Текст книги "Людовик IX Святой"
Автор книги: Жак ле Гофф
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 60 страниц)
Должно быть, Робер был одним из исповедников Людовика Святого. В этом – еще одно объяснение его близости к королю и, вероятно, влияния на него. Он, как и Людовик Святой, – человек совести. Среди его кратких трактатов имеются руководства, которые, по мнению Н. Берну, являются «образцами экзамена совести». Вот полезный человек для Людовика Святого, человек, который может помочь обрести спасение, что гораздо важнее для короля, чем высоты университетского богословия. Впрочем, добрый каноник «возмущается увлечением некоторых клириков, которые занимаются изучением звезд и метафизикой или тщетой спекулятивной теологии». Он интересуется Аристотелем, но цитирует его гораздо реже, чем Сенеку или Катона. Он – запоздалый продукт и ученик «Возрождения» XII века. Ему нравится быть пастором, а больше всего – благотворителем. Будучи белым монахом, он симпатизирует братьям нищенствующих орденов и их духу покаяния, их смирению и восхищается тем, что в любое время года они ходят босиком.
Ничего удивительного, что он пленил Людовика Святого, который в свою очередь, несмотря ни на что, держал его на расстоянии, как, впрочем, и Жуанвиля, подшучивая над ним, но не свысока[1050]1050
Добрый каноник не всегда был уступчив в своей религии. Вот как его ученый издатель 1902 года Ф. Шамбон (он был библиотекарем в Сорбонне) характеризует изданный им краткий трактат Робера «О совести» («De conscientia»): Тема этого трактата – Страшный суд, который автор сравнивает с экзаменом на лиценциат; канцлер – Бог, ангелы – заседатели, но небесный экзамен гораздо строже университетского, ибо, если не ответить на один-единственный вопрос, тебя тут же прогонят, то есть обрекут на адские мучения, и не на год, как провалившихся на экзамене, а навеки. Итак, очень важно досконально знать книгу, по которой будут задавать вопросы, книгу совести… Чистилище (во что верит Людовик Святой) Роберу неведомо (Robert de Sorbon. De conscientia / Ed. F. Chambon. P., 1902).
[Закрыть].
Однако самым близким Людовику Святому «интеллектуалом» был доминиканец Винцент из Бове[1051]1051
Lusignan S. Préface au «Spéculum maius» de Vincent de Beauvais: Réfraction et diffraction, Montreal, P., 1979;
Vincent de Beauvais… Студия Винцента из Бове в Нанси, восстановленная М. Помье-Фукаром под руководством Я. Шнайдера, занимается важными исследованиями и публикует специальные выпуски: «Spicae». Студия исследований средневековых текстов Нанси, Фонд Ройомона и Монреальский университет организовали в 1995 году в Ройомоне «круглый стол» на тему «Винцент из Бове, брат ордена проповедников: доминиканец и его интеллектуальная среда».
[Закрыть], взявшийся, вероятно, по повелению короля и ведя своего рода диалог с ним за ученый труд. Винцент родился около 1190 года в Бове, учился в Париже в конце правления Филиппа Августа и вступил в орден доминиканцев скорее всего незадолго до основания монастыря Святого Иакова в 1218 году. Вероятно, он принимал участие в основании монастыря проповедников в Бове в 1225 году, вице-приором которого он стал. Знакомству около 1243–1245 годов с Людовиком Святым Винцент обязан Радульфу, вероятно, одному из первых аббатов нового цистерцианского аббатства Ройомон в диоцезе Бове, основанного королем, который часто бывал там. В 1246 году Винцент был назначен лектором (учителем) в Ройомоне.
Энциклопедист на службе у короля: Винцент из Бове
Людовик повелел ему составить энциклопедию или участвовать в работе над ней, которая уже велась. Вот тот тип сочинения, который захватил Людовика Святого, сумма знаний, которой должен обладать безупречный человек, а не сочинение высокого богословия, вроде сумм, принадлежавших великим современным университетским умам наподобие Александра из Гэльса или Гийома Овернского, епископа Парижского (в 1228–1249), который тем не менее был его советником и другом, Альберта Великого или Фомы Аквинского. Тринадцатый век – не только великий век богословия, новаторского богословия, но и в меньшей степени великий энциклопедический век[1052]1052
Le Goff J. Pourquoi le XIIIe siècle estil un grand siècle encyclopédique? // L’enciclopedismo medievale / A cura M. Picone. Ravenne, 1994. P. 23–40.
[Закрыть], когда было собрано множество фактов и идей, появившихся за последние двести лет, особенно в бурный и созидательный XII век[1053]1053
Из огромной библиографии по XII веку и по так называемому «Возрождению» ХII века выделю следующую замечательную книгу: Père Chenu. La Théologie du ХIIе siècle…, которая выходит за рамки своего названия или, вернее, выводит его во всех измерениях в глубоко историческом духе.
[Закрыть], и когда в свойственном ему духе возникло намерение составить опись, классифицировать и упорядочить это новое ведение. Тринадцатое столетие – век классифицирования и классификаций во всех областях, научно-технической, интеллектуальной, социальной, политической и религиозной; век упорядочивания университетов, корпораций, юридических кодов, примиренческих регламентаций, ордонансов (знаменательное слово в двух значениях «ordonner»), энциклопедий и сумм. И здесь Людовик тоже – человек своего времени, ибо и он насквозь пропитан порядком. Справедливость, мир – это принципы и достоинства порядка. Между прочим, он утверждает, делая вывод из того, что видит и постигает на личном опыте, что христианам нередко приходится нелегко в сфере науки из-за тех, кто с ними спорит и им противоречит, – из-за еретиков, иудеев, мусульман. Энциклопедия должна стать для короля и христиан арсеналом знаний, идей, оружием в ученом споре.
