Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 2"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
– Майор Фогельзингер, кажется, неплохой человек, – сказал Пахол.
– Он немец, Ян.
– Не все немцы – фашисты, – неуверенно произнес Ян.
– Где же они, эти немцы, которые не фашисты? Где они, Ян?
– В Германии. В армии тоже не все наци.
– Но они воюют, убивают и вешают, Ян!
– Дисциплина… – сказал Ян и вздохнул. Он вздохнул, думая о чем-то своем. Быть может, о том, что вот и он, чех Ян Пахол из Мукачева, вынужден подчиниться гитлеровской дисциплине. – Они солдаты, панна Ольга. Им приказывают…
– Но ведь у них оружие в руках, Ян! – вспыхнула Ольга. – Почему они не обратят оружие против гитлеровских командиров?
– Это восстание, – сказал Пахол. – Восстание сначала надо хорошо подготовить. Иначе оно обречено на провал…
– Все равно! – сказала с вызовом Ольга. – Все равно надо восстать! Даже если идти на верную гибель! Гибель станет призывом к еще большему восстанию. А так, слепо выполняя приказы, они становятся опорой Гитлера. И поэтому они несут ответственность за Гитлера. Любой солдат немецкой армии, фашист он или нефашист, несет ответственность за Гитлера. И вы, Ян, раз вы будете солдатом, тоже несете ответственность за Гитлера…
– Я не солдат, – сказал Пахол, – я пленный…
– Нет, вы солдат. Теперь вы гитлеровский солдат, Ян, раз на вас гитлеровский мундир.
Пахол вздрогнул.
– Это мой позор.
Он поник головою. Ольге хотелось подойти и приласкать его. Он стоял, опустив голову на грудь, и мял в руках фуражку. Он действительно не был солдатом.
– Я согласен с вами, панна Ольга, – тихо сказал Пахол. – Вы правы. Солдаты несут ответственность. Но в Германии есть гражданские люди! И среди них есть противники Гитлера. Но что они могут поделать? Не может быть, панна Ольга, чтобы в Германии не было оппозиции.
– Где же эта оппозиция, Ян? – Ольга заволновалась. – Смирилась? Покоряется Гитлеру и выполняет его приказы и программу? Эта оппозиция тоже несет ответственность за Гитлера!
– Люди терроризированы…
Пахол растерянно и смущенно озирался. Он не возражал Ольге, он только искал себе оправдания.
– Терроризированы и поэтому допускают гитлеровские злодеяния? – с вызовом спросила Ольга. – Значит, они виновны, Ян! Виновны потому, что допустили фашизм к власти в Германии! Виновны потому, что не пошли за немецкими коммунистами, которые поднимали против Гитлера весь немецкий народ!
Пахол молчал. Он озирался с тоской. Кажется, они не о том говорят. Перед дорогой, перед расставаньем надо поговорить о самом главном. О чем же? Нет, все верно. Это и есть самое главное!
– Это очень хорошо, панна Ольга, что вы так ясно мыслите, – сказал наконец Пахол. – Но вам от этого не легче.
– Легче, Ян!
– Если думать так, как вы, то, с вашего позволения, получится, что за Гитлера несут ответственность даже Англия и Америка, которые воюют с Гитлером. Они тоже допустили фашизм.
Ольга сказала решительно и твердо:
– Да, Ян, я думаю, что Англия и Америка тоже несут ответственность!
Пахол опустил глаза и едва слышно спросил:
– Может, вы, панна Ольга, считаете, что было бы правильно, если бы, к примеру, я воспользовался удобным случаем и на полном ходу пустил под откос машину с моим новым начальником, командиром батальона?
Ольга молчала. Она вся дрожала. Пахол устремил на нее пронзительный взгляд.
– Вы не отвечаете, панна Ольга?
– Думаю, что это было бы правильно, – тихо сказала Ольга. – Так же правильно, как если бы я убила майора Фогельзингера.
Пахол побледнел.
– Не делайте этого! – Голос у него пресекся. – Вы не солдат, Ольга. У вас дети!
– У вас тоже дети, Ян, – сказала Ольга. – У всех дети, Ян…
Они снова долго молчали. Нет, не долго, но часы на стене отстукивали секунды, и казалось, что долго. Ольга тяжело дышала. Пахол затаил дыхание. Он мял фуражку, уставившись на носки своих огромных бутсов. Потом поднял глаза на циферблат часов.
