Текст книги "Избранное"
Автор книги: Юрий Скоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)
– Молодец, Гуридзе! Хорошо говоришь! – захлопал ладонями капитан. Остальные в комнате рассмеялись. Кряквин тоже. Только задержанные угрюмо вжимали подбородки в шарфы. – Слушай, и ты его что – наизусть знаешь – Гамлета?..
Серега укоризненно посмотрел на капитана.
– Зачэм наизусть, дарагой? Это тэбе что – «в лесу родилась елочка», да? Наизусть таблицу умножения учат. И уставы в армии. А Гамлета надо душой понять! Душой, понымаешь? Когда он для тэбя в душу войдет, тогда нэ надо наизусть. Тогда Гамлет, как ты сам говоришь. У нас на руднике один человек выступал… Про искусство говорил. Нэхороший человек!.. Он говорит, что рабочий человек еще только дорастает до понымания высокого искусства. Что рабочему человеку сейчас еще нэ совсем понятен Гомер и Гамлет… Что рабочий человек нэ в силах самостоятэльно охватить величие Шекспира…
– Это кто же такой, интересно? – спросил Кряквин.
– Шаганский его фамилия. Знаешь?
– Знаю… – Кряквин с трудом удержался, прямо зубами поймал чуть было не вырвавшуюся из него ругань. – Что он еще там излагал?..
– Много!.. Да потолка… А я встал и говорю: «Дарагой товарищ Шаганский… Предлагаю тэбе пари. Давай, говорю, поспорим с тобой, что я за четыре месяца буду знать Гамлета. Я тэбе, говорю, докажу, что рабочий человек уже давно дорос да понымания и Гомера, и Гамлета… Это ты, говорю, товарищ Шаганский, нэ дорос до рабочего человека…»
– Поспорили? – азартно спросил капитан.
– Поспорили… – с достоинством ответил Серега.
– На что? – спросил сержант.
– Если я проиграю, то я оплачу Шаганскому лэтний отпуск. Если он – я поеду к сэбе в Гори за его дэньги…
– Ничего… – оценил капитан. – Тут уж как у Гамлета… быть или не быть, ага, Гуридзе? Когда срок-то?
– Еще три нэдэли осталось… – прикинул, шевеля пальцами, Серега.
– Надо выиграть, – твердо сказал, будто отдал распоряжение, Кряквин. – Проиграешь – уволю… к чертовой матери!
Серега медленно подошел к нему.
– Зачэм так сказал, товарищ главный инженер?
– Как? – спросил Кряквин, прищуриваясь.
– Та-ак… у нас, у грузын, так нэ говорят… про маму… У нас мама… самое дорогое!
– А-а… – улыбнулся Алексей Егорович. – Извини. Я ведь это не к тому… Для меня мать тоже… Я же про чертову!..
– Теперь понятно. Ты – ха-ароший человек!.. Ответил мне в глаза. И дрался, как барс! Как витязь в тыгровой шкуре! Ты теперь мой друг. Гэнацвалэ! Я нэ проиграю Шаганскому. Для тэбя и для Гамлета! Слово грузына!.. Вот тэбе моя рука…
Кряквин встал и крепко встряхнул Серегину ладонь.
– Ну, мы пойдем… – сказал он капитану. – Спектакль окончен.
– Подождите. Сейчас машина будет. Вас подвезут… А мы покуда роговской капеллой займемся.
– Какой, какой? – переспросил Серега.
– А вот этой, нестриженой… – показал капитан на фиксатого. – Рогов его фамилия. Давно здесь воздух портит… Теперь – порядок. Досмотрит Гамлета, по совету Гуридзе, в другом месте…
– Правылно, – сказал Серега. – Пусть там учит его наизусть. Нэгодяй!
– Машина у входа, товарищ капитан, – доложил вошедший старшина.
– Хорошо. Отвезите… Гамлетов.
Когда Кряквин с Серегой вышли, капитан спросил, обращаясь к задержанным:
– Ну, как они вас, голубчиков?.. Нарвались?..
Фиксатый отвернулся, а одна из девиц вякнула:
– Да уж… Они разным самбам научены…
– «Самбам», – передразнил ее капитан. – А ты парфюмериям… А ну-ка встать!..
…Уже в машине Серега горячо обратился к Кряквину:
– Алексей Егорович, поедэм к нам, а?
– Куда?
– В общежитие. Как горняки живут, будэшь смотреть. Мы тэбя встрэтим, как дарагова гостя!
– И водочки нальете?! – в тон Сереге подначил Кряквин.
