Текст книги "Людовик IX Святой"
Автор книги: Жак ле Гофф
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 60 страниц)
Сначала надо особо сказать о безразличии к королеве и детям. Упрекает его только Жуанвиль, но он – очевидец и, как известно, входит в круг лиц, благоволящих королю.
Приближенных Людовика (клириков, слуг, челядь) раздражало его благочестие, которое они считали чрезмерным и порой едва выносимым. Например, спозаранку король неслышно вставал и шел в церковь, а среди его слуг начинался переполох, так как оказывалось, что они проснулись слишком поздно и не успели вовремя одеться, чтобы сопровождать его:
Когда он отправился в Ройомон помогать монахам переносить камни для строительства аббатства, то заставил делать это и своих братьев, что они выполняли без видимой радости[1566]1566
Ibid. P. 71.
[Закрыть].
Когда он обязывал матросов на своем корабле присутствовать на церковной службе, когда заставлял своих приближенных слушать нескончаемые проповеди, когда рассаживал вокруг себя челядь и читал им мораль, можно думать, даже не располагая сведениями о реакции этих благочестивцев по принуждению, что они испытывали не только благодарность к королю, который заботился об их вечном спасении, не спросив, а нужно ли оно им.
Что думали, например, его телохранители, которые больше не могли обедать в тавернах, но должны были за едой внимать проповедям?
А чтобы приобщить сержантов войска к проповедям, он повелел, чтобы они ели в зале, хотя упомянутые сержанты обычно ели не там, а в городе, получая деньги на питание. Святой все так же выдавал им эти деньги, но отныне их кормили при дворе[1567]1567
Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 39.
[Закрыть].
Благочестие поневоле, но за деньги. Что думали люди, выходившие из церкви в Компьене, где король слушал мессу, и направлявшиеся в таверну напротив, когда Людовик Святой велел своим сержантам загнать их в церковь?
В ХIII веке таверны постепенно превращались в потрясающее место отдыха для мужчин, а также в место общения и обмена новостями. Людовик Святой выражал свою враждебность к ним почти так же, как к борделям. Что касается последних, то, когда он пожелал покончить с проституцией, его советники, преимущественно церковники, отговорили его от этой тщетной борьбы, ибо Церкви было известно, что плоть слаба и что рецидивы первородного греха неизбежны.
Монахи из его окружения тоже боролись с этими переборами в благочестии и аскетизме. Посты, самобичевание, никому не нужное присутствие на нескончаемых службах, даже ночью, – все, что практиковалось монахами, отшельниками и братьями самых аскетических орденов Высокого Средневековья, уже не подходило христианам, особенно мирянам, отныне исповедовавшим религию, которой не были свойственны такие эксцессы.
Ведь ты – мирянин и, более того, – король. Образец, неотступно преследующий Людовика Святого, – Христос. И пусть нет возможности исполнять жесты, предназначенные исключительно для церковника или священника, но есть один акт смирения в духе Христа, который ему, как известно, очень нравился: омовение ног бедным или монахам, особенно на великую седмицу. Так, в Страстную пятницу, когда хотели прогнать осаждавших его бедняков, «он, напротив, сказал, чтобы их оставили, ибо Иисус пострадал в тот день прежде всего за нас, и почему бы мне не пострадать ныне за него». В этом проявляется заветное желание Людовика Святого: подражать Христу в скорбях[1568]1568
См. гл. «Король страждущий, король-Христос».
[Закрыть].
Когда король спросил Жуанвиля, омывал ли он ноги бедным в Великий четверг, тот воскликнул: «Боже упаси!» Преданный друг обманул короля в его ожиданиях. По субботам, если удавалось, Людовик, встав на колени, украдкой, движимый смирением, а также желанием избежать упреков, омывал ноги бедным старцам, а потом целовал их, затем омывал им руки и тоже целовал их, иногда давал беднякам деньги и прислуживал им за столом[1569]1569
Geoffroy de Beaulieu. Vita… P. 6.
[Закрыть].
Ему хотелось бы омывать ноги и монахам. Тогда картина смирения была бы полной: омывать ноги добровольных нищих и ноги бедных, ставших таковыми против воли.
Один и тот же анекдот, но с двумя разными деталями передают Жоффруа де Болье и Гийом де Сен-Патю. Сходство в том, что дело происходит в цистерцианском аббатстве, в субботу, когда монахи-цистерцианцы, по обыкновению, омывали друг другу ноги. У Жоффруа место действия – Клерво. Как-то раз в субботу Людовик Святой, находясь в аббатстве, захотел поучаствовать в обряде и омыть ноги монахам. Но некоторые вельможи («магнаты»), сопровождавшие его и бывшие не из числа его приближенных, из чего можно понять, что они были весьма этим шокированы, растолковали ему, что это акт смирения, совсем ему не подобающий. Людовик сдался[1570]1570
Ibid. Р. 6.