Итак, Винцент из Бове, интеллектуал среднего уровня (у доминиканцев в ХIII веке не было «великих интеллектуалов»[1054]1054
В европейских языках слово «интеллектуал» имеет несколько иное значение, нежели в русском. У нас «интеллектуалы» – люди истово преданные интеллектуальным занятиям и, одновременно, обладающие высоким интеллектом. Французское «les intellectuels» – те, кто занят по преимуществу интеллектуальным трудом и обязан этому занятию своим социальным статусом (нередко достаточно высоким), то есть слово это близко к русскому «интеллигенция» в узком смысле, как профессиональная группа (широкий, смысл слова «интеллигенция» – некое сообщество людей, обладающих высокой «духовностью», являющихся «совестью нации» – в европейских языках, да и вообще в западной культуре, отсутствует). Такие «интеллектуалы», по мнению многих исследователей (в первую очередь самого Ж. Ле Гоффа – см. его книгу «Интеллектуалы в Средние века»; см. также: Уваров П. Ю. Интеллектуалы и интеллектуальный труд в средневековом городе // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2. Жизнь и деятельность горожан. М., 1999), формируются в Средние века в рамках городских школ и университетов. Именно это значение здесь, скорее всего, имеет в виду Ж. Ле Гофф – профессиональных преподавателей, ибо иначе непонятно, почему отмечается невысокий уровень интеллектуалов у доминиканцев XIII в., давших миру Альберта Великого и Фому Аквинского.
[Закрыть]), подверженный влиянию цистерцианцев как раз в области истории, где образцом и источником ему служила хроника Элинанда де Фруамона, сочинил энциклопедию, «Spéculum maius» («Большое зерцало»)[1055]1055
О смысле «зерцала», spéculum см.: Mar Jonsson Е. Le sens du titre Spéculum aux XIIe et XIIIe siècles et son utilisation par Vincent de Beauvais // Vincent de Beauvais… P. 11–32.
[Закрыть], состоящую из трех частей: «Зерцало природы» («Spéculum naturale»), «Зерцало науки» («Spéculum doctrinale») и «Зерцало истории» («Spéculum historiale»). Эта компиляция свидетельствует об обширных знаниях, обширных еще и потому, что Винценту помогали две группы, в одну из которых входили цистерцианцы Ройомона, а в другую – доминиканцы монастыря Святого Иакова в Париже, а Людовик Святой помогал собрать библиотеку документации[1056]1056
О коллективной работе, особенно проводимой доминиканцами в XIII веке, см.: Congar Y. In dulcedine societatis quaerere veritatem: Notes sur le travail en équipé chez S. Albert et chez les Prêcheurs au XIIIe siècle // Albertus Magnus Doctor Universalis 1280–1980 / Hrsg. G. Meyer, A. Zimmerman. Mainz, 1980.
[Закрыть].
«Большое зерцало» многократно переделывалось самим Винцентом из Бове, и полагают, что многие из этих переработок инспирировались Людовиком Святым или даже были исполнены по его повелению в «Spéculum histoirale», ибо король очень интересовался историей и надеялся, что династия Капетингов будет выведена в нем в как можно более выгодном для нее свете[1057]1057
См. ил. 15: изображение Людовика Святого открывает рукопись «Spéculum historiale».
[Закрыть].
В Ройомоне Людовик Святой иногда становился учеником Винцента из Бове. В начале «Liber consolatorius», сочиненной для короля в связи со смертью его старшего сына в 1260 году, Винцент писал: «Когда я жил в монастыре Ройомон, исполняя там службу учителя, вы смиренно, с почтением к Богу внимали тому, как уста мои произносили слово Божие»[1058]1058
Lusignan S. Préface au «Spéculum maius»… P. 57.
[Закрыть]. И Гийом де Сен-Патю утверждает:
Когда магистр божественной науки (теологии) читал Псалтырь в аббатстве Ройомон, в присутствии короля, когда он слушал голос колокола, который звонил, когда монахи должны были собраться, чтобы идти в школу (чтобы слушать уроки), он шел иногда в школу и садился вместе с монахами, как монах, у ног магистра, который читал (вел урок), и слушал внимательно, и так святой король делал не рад[1059]1059
Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 79.
[Закрыть].
Культура Винцента из Бове – культура клирика ХII века, испытавшего, как и Людовик Святой, влияние «Возрождения» ХII века. С. Люзиньян продемонстрировал это на примере логики[1060]1060
Le «Spéculum doctrinale», livre III: Études de la logique dans le Miroir des sciences de Vincent de Beauvais. Thèse de doctorat de Montreal. 1971.
[Закрыть], а Ж. Амесс – философии[1061]1061
Hamesse J. Le dossier Aristote dans l’œuvre de Vincent de Beauvais: A propos de l’Ethique // Vincent de Beauvais… P. 197–218.
[Закрыть]. В конце этого скрупулезного исследования «Spéculum historiale» исследовательница приходит к выводу, что Аристотель в сфере этики, первой части философской практики, «был лишь одним из многих источников, и можно даже заметить, что он – один из наименее цитируемых авторов». Как и Людовик Святой, Винцент относится к доаристотелевской фазе XIII века, а точнее:
Винцент из Бове с философской точки зрения совсем не вписывается в схоластику своего времени. Мораль для него – не философская дисциплина, а скорее одна из artes[1062]1062
Искусства (лат.). – Примеч. пер.
[Закрыть], составная часть знания ХII века…. Винцент – скорее ученик школы XII века, чем университета ХIII века[1063]1063
Ibid. P. 213–215.
[Закрыть].
И быть может, еще удивительнее его невосприимчивость (как и Людовика Святого) к современной интеллектуальной истории: а тем временем эта история искрится и бурлит.