– О чем говоришь?! Будет грузынский выно! Вай, какое выно? Моя мама сама делала!.. Нэ выно, а такая… песня!.. Из рога будешь пить… Мой отец рог делал! Поедем, гэнацвалэ?
– Поедем, – решительно согласился Кряквин. На душе у него было сейчас хорошо.
– Вот так, Зиночка… Зинаида Васильевна… – задумчиво, с опустошением в голосе, – выговорилась, – произнесла Ксения, разрывая этими словами чересчур затянувшуюся паузу. – Странно, наверно… Но ты теперь знаешь обо мне… почти все.
– И вы обо мне тоже, – торопливо сказала Зинка. Она заторопилась сейчас оттого, что давно уже, пока Ксения Павловна рассказывала и рассказывала ей про свое, выслушав вначале и Зинкину, куда более короткую и простую биографию, в Зинке само по себе накопилось желание, что ли, ну хоть как-то, хоть чем-нибудь да поддержать эту совсем неожиданно возникшую перед ней в жизни женщину. Каких-то там два часа назад Зинке бы и в голову не пришло такое; мало ли их ходит в красивых дубленках и шубах… Все у них есть: машины и денег навалом… Не надо вкалывать. Почитывай себе разные книжки да запоминай непонятные слова… А остальное подадут, – только захоти… Чем не жизнь?! Маникюр, духи, сапожки… Закачаешься! До этой вот встречи с Ксенией Павловной Зинка если и обращала на них, таких вот шикарных бабенок, внимание, то только потому, что они сами бросались в глаза: одеждой, манерой держаться, впрочем, тут же и забываясь. Они существовали для Зинки где-то далеко-далеко, а потому и без разницы для нее: есть они, нету их – какое до них дело. Зинка еще ни разу не позавидовала этим красивым бабам. Правда, одна ей картина запомнилась, и до сих пор Зинка нет-нет да и вспоминала о ней. Картина была про огромный завод, а руководил им совсем еще и не старый мужчина, – Зинке он с ходу понравился, – деловитый, спокойный, ласковый, – от которого почему-то ушла жена с ребенком, и он после полюбил простую крановщицу… Эта история очень даже взволновала Зинку: директор такого заводища, а любит такую же, как Зинка… Тут уж она, про себя конечно, произвела соревнование с той, крановщицей. И выходило, что она по всем статьям нисколько даже и не хуже ее; так что – случись это все по правде – еще неизвестно, кого бы выбрал себе и возил на природу директор. После картины той Зинка частенько теперь смотрела одинаковый сон: облитый ромашками луг, стога на речном берегу и она… убегающая… между стогов… от него… крепкозубого, ясного во взгляде, любящего ее… Потом он настигал Зинку, и они с хохотом валились на хрустящее сено, катились по нему куда-то, и проворачивалось перед Зинкиными широко открытыми глазами синее-синее небо… Просыпалась Зинка от такого в тягучей, приятно-томливой истоме, слыша, как токает кровь в подразбухших грудях и соски горячо упираются в ткань рубашки. Соски целовал ей один только Гришка Гаврилов. Больше никто… И называл их забавно… «молоденькими маслятами»… прилепленными к груди «шляпенциями» вперед.
А эта, Ксения Павловна, жена самого Михеева… оказывается… совсем и не счастливая… И совсем даже и не довольная своей жизнью… Все у нее как-то не так… Она сама так и сказала: «В общем, ни богу свечка, ни черту кочерга… Матери из меня не вышло, жены, в общем-то, тоже… А бабы… Понимаешь меня, Зинуля? Обыкновенной бабы… и подавно…»
Зинке снова сделалось жалко ее, как возле афиши, когда она успокаивала Ксению Павловну. Захотелось помочь ей, потому как в желании этом, вернее за желанием этим, Зинка вдруг угадала, учуяла чем-то, в себе какое-то предстоящее, неизъяснимое еще удовлетворение, что ли, которое в результате, если она, Зинка, поддержит хоть чем-нибудь эту непрошенно распахнувшую перед ней свою душу женщину, – уравняет ее, Зинку, с ней… В конце-то концов, это она, Ксения Павловна, сейчас изливалась перед Зинкой, а не Зинка перед Ксенией Павловной, – значит, и Зинка, сатураторщица Зинка Шапкина, годилась на что-то, кроме мокрых стаканов… Исповедь Ксении Павловны разбудила вдруг в Зинке уверенность…
– Давайте выпьем, – сказала Зинка. – Это я для Григория припасла. На всякий случай… Вдруг да придет. Четыре звездочки… Капитан… – Она улыбнулась. – И все будет хорошо. Вот увидите…
Ксения посмотрела на нее и усмехнулась. Именно в эту минуту пришла к ней досада, щемящее чувство от понимания глупости, которую она совершила, доверив принадлежащее до этого только ей еще кому-то… «Фу, дура!» – подумала Ксения, а сказала совсем другое:
– Закурить у тебя не найдется?
