Текст книги "Людовик IX Святой"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 60 страниц)

Второе наследство, оставленное Людовиком VIII сыну, предназначалось для защиты королевства: это королевская казна, золото и серебро, хранившиеся в башне Лувра, близ Святого Фомы[117]117
  Напомним, что основная часть сокровищ, не фамильных, но собственно королевских, хранилась в башне Тампля. В 1295 году, еще до упразднения ордена тамплиеров, Филипп Красивый перенес их в Лувр. Именно в этой башне Лувра томился взятый в плен в битве при Бувине (1214) граф Фландрский Фердинанд; он был освобожден вскоре после восшествия на престол Людовика Святого.


[Закрыть]. Но, как мы только что узнали, он не указал в нем кое-какие «фьефы и домены». Эти земли он завещал младшим сыновьям, продолжая традицию франкской линии Капетингов: родовые земли делились между сыновьями. Но династическая традиция ограничивала эти пожалования, чтобы сохранить для старшего территориальный континуитет королевства, который будет объявлен «неотчуждаемым» только в XIV веке. Тем не менее Людовик VIII исходил из практики, неспешно подменявшей понятие родового, вотчинного понятием «государственный», распространявшимся на территорию королевства. Но, как увидим, разница между его волей и волей его предшественников состоит в том, что эти последние, распоряжаясь неким строго очерченным доменом, чтобы не обидеть преемника, оставляли младшим детям (как правило, немногочисленным, если они вообще были) земли не слишком обширные и находящиеся обычно на территориях, присоединенных при жизни правителей к королевскому домену. В 1225 году Людовик VIII, распоряжаясь необъятным королевским доменом, который увеличился вчетверо при его отце, предусмотрительно поручает наследнику (Людовику) наделить троих младших сыновей (в то время их действительно было трое; четвертый родится после его смерти) землей. Впоследствии Людовик пожалует им крупные земельные наделы. Рассматривая эту ситуацию, которой историческая случайность (количество наследников, возможность завоевания) придала исключительность, историки считали, что решение Людовика VIII грозило королевству ослаблением и ставило его на грань раздробленности. Они приписывают ему создание опасного феномена в истории средневековой Франции – апанажа (это понятие появится только в конце XIII века)[118]118
  Wood T. The French Apanages and the Capetian Monarchy, 1224–1328. Cambridge, Mass., 1966;
  Lewis A. W. Le Sang royal: см. в наст. изд. указатель терминов («апанаж»);
  Le Goff J. Apanage // Encyclopaedia Universalis. P., 1970. T. II. P. 1322–1324.


[Закрыть].

В самом деле, Людовик VIII соблюдал обычай, свойственный большим аристократическим семьям (но королевская семья – это все-таки нечто исключительное) и сформулировал в завещании свою цель: «Тот, кто желает получить власть надо всем, тот, кому предстоит быть нашим преемником в королевстве и кто будет править, не нарушая спокойствия означенного королевства, тому мы передаем всю нашу землю и всю нашу движимость на следующих условиях». И это не просто слова. События прошлого, порой недавнего, показывали и в самой Франции, и особенно в Англии и Кастилии, какое зло могли причинить королевству распри между родственниками одной династии, между отцами и сыновьями или между братьями. Но Людовик VIII завещал малолетнему Людовику ответить на один деликатный вопрос: послужит ли наследство сыновей миру или распрям? Во всяком случае, это еще одна причина, чтобы с вниманием отнестись к взаимоотношениям Людовика Святого с его братьями. Как будет функционировать система, образованная теми, кого начинают величать «сыновьями французского короля», венценосными и некоронованными?

В-третьих, Людовик VIII завещал сыну династическую традицию, прочно вписавшуюся в континуитет французской монархии. В свое время в известной историографической традиции Гуго Капет снискал репутацию узурпатора. Принимавшие эту узурпацию в штыки называли Гуго сыном мясника; этот мотив проник и в «Божественную комедию» Данте (Чистилище. XX, 52). Но признававшие его избрание в 987 году собранием баронов и прелатов, законным считали, что его восшествие на престол знаменовало собой начало новой династии, пришедшей на смену династии Каролингов. Возвести свой род к Каролингам стало для Капетингов политической и идеологической задачей первостепенной важности: снять с себя обвинение в узурпации, отодвинуть начало династии в более далекое прошлое и, главное, установить прямую связь с Карлом Великим, с этой фигурой мифологизированной истории, которую использовали в собственных интересах немцы. Впрочем, канонизация императора, предпринятая по инициативе Фридриха Барбароссы в 1165 году в Ахене, оказалась фактически проваленной, поскольку была осуществлена антипапой[119]119
  Хотелось бы, чтобы исследование легенды о Карле Великом в средневековой Франции было проведено по образцу прекрасной книги: Folz R. Le Souvenir et la légende de Charlemagne dans PEmpir germanique médiéval. P., 1952.


[Закрыть]. Однако стремление Капетингов стать официально признанными потомками Карла Великого превратилось в подлинно «каролингское рвение», по остроумному выражению Б. Гене[120]120
  Guénée B. Les généalogies entre l’histoire et la politique: La fierté d’être Capétien, en France, au Moyen Âge // Annales E. S. C. 1978. P. 450–477, репринт: Politique et Histoire au Moyen Âge. P., 1981. P. 341–368.
  См. также:
  Werner K. F. Die Legitimitat der Kapetinger und die Entstehung des «Reditus regni Francorum ad stirpem Karoli» // Die Welt als Geschichte. 1952. P. 203–225;
  Spiegel G. M. The Reditus ad Stirpem Karoli Magnù A New Look // French Historical Studies. 1972. P. 145–174.


