Текст книги "Избранное"
Автор книги: Юрий Скоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)
Каждый свой новый день Егор начинает с известного всему Полярску вопроса: «Как спалось, дорогой? (Или «дорогая», в зависимости от того, чей голос услышится в трубке.) Это Беспятый…» – хотя, естественно, он знает, что диспетчер не спал, и, прослушав цифровой результат работы ночной смены, добавляет: «Ну, стало быть, с добрым утречком…»
Тучин не раз уже предлагал своему другу сменить первую папиросу на элементарную физзарядку, пробуя при этом стращать Егора и ожирением, и склерозом, и инфарктом, и вообще чем не пугал его только, но Беспятый, невозмутимо выслушивая все это, всякий раз говорил одно и то же:
– А нам не страшен серый волк. Понял?
Тучин открыл дверь, подпихнул в пахнущий свежей побелкой коридор темным от влаги кедом собаку, тепло посмотрел на встречающую их Анну и, дурачась, послал ей воздушный поцелуй.
– Надо же… – хмыкнула она и, фукая на вертящегося возле ее голых ног Карабаса, спросила: – Как хоть на улице-то?
– Жуть! – сказал Тучин. – Обмороженных аж штабелями везут. А как там Степан Палыч? – Он подмигнул на заметно вздувшийся живот жены.
– Бодается. – Анна улыбнулась и поправила халат.
– Дай послушать, а?
– Беги, беги… – махнула рукой жена. – Ты же холодный.
– Тогда все. Я побежал… – И Тучин медленно, продолжая улыбчиво смотреть на Анну, закрыл перед собой дверь.
Он действительно бегал на рудник бегом. И не этой, сделавшейся вдруг модной, самодельной трусцой, а настоящим, мастерски поставленным, спортивным бегом. Его организм, тело, подсушенное и мускулистое для тридцати девяти лет, каждое утро, прямо с самого пробуждения, уже просили и требовали от Тучина глубоко прогревающей, очистительной нагрузки. Потребность в длительном, разумно размеренном беге – движении сохранилась в нем с давних студенческих лет, когда он, двадцатилетний будущий горняк Паша Тучин, был популярным рекордсменом Ленинграда по легкой атлетике.
Несколько лет назад, приехав в Ленинград по служебной командировке, Павел Степанович побывал в родном горном институте, консультируясь на его кафедрах по специальным, связанным с рудничной технологией, вопросам, а уже уходя из института, столкнулся на лестничном переходе со своим бывшим тренером. Оба сильно обрадовались друг другу, и тренер рассказал Тучину, что его рекорд института в беге на пять тысяч метров побили совсем недавно, да и то на чуть-чуть.
Эта неожиданная информация искренне тронула Павла Степановича. Он даже почувствовал тогда, как невольно завлажнели его глаза.
Тучин по-настоящему понимал и любил спорт. Всякий. Во всех его видах. Увлеченно следил за ним, азартно «болел», умея зримо отгадывать за скупыми строчками спортивных отчетов моменты истинного драматизма. Он не понимал людей, не понимающих спорта, и с куда большей симпатией относился к тем, кто его понимал.
Спорт и бег приносили Тучину радость, удивительные ощущения уверенности, бодрости и раскрепощения.
Сменялись постепенно должности, занимаемые Тучиным на комбинате: он был и сменным мастером, и начальником горных участков в подземке, рядовым инженером в разных отделах управления, главным инженером Верхнего рудника, и соответственно – в связи с этими его перемещениями по служебной лестнице – изменялись маршруты, которыми он пробегал каждое утро, в любую погоду свои неизменные десять километров.
Изредка, конечно, обстоятельства заставляли Тучина откладывать бег и с ходу, от домашнего порога, усаживаться в служебный автомобиль, но и тогда при любой возможности он наверстывал упущенное, бегая по вечерам, хотя, естественно, более всего ценил утренние пробежки.