– Конечно, – ответила Зинка. – Я тоже ведь иногда курю… – Она, цокая босоножками, сходила за занавеску, там было что-то вроде кухоньки, и вернулась с пачкой сигарет и спичками. Положила на стол.
– Спасибо, – Ксения закурила.
В общежитии было тихо, только где-то далеко на верхнем этаже пели.
– Гуляют… – вздохнула Зинка.
– Да… – качнула головой Ксения. – И все-таки какое сходство, а?.. Поразительно! Ты веришь в теорию парных случаев?
– Как это? – вскинула ресницами Зинка.
– Ах да-а… Ты меня извини. Понимаешь, говорят, что существует такая повторяемость всего в жизни. Гипотезы… то есть предположения… утверждают… наше умение приспосабливаться… было бы просто невозможно, если бы жизнь наша… и твоя, и моя, конечно… не строилась на повторяющихся вещах. Понимаешь, не существуй во времени повторяемость, мы бы не смогли компенсировать необратимость жизни…
Зинка впитывала Ксеньины слова как заколдованная… Она никогда еще не слышала, чтобы рядом с ней, для нее говорили бы вот так – очень умно, складно и непонятно…
– …а повторяемость движет нас в мысленных странствиях во времени. Благодаря ей мы способны приближать к себе или отдалять от себя то, что уже было когда-то… Греческие философы, например, вообще углядывали в оптимизме повторения… или возвращения жизни… одну из форм вечности… Да-а… Это так. Ведь все уже было… Понимаешь?.. Но все еще будет!.. Любовь и нелюбовь, рассветы и закаты… Судьбы повторяются, Зина, и люди походят друг на друга. Вот как ты на меня, например.
– Я? На вас? – удивилась Зинка. – Ну что вы!.. – после того, что она только что услышала от Ксении Павловны, в ней опять исчезла уверенность. – Вы такая… нарепертованная.
– Какая, какая? – придвинулась к Зинке Ксения. – Повтори, пожалуйста.
– Нарепертованная… А что? У нас так говорят… – завиноватилась Зинка. – Девчонки.
Ксения засмеялась:
– Не слышала… А это ничего. Метко. Завидую я тебе, Зина! Ты этого не поймешь, а я действительно завидую тебе. И твоей не…на…ре…пер…тованности, – наконец-то с трудом, сквозь смех выговорила Ксения.
– Да ну вас! – махнула рукой Зинка. – Врете вы все! Ни в жись не поверю…
– И правильно сделаешь, между прочим, – нервно отозвалась Ксения. – Живи сама по себе и не верь никому. Я ведь такой же, как ты, была уже, Зиночка… Была! Да сплыла… Вот и завидую тебе сейчас. Только не тому, о чем ты подумала. Нет… Потому что, конечно, такой вот, как ты, я уже никогда не стану. И дело тут вовсе не в возрасте… Я завидую сейчас твоему не растраченному еще умению слушать других. Понимаешь? Там, где черт носит меня, так не умеют. Там слушают в основном себя. Каждый – самого себя… Это страшно, Зинуля… И наивность там ох не в чести… Понимаешь, то что я хочу и могу сделать, – я знаю. Знаю… Но вот как же сделать то, что я хочу и могу сделать, не знаю… – Ксения распалилась. Она говорила, не замечая того, что то, что она говорила сейчас, она уже говорила кому-то. Тема собственной нереализованности, оскорбляющей самое существо Ксении Павловны, давно уже стала навязчивой для нее, и, возвращая себя на привычно обкатанный круг размышлений, она, как молитвой, просила кого-то услышать и понять ее. – Оттого-то и идет все куда-то… Мимо, мимо. И пусто вот тут, – Ксения показала на сердце. – Пусто!.. Есть такой старинный-старинный миф. Ну легенда такая, греческая, понимаешь?
– Ага, – кивнула Зинка.
– А в ней рассказывается о том, как одна нимфа по имени Эхо была наказана супругой Зевса… Ее Герой звали… За болтливость Гера лишила ее членораздельной речи, оставив ей лишь способность повторять окончания чужих слов. Представляешь?..