[Закрыть]. У Гийома действие перенесено в Ройомон и сам аббат отговаривает короля:
Он сказал аббату: «Было бы неплохо, если бы я омыл ноги монахам». И аббат ответил: «Это не для вас!» И святой король спросил: «Почему же?» И аббат ответил: «Люди будут об этом судачить». И святой король в ответ: «А что они скажут?» И аббат пояснил, что одним это понравится, а другим нет, и тогда святой король отказался от этого, а аббат счел, что отговорил его[1571]1571
Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 109–110.
[Закрыть].
Как бы то ни было, но традиция передает противление как вельмож, так и церковников этому самоуничижению короля. Причины этого противления сложны: в цистерцианском аббатстве король не у себя дома, но, самое главное, его этикет несовместим с этикетом, присущим королевской dignitas. Людовик Святой, согласно концепции «король – образ Божий» склонен к тому, чтобы стать образом Христа, Христа Страстей, но для его подданных он является также, причем все больше, образом Бога величества. Это majestas, величество Бога Отца или Христа во славе на порталах соборов, какими их ваяли в его королевстве. Не разрывался ли Людовик между величеством Бога и смирением Христа? Нет, и здесь тоже в нем живут оба образа.
Помимо критики чрезмерного смирения существовала критика короля за слишком щедрые подаяния. Его попрекают тем, что он слишком щедр на милостыню, слишком много тратит на церковные сооружения. Но он пропускает упреки мимо ушей и, оправдывая свое поведение, ничего в нем не меняет.
Вот свидетельство Гийома из Нанжи.
Узнав, что некоторые из его приближенных недовольны тем, что он щедро подает милостыню, он сказал им, что, если говорить о чрезмерной щедрости время от времени, то он предпочел бы, чтобы эта щедрость выражалась в милостыне, подаваемой из любви к Богу, чем если бы она шла на мирские безделицы. Та чрезмерность, которая проявлялась в духовных действиях, извиняла и окупала чрезмерность, которую ему нередко случалось проявлять в мирских расходах.
И Гийом добавляет то, что служит прекрасным доказательством политики равновесия Людовика Святого между христианской любовью к ближнему и королевским достоинством.
Однако, на самом деле, в королевской пышности и ежедневных расходах дома, равно как в парламентах и собраниях рыцарей и баронов, он проявлял щедрость и широту души, как и приличествует королевскому достоинству; и в его доме ему прислуживали так, как никому из королей, правивших задолго до него[1572]1572
Guillaume de Nangis. Gesta Ludovici IX… P. 406.
[Закрыть].
Его чрезмерная строгость, когда речь шла о претившем ему поведении, также ставилась ему в упрек, например, то, как жестоко он карал за богохульство.
Когда его приближенные пеняли ему, что он слишком много тратит на строительство монастырей францисканцев и доминиканцев в Париже, он воскликнул:
Боже мой! Ведь я считаю эти деньги замечательно потраченными на всех этих столь выдающихся братьев, которые со всего мира стеклись в парижские монастыри, чтобы заниматься священной наукой, и которые, черпая из нее, обращаются ко всему миру, чтобы распространить ее из любви к Богу и во спасение душ![1573]1573
Geoffroy de Beaulieu. Vita… P. 11.
[Закрыть]
Наконец, в других случаях он оправдывает свою функцию слуги Божьего, обязанного щедро расточать присущее ему милосердие, в чем его укоряют, на монахов или на бедных:
И когда иные из его советников упрекали его за большие затраты на монастыри и щедрые милостыни им, святой король отвечал: «Замолчите. Господь дал мне все, чем я владею, и то, что я так расходую, я не мог бы расходовать лучше»[1574]1574
Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 88–89.
[Закрыть].
Критика политики
Процитировав эти тексты, мы перешли из сферы, преимущественно частной и личной, в сферу публичную, политическую.
Нам известно, что английскому бенедиктинцу Мэтью Пэрису Людовик Святой виделся не только в розовом свете, хотя многое во французском короле его восхищало. Интересно то, что некоторые его критические замечания наверняка высказывались не только в английском аббатстве Сент-Олбанс и в самой Франции, но и в других местах.
Первое касается передачи власти женщине. Под 1235 годом Мэтью осуждает юного короля, который отказался признать права англичан на территории Западной Франции. Вина за это лежала на Бланке Кастильской, а Людовик IX допустил ошибку в том, что повиновался матери, а не справедливости: «Французский король делал вид, что он знать не знает обо всех этих правах (короля Англии) и предпочитал поступать по совету женщины, а не по закону справедливости, забывая о страхе перед Богом возмездия»[1575]1575
Mathew Paris. Chronica majora… T. III. P. 325.