О философском развитии на разных этапах работы над «Spéculum» не может быть и речи. Несмотря на кипучую жизнь Парижского университета, Винцент из Бове не перерабатывал свое сочинение, приспосабливая его к событиям[1064]1064
Ibid. P. 216.
[Закрыть].
Между прочим, Винцент из Бове опубликовал несколько трактатов и небольших сочинений, среди которых многие посвящены Людовику Святому или его придворным. По случаю смерти его старшего сына в 1260 году он написал ему послание в утешение, выполненное в традиции этого жанра, «Liber consolatorius pro morte amici»[1065]1065
Moos P. V. Die Trostschrift des Vincenz von Beauvais fur Ludwig IX…
[Закрыть]. Я уже говорил о «De morali principis institutione», посвященном королю и его зятю Тибо Наваррскому, и о «De eruditione filiorum nobilum», преподнесенном королеве Маргарите. Напомню, что отдельные историки считают, что эти два «Зерцала государей» были частями, которые предполагалось включить позднее в сочинение более объемное, которое образовало бы своего рода «Политическое зерцало» и составило бы вместе со «Spéculum malus» («Большим зерцалом») «Opus universale de statu principis» («Всеобщий трактат о статусе короля»), который стал бы великим «Зерцалом государей» XIII века. Винцент сообщил о своем проекте, который так и не был реализован, в прологе к «De eruditione filiorum nobilium», где объявил о желании из любви к «сиятельнейшему монсеньеру королю нашему» сочинить «Opus universale о статусе государя и обо всем дворе и королевском семействе и о публичном управлении и о правлении всем королевством».
Не Людовик ли Святой заказал или инспирировал этот грандиозный проект? Неизвестно. Но Винцент из Бове, вероятно, не был тем человеком, которому это оказалось бы под силу[1066]1066
Р. Я. Шнайдер, досконально изучив литературу этого вопроса, полагает, что сочинение не должно было стать подлинным синтезом политической доктрины, но совокупностью четырех противополагаемых трактатов; Винценту из Бове хватило времени на написание только двух из вышеупомянутых «Зерцал». Это сочинение и трактаты не составили сумму и остались отвечающими принципу компиляции, и все же Винцент завершил свой труд и придал ему «свою зрелость как ученый и мыслитель». Мне кажется, Шнайдер несколько приукрашивает реальность. Винцент из Бове остался (как можно судить по осуществленной им работе) верным цистерцианцу Элинанду де Фруамону, сочинение которого «De constituendo rege» (под названием «De bono regimine principis») он включил в свое «Spéculum historiale». «Opus universale» устарело бы уже в свое время, поскольку оказалось бы между двумя великими новаторскими политическими трактатами центрального периода Средневековья: «Policraticus» Иоанна Солсберийского (1159), написанным в Шартре, и «De regimine principum» Эгидия Римского (1280, написанным для будущего Филиппа Красивого). Schneider R. J. Vincent of Beauvais, Opus universale de statu principis: A Reconstruction of its History and Contents // Vincent de Beauvais… P. 285–299. M. Сенеллар (Senellart M. Les Arts de gouverner: Du regimen médiéval au concept de gouvernement. P., 1995. P. 147) согласен с гипотезой, выдвинутой мною о проекте Людовика Святого «основать академию и поручить ей создание обширной политической суммы» (Le Goff J. Portrait du roi idéal /L’Histoire. 1985. Septembre. Nb 81. P. 72–73).
[Закрыть].
Винцент расстался с Ройомоном незадолго до 1259 года и вернулся в монастырь Святого Иакова в Париже, благодаря чему продолжал общаться с королем. Умер он в 1264 году.
Новый Соломон
Как и Винцент из Бове, Людовик Святой не обращал внимания на «кипучую жизнь Парижского университета» в XIII веке[1067]1067
Duchenne М.-Ch. Autour de 1254: Une révision capétienne du Spéculum historiale // Vincent de Beauvais… P. 141–166.
[Закрыть]. Предание, согласно которому он пригласил за стол Фому Аквинского[1068]1068
Тиллемон (Le Nain de Tillemont. T. V. P. 337) сообщает без ссылки на письменный источник: «Я слышал, что святой Фома, вкушая однажды за столом Людовика Святого, сидел какое-то время молча, да вдруг как завопит: “Я изобличил манихеев”, и Людовик Святой счел это прелестным».
[Закрыть], представляется мне почти наверняка легендой. А если он пригласил ко двору святого Бонавентуру, то для того, чтобы тот читал проповеди пасторского характера[1069]1069
Издание и изучение проповедей является предметом прекрасных работ. По ХIII веку я бы назвал:
Bériou N. La Prédication de Ranoulphe de la Houblonniere…;
Avray D. d., ТЪе Preaching of the Friar…
[Закрыть]. Несомненно, здесь следует назвать еще одного великого клирика XIII века – Одо де Шатору, бывшего одно время канцлером капитула собора Нотр-Дам, магистра теологии, которого Иннокентий IV в 1244 году назначил кардиналом. В качестве папского легата по подготовке крестового похода он напрямую общался с королем, которого сопровождал в Египет и составил для Папы отчет о крестовом походе. Сочинения Одо еще мало известны, но являются предметом серьезных исследований. Представляется, он был прежде всего знаменитым проповедником, – и это снова излюбленная область интересов Людовика Святого, сфера проповеди.
Я выступил с гипотезой, что первыми самостоятельными шагами юного короля было примирение королевской власти с Парижским университетом во время серьезного конфликта 1229–1231 годов, несмотря на то, что королева-мать вначале проявила неуступчивость. Если дело обстояло таким образом, то, несомненно, потому, что он понял преимущества христианского государя, имеющего такой источник знаний и влияния в своей столице. Два его важных вмешательства в историю Парижского университета свидетельствовали о заботах, придававших завершенность его политическому кругозору.