– Да, да… – проглотила комок Зинка. – И что?
– Она умерла. Она очень любила одного красивого и гордого юношу… Нарцисса. Любила безответно, как ты…
– И как вы?
– Я не в счет, – откинула волосы Ксения. – И остался после нее один только голос… Эхо.
– Здорово… – шепнула почему-то Зинка.
– Еще бы!.. Кто бы меня наказал за язык мой… Надо бы! Нагородила тебе тут с три короба. Разошлась, понимаешь… А ты меня, поди, слушаешь и думаешь, – ишь, с жиру бесится бабенка… Ведь подумала, наверное, так, а? Ты скажи, я не обижусь. У меня на это давно иммунитет. Подумала?
– Сперва было дело, – открыто сказала Зинка.
– А потом? – усмехнулась Ксения.
– А потом мне вас жалко стало. Только я не знаю, чем смогла бы помочь вам… Честное слово. У вас же все есть.
– Что всё, Зина? – протянула к ней руки Ксения.
– Ну… все. Я не знаю…
– Вот то-то и оно… всё, Зина, это как раз – ничего. Всё – это ерунда! Ты скажи мне, пожалуйста, в чем вот я виновата, если даже имею всё? Ты думаешь, я одна вот такая на белом свете? Сорвалась с цепи и с жиру бесится… Нет, милая… А почему? Почему мы никому не нужны? Ведь я же не про постель сейчас… Ведь мне же и изменять ему неохота!..
– Я Григорию тоже еще не изменяла. А пристают… За день-то сколько их, кобелей, воды у меня напьется? Тьма. И каждый норовит… Скадрить по-ихнему.
– Я это помню… – улыбнулась Ксения.
– Что?
– Да нет… Так… – Ксения и сейчас не захотела рассказывать Зинке о том, как когда-то, еще на Вогдоре, работала она тоже в рудничной сатураторной. И тоже с водички все началось. С газированной… – Зин… – ласково обратилась Ксения, – а ты знаешь, чего бы тебе хотелось от жизни, а?
– Знаю, – сказала Зинка. – Мне много чего надо… Квартиру бы получить. Я бы маму из деревни привезла. Она у меня старенькая…
– А еще?
– Чтобы Гриша ко мне вернулся. Хоть какой!.. С глазами бы, конечно, еще лучше.
– Та-ак…
– И чтобы я в институт попала. В текстильный.
– Почему в текстильный? – удивилась Ксения.
– Нравится. Мне иногда такие матерьялы снятся… Конец света! В промтоварном таких нет. Чаю хотите?
– Поставь.
– А вы шить умеете? – спросила Зинка уже из-за занавески.
– Немного.
– Тогда я вам сейчас одну вещь покажу. Сама сшила… – Зинка нырнула под койку. Выдвинула чемодан. – Отвернитесь. Так… Вот. Еще маленько. Волосы щас подберу только… Смотрите.
Ксения с улыбкой повернулась. Перед ней, в облегающем, до самого пола, платье, стояла враз похорошевшая, какая-то совсем другая Зинка…
– Неужели сама?! – воскликнула Ксения.
– Ну, конечно…
– Прекрасно!
– Только я его никому не показывала. Засмеют?..
– Да ты что! Тебя в нем хоть сейчас на любой прием.
– У нас-то? – Зинка расхохоталась. – Куда там! Это мечта, и все. Правда, нравится?
– Правда.
– Хотите, я вам тоже такое пошью?
– Очень хочу.
– Тогда вы только матерьял другой… Подороже, ладно?
Дверь в комнату распахнулась, и занавеску от этого вздуло парусом. Влетела какая-то девчонка. Увидела такую неожиданную Зинку, ахнула… Потом зыркнула на Ксению Павловну.
– Ну чего тебе, Валька? – спросила Зинка.
– Да так… У-у, ты даешь! Как эта… Брежитт Бардо! Колоссально! Где достала, а? – Она еще разок оглядела Ксению. – Здрасьте. Я на минуточку… Там Гамлет с главным инженером приехал. С Кряквиным… Оба с фонарями! Подрались сейчас в кино, говорят. В Серегиной комнате они… Про тебя, Зинка, сейчас говорили. Ей-богу… Про тебя и Гришку. Извините… Я побегу. Туда. Кряквин спрашивал, почему ты к Гришке в больницу не ходишь. Поняла? Во мужик! Пока!.. – Валентина выпорхнула из комнаты.
Закипел чайник.
