Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 2"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)
Ольга сказала:
– Я думаю, что Мария Чернова сама совершила этот акт. Мария Чернова была вспыльчива и несдержанна. Я сомневаюсь, чтобы ей могли что-нибудь поручить именно из-за ее характера.
Гестаповец внимательно выслушал слова Ольги. Когда она кончила, он подождал еще некоторое время, не скажет ли еще что-нибудь Басаман Ольга. Не дождавшись, он сказал:
– Басаман Ольга считает, что Чернова Мария совершила этот акт из личной антипатии к начальнику? Допустим, за какую-то обиду, которую причинил ей начальник?
Ольга сказала:
– Ведь вы находитесь в завоеванной стране.
Гестаповец долго смотрел на Ольгу. Затем он спросил:
– Басаман Ольга, вы девушка или женщина?
Ольга опустила глаза и не ответила.
– Сейчас вас, Басаман Ольга, подвергнут изнасилованию.
Он долго смотрел на Ольгу. Ольга не поднимала глаз. Тогда он нажал кнопку – и звонок зазвонил совсем близко, тут же, за дверью.
Нина испустила крик ужаса.
– Молчать! – рявкнул гестаповец и стукнул кулаком.
Дверь отворилась, и на пороге вытянулся конвойный.
Было совсем тихо. Гестаповец смотрел на Ольгу. Ольга не поднимала глаз. Нина замерла и не дышала. Животный страх сковал Ольгу. Что делать?
Гестаповец сказал:
– Можете взять ее.
Конвойный приотворил дверь и что-то сказал в коридор. Вошел другой конвойный. Ольга подняла глаза. Когда они пойдут к ней, она бросится не на них, а через стол, на следователя. Он не ждет нападения, и она успеет раскроить ему чернильницей череп.
Но конвойные направились не к Ольге. Они подошли к телу Марии. Один из них держал в руке дощечку с бечевками. Он придвинул стул, встал на него и нацепил дощечку Марии на грудь, а бечевки завязал сзади на шее. Когда он делал это, тело Марии покачивалось. Нина тихо, с трудом сдерживаясь, стонала. Конвоир вынул из кармана нож и ударил по шнуру. Тело Марии тяжело повалилось на пол. Ольга вся сжалась. Нина вскрикнула. Теперь тело Марии лежало на полу – головой к окну. Кисти рук были скручены проволокой. На дощечке было написано по-русски: «Партизанка». Конвойные взяли тело Марии – один за голову, другой за ноги – и понесли.
Гестаповец сказал:
– Повесить против памятника.
Конвойные тихо засмеялись и вышли. С минуту еще доносился скрип элегантных сапог. Но конвойные далеко не пошли. Слышно было, как они бросили тело на пол. Потом долетел короткий разговор. Кто-то другой взял тело Марии и понес; застучали, удаляясь, тяжелые кованые сапоги. Элегантные сапожки вернулись назад к двери. Скрип затих. Конвойные снова замерли за дверью.
Гестаповец скучным голосом сказал:
– Прошу извинения, я занят.
Ольга не поняла.
Еще более скучным голосом гестаповец прибавил:
– Я позову вас, когда вы мне понадобитесь. А пока можете идти.
Ольга и Нина не шевельнулись. Они не поняли, что это сказано им.
– Ну? – сказал гестаповец. – Убирайтесь вон! Айн, цвай, драй…
Ольга и Нина поднялись. Нина бросилась к двери, щека ее, по которой бил гестаповец, густо покраснела. Ольга тоже пошла к двери. Все чувства сосредоточились у нее на спине: сейчас он выстрелит в затылок – у него револьвер в кармане или в столе. Она слушала, не зашуршит ли одежда, не скрипнет ли ящик стола. Навстречу им зазвонил в коридоре звонок. Дверь распахнулась – они переступили через порог. Конвойные пропустили их вперед.
Сейчас они набросятся сзади. Они не набросились. Они пошли вслед за девушками. Потом один обогнал их и пошел впереди. В застенок?
Они прошли коридор, спустились по лестнице, вышли в вестибюль. Дежурный, у которого Ольга расписывалась в книге, зевая, сидел за столом. Он не обратил на них никакого внимания, только сказал: «По одной!»
Перед выходной дверью конвойные остановились. Один толкнул Нину вперед и вышел за нею. Другой остался с Ольгой, вынул сигаретку, чиркнул зажигалкой и закурил. Зажигалка была сделана в форме спеленутого ребенка. Пока вернулся первый конвойный, тот, который оставался с Ольгой, сделал пять-шесть затяжек. Затем он толкнул Ольгу, и они вышли во двор.