Первое касалось, как известно, распри между магистрами из белого духовенства и магистрами нищенствующих орденов. Если король принял меры, которых требовал Папа Александр IV, то лишь из сочувствия к монахам нищенствующих орденов и особенно потому, что речь шла о деле Церкви, в которое он вмешался только как светская длань, а также потому, что изгнание Гийома де Сент-Амур а, который не был его подданным, так как Сент-Амур был в империи главой магистров белого духовенства, должно было восстановить порядок в университете, что больше всего заботило Людовика Святого. Его действия вызвали негодование такого магистра, как Жерар д’Абвиль, одного из известнейших богословов университета в последний период его правления, и остальных учеников и сторонников Гийома де Сент-Амура, среди которых был поэт Рютбёф[1070]1070
Le Dit de Maître Guillaume de Saint-Amour и La Complainte de Maître Guillaume // Rutebeuf Œuvres complètes / Ed. M. Zink. P., 1989. T. I. P. 137–157.
[Закрыть].
Второй случай, потребовавший вмешательства Людовика Святого, – основание коллежа его приближенным Робером де Сорбоном. В связи с этим он пожаловал ему множество домов в Латинском квартале, в частности по улице Куп-Гёль, и обеспечил содержание почти всех живущих там студентов. Этот жест, разумеется, подтверждает интерес Людовика к изучению богословия, как украшения Парижского университета, но в первую очередь – это акт благодеяния, дар за труды и щедрость ради друга[1071]1071
Glorieux P. Aux origines de la Sorbonne… P., 1965. T. II.
[Закрыть].
Его интеллектуалы – два не слишком выдающихся ума, Робер де Сорбон и Винцент из Бове. Высокая богословская и философская спекуляция ему не интересны. Вёдение, которое он надеялся получить и распространить, должно быть полезным, полезным для вечного спасения. У него три излюбленных жанра – проповедь, трактат спиритуальный и трактат педагогический; три малых жанра в прямом и переносном смысле, пусть даже они имели немаловажное значение в культуре и ментальности Средневековья. Впрочем, клирики не признавали за ним никакой высшей умственной деятельности, лишая его ума, который приберегали себе[1072]1072
См.: Bue Ph. L’Ambiguïté du livre… P. 176 sq.
[Закрыть]. Соломон был мудрецом, но не интеллектуалом. Таким же был и новый Соломон – Людовик Святой.
Глава третья
Слова и жесты: безупречный король
Слово короляКоролевское слово. – Людовик Святой говорит. – Слова, обращенные к узкому кругу приближенных. – Поучающее слово. – Слово, которое правит. – Слова веры. – Последние слова.
Тринадцатый век – время, когда институты, коллективы и даже индивидуумы придают все большее значение письменности, а память, основанная на устной традиции, отступает перед письменным документом[1073]1073
Clanchy М. Т. From Memory to Written Record… О развитии и влиянии сфер культуры, связанных с письменностью, см.: Stock В. The Implications of Literacy: Written Language and Models of Interprétation in the XIth and Xllth Centuries. Princeton, 1983.
[Закрыть]. В частности, последний все больше превращается в инструмент управления. При Филиппе Августе монархия начала тщательно сохранять архивы, которые на протяжении столетия беспрестанно разрастались[1074]1074
Baldwin J. W. Philippe Auguste…
[Закрыть]. Множество письменных материалов производила и новая власть, наука, воплощавшая в себе studium (университет). Студенты делали записи, университетские библиотекари и писцы по системе pecia[1075]1075
Destrez J. La Pecia dans les manuscrits universitaires des XIIIe et XIVe siècles. P., 1935: устаревшая работа, но она была первой.
[Закрыть][1076]1076
Pecia (ср. – век. лат. «кусочки») – система переписывания средневековых университетских курсов. Преподаватель передавал текст своего курса лекций сразу целой группе переписчиков – среди них были и профессиональные писцы, и университетские библиотекари, и подрабатывающие студенты, – которые делили рукопись на части, каждый переписывал свою часть, после чего эти «кусочки» склеивались и продавались студентам.
[Закрыть] воспроизводили курсы, размножали учебники. Стали прибегать к записям купцы[1077]1077
Отошлю к классическим статьям:
Pirenne H. L’instruction des marchands au Moyen Âge // Annales d’histoire économique et sociale. 1929. T. 1. P. 13–28;
Sapori A. La cultura del mercante medievale italiano // Rivista di storia economica. 1937. T. II. P. 89–125, репринт в: Studi di storia economica, sec. XIII–XV. Firenze. 1985. Vol. 1. P. 53–93.
[Закрыть]. Наряду с римским и каноническим, стало писаным и обычное право[1078]1078
В XIII веке во Франции появились четыре записи обычного права: «Совет одному другу» («Le Conseil à un ami») Пьера де Фонтена (Pierre de Fontaine), бальи Вермандуа (до 1258 года); «Jostice et Plait» (между 1255 и 1260 годами); «Установления Людовика Святого» (незадолго до 1273 года) и «Кутюмы Бовези» («Coutumes de Beauvaisis») Филиппа де Бомануара (Philippe de Beaumanoir) (1283).
Ср.: Ourliac P., Gazzaniga J.-L. Histoire du droit privé… P. 99 sq.
[Закрыть].
И в то же время это век обновления слова, век новой речи[1079]1079
Le Goff J., Schmitt J.-Cl. Au XIIIe siècle: Une parole nouvelle… C философской и лингвистической точки зрения: Rosier J. La Parole comme acte: Sur la grammaire et la sémantique au XIIIe siècle. P., 1994.