Не так уж и часто в последние годы приходилось бывать Алексею Егоровичу в рабочих общежитиях. А живать-то – тем более… Вот и выцвели в памяти шумные комнаты с запахами пищи, курева, одежды, здорового пота. Не будил по ночам храп соседа. Подзабылись и песни тех лет, и скандалы. Кто-то другой теперь мерз у подъезда, поджидая девчонку, и, не дождавшись, лез, цепляясь за водосточную трубу, лишь бы увидеть ее там, в темной комнате…
Кряквин сидел у Сереги в гостях, среди множества незнакомых ему совсем парней и девчат, слушал их сбивчивые, грубовато открытые разговоры, легко перескакивающие с одного на другое, пил вино, которое Серега великодушно, так и светясь от своего великодушия, щедро нацеживал всем из настоящего кожаного бурдюка, и, отогревшись, как-то приятно расслабившись, – даже скинул парадный пиджак, – то и дело ловил себя на мысли, что вот ведь сколько времени отгорело с тех пор, как он сам приходил, чтобы жить, вот в такие же комнаты, а по сути-то… все так и осталось в них: и те же запахи, и те же разговоры, и тот же знакомый настрой беззастенчивого веселья и безудержного максимализма… Как когда-то по молодости, вокруг Кряквина сейчас походя и запросто давались оценки и характеристики комбинатовскому начальству, критиковалось все и вся… Кряквин слушал парней и девчат, изредка вмешиваясь в перебранки, но больше молчал, понимая, что им, молодым, куда важнее сейчас выговориться самим, ощущая при этом свою правоту и независимость…
Если что-то и отличало вот эту рабочую молодежь от той, к которой когда-то принадлежал Кряквин, так это куда более информированный диапазон их претензий. Эти неплохо копали по всей иерархической цепи комбинатовского управления, не зауживали беды свои и претензии до размеров собственных участков и цехов, а порой ковыряли по-главному, неожиданно для Алексея Егоровича выходя на глобальную суть. Их уже занимали вопросы и экономики, и техники, и самостоятельности в деле принятия тех или иных решений.
– За две-то недели опыту набраться? Да никогда! Спорю, хоть на чо, – говорил один. – А у нас? Проучится салага в курсовой сети две недели – ему пятый разряд…
– А пятый, по идее, и за три года не соберешь.
– Ну а я-то про что? Вот и ходит потом такой по ортам, жмется, как этот…
– Или вот опять же про мастеров, – встрял другой. – Ну на кой они… а? на горных участках? Заместо заложников, что ли? Вроде квитанций на двух ногах, да? Мы же и без них запросто. Болтаются по участкам, как цветки, и не пахнут… А деньги им, значит, плати. Вот он и дорожает, кубик руды.
– Любопытно… – усмехнулся Кряквин. – Учту на будущее.
– Или вот… Если бы вы не отстояли Тучина перед гортехнадзором, мы бы точно такой бы хай устроили – только держись! Взрыв-то случайно сработал, а телегу покатили на Тучина, на Ивана Федоровича… «Техника безопасности»… Да уж если по правде-то, по натуре, то мы же ведь все помаленьку эту технику нарушаем… А как же?! Попробуй по ихним инструкциям выполни план…
– Ну это вы зря, братцы, – пыхнул папиросой Кряквин. – Очень даже и зря…
– Хо-о! А как же?.. Вы попробуйте сами ее не нарушать. Это ж подземка! Иной раз и не всунешься, если по инструкции будешь соваться…
– Каждая строка техники безопасности, говорят, кровью погибших горняков написана… – начал было Кряквин серьезно.
– Да знаем мы про это! Слыхали…
– Так что же тогда? – спросил Кряквин с прищуром.
– Тут бы всю систему добычи поменять, а?
– Как?
– Очень просто. Вводить вибровыпуск руды. Где они, ваши вибропитатели, где?
– Будут, – твердо сказал Кряквин. – Не все сразу…
– То-то… Только и слышишь… «Обожди… Не все сразу…» А жизнь-то идет!
– Куда? – улыбнулся Кряквин.
– Известно куда… В гору. Вон Гришка-то наш докатился… Рвануло-то ведь, как из пушки… Ладно, хоть комиссия по уму акт составила, а то бы пришлось кое-кому…
– Мне точно, в первую очередь, – сказал Кряквин. – Я вот сейчас знаете про что вспомнил?.. Про то дельце, когда еще пневмозарядку глубоких скважин на рудниках внедрял. Помните?
– Это на Нижнем-то? Давно уже?..