Молча прошли они через двор. Нины нигде не было. На свежем снегу по направлению к воротам шли следы дамских ботиков. Через несколько метров они смешивались со многими другими следами. Часовой у ворот дал им дорогу, и они вышли на улицу.
На тротуаре конвойный сказал: «До свидания!» – и повернул назад.
Ольга осталась одна.
Она стояла. Напротив были развалины Педагогического института. Несколько правее высился памятник Шевченко. «Вешать напротив памятника». По улице проходили немецкие офицеры. Сновали автомобили. По небу быстро неслись легкие облачка. К Ольге подошел часовой.
– Проходите, – сказал он, – останавливаться запрещается.
Ольга пошла быстрым шагом. Это было чудовищно, но в груди ее кипела радость. Радость избавления от страшной беды. Нет, это была не радость. Это было лишь мгновенное предчувствие радости. Но и оно вызвало омерзение и негодование. Это была тоска по радости, которой не было и быть не могло. Труп Марии висел перед глазами Ольги. Он будет теперь висеть всю жизнь. Все стенало в Ольге. Все стенало. Все.
Напротив памятника она остановилась. «Вешать напротив памятника». Сейчас Марию принесут, и она будет висеть тут. На страх всем другим. Кроме той тысячи, которую уже расстреляли. Теперь будут искать виновных. «Пока вы еще не подсудимые, пока вы еще только свидетели». Господи, может, этого не было?
Нет, это было. Ольга пошла. Ей надо свернуть направо, чтобы попасть на Пушкинскую и домой. На углу она вдруг увидела Нину. Нина стояла и, очевидно, ждала ее. Ольга замахала руками:
– Ступай, ступай, Нина! Потом! Ступай!
Ольга торопливо повернула назад. Она не могла видеть Нину и говорить с нею. Миллионами трупов завалены сейчас города, села и земли Украины. Каждый из этих трупов был для Ольги трупом Марии, холодным, окоченелым, но – живым. Мария умерла. Но Мария хотела жить, раз она убила врага. А Ольга хочет умереть. Нет, Ольга хочет жить. Ей надо убить врага.
Ольга остановилась. Куда она идет? Опять гестапо! Вся сжавшись, она торопливо миновала гестапо. Конечно, Мария действовала одна. А может, и не одна. Да если и одна, – все равно не может быть, чтобы не было подпольной организации. Как ее найти? Не может быть, чтобы не было подпольной организации. Их десятки, сотни подпольных организаций. «Партизанка», – такую дощечку повесили Марии на грудь.
Ольга опять остановилась. Боже мой, все это действительно было! Мария на стене. Долговязый гестаповец, пытки для девушек и для замужних и заверение в письменной форме, что тебя не подвергали пыткам. Всю жизнь будет стоять перед глазами Ольги тело Марии – не может оно не стоять: голова свесилась набок, тонкий шнур врезался в шею, руки закручены назади проволокой, ноги вытянуты, и капли крови засохли на груди и на животе. Ольга со стоном закрыла глаза. Когда-то она была маленькой девочкой, ходила в школу, бегала в кино, маршировала в пионерском отряде, отец дарил ей красные галстуки, у нее была целая коллекция красных галстуков: сатиновых, шелковых, даже крепдешиновых, когда ей исполнилось пятнадцать лет. А мама завертывала завтрак и неизменно клала две конфетки, только две, – от сладкого мог испортиться желудок. Ольга могла поклясться, что это было. Она едва сдержала крик: сознание, жизнь, проклятая жизнь – возвращались к ней. Сегодня она похоронила маму.
Ольга пошла. Конечно, надо действовать хотя бы так, как Мария: убивать фашистов. Можно прямо на улице, – подкрасться и камнем по голове. Можно пойти переводчицей к большому начальнику, – и стулом по голове.
Ольга остановилась. Дети! Разве товарищ Пахол сможет спасти их? Ведь его в любое время могут перевести на постой в другой город. Ольга с утра не была дома. Может, с детьми что-нибудь случилось? Ольга огляделась: ей надо на Пушкинскую, а это что за улица? Это – Рымарская, совсем в другом конце. Рымарская. Рымарская, девятнадцать. Что такое – Рымарская, девятнадцать?
Рымарская, 19, майор Фогельзингер!