– Без четверти шесть, – сказал Пахол.
– Милый Ян, – сказала Ольга, – если бы вы знали, как я вам благодарна за все, за все…
Пахол затоптался на месте и загремел своими бутсами.
– Нет детей, – печально сказал он. – Как жаль, что дети ушли. Я хотел попрощаться с ними…
– Я поцелую их за вас, Ян, – сказала Ольга. Затем она подошла к Пахолу и положила ему на плечи руки. – Милый Ян, не надо быть гитлеровским солдатом! Можно поднять руки вверх и… или… – Ольга запнулась, Пахол тяжело дышал и молчал. – Идите, Ян, и помните, если вы… – От волнения у Ольги пересохло во рту, сердце у нее колотилось. – И помните, если вы решитесь и если что-нибудь случится, всю свою жизнь я отдам вашим детям и вашей жене, если она будет нуждаться в моей помощи…
Пахол совсем поник головою и молчал. Потом он прижал к губам руку Ольги.
Ольга вся трепетала, вся исходила слезами. Сердце ее переполнилось благодарностью и сочувствием к этому человеку, склонившемуся к ее руке. Она не хотела, чтобы он стал ее врагом… Крик рвался из груди Ольги, крик протеста.
Пахол оторвался от руки Ольги и, гремя бутсами, бросился из комнаты.
– Я должен еще попрощаться с панной Идой…
Ольга слышала, как Пахол прошел в кухню, как приник к замочной скважине, загремев лоханками, как гулко отдался в пустой кухне его голос. Она слышала, как глухо отвечала ему Ида. Потом бутсы Пахола загремели из кухни в переднюю.
Когда Ольга вышла в переднюю, Пахол остановился. Они снова стояли друг перед другом. Пахол торопливо сказал:
– Я к вам еще с одной просьбой, панна Ольга.
– Говорите, Ян!
Пахол замялся, затем, переминаясь, еле слышно проговорил:
– Может, вы, панна Ольга, будете так добры и подарите мне на память свою фотокарточку?
Краска проступила на его бледном лице. Он отвел глаза и не смотрел на Ольгу.
– Простите, – прошептала Ольга, ей стало так неприятно и горько, – у меня нет фотокарточки… – Она торопливо сняла брошку, которой закалывала платок на плечах, и протянула ее Пахолу. – Если хотите, Ян, возьмите на память вот это…
Пахол схватил брошку и торопливо спрятал в карман. Потом он вынул ту самую, похожую на старинный дагерротип фотокарточку с Маричкой и двумя детьми, которую он показывал Ольге.
– С вашего позволения, панна Ольга… я был бы очень счастлив, если бы вы… согласились взять себе на память…
– Но, Ян…
– У меня две, – сказал Пахол. – Мне останется другая.
Ольга знала, что другой фотокарточки у Пахола нет. И все же она взяла фотокарточку. Она не могла не взять ее: Пахол отдавал ей единственную свою драгоценность. Пахол отдавал ей все. Ольга взяла фотокарточку и держала ее перед собой, как книгу, которую надо прочесть. Это была книга жизни.
Пахол вспыхнул, но сразу побледнел.
– Без десяти шесть, – прошептал он. – Перед отъездом следует присесть, с вашего позволения, панна Ольга. У нас, чехов, такой обычай: перед отъездом минуту посидеть в молчании, чтобы все доброе садилось…
– У нас тоже такой обычай, – сказала Ольга.
Они вошли в комнату и присели.
Было тихо. Тикали часы на стене. За стеной у Иды слышался шорох.
Потом Пахол поднялся. Поднялась Ольга. Наступила минута прощания.
– Прощайте, панна Ольга, – сказал Пахол.
– До свидания! – сказала Ольга и улыбнулась бледной улыбкой.
– До свидания!
Они пожали друг другу руки – коротко, но крепко, по-мужски. Пахол тут же вскинул на спину рюкзак.
Бледный, он устремил на Ольгу полные страха глаза.
Ольга тоже смотрела на Пахола полными страха глазами. В руке она держала фотокарточку, как книгу, которую надо еще прочесть.
У Пахола перехватило дыхание, но он произнес:
– Поцелуйте детей, панна Ольга.
