дат: «Людовик Безупречный был коронован в тринадцать лет и семь месяцев…. Он умер в Карфагене, процарствовав сорок три года, а возрасту его было пятьдесят восемь лет*. При нем в королевстве его царил мир, он любил Бога и Святую Церковь, и говорят, что он святой» (Recueil des historiens… T. XXIII. P. 146). Написанный до канонизации, этот текст интересен своими сведениями и умолчаниями (поражение и пленение в Египте), а также тем, как обращались с хронологией средневековые клирики: указан возраст действующих лиц и продолжительность (плена и правления) и никаких дат.
*Если датой рождения Людовика Святого считать 25 апреля 1214 года, то королем он стал в двенадцать лет и шесть с лишним месяцев (короновался в двенадцать лет и семь месяцев); царствовал сорок три года и девять месяцев и умер в возрасте пятидесяти шести лет и четырех месяцев.
[Закрыть].
Нет, сокровенная мысль, внутренняя жизнь и эволюция личности Людовика IX вовсе не ускользают от нас, – обо всем этом нам сообщают его исповедник, биографы и агиографы, повествующие о том, как он шел к смирению, как искал справедливости и самоотречения в духе идеала, проповедуемого братьями нищенствующих орденов; они обращают наше внимание на большой разрыв между мышлением и поведением короля и даже выдают это за причину раскола его правления надвое – до и после крестового похода: первый – период обычной набожности и нормального христианского правления, затем – период покаяния и нравственного порядка, – что еще усиливает сходство с Иосией до и после обнаружения Пятикнижия. В этом Людовик просто соответствует идеалам своего века. Но Ж. Мадолю был ясен глубокий конфликт, переживаемый королем, между христианским идеалом нищенствующих орденов и кодексом поведения монарха, выработанным в духе королевской традиции, независимо от христианской религии и даже задолго до нее[811]811
Далее мы увидим, как Людовик нашел за столом компромисс между этими двумя кодексами.
[Закрыть]. Здесь умную и тонкую гипотезу выдвигает У. Джордан, говоря о волнении, которое испытывал Людовик Святой, сталкиваясь с критикой, вызванной его благочестием и нравственностью, с одной стороны, и о непреодолимом конфликте между его идеалом христианина и функцией короля – с другой[812]812
Jordan W. Ch. Persona et gesta: The Image and Deeds of the Thirteenth Century Capetians: The Case of Saint Louis // Viator. 1988. Vol. 19. № 2. P. 209–218.
[Закрыть].
Действительно, американский историк почувствовал некритическое отношение большинства современных биографов Людовика Святого, что и побудило их принять идеальный образ неустрашимости, созданный его агиографами. Я же пытаюсь разрушить это сооружение.
Я укажу на трещины, проступающие в конструкции этой прекрасной статуи, и в этом мне помогут документы. Но сначала хотелось бы отметить, что противоречия, верно подмеченные У. Джорданом, сами относятся к общим местам эпохи и не свидетельствуют о личных качествах Людовика Святого. Впрочем, Джордан это подозревал и замечал по поводу чувствительности короля к критике: «Мы можем считать их (анекдоты) безобидными topoi, нарочитое использование которых служит созданию в нас образа святого короля».
Вообще критика правителя неотделима от его традиционного образа; для этого ему не обязательно быть святым. Точно так же тайна, которой Людовик, как пишет Ж. Мадоль, окутывал свои добрые деяния, – всего лишь общее место, обретающее в его эпоху определенные очертания, ибо именно тогда, например, появляется тип человека, стыдящегося своей бедности: сокрытие своей нищеты или своей любви к ближнему никоим образом не объясняется индивидуальными чертами характера, но отсылает к социальному и одновременно этическому кодексу, – так же утаивает свои стигматы святой Франциск Ассизский, так же сокровенно молится святой Доминик.
Бурное проявление горя при кончине близких, потоки слез, о чем не устает говорить У. Джордан, – тоже общие места при описании высокопоставленных лиц; так проявляется их человечность и чувство рода или, говоря о Людовике Святом, – чувство семьи. Если это не стереотипная формула в стиле хронистов и биографов, то такое бурное проявление горя и море слез служат ритуальным выражением великой скорби выдающихся лиц, за которыми трудно различить не то что неподдельную искренность, но вполне личное потрясение. Вот почему нельзя выявить, где Людовик Святой действительно испытывает великую скорбь, а где это чувство просто выставляется напоказ, как было принято среди государей того времени. Не был ли моделью этих рыдающих монархов Карл Великий «Песни о Роланде»?