[Закрыть]. Точно так же Мэтью оправдывает мятеж французских крупных феодалов в 1236 году: «Они были возмущены тем, что королевство королевств, то есть Франция (Галлия – Gallia), управлялось женщиной»[1576]1576
Ibid. P. 336.
[Закрыть]. В 1242 году, когда произошел разрыв между Генрихом III и Людовиком IX, его возмутила одна мера, предпринятая королем Франции и ставшая предвестницей экономических аспектов войн, в которые отныне будут втянуты монархические государства.
Король Франции самым неподобающим образом, словно варвар, захватил английских купцов, торговавших в его королевстве, и их товары, нанеся огромный урон древнему достоинству Франции (Галлии). Ведь во Франции была традиция давать пристанище и спасение всем беглецам или изгнанникам, на защиту которых она открыто выступала, отчего и стала называться на родном языке Францией[1577]1577
Ibid. T. IV. P. 198 (франк = свободный).
[Закрыть].
Наконец, Мэтью Пэрис, который между тем стал обожать Бланку Кастильскую (в 1241 году, во время монгольского нашествия, он называет ее «королевой Бланкой, матерью короля Франции, достопочтенной, любимой Господом женщиной»), обрушивается на Людовика во время крестового похода, осыпая его упреками за то, что он воспользовался средствами, полученными от Церкви, что свело на нет значение финансового вклада, произведенного французским королем с позволения Папы. Монаху было досадно.
Внутри Французского королевства критике подвергались три момента в проводимой королем политике.
Во-первых, его миротворческая политика, которую критиковали некоторые его советники; они принимали в штыки затишье, наступившее в его королевстве между вспышками феодальных войн и угрозой войн «национальных». Критика касалась прежде всего Парижского договора с Англией. Одержав победу на полях сражений, король мог диктовать условия, и для советников предложенный королю Англии компромисс был признаком слабости.
Во-вторых, ограничение власти знати, утрата ею независимости и полноты власти в их фьефах пробуждали критику в среде сеньоров. Нам это известно по делу Ангеррана де Куси. В одной песне, которую ученый издатель относит к самому концу его правления, звучит негодование того, кому хотелось бы «остаться хозяином моего фьефа»[1578]1578
Chanson sur les établissements du roi Saint Louis // Bibliothèque de l’École des chartes. 1840. T. I. P. 370–374.
[Закрыть].
Люди Франции, вот вы удивитесь! Я обращаюсь ко всем, рожденным во фьефах: ей-богу, вы уже не свободны, в вас не видят свободных людей; ибо вас судят ревизоры. Вы все жестоко обмануты и преданы, ибо уже некому прийти вам на помощь. Милая Франция! Тебе уже не идет это имя; но надо звать тебя страной рабов, страной трусов, королевством отверженных, над которым вершатся все новые и новые насилия.
Но в чем я уверен, так это в том, что такое закабаление, судя по тому, как оно проводится, не исходит от Бога. Увы! Верность, бедняжка, вы уже ни в ком не сыщете жалости. Вы могли бы обрести силу и мощь и встать на ноги, ибо вы – подружка нашего короля, но так мало ваших друзей вокруг него. Я не назову вам ни одного, кроме короля, да и тот так зависим от клира, что не может прийти вам на помощь. Им безразлично, что попирать: любовь к ближнему или грех.
Только не думайте, что эти слова я обращаю против моего сеньора. Боже упаси! Но я пекусь о его душе, и к тому же мне хочется остаться хозяином моего фьефа. Знай он об этом, он немедля восстановил бы справедливость; иного не вынесло бы его благородное сердце. Вот почему я предупреждаю его и даю ему знать об этом, дабы враг-дьявол, подстерегающий его, не восторжествовал над ним. Я бы стал клятвопреступником, если бы не дал моему сеньору такого совета.
В этом тексте имеются общие места упреков государя. Король не виноват. Во всем виновны его советники. Автор песни коварно обрушивает на короля его же этику. Он, кто так печется о спасении своей души, так занят правосудием и спрашивает совета добрых людей, готов глумиться над справедливостью, прислушиваться к дурным советам, готов стать добычей дьявола. Что хуже этого можно сказать Людовику Святому?
Наконец, неслыханный выпад, из которого явствует, что, заменяя древние процедуры, сохраняющие феодальные свободы, процедурой ревизии, Людовик Святой нанес удар по справедливости. Автор песни открыто говорит о предательстве и о laudator temporis acti, о добром старом «феодальном» времени, он уже не в силах сдержаться: «Малая Франция! Тебе уже не идет это имя; но надо звать тебя страной рабов, страной трусов, королевством отверженных, над которым вершатся все новые и новые насилия».