[Закрыть], только при Филиппе Августе. «Эпическая литература, – пишет Гене, – подготовила триумф Карла Великого». Известно, что именно при Филиппе Августе появился институт Двенадцати Пэров, и не исключено, что он был инспирирован песнями о деяниях из цикла о Карле Великом[121]121
  Lot F. Quelques mots sur l’origine des pairs de France // Revue historique. 1894. T. 54. P. 34–37.


[Закрыть]. Вымысел создал историческую реальность, реальность института. Есть и другое доказательство этому: увлечение пророчествами, которое царило при Филиппе Августе, как это прекрасно показала Э. Браун[122]122
  Brown Е. A. R. La notion de la légitimité et la prophétie à la cour de Philippe Auguste // La France de Philippe Auguste. P. 77–111.


[Закрыть]. Издревле в политической истории христианского мира бытовали пророчества, в которых то император, то французский король представал государем «последних времен». Милленаристские пророчества, привлекавшие в идеологию христианской монархии античных сивилл, в частности тибуртинскую сивиллу, высказывались наряду с другими, предвещавшими основателям отдельных династий, что их род угаснет лишь с концом мира. Вспомним Хлодвига, которому, как пишет Флодоард в «Истории реймсской церкви» (X век) во время крещения явился святой Ремигий и предрек, что род короля будет царствовать вечно. Людовик Святой позаботится через Каролингов возвести свой род к Меровингам и создать континуитет трех родов (так их позднее назовут); третьим были Капетинги. К тому же королевское имя Людовик связывало Капетингов с Каролингами не только от Людовика Благочестивого до Людовика V (умер в 987 году, преемником его был Гуго Капет), но и до самого Хлодвига, ибо латинская форма его имени (Hludovicus или Chlodovicus) была идентична имени Людовик (Ludovicus). Однако в эпоху Филиппа Августа иное пророчество вынудило озаботиться «возвращением к роду Карла Великого» (reditus ad stirpem Karolî). Пророчество святого Валерия Гуго Великому гласило, что сын последнего, Гуго Капет, и его род будут править Французским королевством «вплоть до седьмого колена». А ведь Филипп Август был седьмым королем из династии Капетингов. Неужели династии суждено угаснуть? Возведение династии к Карлу Великому позволило бы благополучно миновать опасный рубеж седьмого царствования. Каролингское происхождение самого Филиппа Августа ведется по линии его матери, Адели Шампанской[123]123
  В самом деле, все жены королей династии Капетингов, за исключением русской княжны Анны Ярославны, жены Генриха I, были из династии Каролингов.


[Закрыть]. Подтверждением тому служит «История франков до 1214 года» («Gesta Francorum usque ad annum 1214»). B 1208 году король назвал своего новорожденного внебрачного сына (впоследствии он станет епископом Нуайона) уменьшительным именем Шарло, в чем, как кажется, не было ни уничижения, ни презрения. После победы при Бувине 1214 года Гийом Бретонский присоединил к имени Филиппа Августа прозвище Каролид (Carotides). Но главную роль сыграла генеалогическая справка Андре из Маршьена (аббатства, попечителями которого были графы Геннегауские), приведенная им в «Краткой истории деяний и династии королей франков» («Historia succincta de gestis et successiones regnum Francorum») в 1196 году и свидетельствующая о каролингском происхождении Изабеллы (или Елизаветы) Геннегауской, первой жены Филиппа Августа и матери его старшего сына Людовика. Изабелла вела родословную по линии предпоследнего короля Людовика IV Каролинга и его сына Карла Лотарингского, свергнутого Гуго Капетом. Если Людовик станет королем (а он им действительно стал), то королевство вновь будет вести свою родословную от Карла Великого[124]124
  Werner К. F. Andrew von Marchiennes und die Geschichtsschreibung von Audouin und Marchiennes am Ende des 12. Jahrhunderts // Deutsches Archiv. 1952. S. 402–463.


[Закрыть]. Так и случилось в 1223 году, когда на престол вступил Людовик VIII, восьмой король из династии Капетингов. Срок пророчества святого Валерия истек. Через три года отрок Людовик в свою очередь стал королем из династии Карла Великого. Именно при нем это возвращение к Карлу Великому получит официальное подтверждение: сначала в 1244 году об этом напишет по-латыни в «Spéculum Historiale» («Историческое зерцало») пользующийся покровительством доминиканец Винцент из Бове; затем в 1263–1267 годах по повелению Людовика Святого будут переставлены гробницы в Сен-Дени и, наконец, в 1274 году об этом будет сказано в «Больших французских хрониках», написанных по-французски монахом Сен-Дени Приматом, – исполнившим предсмертную волю Людовика Святого[125]125
  Следует отметить, что эта каролингская родословная идет по женской линии. Пока не вспоминают о салическом праве, чтобы исключить женщин и их потомство из числа наследников французского престола (что случится в конце XIV века), эта генеалогия, противоречащая наследственной практике Капетингов, кажется, не является препятствием. Впоследствии это противоречие благоразумно замалчивается.