Если весной 1253 года в Святой земле Людовик Святой предается безмерной печали на глазах Жуанвиля и своего окружения при сообщении о смерти матери, то это действительно свидетельствует о его редкой сыновней привязанности. Когда в 1260 году смерть шестнадцатилетнего старшего сына и наследника повергает его в такую скорбь, что даже Винцент из Бове укоряет его в утешительной поэме, можно попытаться увидеть в этом не только ритуальные стенания короля по своему наследнику, ушедшему раньше него, но и неизбывную боль отца или короля, для которого эта смерть знаменовала гнев Божий. Бурное проявление скорби ставилось в упрек уже Людовику VI в 1131 году, когда по трагической случайности ушел из жизни его старший коронованный сын Филипп[813]813
Suger. Vie de Louis VI le Gros. P. 267. Пятнадцатилетний король разбился насмерть, упав с коня, на всем скаку налетевшего на кабана в парижском предместье.
[Закрыть]. И Петр Блуаский порицал английского короля Генриха II, когда тот предался скорби и плачу о смерти наследного принца[814]814
Pierre de Blois. Epistola 2 // Patrologie latine… T. 207.
[Закрыть]. Но это не идет ни в какое сравнение с безмерной скорбью Людовика Святого, когда в 1250 году в Египте пал в битве его младший брат Роберт I Артуа. А что сказать о последнем постигшем семью горе (до сообщения in extremis[815]815
На смертном одре (лат.). – Примеч. пер.
[Закрыть] в Тунисе о смерти, несколько дней до его собственной, сына Жана Тристана), о кончине его сестры Изабеллы в феврале 1270 года? Король, которого захлестнули эмоции, пал на колени перед ней, лежащей в монашеском облачении на соломе, где она умерла[816]816
См.: Le Nain de Tillemmt. Vie de Saint Louis… T. V. P. 117.
О брате и сестре, Людовике и Изабелле, см.: Jordan W. Ch. Louis IX and the Challenge of the Crusade… P. 9–12.
[Закрыть]. А может, в этом уже следует видеть мрачное восприятие трупа – предвестие осени Средневековья?
Итак, Людовик Святой и Генрих II – стенающие короли, короли скорби, выставляемой напоказ. Но вот в таком же состоянии брат Людовика Карл Анжуйский, граф Прованский, а с 1266 года король Неаполитанский и Сицилийский, который не слыл у хронистов чувствительным и нередко конфликтовал с Людовиком. Когда король решил, что сам он останется в Святой земле, а его братья Альфонс де Пуатье и Карл Анжуйский немедленно вернутся во Францию, чтобы помочь матери править королевством, Жуанвиль свидетельствует: «Когда граф Анжуйский понял, что должен взойти на корабль, то предался такой скорби, что все сильно удивлялись; и все же он отправился во Францию»[817]817
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 243.
[Закрыть]. Во время фатального похода 1270 года он же, уже будучи королем Сицилийским, с запозданием прибыл к берегам Туниса. Людовик только что умер. Увидев в королевском шатре бездыханное тело брата, он в слезах бросился к его ногам. Итак, здесь мы имеем дело с моделью поведения, с моделью, за которой исчезает человек.
Черты, которые историографический миф о Людовике выдает за присущие его личной святости, нередко можно встретить и у его современников, и у предшественников.
Король Англии Генрих III был, пожалуй, не менее благочестив, чем Людовик, пусть даже проявлялось это по-иному: Людовик – фанатик проповедей, Генрих – мессы[818]818
Little L. K. Saint Louis’ Involvement with the Friars… P. 5.
[Закрыть]. Похоже, что между двумя государями до их личного сближения в 1250-х годах шло подлинное соревнование, можно сказать, соперничество, как в сфере благочестия, так и в политической и военной сферах. Это соперничество продолжалось и позднее. Когда в 1259 году Генрих III прибыл для мирных переговоров в Париж, Людовик не мог скрыть раздражения, дожидаясь встреч с англичанином в своем дворце. Разве Генрих, живший тогда на острове Сите, не заходил по пути во все церкви и не присутствовал на всех мессах? В 1271 году, когда траурный кортеж направлялся для погребения останков французского короля в Сен-Дени, разнеслась молва, что усопший – святой, и один англичанин возразил, что его, английский, король не менее свят.