[Закрыть]. Это воспроизведение слова Божьего в проповеди, вступившей в период нового расцвета благодаря нищенствующим орденам[1080]1080
Avray D. L. d' The Preaching of the Friars…
[Закрыть], и распространение слова, сказанного на исповеди, предписанной IV Латеранским собором (1215), слова молитвы, слова чтения, ибо молча еще не читали[1081]1081
Saenger P. Silent Reading…
[Закрыть]. Пространство слова расширяется – от городских церквей нищенствующих орденов до парламента и возрождающегося театра. Наконец, это литературное пространство слова. XIII век виделся II. Зюмтору «триумфом слова»[1082]1082
П. Зюмтор вновь выступил первопроходцем: Zumthor P. Essai de poétique médiévale. P., 1972. P. 405–428. В данной работе он объясняет, что этот новый дискурс вписывается в «мир слова, сосредоточенного зачастую беспорядочно вокруг нескольких типов клерикального происхождения и обретающего принцип организации в слове “лирический” в функции и задаче я или вы, фиктивно отождествляемых с поэтом и его публикой».
[Закрыть], и он определяет «сказанное», соотнося его со «спетым»: как «принужденный лиризм», противопоставленный «торжествующему лиризму», ведущему начало «от дискурса доказательства или обсуждения».
Королевское слово
И вот в этом «общем потоке слова»[1083]1083
Zumihor P. Ibid P. 419;
Le Goff J. Saint Louis et la parole royale…
[Закрыть] появляется и королевское слово.
Из двух основных традиций, унаследованных христианским королем, занятие словом есть характерная черта, более того – непременное свойство королевской функции. В индоевропейской системе власть короля, выраженная греческим глаголом krainein, «исполнять» (от kara – «голова», «знак головы»), «восходит к жесту, которым Бог вдохнул жизнь не во что иное как в слово»[1084]1084
Benveniste E. Le Vocabulaire des institutions indo-européenes. P., 1969. T. II. P. 42.
[Закрыть]. Королевская власть «претворяет слово в действие»[1085]1085
Ibid. P. 35.
[Закрыть]. В Библии действенность и долг царского слова особенно отчетливо выражены Лемуилом, царем Массы, повторяющим то, что он усвоил от матери:
Открывай уста твои за безгласного
и для защиты всех сирот.
Открывай уста твои для правосудия
и для дела бедного и нищего.
Притч. 31: 8–9.
Говоря точнее, короли династии Капетингов являются наследниками идеализированных портретов римских императоров, какими их запечатлели Светоний и Аврелий Виктор, автор (IV век) сочинения «liber de Саesaribus» («Книги о цезарях»), откуда было извлечено «Epitome de Саesaribus», обретшее широкую известность в Средневековье. В нем запечатлен Пертинакс, предстающий весьма общительным и не чурающимся своих приближенных; он частенько беседует с ними, вместе с ними проводит досуг и совершает прогулки (сommuni se affatu, convivio, incessu prebebat[1086]1086
Со всеми беседовал, бывал с ними и на пирах, и на прогулках (лат.). – Примеч. пер.
[Закрыть]). Этот фрагмент, в котором слово, равно как пиры и прогулки, служит выражением сплочения королевского окружения, дословно заимствован Эльго из Флёри при создании портрета Роберта Благочестивого (ок. 1033)[1087]1087
Heigaud de Fleury. Vie de Robert le Pieux… P. 60.
[Закрыть], а Ритор из Сен-Дени, давая в самом конце XII века в своих «Gesta Philippi Augusti» набросок еще более стереотипного портрета Филиппа Августа, говорит о нем как о in sermone subtilis, «скором на язык»[1088]1088
Œuvres de Rigord et de Guillaume le Breton, historiens de Philippe Auguste / Ed. H.-F.Dela-borde. P., 1882. T. I. P. 31.
[Закрыть]. Здесь отчетливо проступает традиция той модели, которую Людовик Святой доведет почти до совершенства.
Людовик Святой говорит
Людовик Святой – это первый король в истории Франции, который действительно говорит. Разумеется, дело не в том, чтобы «собрать обрывки разговора древних времен, этого замирающего голоса, отзвуков которого уже не слышно, но его воспроизведение»[1089]1089
Cerquiglini В. La Parole médiévale: Discours, syntax, texte. P., 1981. P. 247. О значении того, что в источниках предстает говорящий по-французски Людовик Святой. Глубокое исследование связей между святым ХIII века и языком, на котором он говорит, см.: BaldelliI. La «Parola» di Francesco e le nuove lingue d’Europa // Francesco, il francesca-nismo e la cultura délia nuova Europa / Ed. I. Baldelli, A.M. Romanini. Roma, 1986. P. 13–35.
[Закрыть]. Тем не менее в речи Людовика Святого было особое очарование для его биографов и агиографов, и они нередко передают слова короля в прямой речи. Речения, которые ему приписывали, безусловно, соответствуют традиционному коду речи святых. Но в конце XIII века, когда представление о святости испытало влияние Франциска Ассизского, святого с ярко выраженной индивидуальностью, в процессах канонизации тоже стали апеллировать к жизни, а не к чудесам[1090]1090
Приписываемые Людовику Святому чудеса, совершенные после смерти, – это традиционные, «ординарные» чудеса:
Chennaf S., Redon О. Les miracles de Saint Louis // Les Miracles, miroirs des corps / Ed.J. Gelis, O. Redon. P., 1983. P. 53–85;
Le Goff J. Saint de l’Eglise et saint du peuple: Les miracles officiels de Saint Louis entre sa mort et sa canonisation // Histoire sociale, sensibilités collectives et mentalités: Mélanges R. Mandrou. P., 1985. P. 169–180.