Ольга кивнула, потом наклонилась и поцеловала фотокарточку. Пахол со стоном круто повернулся и опрометью выбежал вон. Его кованые бутсы гулко застучали по кафельным плиткам площадки. Потом раздался торопливый топот шагов по лестнице.
Ольга стояла неподвижно, не шевелясь, она прислушивалась.
Шаги Пахола становились все тише. Вот он спустился на второй этаж, вот на первый, вот шаги прозвучали, затихая, на площадке у входа. И вот они внезапно смолкли. Пахол вышел во двор.
Ольга осталась одна.
Пахол уже не пленный. Пахол – солдат. Над ним тяготеет дисциплина. Он будет воевать за «великую Германию».
Пленные толпою прошли мимо Ольги – худые, измученные, обросшие, несчастные. Ольга видела их босые ноги на снегу. Она видела кровь.
Где же ей искать подполье?
Ольга держала в руках карточку, которую подарил ей на память Пахол. Пленные толпой прошли мимо нее босиком по мерзлому снегу.
– Подполье – это я! – неожиданно сказала вслух Ольга, и голос ее явственно прозвучал в опустевшей передней. – Каждый должен быть подпольем.
2
Ровно в три Ольга была на Рымарской, девятнадцать, и постучалась в квартиру на третьем этаже.
Ждать пришлось недолго: дверь вскоре отворилась – Ольге открыл сам майор Фогельзингер.
– О фрейлен! – сказал майор.
Он поклонился и быстро прошел через переднюю. Распахнув дверь своей комнаты, он пропустил Ольгу, притворил за собой дверь и остановился, учтиво склонив голову.
Ольга сняла перчатки и отдала их майору. Принимая перчатки, майор взял и руку Ольги и коснулся – почти не коснулся – губами кончиков пальцев.
– Как вы себя чувствуете, фрейлен? – спросил майор. – Все ли обошлось благополучно?
– Благодарю вас.
– Я очень рад.
Майор принял у Ольги пальто и вместе с перчатками положил на подзеркальник.
Сняв ботики, Ольга осмотрелась. На столике, между диваном и креслом, стоял приемник Т-6. Едва успев войти в комнату, Ольга прежде всего увидела приемник, ее взор был прикован к нему еще до того, как она перешагнула порог. Сердце у нее колотилось: вот тут, в двух шагах, в этом небольшом ящике желтого дерева, была она – милая, родная, далекая Москва! Ощущение близости настолько материализовалось, что, подойдя вплотную к приемнику, Ольга совершенно реально почувствовала, что она в Москве. Волнение распирало ей грудь.
Майор видел это волнение. Он решил, что Ольга смущается в чужой комнате, в его присутствии. Майор стоял в другом конце комнаты, у окна.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал майор, – и будьте как дома. Сегодня на дворе оттепель, скоро весна. Вы не продрогли, фрейлен, в эту непогоду?
Ольга все еще стояла и озиралась кругом. Теперь она видела комнату лучше, чем в прошлый раз. Какая красивая, дорогая обстановка! Какие роскошные ковры! В каком музейном хранилище награбил их майор? В национальной картинной галерее? В музее Слободской Украины? В музее Революции? В музее Сковороды?.. Как чисто убрана комната, – майор тщательно готовился к ее приходу… Но взор Ольги снова невольно обращался к радиоприемнику. Подбежать, включить поскорее и слушать Москву! На длинных волнах это немного левее центра, – теперь Ольга хорошо припоминала расположение волн. Можно и на средних волнах, – тогда тоже левее, в двух или трех местах по дуге. А на коротких… Но майор ждал ответа на свой вопрос, и Ольга сказала:
– Спасибо. Я вовсе не озябла. На улице сыро, но так хорошо, – скоро весна!
Ольга сделала несколько шагов. Проходя мимо приемника, она с трудом поборола желание немедленно повернуть включатель. Она чувствовала, что ее непреодолимо тянет к аппарату.
Ольга остановилась с другой стороны окна.
– Я пришла, – сказала Ольга, – поблагодарить вас за внимание, которое вы мне вчера оказали, когда мне стало дурно.
Майор молча поклонился. Он был чрезвычайно корректен в обращении. Сегодня он был в форменной тужурке и брюках навыпуск. Черные лаковые туфли тускло блестели. В носках выпукло, как в линзе, отражался переплет окна.