Интересно отметить, что страстный памфлет облечен в форму песни. Значит, выразитель данной точки зрения не имеет иных средств, ни силовых, ни правовых, чтобы выступить против таких решений. Но поскольку ХIII век – эпоха становления жанра политической песни, то он избирает ее орудием формирования общественного мнения, которое во весь голос заявит о себе во Франции Филиппа Красивого. Тем временем жалобы, сформулированные индивидуумами против действий служащих короля, все настойчивее день ото дня заявляют о недовольстве, порожденном централизацией королевства[1579]1579
Sivery G. Le mécontentement dans le royaume de France et les enquêtes de Saint Louis // Revue historique. 1983. № 545. P. 3—24.
[Закрыть].
Наконец, в-третьих, с критикой, вероятно, распространившейся довольно широко, выступали в среде, которую можно было бы назвать «народной». Народу не нравилось, что Людовик окружил себя монахами, взяв их за образец для подражания не только в личном поведении, но и в политике. Такое мнение распространяется и на его монахов, особенно на братьев нищенствующих орденов – доминиканцев и францисканцев[1580]1580
Об отношениях Людовика Святого с братьями нищенствующих орденов см. отличную работу: Little L. K. Saint Louis’ Involvement with the Friars…
[Закрыть]. Многие пылали ненавистью к этим экзаменаторам совести, которые выведывали подробности частной жизни, вторгались в семьи и дома и присваивали себе завещания, к этим ревнителям нищеты, понаторевшим в денежных делах. Образ брата нищенствующего ордена послужил к созданию образа ханжи и лицемера в «Романе о Розе». Но если Жан де Мён и Рютбёф (который открыто ополчается против Людовика Святого, ибо тот предпочитает иметь дело с братьями нищенствующих орденов[1581]1581
Рютбёф особенно неистов. См. перечень его жалоб на Людовика Святого в: Dufoumet J. Rutbeuf et les moines mendiants // Neuphilologische Mitteilungen. 1984. Bd. 85. S. 165–166.
[Закрыть]) являются представителями более или менее узкого круга интеллектуалов, то в одном тексте нам открывается неприязнь, исходящая от совсем иной среды, причем зачастую весьма бурно.
«Ты всего лишь король братьев»
Вспомним эпизод, о котором повествует Гийом де Сен-Патю[1582]1582
Я уже приводил его в качестве иллюстрации милосердия короля.
[Закрыть]. Некая женщина по имени Саррета бранила короля, стоя у подножия Дворцовой лестницы в день заседания парламента. Странно, говорила она, что его еще не свергли. В чем же она его корила? «Ты всего лишь король братьев миноритов и братьев проповедников, король священников и клириков!»[1583]1583
Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 118–119.
[Закрыть]
Если францисканец оставил этот анекдот потомкам, то лишь затем, что хотел обратить его на пользу Людовику Святому, который не позволил сержантам вышвырнуть Саррету, не позволил даже притронуться к этой женщине, заявив ей, что она права, что он не достоин быть королем, что другой правил бы королевством лучше, и повелел своим камердинерам дать ей денег.
Но что было, то было. Таким образом, мы узнаем, что во времена Людовика Святого существовала, по крайней мере, одна антиклерикально настроенная женщина и что далеко не все испытывали благоговение перед святым королем, а его благочестие не на всех производило благоприятное впечатление.
Другой анекдот, в котором не просто критикуется, но высмеивается (в карикатурном свете) король-святоша, «бегин», возник в среде высшей знати. Граф Гельдернский Оттон II (1229–1271), женатый на француженке Филиппе, дочери графа Понтье Симона де Даммартена, послал гонца в Париж, возможно, по какому-то судебному делу. По возвращении гонца Отгон Гельдернский расспросил его о короле Франции. Гонец рассказал, что один проповедник, из белого духовенства, обвинил в смертном грехе братьев проповедников, «которые посоветовали королю такое унижение». Затем, комично «искривив шею», он сказал графу: «Видел, видел я этого жалкого короля-ханжу, которому головным убором служит капюшон». История рассказана доминиканцем Томасом из Кантимпре, которому, напротив, поведение короля кажется похвальным, и у него король отвечает насмешнику чудесной местью; чудо это, стало быть, произошло при жизни короля. Обидчик-гонец, который кривлялся, изображая боголюбивого короля и его осанку, до конца жизни остался в этой «уродливой» позе[1584]1584
Carolus-Barré L. Le Procès de canonisation… P. 248.
[Закрыть].