[Закрыть], стараясь донести реального святого[1091]1091
Об эволюции понятия святости в ХIII веке см.: Vauchez A. La Sainteté en Occident…
О создании «принципа реальности» в конце ХIII века см.: Recht R. Le portrait et le principe de réalité dans la sculpture…
[Закрыть], «подлинного святого». Особенно преуспел в этом мирянин Жуанвиль, диктовавший свое сочинение по-французски, на языке короля, и всячески старавшийся слиться со своим героем, с которым он был неразлучен при жизни; Жуанвиль напоминает в своем повествовании, созданном после смерти короля, что он конечно же «впитывал» слова, записанные, несомненно, вскоре после смерти Людовика, незадолго до составления «Жития» XIV века, впитывал до такой степени, что они зачастую доносят подлинную речь короля[1092]1092
Об отношениях между Жуанвилем и Людовиком Святым см.: Zink М. Joinville ne pleure pas…; Idem. La Subjectivité littéraire… P. 219–239 («равновесие между агиографией и автобиографией у Жуанвиля и причины этого: умиление как движущая сила повествования»).
[Закрыть]. Так Жуанвиль воспринял повеление королевы Жанны Наваррской «написать книгу святых речений и благих деяний нашего короля Людовика Святого». Итак, можно по достоинству оценить давний замысел III. В. Ланглуа собрать «речи Людовика Святого», ибо он считал, что свод текстов XIII века (и самого начала XIV века) «приближает нас… ко все более замирающему голосу Людовика Святого…, в общих чертах отражая манеру его речи»[1093]1093
O'Connell D. Les Propos de Saint Louis… P. 30.
[Закрыть]. Впрочем, реализовавшему эту задачу Д. О’Коннеллу удалось воссоздать подлинную, оригинальную версию «Поучений» Людовика Святого сыну и дочери[1094]1094
Idem. The Teachings of Saint Louis…
[Закрыть].
Королевское слово Людовика Святого вписывается, таким образом, в традицию, и, что примечательно, Людовик Святой доносит отдельные высказывания своего деда Филиппа Августа. Но его речи несут отпечаток XIII века, подтверждая тем самым, как прав был М. Блок, сказав, что люди больше походят на свое время, чем на своих отцов.
В этот дидактический и морализаторский век речения Людовика Святого полнятся нравственными назиданиями. В это время проповедей они поучают устами короля, окруженного проповедниками, преимущественно доминиканцами и францисканцами. В то время, когда процветает пример, анекдот, включаемый в проповеди, они поучают примером. Они благочестивы в духе времени, выражаясь в молитве, а еще больше в исповеди. Это речения борца за правосудие, ибо король сам осуществляет и облекает словами высший королевский долг – отправление правосудия – или препоручает его особенно надежным юристам. Это и речения миротворца – наряду с правосудием другим высоким королевским идеалом был мир, что проявлялось в проводимых королем третейских судах. В них – сдержанность, обычно присущая королю, любящему меру, желающему заменить идеал излишеств воителя умеренностью безупречного человека. Но в них и подавление дурного слова, брани, богохульства.
Слова, обращенные к узкому кругу приближенных
Королевское слово прежде всего обращено к небольшой группе приближенных, обычных собеседников короля, приглашенных для разговора с ним, но при этом инициатива говорить принадлежит Людовику. Этой группе, для которой беседа с королем являет одновременно центр, место и функцию, отводится важная роль, но историки чрезмерно ею пренебрегают. Такая группа хорошо просматривается в Curia, феодальном органе советников монарха. Она постоянно присутствует и в личном пространстве короля, и в его публичном пространстве. Нам это известно в основном благодаря Жуанвилю, и эта группа достаточно разнородна в его сочинении, читая которое можно выделить три элемента: они приходятся на время, когда биограф находится рядом с королем, между двумя крестовыми походами, между 1254 и 1270 годами. Это неразлучные приятели Жуанвиль и Робер де Сорбон. Это юный король Наваррский Тибо II, зять Людовика, а в последние годы жизни – сын Филипп, будущий Филипп III. Это братья нищенствующих орденов, его любимые монахи. Говоря об этой группе, Жуанвиль пишет «мы». Вот так:
Когда мы остались наедине с ним там (при дворе), он сел на пол у своего ложа, и когда присутствовавшие там проповедники и кордельеры напомнили ему о книге, которую он с удовольствием слушал, он сказал им: «Не читайте мне, ибо после обеда никакая книга не сравнится с quolibet»[1095]1095
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 368–369.
[Закрыть].
«Quolibet» – это предложение ad libitum делать что угодно. Король хотел сказать: «Говорите, что вам заблагорассудится».
Гийом де Сен-Патю назвал эту группу приближенных «почитаемыми и достойными доверия людьми, которые подолгу беседовали с ним»[1096]1096
Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 123.
[Закрыть]. Интимность (couversatio), лучше всего проявляющаяся в разговоре (conversation) в современном смысле этого слова. Никогда Жуанвиль не бывал так счастлив, чем когда сообщал о словах короля, обращенных исключительно к нему, в какой-нибудь беседе с глазу на глаз.
Однажды он позвал меня и сказал: «Не осмеливаюсь говорить с вами, ибо у вас столь острый ум, о вещах, касающихся Бога, и для этого я позвал вот этих двоих братьев, ибо хочу кое о чем вас спросить». Вопрос был такой. «Сенешал, – сказал он, – что есть Бог?» И я сказал: «Сир, это нечто столь прекрасное, лучше чего и быть не может». «Истинно так, – сказал он, – прекрасный ответ, ибо так и написано в той книге, что я держу в руках».