[Закрыть].

Смерть отца

Вернемся к отроку, который в 1226 году в 12 лет стал королем Франции.

Тридцатого января 1226 года Людовик VIII выступил в крестовый поход на защитника еретиков графа Тулузского. Он решил напасть на графство из Прованса и потому пошел через Лион и Прованс, а натолкнувшись на сопротивление жителей Авиньона, осадил город и в августе взял его. Потом он без труда подчинил себе Лангедок (Безье, Каркассонн, Памье), а в октябре решил вернуться в Париж через Овернь. В конце месяца он заболел дизентерией и был вынужден сделать остановку в Монпансье[126]126
  Замок Монпансье, находившийся на территории нынешнего Пюи-де-Дом, был снесен в XVII веке по приказу Ришелье.


[Закрыть]. Болезнь быстро прогрессировала; король умирал. А так как ему было всего тридцать восемь лет (в том же 1226 году исполнилось бы тридцать девять), то в завещании 1225 года он не отдал никаких распоряжений по управлению королевством в свое отсутствие или в случае смерти[127]127
  В хрониках, составленных в позднее Средневековье, говорилось, что «Людовик поручил управление королевством жене» (Le Nain de Tillemont. T. I. P. 395). Но серьезных доказательств тому в них не содержится, а дальнейшие события опровергают это сообщение.


[Закрыть], что обычно оговаривалось в завещаниях французских королей, отправлявшихся в дальние крестовые походы. Но Людовик VIII, видимо, счел это ненужным, поскольку выступал в крестовый поход в границах своего королевства.

Надо было принимать решение. Никто не мог поручиться, что юный Людовик, после смерти брата старший сын короля (primogenitus), автоматически унаследует престол. В свое время Филипп Август впервые за более чем двухсотлетнюю историю династии Капетингов не стал короновать старшего сына при своей жизни. Тогда казалось, что преемственности династии ничто не угрожает, а то, как поступали в таких случаях царствующие Каролинги (они обычно короновали наследников при своей жизни), уже начало стираться из памяти. Сейчас же ситуация была весьма рискованной. Наследником был мальчик. Сводный брат умиравшего короля, сын Филиппа Августа от Агнессы Меранской, граф Булонский Филипп, по прозвищу Строптивый, находился в полном расцвете сил (ему было двадцать пять лет), а влиятельные бароны, королевские вассалы, только что продемонстрировали не слишком большое рвение на службе королю. Граф Шампанский Тибо, граф Бретонский Пьер Моклерк и Гуго де Лузиньян, граф де ла МарIII, не дождавшись снятия осады Авиньона, по истечении сорока дней воинской службы в конце июля дезертировали из королевского войска. В то же время некоторые сеньоры роптали, что один из самых знатных баронов королевства, граф Фландрский Фердинанд Португальский, после поражения при Бувине вот уже двенадцать лет томится в башне Лувра.

Третьего ноября умирающий Людовик VIII призвал к себе баронов, прелатов и лиц, игравших сколько-нибудь заметную роль в войске; среди двадцати шести собравшихся были архиепископы Санса и Буржа, епископы Бове, Нуайона и Шартра, сводный брат короля граф Булонский Филипп Строптивый, графы де Блуа, де Монфор, де Суассон и де Сансерр, сир де Бурбон и сир де Куси и несколько высших должностных лиц из его окружения. Король повелел им, каждому лично, после его смерти принести клятву верности его сыну Людовику (а в случае смерти последнего – младшему, Роберту) и как можно скорее короновать его[128]128
  Teulet A. Layettes du Trésor des chartes… T. II. Nq 1811.


[Закрыть].

Это единственное повеление Людовика VIII, подтвержденное документом, аутентичность которого не вызывает сомнения. Дальнейшие распоряжения умирающего короля известны по текстам менее надежным. Хронист Филипп Мускет (или Муске), епископ Турне (ум. 1241), сообщает, что Людовик VIII призвал к себе троих самых знатных подданных – Бартелеми де Руа и Жана де Неля, бывших советниками Филиппа Августа (которым последний, между прочим, доверил надзор за двумя высокопоставленными узниками, взятыми в плен при Бувине, – графами Булонским и Фландрским), и епископа Санлиса, того самого брата Герена, который был не просто тайным советником, но и кем-то вроде официального наместника короля Филиппа. Король умолял их «позаботиться о детях»[129]129
  Chronique rimée de Philippe Mouskes / Éd. F. de Reiffenberg. Bruxelles. 1838. T. II. W. 27251–27258.


[Закрыть]. Речь шла не о какой-то официальной миссии, а, как пишет Ф. Оливье-Мартен, «король просто хотел доверить заботу о детях горячо любимым и верным товарищам»[130]130
  Olivier-Martin F. Études sur les régences. I. Les régences et la majorité des rois sur les Capétiens directs et les premiers Valois (1060–1375). P., 1931. Прекрасное исследование, хотя его автор придает слишком большое значение вопросу регентства (который интересовал только вельмож), а трактовке проблем, связанных с королем-отроком, отведено символическое место.