Со временем на комбинате в среде таких же, как и он, инженерно-технических работников пообвыклись и примирились с застарелой причудой Тучина, стали реже и скучней зубоскалить по этому поводу, а впоследствии ему уже не раз приходилось выступать и популярно рассказывать о том, как следует приступать к занятию бегом, что это дает и так далее. Короче, появились на комбинате и другие любители «бега от инфаркта». Когда же кто-то однажды углядел бегущего по окраинным аллейкам городского парка самого Кряквина – крыть зубоскалам стало и вовсе нечем. В одной из новогодних стенгазет управления был помещен весьма выразительный рисунок: за маленьким, усатым Тучиным несется куда-то по горам весь комбинат – здания фабрик, цехов, градирни, трубы, самосвалы…
А еще, бегая, Тучин думал. Бег помогал ему отрешаться от всего постороннего, сосредоточивал. На бегу к Тучину уже не раз приходили те единственно верные и необходимые решения, над поиском которых он порой так безрезультатно ломал голову в иных, скажем кабинетных, условиях.
Капустно похрустывал под его кедами снег, куржак оплетал ресницы, усы, грудь Тучина, – оставались где-то сбоку грубоватые подначки горняков, когда он пробегал мимо автобусных стоянок, вроде: «От бабы своей убег…», «За получкой чешет…», «Давай, жми! Сзади никого нет!» – дыхание ровно, с парком исходило из согревающейся груди; Тучин чувствовал, как с привычным покалыванием раскрываются легкие, принимая в себя чистую свежесть рассвета, и сердце, подчиняясь ритму движения, все полней и упруже расталкивает по телу кровь.
В этот раз Тучину думалось об Анне. Жене…
Вчерашним вечером они допоздна провозились по дому, обживая на свой лад бывшую квартиру Студеникиных. Тучин с удовольствием добелил коридор, докрасил пол в большой комнате, а потом они с Анной пили чай на чистенькой кухне и согласно мечтали, как станут жить дальше.
Им было хорошо. И спокойно. Радио негромко играло какие-то песни; Карабас, подремывая, поглядывал на них со своего тюфячка; а они то говорили, то просто молчали.
Не так уж часто теперь, после того как Тучин вступил в должность начальника Нижнего рудника, удавалось ему вот так вот спокойно посумерничать с женой. Новые заботы разом изменили его, сделали хмурым, малословным, нервным. Теперь он, как правило, допоздна засиживался на работе, а возвращаясь с нее, без аппетита съедал приготовленный женой ужин, мылся и, даже не читая «Советский спорт», плюхался на кровать.
Вчера же к нему вдруг вернулось отличное настроение, и они с Анной, посиживая за чаем, припомнили кое-что из своей трехлетней совместной жизни…
Анну тогда только-только назначили директором горняцкой столовой на Верхнем руднике, и Беспятый однажды за обедом, толкнув Тучина локтем, кивнул ему на проходившую стороной новенькую.
– Чего? – спросил Тучин, не понимая.
– Советую приглядеться, – сказал Беспятый. – К Анне Ивановне…
– Зачем?
– Ну… так. На всякий случай. Это же, возможно, супруга твоя будущая.
Тучин так и прыснул в тарелку.
– А что? Такие волосы, такие глаза… Конечно, ты по сравнению с ней – тьфу!.. Бегун. Не пойдет она за тебя. Вот если бы я за это дело взялся – капут. Передо мной все женщины падают… в обморок.
С этого дурашливого разговора и началось все, а через полгода и кончилось свадьбой. Перешла Анна из горняцкого общежития в благоустроенный барак на 25-м километре, где тогда проживал Тучин. И привнесла в затянувшийся холостяцкий быт главного инженера Верхнего рудника уют и семейное счастье.
Со смехом вспомнилось им вчера само сватовство Тучина. В столовой тогда шел ремонт электроплиты, и Тучин, подбадриваемый Беспятым, все-таки набрался духу зайти в крохотный директорский закуток Анны.
– Ты, главно, не тяни только, – нашептывал Тучину Беспятый. – А с ходу, мол, так и так. Понял? Я ихнюю сущность знаю. Баб надо влет бить. Валяй, валяй…
В общем, зашел Тучин к директору и… отмочил:
– Анна Ивановна…
– Я слушаю вас, – сказала она.
– Как вы на это дело смотрите… Ну… если бы мы… То есть я… То есть вы бы и я… ну… поженились, а?..
– Что-о?! – ошарашенно переспросила Анна.
– Да вы не бойтесь. Я серьезно… Вы, конечно, можете не спешить. Не надо… Вы подумайте. А в обед мне и скажете, ладно? Я холостой… – Он стремительно вышел.
– Ты удрал, а я сижу и на часы смотрю… – смеясь, припоминала Анна. – До обеда-то час всего оставался…
– Иди ты! – хохотал Тучин.