В комнате пахло крепким табаком и немного духами.
– Я очень рад видеть вас у себя, фрейлен Ольга, – почтительно сказал майор. – Я запомню этот день, когда вы впервые пришли ко мне. Да, впервые, – ответил он на движение Ольги, – прошлый раз вы были слишком взволнованы и подавлены, – вы, вероятно, не отдавали себе отчета в том, куда вы пришли. Но я тронут, тронут именно тем, что, не зная, куда идти, вы пришли именно ко мне.
– Я зашла поблагодарить вас, мне уже скоро надо уходить…
Майор поклонился. Ольга не знала, что же еще сказать: кто их знает, какие они, эти немцы, и как с ними держаться? Взгляд ее все время невольно задерживался на приемнике: как включить его и послушать радио, чтобы это не показалось майору подозрительным? Позволит ли он сегодня послушать Москву?
– У вас уютно, – сказала Ольга и заставила себя еще раз окинуть взглядом комнату. Комната была ей ненавистна, ей нужен был только приемник. – Никогда не думала, что военные в походе располагаются с таким комфортом.
Про себя Ольга думала: «Я должна сделать вид, что радио меня совершенно не интересует. Не следует даже напоминать о нем. А вдруг майор не догадается сам предложить?..» Ольга перешла в другой конец комнаты, подальше от аппарата.
Тогда и майор вышел из угла у окошка. Ольга чувствовала, что он умышленно держится в стороне, чтобы не стеснять ее. Он был очень корректен. Неужели среди извергов-фашистов бывают и такие? А может, он не фашист? Все равно, – захватчик, оккупант!
– Фрейлен, – сказал майор, – прошлый раз вы отказались от моего приглашения закрепить наше знакомство. У вас были на то серьезные причины. – Майор учтиво склонил голову, он имел в виду смерть Ольгиной матери. – Но сегодня вы, может, позволите мне принять вас, как гостью? Я очень прошу отнестись к этому, как к проявлению моего гостеприимства, моего уважения к вам – и только.
Ольга не знала, что ответить. Она не могла отклонить просьбу майора. Ради приемника, ради того, чтобы послушать Москву!
– Вы здесь хозяин, – сказала Ольга и улыбнулась.
Майор поклонился. Затем он подошел к шкафчику. Из шкафчика он достал вазу: в вазе были виноград и груши дюшес – чудные зимние крымские лакомства. Они завоевали все, эти проклятые фашисты! И сейчас майор будет угощать всем этим Ольгу!.. Майор вынул большую коробку: под розовым целлофаном в ней лежало соленое итальянское печенье «Капитен». Чудное печенье к сухому белому вину, любимому вину Ольги!.. Майор достал несколько плиток шоколада – в ярких, роскошных обертках… Голод, люди тысячами мрут на улицах, Вале и Владику она уже не может дать даже супа, а ее будут угощать виноградом, грушами, печеньем и шоколадом!.. Майор достал папиросы и вино. Папиросы были советские – «Люкс», в зеленых с золотом коробках, вино – белое сухое «Напареули», бокалы – высокие, на тонких ножках.
Майор наполнил бокалы вином.
– Прошу, фрейлен! Простите, пожалуйста, за походную солдатскую сервировку. Но мне так приятно видеть вас у себя, фрейлен Ольга!
Он придвинул кресло к столику, – кресло стояло по другую сторону стола, далеко от приемника! Ольга села в предложенное ей кресло.
– Итак, фрейлен Ольга, – стоя сказал майор, – я поднимаю тост за ваше здоровье и за ваше будущее счастье!
Надо было мило улыбнуться, и Ольга мило улыбнулась. Она взяла свой бокал. Ничего плохого в этом тосте не было: пусть она будет здорова и счастлива. Да, будет, – можете пить или не пить, герр майор, – Ольга завоюет себе счастье без вашей помощи!
– За мое здоровье и мое будущее счастье! – произнесла Ольга, мило улыбаясь, и подняла бокал.
Они отпили из бокалов. Майор при этом смотрел Ольге в глаза. Ольга не отвела глаз.
– Вы – наци? – Она тут же вспомнила, что прошлый раз уже спрашивала майора об этом и не получила ответа. Ей даже стало страшно, – а вдруг она испортила все дело?
Но на этот раз вопрос как будто не удивил майора.