[Закрыть]. Мы снова увидим две эти группы в окружении Людовика Святого; первая – высокопоставленные лица, представленные в «совет», точнее, «совет» и определил состав этой группы, куда входили придворные, бароны, прелаты и знатные фавориты короля, обязанные помогать в принятии важных решений; другая – близкие люди, пользующиеся большим доверием, они выполняли поручения в основном личного характера и высказывали мнение, не кривя душой.

Но, обратившись с просьбой к своим приближенным, Людовик VIII никак не затронул главный вопрос: «Кто будет править королевством от имени короля-отрока?» Об этом не говорится ни в одном письменном тексте, ни в одном устном предании. Ведь теперь речь идет не о том, чтобы назначить кого-то управлять государством на время участия короля в крестовом походе. Так уже случалось дважды. В 1147 году, когда Людовик VII отправился во Второй крестовый поход, он назначил триумвират, в который вошли его ближайший советник аббат Сен-Дени Сугерий, архиепископ Реймса (Сен-Дени и Реймс уже нерасторжимы!), и граф Неверский, который почти тотчас ушел в монастырь, а его место занял родственник короля граф де Вермандуа. Но архиепископ Реймса, кажется, отказался от участия в триумвирате, а граф де Вермандуа превысил свои полномочия. В результате аббат Сен-Дени Сугерий отстранил его и в отсутствие короля правил один.

В 1190 году, накануне выступления в Третий крестовый поход, Филипп Август вручил бразды правления королевством матери, Адели Шампанской, вдове Людовика VII, и дяде, ее брату, архиепископу Реймса Гийому Белорукому. Итак, вдовствующая королева-мать могла выступить в роли, которую историки ошибочно назвали «регентством», ибо это понятие появляется лишь в XIV веке и с тех пор означает более официальную функцию и определенный юридический статус. Даже если в XII–XIII веках и случалось, что назначенные королем особы женского пола или одна из них были вынуждены брать на себя полноту власти, все равно речь шла только о «заботе и опеке».

Вопрос об управлении королевством в период несовершеннолетия короля возникал единственный раз. В 1060 году, когда умер Генрих I, его сыну Филиппу I, коронованному в Реймсе в 1059 году, было семь или восемь лет[131]131
  Он родился в 1052 году, но месяц и день не известны. Генрих I умер 4 августа 1060 года.


[Закрыть]. Перед смертью Генрих поручил заботу о сыне и о королевстве свояку Бодуэну V, графу Фландрскому. Однако это решение было связано не с проблемой престолонаследия, поскольку в то время, когда давали о себе знать «посткаролингские» пережитки, выбор короля, несомненно, был продиктован желанием подстраховать юного наследника и правительство с помощью силы и авторитета одного из самых могущественных среди тех, кого в одном документе 1067 года называют «первыми людьми королевского дворца» (principes regalis palatii)[132]132
  Lemarignier J.-F. Le Gouvernement royal aux premiers temps capétiens (987–1108). P., 1965. P. 152.


[Закрыть].

В первые дни после смерти Людовика VIII (8 ноября) и его похорон в Сен-Дени (15 ноября) стало очевидно, что опека над юным королем и королевством перешла ко вдовствующей королеве-матери, тридцативосьмилетней Бланке Кастильской.

Вероятно, такое положение было узаконено в одном необычном, но, несомненно, подлинном документе. В этом акте, переданном в Сокровищницу хартий, то есть в королевские архивы, архиепископ Санса, епископы Шартра и Бове обращались к неким лицам, не названным поименно; скорее всего адресатами были прелаты королевства, которым Людовик VIII на смертном одре объявил о решении вверить сына и наследника, королевство и всех своих детей «заботе и опеке» их матери королевы Бланки, пока наследник не войдет «в законный возраст»[133]133
  «…ad etatem legitimam»; документ см. в изд.: Teulet A. Layettes du Trésor des chartes… T. II. № 1828.


[Закрыть]. Документ датирован 1226 годом без указания месяца и дня. Он наверняка был составлен после 8 ноября (о Людовике VIII говорится как об усопшем) и не позднее 19 апреля 1227 года – праздника Пасхи и начала нового, как это было принято официально, 1227 года.

Прежде всего странно, что ни в своем завещании, ни в торжественном заявлении, сделанном в присутствии всех высокопоставленных лиц 3 ноября 1226 года, Людовик VIII даже не обмолвился о регентстве и не выразил ни малейшего желания учредить нечто, что можно было бы назвать этим словом. Возможно, ему мешала та нерешительность, которая, похоже, охватывала всех Капетингов перед принятием серьезных решений, касавшихся не только управления королевством, но и вопросов династических, фамильных. Странно и то, что в свидетели этого указа или того, что за него выдается, он взял только трех из пяти духовных лиц, присутствовавших при его заявлении 3 ноября: насколько известно, никто из них не покинул Монпансье. На первый план выступает архиепископ Санса, которому подчинялся епископ Парижский, соперник архиепископа Реймсского (но глава реймсской кафедры недавно умер, и его место было пока вакантно), королевского прелата par excellence[134]134
  «По преимуществу» (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Историки выдвигали разные гипотезы, пытаясь найти объяснения этому документу, имевшему ключевое значение в жизни будущего Людовика Святого, ибо материнская опека наложила на его личность особый отпечаток. Одни считают, что акт подлинный и что архиепископ Санса и два епископа записали волю Людовика VIII, которую он действительно изъявил. Другие полагают, что это фальсификация, составленная для того, чтобы придать большую убедительность решению умиравшего короля в ситуации, создавшейся после его смерти, и считают, что документ возник не без давления со стороны рвущейся к власти Бланки Кастильской. Один из вариантов второй гипотезы кажется мне вполне правдоподобным, но бездоказательным. Отдельные слова в заявлении трех прелатов могут свидетельствовать как раз против того, что они защищают, то есть против того, что это подлинный указ Людовика VIII. Они подчеркивают, что король, даже при смерти, соблюдал условия, придававшие законность его последней воле, которая тем самым подлежала исполнению. То, что он говорил своим приближенным, невозможно было принять за простое намерение или рекомендацию; нет, его слова звучали как королевский указ («он пожелал и решил»[135]135
  «…voluit et disposuit».