Ольга пустилась чуть не бегом. «Мария! Мария!» – стучало у нее сердце…
Ольга быстро нашла нужную квартиру. Это был пятый этаж. Не переводя дыхания, Ольга постучалась. И, уже постучавшись, бросилась вдруг назад. В эту минуту дверь отворилась. На пороге стояла старушка.
– Майор Фогельзингер? – запыхавшись, спросила Ольга.
Старушка молча посторонилась и пропустила Ольгу. Затем она направилась в глубь передней, постучала в дверь и, не останавливаясь, прошла дальше по коридору. Квартира была коридорной системы.
Дверь отворилась, на пороге стоял майор. Он был в тужурке армейского покроя, но просторной, как пижама, и без погон.
– О?! – воскликнул майор. Он был неподдельно изумлен. – Вот не ожидал!..
Ольга вошла в комнату и остановилась посередине. «Мария! Мария! Как ты это сделала?»
– Вы взволнованы, фрейлен? Что с вами случилось, фрейлен Ольга? – участливо спросил майор.
Ольга смотрела на него.
Майор подошел, взял из рук Ольги перчатки и положил их на подзеркальник. Затем он остановился, ожидая, когда Ольга снимет пальто. В комнате было жарко.
– Битте?
Ольга стала расстегиваться. Майор принял у нее из рук пальто и тоже положил на подзеркальник. Комната была большая, просторная, широкий диван, дорогая обстановка, весь пол устлан ковром, ковры на стенах, на коврах картины. Здесь жил, вероятно, какой-нибудь врач, инженер, адвокат. В шведском шкафу стояли тома энциклопедии. В комнате было душно.
Майор придвинул кресло, и Ольга села. Майор опустился на диван.
– Не надо слов, фрейлен, – тихо сказал майор, – все попятно. Нужда стала несносной. Простите! – спохватился он, заметив движение Ольги. – Не будем говорить об этом. Итак, фрейлен, вы решили начать работу? Это неважно, овладели вы или нет немецкой стенографией. Мне со стенографией не к спеху. Но переводчица мне очень нужна. Моя переводчица никуда не годится. Она на каждом шагу делает ошибки.
Ах вот как! Переводчицей! Ольга наконец поняла. Мария пошла переводчицей в гестапо и убила начальника. Сегодня ее повесили. Да, да, Ольга пришла, чтобы стать на работу переводчицей.
– О детях, фрейлен, не беспокойтесь, – сказал майор, – я могу направить их в специальное детское учреждение, там их будут кормить, будут за ними присматривать, а по субботам вы сможете брать их до понедельника домой и приводить к матери. А больной матери, пока им не вернетесь вечером с работы, все необходимое можно оставлять около постели. Вы будете получать хороший паек.
Ольга спокойно смотрела на майора. Он хочет подкупить ее своим добрым сердцем. Что может быть коварней и страшнее доброго сердца у врага? Он хочет обезоружить своим «добрым сердцем». Кого? Одну ее? Даже если бы он желал добра не только ей, а и всему народу завоеванной страны, все равно – он завоевал страну, он принес бедствие народу, истребил его. Не истреблял? Так потворствовал этому. Допустил, чтобы его страна истребляла. Ольга убьет его. Убивать надо и гестаповцев, и эсэсовцев, и фашистов – всех, кто ступил ногой на чужую землю. Есть немцы – не фашисты? Как не быть! Есть немцы, которые сами клонят спину под пятой и пытками гитлеризма? Их, наверное, очень много. Но они допустили, чтобы в их стране утвердился фашизм. Они должны были бороться! Ольга не знает, кто такой майор, может, он и не фашист, может, у него в самом деле доброе сердце. За это доброе сердце, доброе и для фашистов и для нее, она его и убьет. Как же это – убивают?
– Я прямо из гестапо, – наконец заговорила Ольга. Она не думала, что скажет об этом. Зачем она об этом сказала?
Майор поднялся с дивана и устремил на Ольгу пристальный взгляд.
– Моя подруга убила начальника гестапо, и меня вызывали на допрос, чтобы выяснить, что мне об этом известно.
Наступила долгая пауза.
– Фрейлен Ольга, вы ничего не знаете? – тихо сказал майор. Трудно было понять – спросил он или сказал утвердительно. Скорее сказал утвердительно.
На вопросительный взгляд майора Ольга ответила вызывающе:
– Я знаю, что она ненавидела фашистов.
Майор долго молчал. Молчала и Ольга. Зачем она все это говорит ему? Единоборства она хочет, что ли?