– Нет, – спокойно ответил он, – я не член партии национал-социалистов.
Он отпил из бокала.
– Это лучше или хуже? – спросил майор. В глазах его мелькнула лукавая улыбка. – Не волнуйтесь, фрейлен, вы можете не отвечать на мой вопрос!..
– Мне все равно, – пожала плечами Ольга.
– Неправда, – улыбнулся майор. – Вам легче от того, что я не наци.
«Труднее!» – хотела сказать Ольга, но сказала это только себе.
– Я вас прекрасно понимаю, – продолжал майор, – и, поверьте, не почувствовал бы к вам симпатии, если бы знал, что вы из числа тех, кто скрывает свои чувства и, увидев немца, начинает уверять, будто всю жизнь любил фашистов. Не потому, что я разделяю вашу неприязнь, – нет, я не разделяю вашей неприязни! – строго сказал он, – а потому, что считаю совершенно естественной и законной неприязнь покоренного народа к своим покорителям. Я уважаю вашу оскорбленную гордость. Я не разделяю фанатических взглядов, будто бы национальная гордость это прерогатива только германской расы. Любовь к родине свойственна всем. Вы интеллигентный человек, и совершенно естественно, что у вас есть свое мировоззрение, привитое вам вашим обществом. – Он улыбнулся. – Я говорю так долго и так пространно для того, чтобы вы знали: мы с вами только обыкновенные люди, и вам надо забыть, что сейчас война. Давайте держаться так, будто война уже кончилась и мы с вами встретились где-нибудь на тихом острове посреди Тихого океана.
– Я согласна пойти к вам на работу, как вы предлагали, – сказала Ольга, – в качестве переводчицы.
– О! – сказал майор. – Фрейлен!
Скулы у Фогельзингера покраснели.
– Только, – сказала возбужденно Ольга, – не так, как вы говорили, будто вам не нужна переводчица, а… на самом деле, то есть если переводчица вам нужна.
– Мне нужна переводчица, – сказал майор. – И для переводчицы у меня чертова бездна дел, если только переводчица хочет работать.
– Я хочу работать, – сказала Ольга. Лицо у нее пылало. Она коснулась ладонями щек. – Как жарко! Это вино. Простите, я давно не пила вина.
Майор снисходительно улыбнулся и подлил в бокалы вина. Сердце у Ольги молотом стучало в груди. Все в ней пело. Она будет слушать радио! Она будет распространять известия! Работая у майора, она сможет часто бывать у аппарата! Она будет распространять сообщения Советского Информационного бюро! Она примет участие в подпольной борьбе!.. И тогда она найдет связь с настоящим подпольем… Радость кипела в груди Ольги, силы вливались в тело Ольги. Ольга была крепкой, как никогда. Она чувствовала в себе столько сил, что их хватило бы на что угодно и на какое угодно время, – они никогда у нее не иссякнут!
Волнуясь, Ольга взяла свой бокал и хотела отпить вина.
– За что мы пьем? – спросил майор.
– Терпеть не могу тостов! – капризно сказала Ольга. – Вино так вино, митинг так митинг, а возглашать и молиться надо в церквах! Включите радио: Вену или Будапешт!
Майор с готовностью повернулся к приемнику, вставил вилку в штепсель – шкала засветилась, аппарат загудел.
– Танцевальную музыку или симфонию?
– Для начала, – сказала Ольга, – симфонию.
В аппарате послышался шорох, и майор начал вертеть переключатель. Ольга залпом допила бокал. Ей так захотелось вина. Она так давно не пила вина. А ведь это было ее любимое белое сухое вино. Ольга только сейчас почувствовала его настоящий вкус: оно холодило язык, а на нёбе ощущался легкий привкус свежего винограда. Если сейчас закурить, то дым будет немного сладковатый. Вино сухое, а папиросный дым будет сладковатый.
– Дайте мне папиросу!
– О, пожалуйста! – Майор поднес спичку. – Но я думал, что вы сперва чего-нибудь покушаете?
– Всему свое время, – сказала Ольга и с наслаждением затянулась. Майор в это мгновение попал на нежную оркестровую мелодию. – Стоп! Это! Только сделайте совсем тихо!