[Закрыть]), и прелаты настаивают, рассеивая всякое сомнение и внушая уверенность, что король принял решение «по зрелом размышлении»[136]136
  «…in bona deliberatione».


[Закрыть] и будучи «в здравом уме»[137]137
  Et sana mente. Эта «аттестация» трех прелатов придает воле, которую выразил умирающий король, форму, близкую завещанию: в ней говорится о зрелом размышлении, подтверждается, что король был в здравом уме, и присутствуют три свидетеля; в одной декреталии Александра III (1159–1181) выносится решение, что по каноническому праву завещание имеет силу, если составлено в присутствии 2–3 свидетелей.


[Закрыть]. Итак, можно предположить следующее развитие событий: верноподданные короля, преданные прежде всего династии и заинтересованные в преемственности и консолидации монархической власти, не располагая официальным завещанием усопшего, вступили в сговор. Этот сговор кажется тем более вероятным, что одни из его приближенных (Бартелеми де Ру а, Жан де Нель и канцлер Герен, епископ Санлиса) были в Монпансье, а другие оставались в Париже. Заговорщики хотели сохранить ту власть, которой они обладали при Филиппе Августе и во время недолгого царствования Людовика VIII, но никто из них не занимал того общественного положения, которое обеспечило бы кому-то одному или всем вместе роль регента государства и опекуна королевского наследника. Безусловно, им хотелось избежать двух моментов. Во-первых, что наиболее очевидно (и возможно, именно поэтому Людовик VIII не отдал никаких распоряжений), не допустить «регентства» кровного родственника юного короля, его дяди и сводного брата покойного, сына Филиппа Августа графа Булонского Филиппа Строптивого, 25-летнего могущественного барона; благодаря щедротам отца и удачному браку он стал владетелем целых пяти графств. Это «регентство» могло оказаться пагубным для традиции, кропотливо создаваемой во благо старшего сына короля.

Во-вторых, как пишет хронист, современник Людовика Святого, Реймсский Менестрель и рыцарь-трувер Гуго де ла Ферте-Бернар[138]138
  Menestrel de Reims. P. 176; о Гуго де ла Ферте см.: Oliviier-Martin Fr. Etudes sur les régence… P. 60.


[Закрыть], заинтересованные лица решительно выступали за учреждение собрания баронов, которое должно было править от имени юного короля. Этот замысел мог бы осуществиться в создании «правительственной команды»[139]139
  Это выражение Ж. Сивери: Sivery G. L’équipe gouvemrmentale, Blanche de Castille et la succession de Louis VIII en 1226 // L’Information historique. 1979. P. 203–211. Именно Ж. Сивери выдвинул гипотезу, которой я в целом придерживаюсь.


[Закрыть], которая назначила бы регентшей королеву Бланку, и тогда эта женщина, к тому же иностранка, должна была бы, как они полагали, следовать их советам. Они собирались уговорить архиепископа Санса и епископов Шартра и Бове (готовых, как почти все прелаты, поддерживавшие со времен Гуго Капета династию Капетингов, одобрить престолонаследие по обычаю примогенитуры) отправить послание, подтверждающее, что они были свидетелями того, как Людовик VIII назначил опекуншей Бланку Кастильскую. Предположим, что сценарий развивался именно так, но можно представить и другое: можно думать, что та же «правительственная команда», далекая от мысли выбрать Бланку, поскольку считала ее слабой женщиной, напротив, возложила на нее эту тяжкую ношу, ибо оценила ее достоинства и твердость характера. По сведениям хронистов, Бланка, узнав о болезни мужа, отправилась в Монпансье, но, встретив лишь гроб с его телом, который везли в Сен-Дени, предалась безудержной скорби, которую не могла скрыть и во время погребения супруга. Однако после похорон Людовика VIII она полностью посвятила себя защите интересов сына-престолонаследника, короля-отрока, и вместе с тем делу сохранения и упрочения французской монархии. Она взяла в свои руки бразды правления, которые «правительственная команда» вверила ей на время несовершеннолетия Людовика, и уже не выпускала их.

Горе земле, когда царь – отрок

И вот во главе государства – двенадцатилетний подросток. Такого не бывало уже более полутора веков, и чувство, овладевшее подданными королевства (а среди них наверняка были и те, кто мечтал воспользоваться сложившейся ситуацией), – это по меньшей мере тревога, а может быть, и ужас[140]140
  И. Сасье привел стих из Екклесиаста «Горе земле, когда царь отрок» в замечательной книге: Sassier Y. Louis VI. P., 1991. P. 85. Но когда в 1137 году Людовик VII стал королем, ему было 17 лет и он сразу же отверг помощь матери и опирался в своем правлении только на Сугерия.