«Итак, я спрашиваю вас, – сказал он, – что бы вы предпочли: быть прокаженным или совершить смертный грех?» И я, никогда не лгавший ему, ответил, что, по мне, лучше совершить тридцать смертных грехов, чем быть прокаженным. Когда братья ушли и мы остались одни, он усадил меня у своих ног и сказал: «Как вы мне вчера сказали?» И я повторил свои слова. И он сказал мне: «Вы говорите как пустомеля (как легкомысленный человек, который говорит не подумав)[1097]1097
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 14–15.
[Закрыть]…».
Группа, в которой слово становится еще более интимным, – дети короля: «Перед сном он звал к себе детей и рассказывал им истории из жизни хороших королей и императоров и советовал им брать пример с таких людей»[1098]1098
Ibid. P. 380–381.
[Закрыть].
Поучающее слово
Слово, которое кажется Жуанвилю наиболее подходящим для этих дидактических и моральных высказываний, – это поучать, поучение. Король говорил в духе братьев нищенствующих орденов, которыми себя окружил[1099]1099
Little L. K. Saint Louis’ Involvement with the Friars…
[Закрыть], его речения были поучающими и морализирующими. Не думаю, чтобы он когда-либо всерьез помышлял стать доминиканцем или францисканцем, что бы там ни говорил его исповедник Жоффруа де Болье. Но в сфере слова, которое, действительно, выражалось братьями нищенствующих орденов доходчивее и проще, он для мирянина продвинулся достаточно далеко. Людовик пользовался своим статусом, особым, несмотря ни на что, статусом короля, возвышавшегося надо всеми мирянина, чтобы приблизить свое королевское слово к поучающему слову этих новых проповедников.
«Поведаю вам, – говорит Жуанвиль, – то, что я видел и слышал из его святых речений и благих поучений»[1100]1100
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 10–11.
[Закрыть]. И вот является король-проповедник, вторгающийся в сферу доктрины и даже богословия: «Святой король всеми силами старался речениями своими убедить меня неколебимо уверовать в христианский закон, данный нам Богом[1101]1101
Ibid. Р. 24–25.
[Закрыть]…». Эта страсть к назиданиям не оставляла его и в море, «на пути» («passage») в крестовый поход и обратно: «После вы услышите одно поучение, которое он сделал мне на море, на обратном пути из-за моря»[1102]1102
Ibid. Р. 22–23.
[Закрыть].
Эту склонность к назиданию Людовик Святой вполне реализовал в конце жизни, диктуя или, быть может, собственноручно составляя «Поучения» сыну Филиппу и дочери Изабелле: «Любезный сын, заповедую тебе…» Это выражение встречается десять раз в поучении Филиппу. «Любезная дочь, заповедую вам…» – это выражение встречается реже в поучении Изабелле, ибо по отношению к дочери король и более куртуазен – обращается к ней на «вы»[1103]1103
Гийом де Сен-Патю отмечает, что Людовик Святой, как правило, обращался к людям на «вы» «и с каждым он всегда говорил во множественном числе» (Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 19).
[Закрыть], – и более непосредствен. Он дает ей советы в повелительном наклонении: внимайте, слушайте, любите, смотрите, повинуйтесь и т. д.[1104]1104
Обращаюсь к переводу «оригинального» текста, найденного Д. О’Коннеллом в mss. fr. 12814, 25462 Национальной библиотеки в Париже: O’Connell D. Les Propos de Saint Louis… P. 183–194.
[Закрыть]
Король той поры, когда в Парижском университете торжествует схоластика, он усваивает, насколько это возможно, не будучи духовным лицом и находясь на непретенциозном интеллектуальном уровне[1105]1105
См. предшествующую главу.
[Закрыть], некоторые новые методы университетской среды: выше мы уже видели, как он поддерживает непринужденную беседу quolibet, по аналогии, вне всякого сомнения, с университетским quodlibet. Ему нравилось устраивать «диспуты» (disputatio) между Жуанвилем и Робером де Сор-боном по образу и подобию университетских занятий и, как «магистру», подытоживать: «По истечении долгого времени нашего диспута он выносил свое решение и говорил[1106]1106
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 16–19.
[Закрыть]…».
Среди новых приемов проповеди был один, которому Людовик Святой отдавал особое предпочтение, – пример[1107]1107
Brémont Cl., Le Goff J., Schmitt J.-Cl. L’ «Exemplum»…; Prêcher d’exemples: Récits de prédicateurs du Moyen Âge / Ed.J.-Cl. Schmitt P., 1985.
[Закрыть]. Свою речь Людовик Святой пересыпает примерами. Порой это воспоминание о его деде Филиппе Августе. Тогда королевское слово становится словом династической памяти:
Мой дед, король Филипп, говаривал мне, что надо вознаграждать своих слуг, кого больше, кого меньше, в зависимости от их усердия; и еще он говорил, что никто не может хорошо править своей землею, если не умеет так же решительно и твердо отказывать в том, что ему следовало бы дать.
Отсюда мораль:
Слово, которое правит
Король слова, король, правящий с помощью слова, Людовик Святой претворяет в слове две высочайшие королевские функции, превозносимые в «Зерцалах государей», – правосудие и мир.
Король-судия сам ведет следствие и выносит приговоры в знаменитых «жалобах» («plaids de la porte»), называемых «расследованиями» («requêtes»), как отмечает Жуанвиль, во дворце. Еще более известны «приемы» («parties»), где он сам вершит суд, сидя, прислонившись к дубу, в Венсеннском лесу: «И тогда он сам спросил их…. И тогда он сказал им[1109]1109
Ibid. P. 34–35.
[Закрыть]…». Бывает, что его речь вторгается в речь тех, кому он поручил говорить: «И когда он видел, что требуется кое-что уточнить в словах тех, кто говорил от его лица, или в словах тех, кто выступал от лица других, он сам уточнял это собственными устами»[1110]1110
Ibid.