Майор послушно выполнил приказ Ольги. Ольга посмотрела на часы: половина четвертого. Через несколько минут она повернет стрелку и посмотрит, что же передает Москва? Как это хорошо – иметь свой приемник! Вот он стоит, ее приемник, и она будет слушать сейчас Москву: майор сам, своей рукой включит Москву, чтобы угодить фрейлен Ольге. Потому что фрейлен Ольга – женщина, которая ему нравится. Ольга почувствовала свою власть над майором. Она взяла грушу дюшес и вонзила в душистую мякоть свои белые зубы.
– Вы женаты? – спросила Ольга.
Майор с грустью посмотрел на нее.
– Да, – ответил он, – я женат. И я люблю свою жену. Мы, немцы, любим своих жен и верны в любви.
«Какое нахальство!» – подумала Ольга.
– Все? – насмешливо спросила она.
– Супружеская верность – черта немецкого характера, – серьезно ответил майор.
Ольга сделала гримасу.
– Еще одна расовая прерогатива? Только для арийцев! Только для немцев! А не приходило ли вам в голову, герр майор, что это просто банально и глупо? Вы, я вижу, не лишены вульгарного самодовольства. Фи, герр майор!
– Нет! – серьезно возразил майор. – Это наблюдение: верность в супружеской жизни так же свойственна немецкому характеру, как французскому, например, свойственна неверность.
– Думаю, – тоже серьезно сказала Ольга, – что это наблюдение невысокого качества.
– Немцы любят своих жен, – упрямо повторил майор.
«И от этой верной любви рождают фашистских молодчиков!» – сказала про себя Ольга. Майору она ответила:
– По правде говоря, меня мало интересует проблема верности или неверности в любви у немцев. Я вообще полагаю, что такие абстрактные обобщения – неверны. Кроме того, я полагаю, что для каждой женщины важна верность в любви того мужчины, которого она любит сама, а не мудреные трактаты о верности в любви всей нации, к которой принадлежит ее возлюбленный.
Майор курил, добросовестно обдумывая слова Ольги. Он не заметил, что в разговоре наступила пауза. Приглушенно звучала грустная мелодия какой-то неизвестной симфонии. Стрелка на шкале стояла на длинных волнах совсем налево. Ольга вспомнила: там Бухарест. Совсем рядом, – стоит только чуть-чуть пододвинуть стрелку, – радиостанция имени Коминтерна! Без двадцати четыре. Сейчас Ольга подойдет и передвинет стрелку на Москву. Майор действительно сошел со страниц Ремарка, а теперь верно служит Гитлеру, как когда-то кайзеру Вильгельму.
Майор вдруг сказал:
– И вот я чувствую в своем сердце влечение к вам, фрейлен Ольга. Это – неверность?
– Хуже, – сказала Ольга, – это измена вашему национальному характеру.
Про себя она подумала: «Он таки немец из старых моральных прописей, ему непременно надо разложить по полочкам свои чувства и прилепить к каждому аптечную сигнатурку: дас ист верность, дас ист неверность, дас ист любовь, дас ист нелюбовь!»
Ольге стало досадно: ради исполнения своего подпольного задания она предпочла бы вытерпеть ухаживания, пусть самые вульгарные, какого-нибудь неотесанного ефрейтора, чем вести любовную игру с этим смиренным барашком, с этим существом, не лишенным элементарных человеческих чувств, которое отвечает, однако, перед нею за миллионы зверски замученных гитлеровцами людей, за сотни варварски сожженных и разрушенных городов и сел.
– Фрейлен! – сказал майор. – Я должен рассказать вам о своей жене. Это не оскорбит вас? Интересно ли это вам?
– Расскажите, – согласилась Ольга и посмотрела на часы. У нее еще было время. Она отпила вина и взяла соленое печенье. Она наестся сейчас печенья и шоколада, потому что все это только военные трофеи. Военные трофеи Ольги в ее битве с майором Фогельзингером. «Какой же я стала циничной! – поморщилась Ольга. – Будь она проклята, эта жизнь! Нет, не надо ее проклинать».
– Моей жене тридцать один год.
– Хорошая женская пора, – сказала Ольга.
– У нее голубые глаза, русые волосы, узкая нога, тонкие длинные пальцы, стройная фигура, узкий таз…
Майор произносил эти слова мечтательно, вполголоса. Ольга с трудом сдерживала улыбку: она читала где-то составленное в таком духе описание внешнего вида симментальских коров. Любопытно, что же за душой у этой Гретхен или Лотхен?