И если создается впечатление, что послание к подданным о его поражении и плене в Египте было новой инициативой государя, который в поисках истины и веры не скрывал своих несчастий от своего народа и вступил с ним в не слыханные дотоле отношения доверия и доверительности, не было ли это подражанием Ричарду Львиное Сердце, который тоже обратился с посланием к своим подданным, сообщая, правда, о победе при Жизоре, одержанной им в 1198 году над Филиппом Августом?[819]819
Цит. в изд.: Duby G. Le Moyen Age, de Hugue Capet ajeanne d’Arc. … P. 260
[Закрыть]
Предшественников Людовика Святого следует искать во французской традиции Капетингов.
Первым и лучшим наброском модели, отлично воплощающей Людовика Святого, был Роберт Благочестивый в изображении монаха Эльго. Последний был монахом бенедиктинского аббатства Флёри (Сен-Бенуа-сюр-Луар), бывшего для первых Капетингов чем-то вроде историографического и идеологического центра, каким по-настоящему стал в XII веке Сен-Дени. В период между кончиной короля (1031) и 1041 годом Эльго написал «Житие Роберта Благочестивого»[820]820
Helgaud de Fleury. Vie de Robert le Pieux…
[Закрыть]. Это панегирик, сочинение «квазиагиографическое», если использовать выражение Р. А. Ботье; его автор надеялся, что оно поможет признать святым сына и преемника Гуго Капета. Это «Житие», поставленное под защиту Бога и святого Аниана, претендовало на прославление «дел любви, смирения и милосердия, без которых никому не дано войти в Царство Небесное», сферы, в которой «добрейший и благочестивейший Роберт, король франков… воссиял так, что со времени святого царя и пророка Давида ему не было в этом равных». Далее Эльго дает телесный и нравственный портрет Роберта, говоря о его милосердии, смирении, благочестии, почитании реликвий и о молитвах. Затем он перечисляет основанные им монастыри и дары короля и его семейства церквам, а также явленные Робертом чудеса. Наконец, он выводит его как бы новым Давидом.
Если абстрагироваться от портрета короля, отвести особое место чудесам, гораздо более многочисленным (и подвергшимся изучению комиссии по канонизации), и заменить Давида Иосией, то здесь в общих чертах видна структура житий Людовика Святого, написанных Жоффруа де Болье и Гийомом де Сен-Патю. От бенедиктинца, каким представил Роберта Эльго, Людовик внешне отличается лишь облачением нищенствующего монаха, в которое его обрядили агиографы.
Вот наиболее яркий фрагмент этого «Жития Роберта Благочестивого», написанного монахом из Флёри в XI веке:
А так как в той земле было немало больных и особенно прокаженных, то сей человек Божий не отворачивался от них в ужасе, ибо в Святом Писании читал, что нередко Христос, Господь наш, в облике человека пользовался гостеприимством прокаженных. Он подходил к ним с готовностью услужить и с душой, исполненной желания, он входил к ним и своими руками давал им деньги и своими устами целовал им руки, восхваляя Бога во всем и повторяя слова Господа, сказавшего: «Помни, что ты – прах и вернешься во прах». Кроме того, он благочестиво оказывал помощь из любви к всемогущему Богу, верша великие дела там, где бывал. Более того, божественная добродетель даровала этому прекрасному человеку такую благость исцеления тел, что, когда он касался своей благочестивой рукой язв страждущих и осенял их знаком Святого Креста, то все скорби оставляли их[821]821
Helgaud de Fleury. Vie de Robert le Pieux… P. 127–129.
[Закрыть].
Кто из читающих этот текст не вспомнит невольно Людовика Святого? Разве что эта попытка, древнейшая из известных, придать французским королям мощь исцелять возложением рук любые болезни окончится в XI – ХIII веках тем, что круг заболеваний сузится – останется одна золотуха[822]822
Bloch M. Les Rois thaumaturges… Le Goff J. Le miracle royale // Actes du colloque de Paris pour le centenaire de la naissance de Marc Bloch. P., 1986.
[Закрыть].
Не правда ли, на мысли о Людовике Святом наводит и другой фрагмент «Жития Роберта Благочестивого» Эльго (если бы при этом Давида заменить Иосией)?
… ибо ясно, что со времен святого (царя) Давида среди земных королей не было никого, кто сравнился бы с ним в святых добродетелях, смирении, милосердии, благочестии и любви к ближнему (эта добродетель выше всех остальных и без нее никто не узрит Бога), ибо он всегда думал о Господе и в глубине души всегда хранил его заветы[823]823
Helgaud de Fleury. Vie de Robert le Pieux… P. 138–139.
[Закрыть].