[Закрыть].

Одна из главных функций короля – установление связи между обществом, главой которого он является, и Богом. Средневековый король (и это особенно справедливо в отношении французского короля), будучи таковым по рождению и династической традиции, все же избран Богом и после церемонии освящения становится помазанником Божиим. Даже если Господь гневается на народ христианской державы, король – это щит, заслоняющий свой народ от злых сил; именно через него осуществляется связь между Богом и народом, между Богом и королевством. Но роль посредника не по силам ребенку, пусть даже наследнику законной власти и помазаннику Божьему. Несовершеннолетие короля – это испытание, посланное его стране.

Здесь следует обратиться к вопросу, что известно о детстве в Средние века; это, может быть, позволит выяснить, каковы особенности восшествия Людовика на престол.

Историки спорят о том, каково место детей в средневековом обществе и каким представал ребенок в системе ценностей той эпохи. Оба эти момента пребывали в развитии, но я согласен с Ф. Арьесом, что в основе своей детство в Средние века ценностью не являлось. Это вовсе не значит, что дети не пользовались любовью. Но родители любили ребенка не просто как отец и мать[141]141
  «Нет нужды вверять детей (родителям)», пишет в «Policraticus» (Ed. С. Webb. P. 289–290) Иоанн Солсберийский, «ибо его плотью никто не гнушается» (nevno сагпет suam odio habuerit).


[Закрыть] – они любили в детях будущих мужчину и женщину[142]142
  Ariès Ph. L’Enfant et la vie familiale sous l’Ancien Régime. P., 1973, с весьма интересным предисловием; Le Goff J. Images de l’enfant léguées par le Moyen Age // Les Cahiers franco-polonais, 1979. P. 139–155; Idem. Le roi enfant dans l’idéologie monarchique de l’Occident médiéval // Historicité de l’enfance et de la jeunesse. Athènes, 1986. P. 231–250.
  См. также: L’enfant au Moyen Age: Colloque au C. U. E. R. M. A. // Senefiance. Aix-en-Provence, 1980. Nq 9.; Enfants et Société специальный номер издания Annales de démographie historique. 1973;
  Vadin B. L’absence de représentation de l’enfant et/ou du sentiment de l’enfance dans la littérature médiévale // Exclus et systèmes d’exclusion dans la littérature et la civilisation médiévale: C. U. E. R. M. A. // Senefiance. № 2. 1978. P. 363–384;
  Colliot R. Perspectives sur la condition familiale de l’enfant dans la littérature médiévale // Morale, pratique et vie quotidienne dans la littérature française du Moyen Age // Senefiance. 1976. № 1;
  Vecchio S. L’imagine del puer nella letteratura esegtatica del Medioevo // Kind und Gesellschaft in Mittelalter und Renaissance. Beitrâge und Texte zur Geschichte der Kindheit / Hrsg. K. Arnold. Paderborn; München, 1980, но ей не хватает критического подхода.
  Интересен психоаналитический аспект в: Hônt ihr die Kinder weinen: Eine psychogenetische Geschichte der Kindheit / Hrsg. L. de Maus. Frankfurt a. M., 1977.
  Имеется и медицинская литература по данному вопросу: Nagel S. Puer e puerita nella litteratura medica del XIII secolo: Per una storia del costume educativo (Etù classica e Medio Evo) // Quaderni délia Fondazione G. G. Feltrinelli. 1993. 23. P. 87–108.
  По иконографии: Alexandre-Bidon D., Classon M. L’Enfant à l’ombre des cathédrales. Lyon, 1985.
  Иная концепция в изд.: Riche P. L’enfant au Moyen Âge // L’Histoire. 1994. Эта концепция, дающая оценку ребенку и детству в Средневековье, развивается в прекрасной книге: Ridié Р. Alexandre-Bidon D. L’Enfance au Moyen Âge. P., 1994, по материалам выставки Национальной библиотеки (Париж, октябрь 1994 – январь 1995). Библиография о детях в истории довольно велика. В приведенных здесь работах можно найти отсылки и на другие исследования.


[Закрыть]. Святому, образцовому человеку Средневековья в детстве отказано. Будущий святой проявляет свою святость преждевременным взрослением.

Святой в Средние века обладает привилегией воплощать в себе образ ребенка-старца (puer-senex); этот топос унаследован от поздней античности. По Курциусу, «этот топос есть отражение ментальности поздней античности. Все цивилизации на начальном этапе и в апогее своего развития поют дифирамбы юности, в то же время с уважением относясь к старости. Но лишь цивилизация в момент упадка может культивировать идеал человека, склонный разрушить противопоставление юность – старость и объединить их в своего рода компромиссе»[143]143
  Curtius E.R. La Littérature européenne et le Moyen Âge latin. P., 1956. P. 122–125.