– Ну да… Сижу, как эта… в ум ничего не идет. Обалдела прямо!.. После встала и – к Трофимычу на кухню. Думаю, у него спрошу… А там дымище коромыслом. Горит чего-то. И Трофимыч стоит – ругается… Я переждала и в сторону его, за рукав… Как, мол, считаете, мне быть, Николай Трофимыч?
– А он? – в который уже раз спросил Тучин, наизусть зная заранее ответ шеф-повара.
– А он злой как черт. Подумал и говорит: «Если к завтраму плиту не наладют – уйду отсюда! Меня, говорит, в ресторан зовут, а я тут с вашими биточками вошкаюсь. Вот так!..» Не расслышал он про мое-то, оказывается…
Перед железнодорожным переездом, на отметке 10-й километр, Тучина догнал новенький рудничный «газик». Бибикнул призывно, ярко ослепляя фарами. Тучин зажмурился и перешел постепенно на шаг. Отвернул на запястье манжет свитера, посмотрел на часы. Все точно – он бежал, как обычно, сорок пять минут.
Откинулась дверка, и Семен, молодой, здоровый парень-шофер, протянул Тучину меховую куртку.
– Привет, Пал Степаныч. Как пульс?
– Здорово. Стучит. А как у тебя?
– Тоже о’кэй.
Тучин накинул куртку, но сразу в машину не сел, еще несколько минут выхаживал себя, уравнивая дыхание. Когда оно улеглось окончательно, снова подошел к машине и попросил у Семена полотенце. Семен, прежде чем догонять своего начальника, заезжал из парка к нему на квартиру, где и забирал у Анны полотенце, костюм Тучина, ботинки.
Тучин досуха вытер мокрое лицо и шею, а уж после и залез на сиденье. С удовольствием вытянул ноги.
– Поехали, Сема, – сказал он, отдуваясь, и в этот момент беззвучно опал, закрывая переезд, автоматический шлагбаум.
– Привет, – фьюкнул Семен. – Я ваша тетя…
Через какое-то время из темноты справа медленно поползли, стыло погромыхивая, высвеченные фарами тучинского «газика» тяжелые, белые от апатитовой пыли хопперы. Один вагон, другой…
– Пал Степаныч, – обернулся к Тучину Семен. – Я вот вас все спросить хочу…
– Ну?
– И чего это вы себя так гоняете? Ну, я там понимаю… гроши бы за это давали. А то так, задарма, мучиться… А?
Тучин гмыкнул, провожая глазами вагоны. Отозвался не сразу:
– Это чтобы помереть, Сема, здоровым-здоровым.
– Ха-а… – гоготнул Семен. – Надо запомнить…
Потом уже, когда они мчались по искристой, гладко проструганной частым движением дороге, Тучин спросил:
– Что у тебя-то новенького?
– С Люськой, что ли? – охотно уточнил Семен.
– С Люськой, с Люськой, – улыбнулся Тучин.
– Да каво там! – отмахнулся Семен, кривясь щекой, и шлепком приплюснул на патлатой голове – светлые волосы его сзади далеко перевесились через ворот капроновой стеганки – махонькую шапочку. – Какие дела? Да никаких там делов. Все глухо!.. Она мне, Пал Степаныч, знаете, что вчера говорит? Мы с ней на танцы ходили. В Дэка. Что я, говорит, за извозчика, кучера, мол, не пойду. Ага… И не жди, говорит. Не дождешься. Мне, мол, холуя не надо. Так и лепит – хо-лу-я…
– Как это за холуя? Не понял…
– А так. Раз, мол, я на этом «газоне» персональным шофером вкалываю, то, мол, значит, и холуй.
– Интересно. Кого же она из тебя хочет?
– Ка-а-во… – презрительно растянул слово Семен. – Это вы у ее спросите. Иди, говорит, на рудник. В проходчики. Ну, как ее пахан, отец… Он же у вас, на Нижнем, батрачит проходчиком. Обрезанов-то…
– Знаю. А ты ей что?
– А я что? Я молчу. Чо это я в проходчиках не видел? Вот уж была нужда… А из проходчиков-то – я знаю – нынче умные с ходу когти рвут. По натуре. Вы-то, поди, уж лучше меня в курсе, Пал Степаныч, а?