В основе расхождений между Людовиком Святым и его современниками, которые выступают под углом зрения, который может нередко показаться анекдотическим, лежат более глубокие мутации ментальности и восприимчивости. Начинается какая-то чехарда. Как бы ни соблюдались основные обычаи «феодального» общества, Людовик Святой сверяется с ценностями справедливости и мира, которые вдребезги разбивают феодальные обычаи и преобразуют королевскую функцию в духе государства нового типа. Точно так же, неясно, как он пользуется феодальными понятиями для построения монархического государства. Когда он ведет себя как король-монах и, кажется, уступает часть своей власти монахам, то общественное мнение (или первая его проба) упускает его из виду. Корона пребывает в процессе превращения в светский священный объект.
По части крестового похода мнение неоднозначно. Оно еще на стороне Людовика Святого, ностальгирующего по Иерусалиму, – по тому Иерусалиму, который, впрочем, надо отвоевать средствами не только военными, ибо святой Франциск обошелся и без них. Но, несомненно, Жуанвиль – не единственный во Французском королевстве, чьи взоры устремлены скорее на родную Шампань, чем на Святую землю. При такой мутации взгляда, связанной с изменениями политических представлений (европейский или европо-восточный христианский мир?), мы все так же остаемся при нашем школьном вопросе: считать Людовика Святого королем феодальным или королем Нового времени? Но если мы переформулируем его в нашей системе понятий, то получим, что крестовый поход – это высшая стадия феодализма (féodalité). Потерпев полный провал в крестовых походах, Людовик Святой, сам о том не ведая, нанес смертельный удар классическому феодализму.
Глава девятая
Людовик Святой, король – помазанник божий, чудотворец и святой
Людовик Святой – харизматическая личность[1585]1585
Эта харизма лишь отчасти соответствует концепции М. Вебера о харизматической власти, ибо харизматический престиж Людовика Святого не зависит от его личности; он также зиждется на объективном престиже королевской функции и христианских принципах, означенных в «Зерцалах государей», которые ставят пределы этому возвышению личности: харизма черпает из божественного образа и религиозных моделей*.
*М. Вебер известен и серьезными исследованиями форм и типов власти. В ряде своих работ – «Политика как призвание и профессия» (1919, рус. пер.: Вебер М. Избранные произведения. С. 644–706), «Хозяйство и общество» (1922), «Социология государства» (1923; две последние работы изданы посмертно) – он подразделяет легитимные, то есть опирающиеся на общее согласие, принятые обществом формы господства на три типа: легальное господство, то есть такое, где власть избирается путем законных процедур прямо или косвенно всем обществом или значительной частью его; традиционное господство, где власть обретается по наследству либо путем избрания узким кругом (например, избрание Папы кардиналами), причем общество никак не влияет на выбор государя, но признает такой порядок правильным; харизматическое господство, то есть такое, где общество признает некое лицо лидером независимо от легальных или традиционных процедур обретения власти, исключительно в силу его определенных свойств. По Веберу харизма (от греч. χαρισμα – «благодать», «божественный дар») – личное качество ее носителя. Власть Людовика Святого, если следовать мысли немецкого ученого (о Людовике Святом сам он не писал), скорее, традиционная. Ж. Ле Гофф отмечает здесь в противовес мнению М. Вебера, что харизма может относиться не только к личностям, но и к институтам, например к монархии, – и это и есть случай Людовика Святого, когда харизма власти переходит на носителя этой власти.
[Закрыть]. Эта харизма, насколько она поддается определению, для тех, кто вступает в контакт с королем, берет начало в окружающей его ауре, а для тех, кто знает о нем по рассказам, – в необычном характере рисуемого образа, для определения которого современники не располагали лучшим понятием, чем святой, но речь шла об исключительном святом: то, что нес в себе святой Франциск, будучи монахом, вобрал в себя и Людовик, оставаясь мирянином и королем. В булле о канонизации Бонифаций VIII попробует выразить это понятием superhomo, «сверхчеловек».
Его харизма не была чем-то иррациональным, некой инстинктивной данностью. Она включила в себя специфические, групповые, династические, качественные черты короля – помазанника Божьего, короля-чудотворца, равно как и личные достоинства, относящиеся к святости, санкционированной официальной канонизацией.
Следует четко разграничивать черты, свойственные всем королям Франции, и черты, присущие только Людовику Святому.
Сакральность короля Франции
Сакральность короля Франции. – Ценности миропомазания. – Помазание на царство. – Ритуал коронации.