[Закрыть].
Король-миротворец своим словом вершил третейский суд. Его слово восстанавливало мир не только в его королевстве, но и во всем христианском мире. Когда его упрекнули в том, что он не допустил, чтобы иноземцы воевали друг с другом и тем самым ослабили себя в его пользу, он напомнил слова Божии: «Благословенны все миротворцы»[1111]1111
Ibid. P. 376–377.
[Закрыть].
Слова веры
Но Людовик Святой и король нового благочестия, проповедниками которого выступали братья нищенствующих орденов. Это король молитвы, молитвы про себя или вслух, «устами или мыслями» – слова молитвы, о которой он не забывал ни дома, ни в пути: «Но когда он путешествовал верхом, то повелевал своим капелланам произносить вслух и петь канонические часы, не спешиваясь»[1112]1112
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 33.
[Закрыть]. Слово молитвы – первое, в чем он наставлял своего сына: «Произноси молитвы сосредоточенно, вслух или про себя»[1113]1113
O’Connell D. Les Propos de Saint Louis… P. 186.
[Закрыть], и лишь потом указывал ему на иные случаи обращения к слову: беседу в узком кругу приближенных («Любезный сын, не отказывай себе в удовольствии общения с добрыми людьми, монахами или мирянами…. Доставляй себе удовольствие, беседуя с добрыми людьми») и внимание проповеди, в обществе или дома («и не отказывай себе в удовольствии внимать речам о Господе Нашем в публичных проповедях и дома»)[1114]1114
Ibid. Р. 187.
[Закрыть].
Слово исповеди, которое IV Латеранский собор 1215 года обязал христиан произносить хотя бы раз в год. Он исповедовался с усердием и благоговением, за что его хвалил исповедник Жоффруа де Болье, и настойчиво советовал это своим сыну и дочери:
Его слово правдиво по своей сути, ибо ложь претила ему настолько, что он не смог солгать даже сарацинам, пленником которых был. В процессе канонизации и в папской булле о канонизации это было признано достоинством.
Любовь к правдивому слову породила в нем ненависть к дурному слову и заставила, особенно после возвращения из Святой земли в 1254 году, жестоко карать «грех языка»[1116]1116
Casagrande С., Vecchio S. Les Péchés de la langue…
[Закрыть]. Сам он всячески избегал бранных слов, богохульства и тех выражений, в которых упоминался дьявол. «Я никогда не слышал, чтобы он упоминал дьявола», утверждает Жуанвиль и добавляет: «Имя его разошлось по всему королевству, и, думаю, это не нравится Господу»[1117]1117
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 12–13, репринт: P. 378–379.
[Закрыть]. В борьбе с богохульством Людовик Святой прибегал к насилию:
Король так любил Господа и его сладчайшую Мать, что, случись ему услышать какие-то хулящие их или бранные слова, он сурово карал за это. Так, я видел, как он повелел поставить одного золотых дел мастера (богохульника) на лестницу в Цезарее, в портах и рубахе, и обмотать ему шею свиными кишками, и они доходили до самого его носа. Я слышал, что по возвращении из-за моря он повелел выжечь за это (богохульство) нос и нижнюю губу одному парижанину, но сам я этого не видел. И святой король говорил: «Пусть бы меня заклеймили каленым железом, только бы повывелись бранные слова в моем королевстве»[1118]1118
Ibid. P. 378–379. Жуанвиль также отмечает: «Я находился в его обществе двадцать два года и никогда не слышал, чтобы он клялся Господом, Богоматерью или святыми; и когда он хотел подчеркнуть истинность сказанного, то говорил: “Истинно, так и было” – или: “Истинно, так оно и есть”».
[Закрыть].
В конце жизни Людовик испытывал еще большее отвращение к «дурному языку». Папа Климент IV относится к этому с одобрением, но вносит смягчающие поправки: карая виновных, не следует наносить увечий и прибегать к смертной казни. Согласно ордонансу 1269 года, изданному за год до смерти короля, богохульник должен был заплатить штраф или подвергался наказанию у позорного столба или порке кнутом[1119]1119
Richard J. Saint Louis… P. 285–287.
[Закрыть].
По крайней мере, в одном тексте, помимо речений Людовика Святого, передан и его голос[1120]1120
О «слове» и «голосе» см.: Zumthor P. Introduction à la poésie orale. P., 1983; Idem. La Poésie et la Voix dans la civilisation médiévale. P., 1984.
[Закрыть]. Мы слышим его снова благодаря Жуанвилю:
Он говорил, что дурно отбирать добро, принадлежащее другому, ибо «возвращать» (rendre) такое жесткое слово, что эти два «р» (erres) в слове rendre царапают горло, словно грабли дьявола, который всегда оттискивает назад тех, кто хочет вернуть добро другого[1121]1121
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 18–19.
[Закрыть].
Так этот текст напоминает нам о главной особенности речи Людовика Святого. Это первый французский король, которого нам дано услышать говорящим на народном, французском языке.
Остается указать на две особенности этого королевского слова. Во-первых, на нем лежит печать Нового времени. Во-вторых, напротив, безусловная принадлежность слова Людовика Святого к великой средневековой традиции.
Новизна в том, что это слово лишено привычной риторики, присущей королевским речениям Высокого Средневековья. Людовик Святой старался говорить просто, и его биографы и агиографы стараются донести эту простоту, за которой скрывалась спиритуальность нищенствующих орденов и идеал меры, унаследованный от гуманизма XII века. Жуанвиль нашел подходящее слово для этого: «В своих речениях он был attrempez», то есть «le tempéré», «умеренным»[1122]1122
Ibid. P. 12–13.
[Закрыть].