– Как же с Люсей тогда?
– Кто его… – съежил плечи Семен. Длинные лохмы его от этого движения густо встопорщились на затылке. – Может, вы с ней это дело обтолкуете? Вас-то она железно послушает…
– Надо подумать… – сказал Тучин, прихватывая зубами ус. – Кто же тебе про проходчиков такое наплел?
– Кореша. А что? Не так, что ли?..
– Хм… Кореша… – как-то вдруг отстраненно повторил Тучин и с этого момента замолчал. С него разом слетело и бесследно улетучилось навеянное вчерашним интимом с женой и сегодняшним бегом благодушие.
Он уже сердито покосился левым глазом на шофера. Тот как ни в чем не бывало массивно горбатился над баранкой и пофьюкивал что-то оттопыренными губами.
«Трепло… – подумалось Тучину, и он, раздраженно поелозив на сиденье, еще плотнее вдавился в него спиной. – Так по больному и ковыряет, дубина…»
Тучин нахохлился, притираясь щекой к поднятому воротнику куртки, и прикрыл ладонью глаза…
Почти сразу же, легко и ощутимо реально, возникла перед ним теперь уже до мельчайших подробностей изученная, внешне очень смахивающая на трамплин или на лыжный ботинок схема вскрывающих и подготовительных выработок Нижнего рудника…
Тучин всматривался в схему, и она, оживая, как бы воочию раскрывала перед ним сейчас сложно и ясно устроенные внутренности горы… Рудник вгрызался в месторождение с северо-западной части апатито-нефелиновой дуги, двумя горизонтами высверливая рудное тело… Вытягиваясь по простиранию почти на два с половиной километра, тело это затем опадало на северо-востоке… Снаружи пустынная, голая гора там, под покрывающими нужную людям руду моренными отложениями и пустыми рисчорритами, жила: судорожно вздрагивала от взрывов, звенела сигналами подъемов, скрежетала ковшами скреперных лебедок… И действительно, положение с кадрами проходчиков на Нижнем складывалось хреново… «Хреново, хреново… хреново…» – заело это словечко… Хоть убей, а недоставало проходчиков на руднике… «Недоставало, недоставало… недостава…» «Что-то же изменилось во времени?..» – думал Тучин, не замечая, как сильно и нервно барабанит себя пальцами по лбу. «А потом, что это такое «что-то»? Что, он не знает, что ли, из чего состоит оно? Знает, конечно…» Ведь не впервой же ему, за все эти годы работы на комбинате так или иначе, а доводилось сталкиваться с этой проблемой: и понаслышке, и всяко, но вот как и чем изменить это «что-то», как и чем вернуть профессии проходчика ну хотя бы уж прежний престиж, он, по правде, еще не знал… Вернее, даже и знал по-своему, только бессилен был своей непосредственной властью изменить это «что-то». Вот это-то противное бессилие, равное в конечном счете незнанию, и беспокоило и тревожило Павла Степановича.
В свои тридцать девять лет он уже с достаточной остротой и ясностью ощущал и осознавал странно существующую, оказывается, в независимости от него, молодого и энергичного, невозможность осуществления на деле, которое он любил, всего того, что он ощущал, осознавал, хотел бы и мог осуществлять ради этого дела.
Раньше, когда он после института еще только-только начинал вживаться в новую для себя среду комбината, ему казалось, что достаточно лишь достигнуть определенных высот, и сама высота его положения тут же создаст благоприятные возможности для скорейшей и самостоятельной реализации в дело того, что уже увиделось, пережилось и продумалось им. Ведь по здравому-то смыслу все так и должно быть: больше власти – больше самостоятельности – короче путь; ведь то, что не по зубам, скажем, рядовому сменному мастеру, то вполне по силам начальнику участка и так далее… Лишь бы голова была на плечах, котелок бы варил получше, а там… только держись! горы свернем! В действительности же специалиста Тучина поджидало парадоксально неожиданное: наоборот, чем выше становились должности, занимаемые им, тем длиннее и усложненнее становился путь реализации уже продуманного и пережитого внизу.
Его шофер был, конечно же, прав… «Прав, прав… прав…» Сегодняшние люди действительно с откровенной и ничем не прикрытой неохотой учились и шли на эту до сих пор, пожалуй, самую высокооплачиваемую и ведущую профессию в подземке.