– Да… Тогда мы на комбинате впервые собрали пневмозарядчик для заряжания скважин рассыпными взрывчатыми веществами. А при испытании его в опытном блоке рвануло. Дело сейчас прошлое, но я тогда и посинел и побелел…
– Вы-то при чем? Авария…
– «Авария…» Девять человек на тот свет – это, милый мой, не то слово… Я тогда думал, что лучше бы меня там в куски разнесло. Вот так… И тоже комиссия тогда по уму актик составила. Все объяснила нам, темным. Успокоила. А через два года я и узнал об истинной причине взрыва…
– Расскажи, Алексей Егорыч, – попросил Серега.
– Расскажу… Вон для тебя. Это же ты плюешь на технику безопасности… – Кряквин кивнул в сторону своего оппонента. – В общем, прошло два года, и заявляется как-то ко мне в кабинет горнячок один… Под этим делом, кстати… Покурил, погудел и рассказал… У меня аж волосы на загривке дыбом встали. Оказывается, они, те первые, кто с пневмозарядчиком в блоке возился, головки шлангов на костерке грели и гнули потом. Поняли?.. А там же, в штреке-то, аммонитовая взвесь. Вы знаете… Не продохнешь было… Вот и рвануло со страшной силой… Сейчас-то пневмозарядка массовых взрывов обычное дело, вроде мясорубки на кухне, а тогда аммонит… живое мясцо провернул… Вот так-то, нарушитель техники безопасности… Вы хоть к Григорию-то ездили? – неожиданно, без перехода, спросил Кряквин у всех сразу.
– Конэчно… – ответил Серега. – Только знаете что, Алексей Егорович, я вам по сэкрэту скажу, нэ нравится мнэ совсэм Грыгорий, да…
– Чем же, Сергей?
– Нэ знаю… А интуицией ощущаю. Он все время о чем-то думает и нэ говорит… Нэхорошо нэ говорит… Плохо совсем нэ говорит! Я ему друг, а он и мне молчит… Что-то у нэго такое вот тут, – Серега постукал себя по груди. – Я его знаю давно. Он так никогда нэ был…
– А девушка у него… присуха какая-нибудь, есть? – с улыбкой взглянул на девчат Кряквин.
Они засмущались.
– Неужели уж нет?..
– Дэликатный вопрос, дарагой… Очень деликатный, – сказал Серега и замолчал.
– А я деликатно и спрашиваю… – проявлял настойчивость Кряквин. – Потому как не верю, чтобы у такого парня не было девушки…
– Понымаешь… Алексей Егорович… Я тэбе, как другу, скажу… Тут ребята свои. Им тоже можно… Дэвушка у Грыгория была. Была… Даже целых две дэвушки. Вот так… Ну, одну мы нэ в счет… Она уже сэбе начальника нашла. Ха-а-роший начальник! – Серега подмигнул кому-то из парней. – Он тэхнику безопасности знает, как я Гамлета. Пускай живет… Но есть еще одна дэвушка, которая Гришку любит, как я свою маму. Вай, как она его любит!
– Ну? – подторопил Кряквин Серегу. – В чем же дело?
– Дэликатный вопрос, дарагой… Очень дэликатный.
Кряквин аж фыркнул:
– Ну, что ты заладил, как… этот! Короче.
– Нэ сердись, дарагой, нэ надо… Она, понымаешь, гордый человек!
– Это прекрасно! Дальше-то что?
– Она, понымаешь, нэ может к нэму прийти… Гришка тоже гордый человек.
– Ну, братцы мои… – развел руками Кряквин. – Ни хрена не пойму! Их что, за руки надо сводить?
– Возможно, – сказал Серега. – И я тебя очень прошу, Алексей Егорович, поговори с Зынаидой…
– С кем, с кем? – напряг внимание Кряквин.
– С Зынаидой Шапкиной. Она у нас на Нижнем воду подает. Газырованную…
– Ага-а… – обрадованно протянул Кряквин. – Знаю… С веснушками такая, да?
– Она, – подтвердил Серега.
– Так что же я должен сделать?
– Приказать Зынаиде идти к Грыгорию. Ему сейчас очень ласка нужна. Понымаешь?
– Вот теперь понимаю. А где она живет?
– Здесь. На втором этаже. Очень хорошая дэвушка! Я бы ее полюбил, если бы она меня полюбила!
– Пошли к ней.
– Сейчас? – растерялся Серега.
– А когда же? Чего откладывать?