[Закрыть]. Этот топос эволюционирует в Средневековье – он христианизируется. Важную роль в этом развитии сыграл Григорий Великий; в конце VI века он стал одним из авторитетов Средневековья. Вот каким увидел Григорий святого Бенедикта, который займет главенствующее место в образной системе Средневековья и станет вторым после Мартина отцом католического монашества. В житии Бенедикта Григорий говорит о нем так: «Он был достопочтенным человеком… с детства в нем билось сердце старца»[144]144
  Grégoire le Grand. Dialogi. Livre II: «Fuit vir vitae venerabilis… ab ipso suae puerituae tempore cor gerens senile»; Geoffroy de Beaulieu. Vita. Chap. IV (Recueil des historiens des Gaules et de la France. T. XX. P. 4): «de die in diem in virum perfectum crescere».


[Закрыть]. А.-И. Марру говорил об «антитезе человек – ребенок» в период античности, а мне хотелось бы поговорить о том Средневековье, где живут маленькие взрослые и совсем нет детей[145]145
  Marrou H.-I. Histoire de l’éducation dans l’Antiquité. 1965. P. 325.


[Закрыть]. Детство – это скверный возраст, через который надо пройти. «Детство, – подчеркивал Ж.-Ш. Пайен, – значит: совершение безрассудных поступков». Отношение взрослых к детям производит впечатление, что им мнится, будто бы на детях лежит печать первородного греха. Первые христиане совершали обряд крещения будучи взрослыми; впоследствии новорожденного старались окрестить как можно скорее, чтобы придать ему силы сопротивляться сатане и дурным наклонностям, «естественным» в его возрасте. Как может король, король-священник, король-воитель или король-благодетель (или сочетающий все эти функции) воплотиться в ребенке, который еще не в силах отправлять богослужение, совершать подвиги и приумножать богатства?

Сочинением, пользовавшимся в начале XIII века авторитетом среди клириков в вопросе теории политики, автор которого вплотную подошел к проблеме короля-отрока, был «Policraticus» Иоанна Солсберийского (1159); англичанин, сподвижник Томаса Бекета, он почти всю жизнь провел во Франции в школах Парижа, в Реймсе рядом со своим другом аббатом Сен-Реми Пьером де Селем и, наконец, в Шартре – еще одном крупном, наряду с Парижем, учебном центре XII века; он стал епископом Шартра и умер там в 1180 году[146]146
  Об Иоанне Солсберийском см.:
  The World ofjohn of Salisbury / Ed. M.Wilks. Oxford, 1984;
  Munk-Olsen B. L’humanisme de Jean de Salisbury, un cicéronien au XIIe siècle // Entretiens sur la Renaissance du ХIIе siècle / Ed. M. de Gandillac, E. Jeauneau. P., La Haye, 1968. P. 53–83;
  Liebeschütz H. Médiéval Humanism in the Life and Writings ofjohn of Salisbury. L., 1950;
  Southern R. W. Humanism and the School of Chartres // Médiéval Humanism and Other Studies. Oxford, 1970.


[Закрыть]. Иоанн Солсберийский – один из великих представителей христианского гуманизма ХII века, один из выдающихся интеллектуалов, творчество которого являет собой синтез возрождавшейся в Шартре идеи природы[147]147
  О «Возрождении» ХII века существует обширная литература; в предыдущем примечании я назвал содержащее ее издание: Entretiens…
  См. также:
  Twelfth Century Europe and the Foundations of Modem Society / Ed. M. Clagett, G. Post, R. Reynolds. The University of Wisconsin Press, 1961;
  Renaissance and Renewal in the Twelfth Century / Ed. R. L. Benson, G. Constable. Cambridge, Mass., 1992 и серьезная монография: Chenu M.-D. La Théologie du ХIIе siècle. P., 1957.


[Закрыть], классической античной философии, вновь обретшей место в христианской мысли, и полностью обновленной христианской теологии.

Иоанн Солсберийский говорит о короле-отроке в разделе, посвященном королю как главе государства, ибо Иоанн ввел в политическую мысль христианского Средневековья тему общества, уподобив его телу человека. Здесь в поле его зрения оказывается само престолонаследие и принцип его осуществления. Оно оправдано божественным обетом и династическим правом, но вытекает из самой природы. Подлинный преемник короля, будучи таковым, обязан отвечать требованию справедливости. Если отец или сын не отвечают этому требованию, то в династическом наследственном праве на престол происходит разрыв. Вина неправедного короля-отца карается Богом, который лишает его потомства. Библия и древняя история свидетельствуют, что недостойным царям не даровалась благодать преемственности. Так, Саул и трое его сыновей пали в битве против филистимлян при горе Гелвуйской (1 Самуила 31);[148]148
  В католической и протестантской Библиях I и II Книги Самуила соответствуют I и II Книгам Царств в православной Библии, I и II Книги Царств – III и IV Книгам Царств в православной Библии.


[Закрыть] точно так же остались без наследников Александр Македонский и Цезарь[149]149
  Jean de Salisbury. Policraticus. IV. 11, 12 (ed. Webb. 533 b. P. 269; 537 a, b, с. P. 276).


[Закрыть].