Наконец майор сказал:
– Неужели вы, фрейлен Ольга, настолько наивны, что думаете, будто немцы рассчитывают на любовь завоеванных народов? Завоеватель знает, что его ненавидят. Все дело в том, чтобы умерять ненависть и держать покоренных в повиновении. Извините, фрейлен, если это звучит цинично. Но это – война. Я понимаю, вы ненавидите меня за то, что я завоеватель. Но, фрейлен Ольга, на суде своего сердца примите во внимание, что я – солдат.
Майор отвернулся, затем подошел к столу, поискал портсигар и закурил.
– Простите! Вы, может быть, курите?
Ольга взяла папиросу. Сегодня она еще не курила. Какое это счастье – закурить! Папиросы были наши, советские – «Люкс».
Ольга жадно затянулась. Все было так, как она думала: враг начинает оправдываться тем, что он солдат. Тем хуже. Значит, в твоих руках – оружие. Почему же ты не обратил его против зверя?
Майор прошелся по мягкому ковру. Сапоги его не скрипели, они тонули в пушистом ворсе.
– В гестапо вы больше не пойдете, – сказал майор, – не волнуйтесь, фрейлен: у меня есть знакомые, я позвоню и договорюсь. Вас больше не станут вызывать, раз вы будете у меня работать.
Ольга с ненавистью следила за его движениями и с наслаждением вслушивалась в каждое его слово. Она покорила сердце врага! Быть может, он проявит свою широту и по отношению к миллионам людей на захваченной гитлеровцами земле? Быть может, он и о них позвонит знакомому в гестапо? А может, он позвонит самому фюреру, чтобы тот положил конец ужасной войне и отказался от «Майн кампф»? Ольге хотелось расхохотаться. Это начиналась истерика. Ольга насилу сдержалась. Вдруг она увидела, что на столике, тут же за ее креслом, стоит радиоприемник. Она сначала его не заметила. Разве теперь можно слушать радио? Машинально она протянула руку. Майор заметил движение Ольги и предупредительно вставил вилку в розетку. Циферблат засветился, аппарат загудел. Красивый аппарат советской марки «Т-6». Точно такой же был у Ольги. Из аппарата лилась какая-то речь на немецком языке.
– Вы, вероятно, хотите послушать красивую музыку? Простите…
Майор отвел пальцы Ольги и сам стал вертеть переключатель, – стрелка побежала по шкале: обрывки речей, песен, сообщений, музыка…
Майор остановился на пустоте:
– Вы хотите Лондон? Париж? Будапешт? Вену? Ольга растерянно смотрела на майора. Музыку? Лондон? Париж?
– А! – улыбнулся майор. – Вы, фрейлен, хотите Москву!
Ольга побледнела. Москву! Шесть раз она читала в немецких сводках о том, что немцы вступают в Москву. Но она знала, что Москва не занята. Возможно ли это – услышать Москву?.. И вдруг Ольга похолодела. Из репродуктора несся знакомый, самый знакомый из всех голосов – голос московского диктора. Полгода не слышала она его, но узнала бы среди всех голосов мира.
Майор учтиво ждал. Любопытно ли послушать фрейлен Ольге эту передачу?
Диктор читал какую-то статью. Это не была военная статья. По воле советских народов за двадцать лет расцвел некогда дикий Казахстан. Он стал богатой и могучей страной. Теперь, в дни войны, Казахстан, как и другие советские республики, смог принять людей и хозяйство захваченных гитлеровцами земель. За шесть месяцев всенародной Отечественной войны Казахстан благодаря своей силе и помощи эвакуированных людей и машин стал, вместе с другими республиками, боеспособным. Глинистая пустыня обратилась в арсенал Красной Армии: там были сооружены оборонные заводы. Голодная степь превратилась в житницу фронтов. Сейчас Казахстан начинает весенний сев. Страна должна собрать богатый военный урожай. Нельзя потерять ни одного зерна…
Ольга рыдала, но на майора смотрела спокойно и равнодушно. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Нельзя потерять ни одного зернышка! А Мария уже потеряла свое зернышко – жизнь. Сколько же еще потеряно зерен?
Диктор сказал:
– Мы передавали выступление председателя Совета Народных Комиссаров Казахской Советской Социалистической Республики. Через полминуты слушайте эпизоды с фронтов Отечественной войны.
Наступила пауза. Майор протянул руку и хотел повертеть переключатель, но Ольга торопливо остановила его. Минутку! Майор снисходительно улыбнулся: фрейлен, вероятно, хочет послушать что-нибудь любопытное, фрейлен взволнована, и он, майор, готов развлечь ее.