Надо несколько прояснить сферу, в которую постоянно вносится путаница, предложив различать такие понятия, как миропомазанный, церковный, священнический, чудотворный. В совокупности эти аспекты образуют четкую систему, представляющую собой характеристику королевской власти и того, олицетворением чего она является в средневековой Франции. Эта система создавалась с того самого момента, когда в 987 году на престол взошел Гуго Капет, и до канонизации Людовика Святого в 1297 году, пройдя через все победы и поражения, ожидавшие на этом пути монархию Капетингов, направлявшую свои усилия на возвышение этой реальности и образа своей власти[1586]1586
Великая книга, давшая начало всей современной проблематике средневековой королевской власти: Bloch М. Les Rois thaumaturges…
[Закрыть].
Ценности миропомазания
Священные и религиозные стороны короля династии Капетингов в основном отражены в литургии коронации. По данному вопросу еще один ценный источник представляют собой биографии королей и хроники: «Житие Роберта Благочестивого», написанное монахом Эльго из Флёри, «Житие Людовика VI Толстого» Сугерия, сочинения Ритора из Сен-Дени и Гийома Бретонского, героем которых был Филипп Август, и биографические и агиографические сочинения, а также сборники чудес, посвященные Людовику Святому. «Зерцала государей», созданные в ХIII веке, на деле почти ничего не привносят в образ миропомазанного короля династии Капетингов. Но сама церемония коронации может быть истолкована как концентрация и живой образ «Зерцала государей». В нашем распоряжении довольно мало рассказов о коронации Капетингов – прежде всего текст, повествующий о коронации Филиппа I в 1059 году; он весьма краток, ибо в его задачу входило обосновать эксклюзивные права реймсской Церкви на миропомазание и коронацию королей Западной Франции.
Не исключено, что ко времени правления Людовика Святого относятся три королевских ordines: один – к началу правления, так называемый Реймсский ordoy один – к концу правления, «последний ordo Капетингов», а между ними ordo, который я называю ordo 1250 года, с 28-ью бесценными миниатюрами, на которых нам предстают структура, процедура и фазы коронации[1587]1587
Речь идет об ordo из ms. lat.1246, хранящемся в Национальной библиотеке в Париже. Как и Ж. Бонн, Р. Джэксон и Ф. Авриль, я датирую ее ок. 1250 года.
См. мою статью: Le Goff J. A Coronation Program for the Age of Saint Louis: The Ordo of 1250 // Coronations / Ed. J. M. Bak. P. 46–57, a также:
Bonne J.-Cl. The Manuscript of the Ordo of 1250 and its Illuminations // Ibid P. 58–71. Вместе с Ж.К. Бонном мы готовим комментированное издание этого ordo.
[Закрыть].
Миропомазание[1588]1588
Dupront A. Du sacré…
[Закрыть] – выражение и зачастую создание (миропомазание означает сакрализацию) связи со сверхъестественными силами, соучастие с этими силами, а если речь идет о христианском обществе, то и о непосредственной связи с Богом. Более чем облечение властью (что прежде всего и означает коронация: rex a Deo coronatus, «царь, венчанный Богом»), коронация обеспечивала власть над сверхъестественными силами посредством помазания на царство, демонстрируя некоторые из этих сил при вручении символических инсигний власти.
Церковный – понятие, с трудом поддающееся определению в обществе, в котором нет представления о гражданском, но имеется различие между мирским и спиритуальным, – это все, что относится к правильному функционированию миропомазанника на земле, гарантом чего служит Церковь. Ведь церковная функция монархии состоит в том, чтобы обеспечить роль и действия Церкви, всячески содействовать им. При коронации это выражается прежде всего в тех обязательствах, которые берет на себя король, давая клятву. Эти обязательства можно свести к понятию «светской длани».
Священнический означает все, что придает королю характер или функции человека Церкви. Ритуал помазания на царство являет особый характер суверена, в котором он предстает и как епископ, и как священник, и как диакон. Но строгие ограничения не позволяют королю стать rex sacerdos, «королем-священником».
Наконец, чудотворный, по сути приближающийся к магическому, напоминает о сверхъестественной силе, приписываемой королю Франции, о его способности исцелять в условиях более или менее торжественных и строго обозначенных (праздник, священное место, например монастырь) возложением рук, сопровождая его крестным знамением (христианизация магического обряда), больных, страдающих определенным недугом, золотухой, или туберкулезным аденитом, morbus regius, королевской болезнью, то есть болезнью, которую излечивает король[1589]1589
Название «золотуха», или «скрофулез», давали в Средние века опухолям лимфатических узлов и гнойным воспалениям кожи.
[Закрыть]. Благочестивое присоединение крестного знамения к возложению рук современники приписывали именно Людовику Святому, но короли делали это и до него[1590]1590
Le Goff J. Le miracle royale…
[Закрыть].