Состав проходческих бригад на Нижнем неуловимо-ртутно колебался, а без стабильной проходки, без ритмичного проколачивания в горе новых и новых подготовительно-нарезных выработок, бурения ортов, штреков, восстающих, разделки подсечек – просто немыслимо было удерживать рудник в жестко регламентированных напряженными планами показателях.
«Все правильно, правильно… пра… – с каким-то злорадством думалось Тучину. – Злись не злись, а все так и есть… Народ ведь зазря, ни с того ни с сего, никогда и ни про что трепаться не станет… А если в пылу и наговорит чего-нибудь, то это только для того, чтобы хоть как-нибудь да и выболеть из себя недовольство… И Студеникин… Пенки снимал с рудника. Прятал концы в мнимом новаторстве… Блоки, видите ли, нарезал под несуществующие вибропитатели. Разбазарил проходку. Да и все разбазарил… То-то Шаганский с таким наслаждением выложил Тучину на стол свое социологическое исследование… На, мол, дурачок, кушай на здоровье. Расхлебывай кашу. Будто бы Тучин и сам, без этого «собаковеда», не разбирается в истинных причинах отставания рудника… Хрен его знает, за что его только терпит около себя Михеев?.. Пустельга ведь обычная…»
Тучин даже не заметил, как чертыхнулся… Семен удивленно стрельнул на начальника глазами, думая, что тот что-нибудь хочет сказать ему, но начальник молчал, все барабаня и барабаня себя пальцами по лбу, и Семен снова уставился на подрагивающую, колко мерцающую снегом дорогу…
Вступив в новую должность, Тучин, по привычке дотошно вникать во все, начал свою деятельность на Нижнем с тщательного изучения рудничной экономики, финансов, кадров и почти сразу же обратил внимание на недоукомплектованные штаты проходчиков. Переговорил с нижестоящими начальниками, с народом в подземке и вскоре все понял. Тем не менее, для того чтобы еще и еще раз убедить себя в том, что он понял сам, ему вдруг пришла мысль пригласить на рудник Шаганского, чтобы тот со своими психологами из бюро по науке разобрался в этой проблеме. «Ничего… Пусть покопаются… – думалось Тучину, – авось да и предложат чего-нибудь…»
Шаганский, как штык, объявился на Нижнем, где когда-то, еще в бытность Кряквина, так мгновенно закончил свою блестящую карьеру снабженца…
Элегантно одетый, слегка зарозовевший от уличного холода, он, прихрамывая, секунда в секунду назначенного ему времени вошел к Тучину, небрежно захлопнул за собой дверь кабинета и, как старый приятель, прямо от порога заговорил громко и весело:
– Приветствую вас, сэр… Вот и вновь я, как говорится, с волнением посетил тот уголок земли… Так зачем разбудили невинную? – Он протянул Тучину левую руку ладонью вниз и с кряхтением бухнулся в кресло. – Слушаю вас… Впрочем, для разминки предлагаю анекдот. Самый свежий. Только что с грядки. Вам первому. Цените… – Шаганский сделал интригующую паузу, передернул нижней челюстью и с железным клацаньем закрыл рот. – Значит, так… Встречаются два собаковеда. Представляете? Со-ба-ко-веда. А?.. Ничего для начала, да?..
Тучин кивнул. В это мгновение ему думалось вот о чем: «Какой аккуратный… явился тютелька в тютельку… Вышколили. Аккуратными ведь становятся на службе или действительно аккуратные, по натуре собранные люди, или вот такие вот… бездельники… Ведь вот не позови я его в этот час – ему ведь и заняться-то было бы, поди, нечем. С радостью прискакал…»
– И один другому жалуется… – дошел до Тучина снова наигранно бравый голос Шаганского. – «Понимаешь, говорит, мне ужасно не повезло на моего эрделя… Не пес, говорит, оказался, а совершеннейшая дрянь. Тупица!..» – «А в чем дело, любезный?» – спрашивает с участием другой собаковед. «Как в чем?! – возмущается первый. – Я, понимаете ли, просыпаюсь каждое утро и говорю своему Чарли: «Чарли, а ну-ка принеси мне, пожалуйста, мои шлепанцы…» На чистом собачьем языке говорю ему, коллега. Так что бы вы думали?.. Думали, что он исполняет мою просьбу?.. Ха-ха. Нет!.. Он, негодяй, вместо этого отправляется на кухню и… начинает там варить себе кофе?» А? – Шаганский расхохотался. – Представляете? Кобель варит кофе!.. По-моему, это прелестно! Я бы сказал, подлинный, ярко выраженный сюрр!.. Нет, не перевелись еще на земле веселые люди!