Приведу факты из Библии, относящиеся к царю-отроку или к царю в период между юностью и старостью; причем определить, что такое юность, непросто, ибо граница между юностью и старостью – в плане философском и идеологическом – размыта. Этот библейский материал разделяется на три части. Во-первых, пример Ровоама. Сын Соломона отверг совет старейших и последовал совету юных; поэтому его постигла кара Божия и он потерял значительную часть своего царства. Он остался только царем Иудеи, тогда как Иеровоам правил над прочими народами Израиля (1 Цар. 12). Мораль этой истории, если можно так сказать, следует из второй части, из проклятия Екклесиаста (10: 16, 17): «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок»[150]150
  «Vae, terra, cujus rex puer est». В Иерусалимской Библии* ставится (пожалуй, напрасно) такой акцент: «Горе тебе, земля, когда царь твой подросток». Кстати, вспоминается пьеса А. де Монтерлана «Город, где правитель – ребенок» (1952).
  *Иерусалимская Библия – созданный в 1948–1954 гг. в Доминиканской Библейской школе в Иерусалиме французский перевод Библии, почитаемый многими (в том числе и Ж. Ле Гоффом) как наиболее адекватный. Впрочем, некоторые критики настаивают на том, что в Иерусалимской Библии точность Местами принесена в жертву красоте, а также упрекают переводчиков в чрезмерном «осовременивании» Библии.


[Закрыть]. От Ровоама тянется нить к третьей части, к примеру Иова (Иов. 28, 29), вспоминающему былые счастливые времена:[151]151
  Policraticus… 550 а. Р. 300.


[Закрыть] «Когда я выходил к воротам города и на площади ставил седалище свое, – юноши, увидев меня, прятались, а старцы вставали и стояли».

Гиральд Уэльский (или Камбрейский) в завершенном в 1209 году «Завоевании Ирландии» («Expugnatio Hibemica», II, XXXV) объясняет упадок Ирландии и поражение принца Иоанна, сына Генриха II, тем, что правящий принц был еще очень молод: «Если в стране, даже некогда благоденствующей, правит принц-ребенок, то горе ей (аллюзия на Еккл. 10: 16, 17), особенно если он простодушен и не образован и находится под опекой человека недалекого и невежественного».

Вот идеологический контекст, созданный страшными примерами из Библии и владевший клириками, когда двенадцатилетний Людовик пришел к власти. Они не могли предвидеть грядущей святости короля, не могли перенести на него топос ребенка-старца; единственная надежда была на то, что мать и приближенные короля будут продолжать также усердно воспитывать его в лучших традициях, ибо только так можно одолеть детскую слабость и опасность, которые несет с собой этот возраст, – особенно возраст ребенка-короля. Иоанн Солсберийский уже говорил, что король должен неусыпно заботиться о воспитании своего сына-наследника[152]152
  Policraticus… Livre IV. Chap. VII.


[Закрыть]. Но именно при Людовике Святом и по требованию королевской семьи Винцент из Бове даст точное описание воспитания королевских детей, и это станет свидетельством того, что в середине ХIII века ребенок обретает ценность.

А знает ли этот юный, такой хрупкий король Людовик, восшествие которого на престол знаменовало начало периода, полного опасностей для его королевства и подданных, ибо функция посредничества короля между ними и Богом могла ослабнуть, – знает ли он, когда именно окончится его детство или, используя юридическую терминологию, его несовершеннолетие?

Решение, которое три прелата приписали его умирающему отцу, Людовику VIII, в этом отношении недостаточно ясно. Король поручил опекунство матери юного Людовика, пока тот не достигнет «законного возраста» (ad etatem legitimam). Ведь, насколько нам известно, юридически возраст достижения совершеннолетия для королей Франции установлен не был. Только в 1374 году для Карла V было определено совершеннолетие в четырнадцать лет[153]153
  Это предмет первого ордонанса 1374 года См.: Cazelles R. Société politique, noblesse et couronne sous Jean le Bon et Charles V. Génève, 1982. P. 579–580.


[Закрыть]. Каноническое право не содержит статей по этому вопросу[154]154
  Metz R. L’enfant dans le droit canonique médiéval // Recueil de la société Jean Bodin. Bruxelles, 1976. T. XXXVI. 2. L’Enfant. P. 9–96.


[Закрыть], равно как и римское право; обычное право противоречиво, а исторические примеры не вполне ясны[155]155
  Olivier-Martin Fr. Etudes sur la régence. P. 77 sq. Note 30. Это издание я взял за образец.
  См. также: Wolf A. Kônigtum, Mindeijàhrigkeit und die Institution der Regentschaft // Recueils de la Sociétéjean Bodin. T. XXXVI. 4. P. 97–106.
  О несовершеннолетии английского короля Генриха III, вступившего на престол чуть раньше Людовика, в 1216 году, в возрасте семи лет, см.: Carpentier D. A. The Minority of Henry III. L., 1990.


[Закрыть]. Некогда древние германцы тоже считали четырнадцать лет возрастом достижения совершеннолетия, но Каролинги короновались в тринадцать лет. В XI веке почти во всех княжествах возрастом наступления совершеннолетия у знати стал двадцать один год, но простолюдины все так же считались совершеннолетними в четырнадцать лет. Монтескье полагал, что утяжеление доспехов отодвинуло возрастные границы воинской службы, а стало быть, и совершеннолетия. Но посвящение юных аристократов в рыцари происходило зачастую довольно рано; правда, отец Людовика Святого, будущий Людовик VIII, как известно, стал рыцарем только в 1209 году, когда ему было двадцать один или двадцать два года.