– Лотта высокого роста! – гордо закончил майор.
«Хундерт зибциг!» – так и подмывало ее сказать, но она сдержалась, только сделала гримасу.
– Что вам не понравилось? – насторожился майор. – Вы не любите высоких женщин?
– Какая профессия у вашей жены? – спросила Ольга.
– Что? – удивился майор. – Профессия? Я человек состоятельный, и моей жене не нужна профессия.
– Она нигде не работает?
– О фрейлен, я покончил бы с собой от позора, если бы моей жене пришлось зарабатывать на себя!
– Что же она делает, ваша жена? – насмешливо спросила Ольга.
– О! – сказал майор. – У моей жены есть чем заполнить досуг! Она немного музицирует, немного рисует, немного вышивает шелком, любит цветы, отдает дань увлечению спортом – летом яхта, зимой – коньки…
– Она и вас любит – немного?
Майор не уловил иронии Ольги. Он ответил серьезно:
– Она меня очень любит, фрейлен.
– Что у нее есть, кроме досуга? – снова насмешливо спросила Ольга.
– Вы спрашиваете, фрейлен, о наших достатках?
– Нет, я спрашиваю о недостатках.
– Простите? – переспросил майор. – Я вас не понял.
– Есть ли у вашей жены какие-нибудь обязанности? – спросила Ольга.
– Ах, фрейлен, – сказал майор, – женские обязанности всем известны, важно только, чтобы к ним относились не как к долгу, а как к естественной потребности.
– У вашей жены дело обстоит именно так?
– Именно так, фрейлен! За это я ее и люблю.
– Великолепно! – сказала Ольга. – Ах, как это великолепно, что вы даже знаете, за что именно ее любите! Это только у расово неполноценных людей бывает так, что они любят, не зная точной цены своей любви, потому что они просто – любят.
Майор наконец почувствовал иронию Ольги.
– Мы не о том говорим, фрейлен, – сухо сказал он, – я говорю о жене и о любви, а не о политике.
– Я тоже о жене и о любви, а не о политике, – с вызовом сказала Ольга, но тотчас опомнилась: пожалуй, она слишком несдержанна и этим может только повредить себе. Надо остерегаться, надо следить за собой! – Мне только странно, что женщина живет, ничего не делая.
– Для женщины труд – проклятие, – произнес майор. – Так сказал Заратустра.
Ольга с облегчением вздохнула. Майор самый обыкновенный, только лакированный экземпляр отсталости, тупоумия и самодовольства. Теперь Ольга могла играть с майором: лицемерить, флиртовать, притворяться…
– А если у женщины есть призвание? – с притворной робостью спросила Ольга.
– О! Вы, вероятно, имеете в виду актрис, балерин, что-нибудь в этом роде? Это, фрейлен, совсем другое дело! Это только гипертрофированное свойство женской натуры – украшать и разнообразить жизнь!
– Украшать и разнообразить мужскую жизнь?
– Вообще жизнь, – не заметил майор иронии Ольги. – А жизнь это ведь и есть сочетание мужчины и женщины.
– Итак, мужчине, хочешь не хочешь, а приходится все-таки работать? – со всей доступной ей наивностью спросила Ольга. Смех душил ее, она глумилась над майором. – А для мужчин – труд не проклятие?
– Да, – сказал майор, запнувшись, но тотчас отбросив сомнения. – Но труд бывает разный, он зависит от одаренности, от наследственного…
– Имущества?
– Не только имущества, но и наследственного положения в обществе. Ведь цель мужчины заключается в том, чтобы не он работал на жизнь, а жизнь работала на него. Менее ценный человек должен работать на более ценного. Таков закон общественной жизни.
– В «Майн кампф» он изложен совершенно точно и недвусмысленно: восточные народы должны работать на Германию, потому что они неполноценны…
– Ах, фрейлен! – сказал майор. – Будем откровенны: в данном случае фюрер прав. Но что касается меня, то я больше склонен к эволюционной форме… Я бы внес такую поправку в программу фюрера.