Тучин сдержанно улыбнулся. Ему вдруг действительно представилось, как его Карабас хозяйничает на кухне…
– Ну-с, а теперь я слушаю вас, – без перехода, уже абсолютно серьезным, деловым тоном продолжал Шаганский. – Выкладывайте, Павел Степанович. Погодка сегодня отличная!..
Тучин коротко объяснил Шаганскому, для чего его вызвал на рудник. Юлий Петрович внимательно выслушал и вдруг восторженно заговорил, грассируя:
– Браво, маэстро!.. Вы мне буквально польстили. Я… честное благородное слово… не ожидал. Нет, нет и нет… Молодой руководитель стартует в свою деятельность с социологии? Конгениально! Далеко пойдете. Поверьте моему слову. Я позволю себе сослаться на кое-что из классики. Вы послушайте только… Э-э… Вот… даже туманные образования в мозгу людей и те являются необходимыми продуктами… э-э… своего рода испарениями их материального жизненного процесса, который… э-э… может быть установлен эмпирически…
– И который связан с материальными предпосылками, – совсем неожиданно для Шаганского закончил Тучин. – Вот для этого я как раз и пригласил вас. Займитесь проходчиками. И серьезно.
Шаганский с интересом посмотрел на него:
– Поразительно… Что-то давно не встречал я людей, знающих… э-э… наизусть Маркса… Заказ принят. Заказчик, скажем прямо, попался серьезный. Только одно небольшое-небольшое уточнение, Павел Степанович… Нам надо, так сказать, э-э… договориться заранее, на берегу… Вы требуете от меня оценки сегодняшней привлекательности профессии проходчика?..
– Да.
– Анализа, так сказать, утраты этой профессией своего престижа?
– Да.
– Я понимаю… – Шаганский многозначительно поморщил лоб и, откидываясь в кресле, прикрыл глаза красновато подрагивающими веками. – Но ведь вы же… я сейчас сознательно эвфемирую, то есть смягчаю понятие… в социологии э-э… некоторым образом неофит. Не так ли?
– Так, так… – облизнул губы Тучин. Шаганский уже начал его раздражать.
– Так вот именно в связи с этим обстоятельством я бы и хотел кое-что уточнить заранее…
– Так уточняйте же, наконец.
– А какая вам, Павел Степанович, э-э… требуется оценка? Какой анализ?
– Не понял вас, – резко сказал Тучин. – Вы бы уж пояснее…
– Хм… – Шаганский опять многозначительно приспустил веки. – Видите ли, Павел Степанович… В данном конкретном случае вы ведь впервые сталкиваетесь с проблемой заказчика и исполнителя…
– И что же?
– А социологические оценки, прямо скажем, порой бывают и безжалостны в своем… Вы понимаете?
– Пока понимаю, – сказал Тучин.
– Так вот я бы и хотел знать заранее… Что бы хотелось вам в результате исследования, которое заказываете вы… иметь от меня? Плюс… Минус… Баланс плюса и минуса или так, как оно и есть на самом деле? Поверьте, это немаловажно…
Тучин даже закряхтел, задышал носом, усилием сдерживая рвущееся раздражение. При этом ему удалось также и вынести на себе долгий, влажно-пытливый взгляд Шаганского.
Он встал, подошел к подоконнику и налил из графина газированной воды. Выпил, думая, чем бы таким, поострее, отбрить Юлия Петровича, а потом, неожиданно даже для самого себя, сказал ему тихо и твердо:
– Я прошу вас принести мне шлепанцы, товарищ Шаганский. Понимаете?.. А кофе варить не надо…
– Приехали мы, Пал Степаныч… – вторгся откуда-то извне в тучинские раздумья голос Семена.
Тучин кивнул и посмотрел в ветровое стекло перед собой. Увидел знакомую стену бытовки и сильно закуржавленную дверь в нее.