Помазание на царство
Итак, коронация связана прежде всего с миропомазанием, когда архиепископ Реймсский мажет миром голову, грудь, между плечами, плечи, локти, запястья и, наконец, кисти рук, – все символические части тела короля, вместилища его силы, смазываются святым елеем, миром, чудесным образом доставленным Духом Святым епископу Реймсскому Ремигию для крещения Хлодвига. Каждый раз архиепископ берет священное миро из святого сосуда, хранящегося в монастыре Сен-Реми, аббат которого приносит его в собор на коронацию.
Облеченный такой сверхъестественной силой, король отныне обретает священнический статус посредника между Богом и своим народом. Через него, через его миропомазанное тело осуществляется божественная защита, божественное вдохновение. Это признак единения Бога с его народом, и до самой кончины он гарантирует своему королевству и народу божественную помощь – не только чтобы Бог хранил его на земле, но чтобы, самое главное, даровал ему вечное спасение в загробном мире.
Сакральность передается королю и через королевские инсигнии, вручаемые ему по ходу церемонии.
Первая фаза, предшествующая миропомазанию, – это посвящение в короли[1591]1591
Следует отличать его от посвящения в рыцари. Мы помним, что Людовик Святой, еще ребенком, был посвящен в рыцари в Суассоне непосредственно перед коронацией в Реймсе. См.: Richard J. L’adoubement de Saint Louis…
[Закрыть]. Королю начинают вручать один за другим предметы, доставленные аббатом Сен-Дени и разложенные на алтаре, тем самым ему передается сакральность, тем большая, что исходит от соприкосновения с самой священной частью церкви: алтарем. Король, совершая обряд отделения, то есть начальную фазу обряда, по ходу которого он превращается из короля по наследству в короля по церковному освящению, сбрасывает в это время свою старую верхнюю одежду. Он получает от великого камердинера (chambrier) обувь, украшенную цветами лилий; от герцога Бургундского – золотые шпоры; от архиепископа – ножны и меч; все это происходит по ходу сложного обряда, когда эти предметы сначала раскладывают на алтаре, а потом берут с него. Меч, обнаженный меч, который вносит сенешал Франции, превращает короля в светскую длань Церкви[1592]1592
См.: Le Goff J. Reims, ville du sacre… P. 118–122.
[Закрыть].
Вторая фаза после миропомазания: вручение собственно королевских инсигний[1593]1593
Pinoteau H. La tenue de sacre de Saint Louis IX, roi de France: Son arrière-plan symbolique et la renovatio regni Iuda // Vingt-cinq ans d’études dynastiques. P., 1982. P. 447–504; Idem. Les insignes du pouvoir des Capétiens directs // Itinéraires. 1988. Mai. № 323. P. 40–53.
[Закрыть]. Камердинер облачает короля в гиацинтовую тунику, тунику цвета одежд великого израильского священника; именно этот синий цвет стал цветом королей Франции, цветом власти и сакральности (это и цвет Пресвятой Девы, который тем временем по мере интенсивного использования пастели вошел в моду), тунику, с разбросанными по ней золотыми цветами лилий; облачение завершала мантия или сюрко. Затем архиепископ надевал королю кольцо, знак королевского достоинства и католической веры и, быть может, брака, который Бог заключает с его народом, вкладывал в правую руку скипетр, символ священной власти, а в левую, впервые, – длань правосудия, сменившую собою жезл.
Заметим, что одежды были усыпаны золотыми цветами лилии, которые уже превращались в самый священный символ среди всех королевских инсигний и, как это изложено в одной недавно вышедшей работе, могли символизировать Солнце[1594]1594
Lombard-Jourdain A. Fleurs de lys et oriflamme: Signes célestes du royaume de France. P., 1991.
[Закрыть]. Вероятно, не только к Людовику Святому, но и к Филиппу Августу и Людовику VIII уже приложимо понятие король-Солнце.
Наконец, третья фаза: коронация. В ней различаются два момента: возложение короны, «варварский» вариант старой диадемы священной власти эллинов и римского императора, и восседание на стоящем на возвышении троне, служащем изначально символом горы как космического седалища власти.
Возложение короны архиепископом вовлекает в королевскую сакрализацию двенадцать пэров (наследие легенды о Карле Великом), когда в обряде, как в жесте единения церковной и светской аристократии, участвуют шесть епископов и шесть великих мирских сеньоров.
Церковное присутствует главным образом в клятвах, произносимых королем по ходу коронации.