«Ты слышала, Мария? А ты, мама, слышала? В Казахстане готовятся к весеннему севу. Есть еще на свете Казахская Советская Социалистическая Республика. И есть еще много советских республик. И есть Москва. Мама, Мария, слышите ли вы голос московского диктора? Того самого, который и до войны говорил: внимание, проверьте ваши часы, два долгих сигнала и один короткий. Мама, мама! Еще не весь мир захвачен фашистами! Есть еще на свете советские люди, которые не живут такой проклятой жизнью, как мы! Они установили эвакуированные заводы, они сеют и будут собирать военный урожай! Так, чтобы не потерять ни одного зернышка! Не может быть, чтобы мы не победили, Мария! Будь спокойна! Так говорит и шофер Пахол из Мукачева. В это верили еще испанцы, когда первые провозгласили: «Но пасаран!» Это знала и ты, великая Мария! Иначе ты не убила бы начальника гестапо. В этом нет и для меня сомнений. И я убью фашиста! Не горюй, мама, если я пропаду, что ж – пусть пропадет еще одно зерно из военного урожая. Благослови меня!»
Диктор объявил:
– Говорит Москва. Шестнадцать часов пятнадцать минут. Передаем эпизоды с фронтов Отечественной войны.
Сержант Иванов остался один у пулемета, на него шла целая рота фашистов. Но он не отступил, пока не расстрелял всех лент. После боя нашли его труп и перед ним сто двадцать трупов гитлеровцев… Летчик-лейтенант Джавахишвили протаранил немецкий самолет и погиб вместе с врагом…
Эпизоды читали два голоса: мужской и женский. Голос женщины тоже был знакомый – она читала еще до войны. Эпизоды были обыкновенные – с фронтов войны: враг надвигался, советские люди стояли насмерть. И от каждого эпизода хотелось плакать навзрыд. Однако Ольга спокойно смотрела на майора. Майор благожелательно улыбался: он не понимал по-русски, но готов был развлечь взволнованную фрейлен Ольгу.
Женщина-диктор сказала:
– Рота гитлеровских солдат во главе с унтер-офицером сдалась в плен нашим автоматчикам.
Сдалась в плен! Ольга машинально перевела эту фразу на немецкий язык.
Майор выслушал и улыбнулся.
– Гитлер капут! – сказал майор.
– Что? – Ольга в недоумении посмотрела на майора.
– Гитлер капут, – снова улыбнулся майор. – Разве вы, фрейлен, не слышали? Так говорят немецкие солдаты, когда сдаются вашим в плен.
Диктор сказал:
– Через одну минуту слушайте концерт.
Ольга выключила радио. «Гитлер капут!» Она еще этого не слыхала. Так говорят немцы? И они сдаются в плен? Но ведь они побеждают?
Майор пожал плечами:
– Это очень печально, когда солдат сдается в плен. Но война – это война. На смену успеху может прийти поражение, и наоборот. Победить надо в последнем бою. Это самое главное. Немецкая армия имеет огромные успехи. Мы захватили обширные пространства. – Майор прошелся по комнате и остановился перед картой на стене. Он обвел пальцем всю Европу. – Все это завоевала армия Великой Германии! – Он вздрогнул и выпрямился. Мгновение он как будто стоял навытяжку, потом опять стал «вольно». – Но для того чтобы выиграть последний бой, всю эту территорию надо еще удержать. А на этой территории ваша вот подруга убила начальника гестапо. Все это не так просто, фрейлен. Война еще долго будет продолжаться. И не только на фронте, но и здесь, в завоеванном тылу. Война – это очень трудное и хлопотливое дело. Поверьте мне, я старый солдат.
Ольга слушала затаив дыхание. Что он говорит? Кто это говорит? Майор Фогельзингер? Немец?
– Вы – наци? – спросила Ольга.
Майор улыбнулся. Это была грустная улыбка.
– Мы не о том говорим, фрейлен. Пусть война будет войной. Читали ли вы, фрейлен, когда-нибудь книгу немецкого писателя Ремарка «На западе без перемен»?
Ольга насторожилась. Она читала книгу Ремарка. Конечно, читала!
– Отлично! – сказал майор. – Это книга обо мне. Гимназистом я в прошлую войну пошел добровольцем на фронт.
– А Ремарк, – спросила Ольга, – он потом тоже стал наци?
Майор нахмурился.