После этой первой неудачной попытки Эльго из Флёри превратить Роберта Благочестивого в святого короля из династии Капетингов вторым предшественником Людовика Святого стал Людовик VII, его прадед, живший сто лет спустя после Роберта и за сто лет до Людовика IX. Отдельные источники, которые, как представляется, доносят более достоверные сведения о нем, чем Эльго о Роберте, выводят его исключительно боголюбивым, а главное, таким благочестивым, как будто он не мирянин, а монах. Его супруга Алиенора Аквитанская сетовала: «Я вышла замуж не за мужчину, а за монаха». И Людовика VII, как впоследствии Людовика Святого, дважды приглашал в качестве арбитра правивший тогда английский король Генрих II. Первый раз в тяжбах, где противной стороной были его сыновья и архиепископ Кентерберийский Томас Бекет, второй – в ожесточенной борьбе между королем и прелатом. И хотя судебные дела были проиграны, это, несомненно, не могло послужить причиной подрыва политического влияния Людовика VII и не внесло изменений в его репутацию нравственной святости. Он не пользовался услугами ангажированных биографов и группы поддержки, способной убедить Церковь в том, что его следует поместить в алтари. Его благочестие, в чем-то послужившее причиной развода с Алиенорой, которая впоследствии вышла замуж за Генриха II, несомненно, было не таким уж совершенным, а арбитражные суды между англичанами причислялись прежде всего к политическим маневрам, связанным с соперничеством французского и английского королей, которое увенчалось новым браком Алиеноры.
Без сомнения, еще удивительнее открыть третьего предшественника Людовика Святого в лице его деда Филиппа Августа, короля-воина, которого в ХIII веке называли не Августом, а Филиппом Завоевателем[824]824
Прозвище «Август», уже давно присвоенное Филиппу II за то, что он «расширил» королевский домен*, сосуществовало на протяжении XIII века с прозвищем «Завоеватель» и вытеснило его только в XIV веке.
*Имя-титул Август, которое принял наследник, внучатый племянник и приемный сын Цезаря Гай Юлий Цезарь Октавиан в 27 году до н. э., происходит от латинского «augere» – «увеличивать» (предполагалось, что Август увеличил пределы римского мира).
[Закрыть], короля, любившего выпить и хорошо поесть, а также женщин (в глазах Церкви он долгое время представал двоеженцем и был отлучен за отказ исполнять свой супружеский долг по отношению ко второй законной супруге Ингеборге Датской), короля, испытывавшего приступы безумного гнева. И все же, когда Филипп Август умер, у него оказалось подлинное «досье святости», которое надеялись использовать его приближенные[825]825
Le Goff J. Le dossier de sainteté de Philippe Auguste…
[Закрыть]. Ото всей его жизни веяло чудом. Он родился в 1165 году, когда его отцу, Людовику VII, было сорок пять лет и он считался стариком; от двух первых жен у него были только дочери, да и третья родила сына лишь спустя пять лет супружества. Во время беременности королевы Людовик VII увидел во сне наследника, потчевавшего баронов человеческой кровью из золотого кубка, – король-пеликан, король-Христос[826]826
По меньшей мере с Раннего Средневековья существовало предание, согласно которому пеликан, дабы спасти своих птенцов от змеиного яда, наносит себе раны и кормит птенцов собственной кровью, оказывающей целебное воздействие. Это считалось символом Христа, который своей кровью избавил людей от яда греха.
[Закрыть], угощавший своею кровью владетельных вассалов. Его первый биограф Ригор приписал Филиппу три чуда, явленных им в военных походах: он отсрочил время жатвы, вызвал чудесный дождь в разгар засухи и своим копьем нашел столь же чудесный брод через Луару. Второй его биограф, Гийом Бретонский, пишет, что ему были два видения. Присутствуя на мессе, он единственный изо всех увидел в тот момент, когда священник возносил гостию, младенца-Христа во славе – этому видению он был обязан своей «мистической добродетелью». На корабле, уносившем его с войском в крестовый поход в августе 1190 года и застигнутом страшным штормом между Генуей и Сицилией, Филипп увидел Господа, нисходившего с небес, дабы приободрить его спутников. При Бувине была одержана священная победа, к которой короля вел Христос. Наконец, в 1223 году, накануне его смерти, комета предвестила его близкую кончину, то же предсказал и святой Дионисий одному больному итальянскому рыцарю и тогда же исцелил его. Рыцарь сообщил эту новость Папе.