– Лады, Сема… – сказал Тучин и, перегнувшись через спинку, достал с заднего сиденья объемистую спортивную сумку, в которую каждый раз, перед утренней пробежкой, еще с вечера аккуратно укладывал свой костюм, белую рубашку, галстук и ботинки. – Пошел я творить бессмертные дела. Бывай…
– С Люськой-то не забудете, а, Пал Степаныч? – окликнул его Семен. – Она нынче на смене…
– Не забуду, не забуду… извозчик. – Он захлопнул дверцу, вдохнул глубоко-глубоко морозный, пахнущий чем-то очень знакомым воздух, как бы прощаясь с ним, и нырнул в бытовку, в ее душное, застоявшееся тепло. Сразу же и направился на второй этаж, в душевую, машинально взглянув на часы, висящие на лестничном переходе, время – семь пятнадцать…
В раздевалке было шумно. Галдели горняки, отработавшие ночную. Тучин здоровался со знакомыми и, сбрасывая с себя одежду, с интересом прислушивался к разговорам вокруг. Он любил вот такие начала рабочих дней: с мужицким юмором, со здоровостью чисто промытых тел, знакомо предчувствующих предстоящие часы свободного отдыха, с плеском теплой воды…
– Павел Степанович, можно мне до вас? – издалека заокала, заранее глядя куда-то вверх, пожилая пространщица, тетка Марья.
– Можно, можно, Марья Алексеевна, – подстроился под ее «о» Тучин.
– Тут – это… – замялась она.
– Говори, говори… Не стесняйся. Тут все свои.
– Отблагодарить я тебя хочу дак…
– Это за что же, теть Маша?
– Дак за это… И за квартиру, и за путевку в санаторию. Дали мне ее в рудкоме.
– Ну-у? Это хорошо! Поздравляю. Только насчет квартиры я ни при чем. За нее ты Кряквину Алексею Егоровичу кланяйся. Вот так. А за путевку тебе я рад. Когда едешь-то?
– Дак через неделю уж. Только это… Павел Степанович. Вы бы уж к нам зашли бы, а? И мужик мой просил об этом. Ему и поговорить с вами охота большая. Об проходчиках и так далее. У нас и рябиновая добрая настоялась… – шепотом добавила тетка Марья.
– Рябиновая, говоришь? Это хорошо! – потер ладонь об ладонь Тучин. – Зайду как-нибудь.
– Правда?
– А ей-богу!
– О-о… Спасибо. А еще это… Только я по секрету… – Тетка Марья придвинулась к Тучину. – Клыбин-то на меня зверем глядит. Ага… Вчерась поднял вон там с полу газету мокрую, да как зашумит!.. Антисанитарно, кричит. Гигиенно! Это он озлился так, что мне путевку-то определили. Прогоню с рудника, кричит… Полотенцы давай нюхать…
– А-а… – махнул рукой Тучин. – Плюнь ты на это дело, Марья Алексеевна. Пускай себе нюхает, что хочет, ладно? А ты езжай, отдыхай…
– О-ох… Уж пойду. А вы к нам зайдете, значит? – И Марья боком-боком пошла между кабинками.
Тучин с удовольствием слушал, как струится по его телу шипучая вода, потом спросил у соседа, приземистого, густо обросшего волосом взрывника:
– Как смена-то прошла, Вася?
Тот, отфыркиваясь, забасил:
– Нормально, Павел Степанович. От ноля до двух курили. Света в орту не было. Магистраль пережало…
Тучин нахмурился.
– А потом ничего… Вон у Федьки-то портки до сих пор в мыле… Вы бы это… Со шнуром-то огнепроводным подшустрили бы малость, а? Сколько они там резину тянуть собираются? Кончается на участке шнурок-то…
– Ладно.
Потом Тучин завтракал в рудничной столовке и, по-быстрому сглатывая яичницу, вникал в дела на Нижнем.
– Вроде начали мы проходку там… – говорил ему Гаврилов.
– И что?
– Воды многовато…
– А у тебя? – спрашивал Тучин у другого начальника участка.
– Все пока в норме. Насчет вибропитателей не интересовались?
– Сегодня должен главный горняк приехать. Расскажет…
– Вернулся уже?
– Ага. До селекторной обещался быть на Нижнем.
В семь пятьдесят Тучин забежал в рудничную диспетчерскую.
– Привет, Люся, я тебя боюся… Чем обрадуешь?
– Вот… – Девушка пододвинула ему лист суточного рапорта. – Пока идем в норме. На втором участке немного недодали. Энергии не было.