Король, согласно Реймсским ordines и ordo 1250 года, дает четыре клятвы:
1) во-первых, он обещает Церкви защищать ее лиц и ее имущество;
2) далее он клянется блюсти мир и справедливость (ценности с ярко выраженной религиозной и даже эсхатологической коннотацией) и, подражая Богу, проявлять милосердие (дополнительный обет, введенный после IV Латеранского собора 1215 года, – бороться с еретиками);
3) он обещает защищать святую католическую веру, быть покровителем и защитником церквей и их служителей, стоять на защите королевства, которое Бог вверил ему согласно юстиции, доставшейся королю от предков;
4) наконец, после коронации и интронизации король присягает всем, coram Deo, clero et populo («перед Богом, клиром и народом»).
Вообще, в этих клятвах и, как правило, во время коронации, заключался пакт между королем и Церковью; последняя выступала от своего имени и от имени народа, который она как бы собою представляла. На миниатюрах рукописи ordo 1250 года прекрасно видно изначальное неравенство между королем и духовенством; освящающий занимал более высокое положение во время коронации, но в конце церемонии король уже обладал некоторым превосходством над духовенством. Поцелуй мира (и, разумеется, оммаж), который архиепископ давал коронованному правителю на троне, возможно, являлся символом этого возвеличения миропомазанного и венценосного короля, короля «сакрализованного».
Что касается священнического аспекта, то следует прежде всего отметить, что король из династии Капетингов не становился rех sacerdos, да, несомненно, по-настоящему и не стремился к положению «короля-священника». И во время и после коронации он оставался мирянином. Но поскольку коронация и захоронение королей происходили в той части церкви, которая примыкает к хорам, отведенным для духовенства, или даже в начале хоров, то король из рода Капетингов приобретал несколько второстепенных элементов церковного достоинства.
По ходу церемонии коронации король представал то едва ли не диаконом, то чуть ли не священником (его мантия накинута на правую руку, как риза священника), то словно епископ:[1595]1595
В приведенном выше тексте Людовик Святой предстает кем-то вроде «епископа со стороны» иудеев, но прямо об этом не говорится.
[Закрыть] как епископ, и только как епископ, он получает миропомазание лба[1596]1596
Этот обряд, проводимый с VIII века при коронации Пипина, был включен в рукоположение епископов только в IX веке: значит, миропомазание епископов осуществлялось по образу и подобию миропомазания королей, а не наоборот.
[Закрыть]. Главное, во время мессы, которая следовала за церемонией, король наподобие священников, причащался под двумя видами[1597]1597
В католической литургической обрядности (в отличие от православной) причащение под обоими видами – Хлебом и вином – допустимо только для священнослужителей; миряне же причащаются исключительно пресным хлебом (гостией). В XX в., впрочем, причащение под двумя видами стало допустимым (но необязательным) и для католиков-мирян.
[Закрыть]. Но речь идет об уникальном моменте, который в его жизни больше не повторялся.
Наконец, он обладал чудотворной способностью, способностью исцелять от болезней, к которым, впрочем, относилась всего одна: золотуха. Трудно установить, когда и каким образом древняя вера в исцеление болезни царями изменила свое содержание. Для Исидора Севильского в VII веке morbus regius была желтуха, а до него святой Иероним считал таковой проказу. Для королей из династии Капетингов такой болезнью стала золотуха. М. Блок, несомненно, переоценил смысл некоторых текстов, в которых он обнаружил чудесную королевскую практику возложения рук на золотушных, и, вероятно, предложил слишком раннюю датировку институционного и регулярного осуществления королевского чуда Капетингами. Филипп I возлагал руки на золотушных, а затем, по грехам своим, утратил чудотворную силу. Людовик VI возлагал руки на золотушных, но сколько раз – неизвестно. Ни один текст не говорит о том, чтобы это делали Людовик VII, Филипп Август и Людовик VIII Думается, было бы правильным вести регулярную практику королевского возложения рук с Людовика Святого[1598]1598
Я попытался доказать это в одной из последних работ:
Le Goff J. Le miracle royale…; Idem. Le mal royal au Moyen Age: Du roi malade au roi guérisseur // Mediaevistik. 1988. Bd. I. S. 101–109;
Ф. Барлоу использует аналогичные доказательства того, что прикасания английских королей вошли в жизнь только при Генрихе III, см.: Barlow F. The King’s Evil // English Historical Review. 1980. P. 3–27.
[Закрыть]. Эта практика начиная с первого возложения рук Людовиком IX до Людовика XIV (но не включительно) осуществлялась в храме неподалеку от Сен-Мар-куля в Корбени[1599]1599
В христианском мире Людовик снискал себе репутацию чудотворца. Некто Ланфранчино, житель Монтассенти близ Сиены, больной золотухой, в 1258 году отправился во Францию, чтобы король «возложил руки» на него. См.: Redon О. // Archeologia medievale. 1987. T. XIV. P. 390–393.
[Закрыть].