Известно, что Филипп Август не был причислен к лику святых. Его сексуальное поведение и последовавшие затем столкновения с Церковью отрезали ему путь к канонизации. Впрочем, инициаторы его канонизации, без сомнения, были повинны в том, что не переставали говорить о чудесах, подозрительных для Церкви, не признававшей мирян-чудотворцев; к тому же в то время святость жизни и нравов становилась важнее чудес, которые были всего лишь печатью, конечно необходимой, но приложенной к религиозному и нравственному совершенству. Тем не менее его биографы совсем не пренебрегали этой стороной его личности, и именно в этом Филипп Август предстает как связующее звено между Робертом Благочестивым и Людовиком Святым. Он не принимал участия ни в охоте, ни в турнирах, был «укротителем гордых, защитником Церкви и кормильцем бедных», дарил беднякам одежду и создал копилку для пожертвований в «отеле» короля[827]827
Bautier R.-H. Les aumônes du roi aux maladreries, maisons-Dieu et pauvres établissements du royaume: Contribution à l’étude du réseau hospitalier… de Philippe Auguste à Charles VII // Actes du 97e congrès national des sociétés savantes (Nantes, 1972): Bulletin philologique et historique. P., 1979. P. 37–105.
[Закрыть], он превратил королевскую капеллу в главное учреждение, которое сопровождало благочестие государя; так случилось, что в 1195 году в Париже он лично участвовал в ликвидации последствий голода и наводнений, сопровождаемой покаянными процессиями и раздачей вина; он возложил на учрежденных им бальи миссию правосудия, назначил ревизоров, в обязанность которых входило наблюдение за ними. Он терпеть не мог сквернословия и запретил его. Так не выступает ли Людовик Святой конечным продуктом долгих и кропотливых усилий Капетингов, прилагаемых к превращению короля Франции в идеального христианского короля, в святого короля? Быть может, в Людовике Святом торжествуют Роберт Благочестивый и Филипп Август?
Но не повторяет ли он более древние образцы? Быть может, в ту эпоху, когда династия Капетингов добилась воссоединения с Карлом Великим, совершив reditus ad stirpem Karoli («возвращение к роду Карла»), он выступает новым Карлом Великим? Не является ли «Зерцало государей», преподнесенное в 1201 году Жилем Парижским его отцу Людовику, в то время юному наследному принцу, которому он в качестве образца для подражания предлагал Карла Великого (Karolinus), связующим звеном между великим императором и Людовиком Святым?[828]828
The Karolinus of Egidius Parisiensis / Ed. M. M. Colker // Traditio. 1973. Vol. 34. P. 99–325. Cp. Lewis A. W. Dynastie Structures and Capetian Throne-Right: One View of Giles of Paris // Traditio. 1977. Vol. 33.
[Закрыть] Быть может, в одном конкретном случае, поведении в застолье, Людовик Святой – это новый, вкушающий и пьющий Карл Великий?
Быть может, он, как говорится в одном тексте, «новый Константин», более прочно закрепившийся в христианскую эпоху? А может, новозаветный Иосия; ведь так называют Людовика агиографы и Папа Бонифаций VIII в булле о его канонизации в соответствии с типологическим символизмом, превращающим исторические лица в аналогов персонажей Нового Завета по ветхозаветному образцу? Ведь с ХII века, как говорит К. Байнум, личность существует, лишь уподобляясь некоему «типу» и самоопределяясь по принципу сходства[829]829
Вynum С. Did the Twelfth Century Discover the Individual? // Journal of Ecclesiastical History. 1980. Vol. 31.; репринт см. в: Jésus as Mother: Studies in the Spirituality of the High Middle Ages. Berkeley, 1982. P. 82–109.
[Закрыть].
В то время индивидуум существовал и реализовался только через «коллективную идентификацию», через категорию. Людовик Святой был «христианским королем». Действующее лицо характеризуется лишь сходством с моделью. Быть святым значит быть «как Бог». Если человек, как об этом говорится в Книге Бытия, был создан по образу и подобию Божию, то падший человек становится «образом Божиим», только если способен, подражая ему, стать святым или достичь королевского совершенства, ибо призвание короля – быть на земле imago Dei, образом Божиим[830]830
Ср.: Berges W. Die Fürstenspiegel des hohen und spâten Mittelalters…
[Закрыть].
Что касается чудес, которые Господь явил через останки покойного короля, во время похоронного шествия, а особенно при прикосновении к гробнице в Сен-Дени, то это были традиционные, банальные чудеса. Людовик Святой исцелял, как и всякий святой его времени.
Так не оказывается ли Людовик Святой, вышедший из-под руки его биографов и агиографов, всего лишь идеальным образом, портретом-роботом сверхземного образца? Существовал ли Людовик Святой?