– Да-а?.. Какой ты джыгит! Уважаю!.. Всем тыхо! Серго Гуридзе будет тост говорить! Слушайте!.. – Серега поднял над столом большой, поблескивающий серебряной чеканкой рог.
И еще в этот день в одной из комнат этого же общежития шел разговор о взрыве на Нижнем и о взрывнике Григории Гаврилове. Было это в комнате Нели Чижовой.
«Вел репортаж Николай Озеров. До следующих встреч!» – несколько секунд эфир возбужденно держал шумы стадиона, а потом, с вытеснением, наложились на них певуче расплывные позывные «Маяка».
Анатолий Юсин выключил транзистор. Потер ладонями огорченное лицо и сказал Неле, сидящей в спортивном костюме на кровати:
– Сгорели без дыма. Как шведы под населенным пунктом Полтава.
– Так им и надо. Твоим спартакам… Умные люди нынче за ЦСКА болеют. Утерли мы вам?..
Анатолий прошелся по Нелькиной комнате. Вернулся к кровати и задумчиво потрогал гитарный гриф:
– Мадемуазель играет?
– А что?
– Это есть очшэн ка-рашо! Сыграйте, пожалуйста.
Неля улыбнулась – Юсин забавно изображал из себя иностранца, – вытянула гитару и взяла пробный аккорд:
– Слово начальства – закон. Слушайте, месье… – Она откинула нависшие на лицо волосы и тихонько запела. – В горнице моей светло… Это от ночной звезды… Матушка возьмет ведро, молча принесет воды… И так далее. Далее я слов не знаю.
– Что есть это? – спросил Анатолий.
– Песня. Григорий Гаврилов, месье, ее больно уж хорошо поет. При случае рекомендую послушать.
– Непременно воспользуюсь вашей рекомендацией. А пока… можно еще разок?
– О-о… Сколько хотите… – Неля повторила:
В горнице моей светло,
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды…
– Ничего… У тебя с ним было серьезно? – неожиданно задал вопрос Анатолий. И ждал ответа, шурша ладонью по своей коротенькой, ежиком стрижке.
– А у меня всегда все серьезно… – спокойно ответила Неля. – Ты разве еще не обратил на это внимания?
– Да как тебе сказать… По-моему, обратил.
– Молодец. Мне тоже нравятся… иногда правда… наблюдательные мужчины с внешностью американских космонавтов.
– То есть это… – подхватил Нелину интонацию Анатолий, – квадратные подбородки… короткие волосы… Да… Забыл про длинные ноги…
– …и светлые-светлые головы, – докончила Неля.
– Ничего особенного, – отмахнулся Анатолий. – Я – точно такой.
Неля не выдержала и прыснула. Анатолий переждал смех и опять спросил серьезно:
– Слушай, а Григорий часом ничего тебе не говорил про взрыв?
– То есть?
– Ну… может, делился какими-нибудь сомнениями?
– Ты что, под него копаешь?
– Я?
– Ты.
– Тогда объясни, как это понимать… «копаешь»?
– А уж вот это ты объясняй. Ты, понял? Так что не строй из себя шибко хитрого… Во-первых, ты отлично знаешь, что я дала Грише отставку задолго до взрыва. Это раз. Поэтому нечего выявлять так умно… в кавычках конечно, мои связи с ним после взрыва. Их не было вообще. Соображаешь? Так что если у него и были «какие-нибудь сомнения», то я их никак узнать не могла. Это два. А в-третьих, ответь мне, пожалуйста… Комиссия-то давно уже закончила и подписала акт расследования причин взрыва… Чего же ты, месье, продолжаешь суетиться, а?
– Отвечаю. Я очень мнительный, Неля. И к тому же еще с раннего детства подвержен чувству повышенной справедливости. Исходя из этого, я действительно, скажем прямо, не удовлетворен результатами работы комиссии, в которую, естественно, входил и сам… Потому-то… в свободное от работы время… так сказать приватно-с… и продолжаю, поелику это возможно, удовлетворять свое неудовлетворение по данному вопросу… Следовательно, копаю-то я не под фигуру дорогого тебе Григория Гаврилова, а под целую систему продолжающих пока еще существовать в хозяйстве взрывников не-до-ра-бо-точек, которые, если их не искоренить своевременно, могут, товарищ Чижова, привести к еще более катастрофическим последствиям. Вы меня карашо понимайт?..
Неля смотрела на него не мигая и молчала.
– Прекрасно, – заговорил опять Анатолий и, как бывалый, крепко обстрелянный лектор, прошелся по комнате, – пока аудитория соображает, что к чему, я позволю себе привести один занимательный факт…
– Ну-ну… – гмыкнула Неля.