– Знаю.
Тучин внимательно проскользнул глазами по цифровым колонкам.
– Так, так, Люсенька… Все хорошеем, значит? И холуи тебе – это по радио на днях передавали – не нужны, да?..
Люся вскинула на него из-под челочки большие глаза, она очень миловидная…
– Успел пожалобиться? – спросила она с нервом.
– Семен-то? Да как тебе сказать…
– Ладно, ладно! – вскипела Люся. – Все ясно! Адвокатов себе нанимает. А сам целые дни штаны в кабине просиживает, спит, как этот… А до армии ведь на проходчика учился. Конечно, холуй! А кто же? Куда повернут, туда и едет…
Тучин, сдерживая улыбку, слушал ее.
– Правильно говоришь. Я – за.
– Еще бы! Вы так и передайте ему – пусть вообще не является!
– Я на танцы с ним не пойду, – подлил маслица Тучин.
– Не пойду?
– Во-во. Я и говорю – не ходи, Люся. Пускай в гору оформляется. А шофера я себе всегда подыщу. На худой конец, сам с усам. Права-то имею.
– Значит, и вы не за него, да?
– Не-ка. Я за тебя, Люся.
Она недоверчиво так, проверяюще, посмотрела на Тучина. Вздохнула.
– Вы бы знали, Павел Степанович, как отец на него вчера напустился… Жуть! Это он его холуем-то обозвал. И еще по-всякому. Говорит, горняцкую породу позоришь… О-о…
– А Семен чего?
– Обиделся. Чай не стал пить…
– Это ничего. Еще напьется. Короче, ты, Люся, не сдавайся. Жми на него. Мне сейчас проходчики вот так вот нужны, – Тучин чиркнул себя по горлу пальцем и вышел из диспетчерской.
Люся какое-то время задумчиво смотрела на дверь удивленными глазами…
Не успел еще Тучин войти в свой кабинет, как возник в нем, помахивая какой-то бумажкой, главный инженер Нижнего – Юрий Ильич Семенов, чересчур уж раздавшийся в ширину и рыхлый для своих лет человек.
– Сочинил я, Павел Степанович… – каким-то носовым тусклым голосом сообщил он от порога. – Может, прочитать вам, а? На всякий случай. Вдруг да не так…
Тучин коротко оглядел Юрия Ильича, мгновенно почувствовал в себе недовольство от одного только вида этого апатичного, вечно сонливого деятеля и буркнул:
– Читай. Кряквин нас поддержит.
– Это бы хорошо было… «И. о. директора комбината «Полярный» товарищу Кряквину А. Е.»
– Потрясающе! Я бы сказал подлинный, ярко выраженный сюрр! – съехидничал, вспомнив Шаганского, Тучин.
– Что вы сказали? – не понял Семенов.
– Да так. Давай дальше.
– «Планом горных работ данного года предусмотрено начать проходку западной штольни горизонта Нижнего рудника в соответствии с техническим проектом, выполненным…»
– Дураками, – остановил монотонную гнусавость Семенова Тучин.
– Да, да… – закивал тот. – «Группой инженерно-технических работников Нижнего рудника предложено вскрыть горизонт штольней со стороны карьера, что в корне меняет технический проект и, хотя и увеличивает объем вскрыши в северо-западной части карьера, значительно сокращает протяженность штольни…»
– Конгениально!
– Я так тоже считаю, – поддакнул Семенов. – «Просим вас разрешить нам увеличить объемы по вскрыше во втором и в третьем кварталах данного года и уменьшить объемы по проходке в этих же кварталах. Считаем наше предложение целесообразным и экономически оправданным…»
– Точка! – громко сказал Тучин и вышел из-за стола. Остановился возле аксонометрической схемы горных выработок Нижнего. – Целесообразным… Оправданным… Разумно ли, Юрий Ильич, оправдывать разумом неразумное, а?
Семенов шевельнул плечом.
– Ведь по пустой же породе собирались тащить штольню. Идиотизм!
– Да, да… Тут и дураку понятно, – вздохнул Семенов, вытирая платком взмокшее лицо.
– Дураку, говорите? – Тучин хмуро прищурился на Семенова. – Странное дело получается, Юрий Ильич… Дуракам всегда все понятно, а они от этого все одно дураки. Почему так, не скажете?..