– Мы не о том говорим, фрейлен. Как бы ни была тяжела война, когда-нибудь она кончится.
– А что будет после войны? – спросила Ольга. – Не в Германии, а здесь, на землях, захваченных Германией?
Майор пожал плечами.
– Вы не знаете?
– Мы не о том говорим, фрейлен, – в третий раз упрямо повторил майор. – Я не разделяю воинственного духа молодого немецкого поколения. Но я солдат. И я ветеран. И я немного устал, так же как и вы, фрейлен. Мы не о том говорим, фрейлен. Давайте поговорим о другом. Как ни худо бывает человеку, он всегда может поговорить о чем-нибудь веселом. Я предлагаю выпить за ваше здоровье и за ваше будущее счастье, фрейлен Ольга!
Майор открыл шкафчик и вынул бутылку и два бокала.
– Чудесное кавказское белое сухое вино! – сказал майор и наполнил бокалы.
Ольга отодвинула свой бокал.
– Фрейлен, вы не хотите выпить со мной?
Ольга не хотела пить с ним. Она покачала головой.
– Вы хотите обидеть меня?
Ольга поднялась. Надо что-нибудь сказать. Майор ждал, держа бокал в руке.
– Вчера умерла моя мать, – сказала Ольга. – Сегодня я ее похоронила.
Майор поставил бокал и почтительно склонил голову:
– О фрейлен, простите…
Минуту длилось молчание. Майор стоял в торжественной позе. Он почтил память матери своей гостьи. Он был джентльмен. Ольга тоже молчала. Зачем она сказала о матери? Зачем она сказала о гестапо? Зачем она вообще разговаривает с ним? Надо просто взять стул и…
– Фрейлен, – сказал вполголоса майор. Он говорил не просто корректно, а задушевно. – Выслушайте меня. Я знаю, что значит остаться сиротой. – Он вдруг вынул носовой платок и на секунду прижал его к глазам. Потом он снова спрятал платок в карман. – Я потерял родителей всего лишь четыре года назад. Я их очень любил, моих родителей. Вы культурный человек и, вероятно, знаете, как любят в наших немецких семьях. Я прекрасно понимаю вас, фрейлен, жизнь у вас такая трудная!
На мгновение он остановился. Ольга в удивлении смотрела на него широко открытыми глазами. Боже мой, да это был точь-в-точь такой немец, каких описывают в старинных сентиментальных романах. Сейчас он еще заговорит о любви. Вертер!
Майор смотрел на Ольгу нежными глазами:
– Знайте, фрейлен, мне совершенно не нужна стенографистка. Быть может, то, что в списке переводчиц я натолкнулся на имя неизвестной мне фрейлен Басаман Ольги, это перст судьбы? Быть может, в моих дружеских чувствах к вам, фрейлен, есть зерно сердечного влеченья? Отнеситесь к этому как женщина…
Ольга смотрела на майора. Марию повесили. Фашисты дорого заплатили за ее смерть, – она убила начальника гестапо. Сержант Иванов погиб у пулемета, уничтожив сто двадцать гитлеровцев. Врага нельзя пропустить, но надо дорого продать свою жизнь. За одного Фогельзингера она не отдаст жизни!
Ольга подошла к подзеркальнику.
Майор понял ее жест, он взял пальто и подал его Ольге. Потом он подал ей перчатки.
Ольга направилась к двери. На пороге она оглянулась.
Майор стоял посредине комнаты. Лицо у него было печальное.
Ольга вышла и затворила за собой дверь. Она прошла через просторную переднюю, отворила выходную дверь и вышла на площадку.
«Фогельзингер будет десятый, двадцатый, сто двадцатый…»
Ветром заносило снег в выбитые окна. Ольга стала спускаться по лестнице. В ушах у нее шумело, голова стала какая-то большая, – разве голова может распухнуть?!
Ярость закипала в сердце Ольги. Вертер! Может, он скажет фюреру, чтобы тот постригся в монахи? Может, он пошлет букетик подснежников на могилу тысячи расстрелянных в Сокольническом лесопарке? Может, в его чувствах есть зерно сердечного влеченья? Какое он имеет право?
– Право! – вслух сказала Ольга, и голос ее явственным отзвучием раздался в пустом пролете. Нервная, страдальческая усмешка исказила ее губы.
Усмехаясь, Ольга вышла на улицу. Холодный ветер обжег ей лицо.
Ольга пошла. Подполье должно быть! Не может быть, чтобы не было подполья. Как найти подполье?