Все кипело в Ольге. Вот он сидит перед нею, майор Фогельзингер, он против зверств, натура меланхолическая, он при воспоминании о покойных родителях прижимает к глазам платочек, он признает мирные эволюционные формы жизни! Но что у него общего с его же, немецким, народом? Только то, что на хребте немецких трудящихся он строит свое благополучие, свой уют и выколачивает из немецкого народа свои богатства. Он не член партии наци, но в его кровь уже проникла бацилла фашистской отравы и ум его затмился: его «эволюция» – это путь к первобытному состоянию дикого зверя. Лоск цивилизации еще мешает ему примириться до конца с грубой агрессивностью вооруженного автоматом и ножом фашистского молодчика: он внес бы поправку в программу фюрера, – но на хребте у него уже растет шерсть! Когда вооруженный фашизм будет разгромлен, когда оружие будет выбито из рук фашистов, – фашистское мировоззрение найдет себе приют именно в душе Фогельзингера, сторонника «эволюционного» развития фашистских идей.
– Поищите другую станцию! – попросила Ольга. – Может, найдете что-нибудь повеселее.
Майор с готовностью стал вертеть переключатель. Заплясали обрывки песен и музыки, французских, итальянских, английских и больше всего немецких фраз. Везде, везде, даже в эфире господствовала Германия.
– Стоп! – сказала Ольга майору, когда он попал на какое-то танго. – Остановимся на этом. Сделайте только погромче.
Майор встал и склонился перед Ольгой в галантном поклоне. Он приглашал Ольгу танцевать. Его торс, затянутый в тужурку, уже изгибался под нежные пассажи танго.
Надо положить руку на плечо и идти танцевать – отказываться было невозможно. И все же Ольга отказалась. Она покачала головой:
– Герр майор, у меня недавно умерла мама… Я не могу танцевать.
– Простите! – вежливо поклонился майор. – О, простите, пожалуйста, фрейлен…
Часы показывали четыре. Сейчас Ольга просто подойдет к приемнику и просто включит Москву!
Ольга встала, подошла к приемнику и перевела на волну станции Коминтерна.
– Простите! – кивнула она майору. – Интересно послушать, что творится в Москве. Вам переводить? Я могу сразу приступить к исполнению своих обязанностей? – мило улыбнулась она.
– О да! Это очень интересно!
Ольга держалась совершенно спокойно, но сердце у нее молотом стучало в груди, – она уже слышала знакомый голос московского диктора.
Это было очень трудно – слушать и переводить. Не потому, что Ольге трудно было поспеть за речью диктора, а потому, что она услышала совсем неутешительные вести. На всем тысячекилометровом фронте кипели ожесточенные бои, исход их был неизвестен. Но как далеки были географические координаты боев! Суровая зима приостановила наступление гитлеровской армии, сопротивление советских войск изматывало фашистские вооруженные силы, но этих сил еще было достаточно, чтобы продвигаться там, где обстоятельства им благоприятствовали, – гитлеровские армии продвигались на юге… Ольге трудно было переводить и потому, что гордость не позволяла ей передавать майору вести о неуспехе советских армий, и она, внимательно слушая про себя неутешительную сводку, в то же время по памяти пересказывала майору на немецком языке статью о весеннем севе в Казахстане, которую она слышала прошлый раз…
– О! – сказал майор. – Россия большая страна. Чтобы завоевать ее, нужно много времени. И у нее еще есть продовольствие. Чем дальше, тем труднее будет нам воевать. Но вы прекрасно переводите, фрейлен! Я очарован своей новой переводчицей!
– Да? – мило улыбнулась Ольга. – Ну, дальше уже неинтересно. Минутку! – Ольга послушала еще. Диктор перешел к известиям по советской стране. Знаменитый украинский шахтер Семиволос работал в Кузбассе и уже выполнил свой годовой план. Криворожский бурильщик Завертайло на рудниках Урала каждый день давал тысячу процентов выработки. Знатная трактористка Ангелина, эвакуированная в глубокий тыл, поднимала целину Казахстана и давала по двести процентов нормы… Семиволос, Завертайло, Ангелина! – сколько раз до войны слышала Ольга их имена! Она и тогда уважала их за трудовые подвиги, но сейчас сообщение об их героическом труде она слушала, как гимн. Диктор называл еще десятки подвижников труда во имя борьбы и победы. За победу боролась вся советская земля! Да, да, господин майор, чем дальше, тем вам будет труднее! А Ольге, чем дальше, тем будет легче. Ей уже становится легче.