– Только попрошу всех быть внимательными… Итак… за три дня до массового взрыва – имеется в виду взрыв на руднике Нижнем от двадцать шестого февраля данного года, а не печальный подрыв, при котором пострадали люди, – взрывник Григорий Гаврилов заряжал над сто восьмидесятым скреперным штреком глубокие скважины. Точнее, восходящие веерные скважины увеличенного диаметра на всю высоту этажа. Этим взрывом Алексей Егорович Кряквин продолжал серию экспериментов по дальнейшему совершенствованию методов отбойки руды…
– И что?
– Пока ничего вроде… Но есть одна «дэталь», как говорит всеми уважаемый маэстро Шаганский… Сохранился от той поры один документик, благодаря которому мы, Анатолий Юсин, узнаем, что Гаврилов Григорий вел там зарядку ВВ, сиречь взрывчатых веществ, вручную… Прошу обратить внимание – вручную, – а пневмозарядчик в те дни не работал по техническим причинам…
– Ну и что? – повторила Неля. – Что из этого, сыщик? Пока ничего не улавливаю.
– Айн момэнт, синьорина. Тут-то все очень, очень просто… Ты вспомни, маркшейдер, что всегда остается при ручной зарядке скважин? А-а?.. Ну конечно же! Вы правильно подумали… Правильно! Очшен много битой взрывчатки. Не так ли, мадемуазель?..
– Пижон ты, а не Шерлок Холмс… – фыркнула Неля с крайним презрением. – Надоел, как… этот!
Анатолий взглянул на часы:
– Это ужасно, лэди… Я сейчас уйду. Только одна просьба… Ты бы не порасспросила Григория насчет той зарядки скважин, а? Он все поймет… У вас же с ним…
– Что?! – вскрикнула Неля.
– Ну… контакт-то имеется…
– Идиот! Мразь!.. – задохнулась Неля. – Стукачку из меня делаешь, да?..
Анатолий подумал, покачал головой и покрутил пальцем возле виска.
– Варум? Пуркуа па? Тьфу! Мадам меня не правильно поняла…
– Пошел ты!.. – Неля щипнула струну. Звук оторвался сердито и медленно, затем, уже грустно, истаял. – А ты знаешь, – сказала она с вызовом, – я ведь действительно, вот теперь… после этого… обязательно схожу к Гришке в больницу. Вот так! И предупрежу его о твоих ковыряниях, понял? Назло тебе схожу, сыщик!
Анатолий улыбнулся:
– Что и требовалось доказать…
– Что?
– Что ты сказала. По-другому-то тебя не заставить… Я ведь есть такой… ма-а-ленький психолог, Неля. Я давно уже понял, что все надо делать открыто. И я уверен теперь, что ты пойдешь к Григорию и предупредишь его о моих размышлениях. А предупредив, подведешь его к кое-каким выводам… А там, глядишь, истина и выплывет на свет божий… Григорий-то, по моим наблюдениям, что-то темнит и мучается от этого…
– Ну ты и гад…
– А вот это уже двадцать два. Перебор, значит. Все, что я делаю, я делаю чистыми руками. И делаю это не для себя, а для пользы дела, Неля. И кстати, я ведь люблю тебя… – Анатолий подсел к ней. – Понимаешь, люблю… Выходи за меня замуж.
Неля прикоснулась ко лбу Анатолия пальцами и отдернула руку, как бы обожглась.
– Горячая…
– Я серьезно, Неля… – твердо сказал Анатолий. – Очень серьезно.
В дверь резко застучали. Еще раз…
– Ну, вот опять… – шепнула Неля. – Очередная облава…
– Что-о?
– Облава, говорю… Комендантша наша… женихов гоняет по всем этажам. Блюдет нравственность… Будешь в окно прыгать?
– Это зачем?
– Товарищ Чижова! – послышался взвинченный нетерпением голос из-за двери. – Откройте!..
– А затем, чтобы не компрометировать меня… Гриша Гаврилов в таких случаях прыгал в окно… Тут не высоко – второй этаж.
– Так вы?.. – Анатолий посмотрел на кровать, на Нелю и не договорил.
– Да, да, Толенька… У нас с ним все было, как вот с тобой. И он мне тоже, кстати, предлагал и руку, и сердце.
– А ты?..
– Товарищ Чижова! Мы же все равно откроем! Так что уж лучше сами… – надрывался голос за дверью.
