Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 2"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

– Девочки! Мы должны спасти Иду! – говорила Мария. – Ида – еврейка, ее бросят в гетто. Или она сразу же попадет в руки охранников!

«Хундерт зибциг!» – вспомнила Ольга. Именно таких любят грязные донжуаны: высокая, стройная, пышные золотые волосы, смуглый румянец и неожиданно – черные глаза…

Нина со слезами рассказывала, что Ида решила облить себе лицо серной кислотой.

– Девочки! – плакала Нина. – Вы ведь знаете, какой у Иды решительный и бешеный характер. Мы должны ее спасти. Не может быть, чтобы фашисты остались здесь навсегда! Наши вернутся. Зачем Иде уродовать себя?

Нина полагала, что Иде надо заявить, будто она не еврейка. Немецкий антисемитский закон давал следующую лазейку: если три человека – не евреи – засвидетельствуют, что четвертый тоже не еврей, ему не надо уходить в гетто. Потом будет организовано какое-то специальное учреждение, которое займется более тщательным расследованием. Но тем временем можно будет придумать, как спасти Иду.

Ольга возмутилась. Какое безобразие! Доказывать, что ты не еврей! Разве это позор – быть сыном своего народа?

Иду, конечно, надо спасти. Но для этого необходимо засвидетельствовать, что она не еврейка, и подтвердить это своими подписями! Никогда бы Ольга не подумала, что может совершить такой поступок: покрывать кого-то, кто отрекается от своего народа! Отрекается от своих. Доказывает, что он – вовсе не он! Да ведь свидетельствовать, что кто-то не еврей, это как бы самому утверждать антисемитизм… Нет, нет, мы имеем дело с фашизмом! Защищаться от натиска фашизма с позиций логики – бессмысленно. С фашизмом надо бороться на поле боя, на баррикадах. Но если уж случилось так, что ты не принимаешь участия в борьбе, то защищайся как только можешь, но защищайся.

Ольга, Мария и Нина решили идти. Идти надо было к какое-то специальное учреждение, – Мария забыла, как оно называется, но знала, где оно находится.

Впервые после оккупации Ольга вышла из дому. Воздушными налетами, бомбардировками и артиллерийским обстрелом были произведены пока незначительные разрушения… Город, казалось, стоял такой же, как и неделю назад, но он был совсем не такой. Город – это вовсе не здания, улицы или площади. Город – это традиции поколений и твои личные привычки. Это – люди, с которыми ты работаешь, и интересы, которыми ты живешь. Площади, улицы и здания стояли на месте, но города уже не было. Родной город не стал чужим, но он стал похищенным городом. Горько и больно было смотреть на каждый камень. Раньше ты этого камня не замечал. Теперь он будил дорогие сердцу воспоминания. И его у тебя похитили.

Ольга, Мария и Нина старались только перебегать через улицы и шли больше проходными дворами. В этой части города Ольга хорошо знала все проходные дворы.

На углу Бассейной Ольга вдруг увидела Миколайчика. Он шел навстречу ей. Боже мой, Миколайчик остался?! Миколайчик был одним из ближайших друзей Ольги. Он работал инженером в тресте, куда Ольгу постоянно вызывали стенографировать. Миколайчика сблизило с Ольгой увлечение футболом, они часто ходили вместе на матчи. Встречались они всегда с удовольствием и находили множество тем для разговоров: кто вышел в первый тур всесоюзного соревнования, какие команды претендуют на кубок СССР, как прекрасно играл в последнем матче вратарь Паровишников. За футболом появились и другие общие интересы: они ездили вместе купаться на Донец, обменивались книжными новинками, потом у Миколайчика умерла сестра, и Ольга его утешала. Где бы они ни встретились, свой путь они непременно продолжали вместе. Но вот Ольга увидела сейчас Миколайчика, и первым ее движением было – спрятаться. Убежать, сквозь землю провалиться – только бы не встретиться с Миколайчиком! Ольге стыдно было смотреть Миколайчику в глаза.

Но, сделав усилие над собой, Ольга пошла прямо навстречу Миколайчику. Оставалось всего каких-нибудь десять – двенадцать шагов. Миколайчик вдруг заметил Ольгу и сделал движение. Он хотел завернуть за угол, чтобы не встретиться с Ольгой. Но было уже поздно. Поравнявшись, Миколайчик снял шляпу и поклонился. Глаза его смотрели не в лицо Ольге, а куда-то ниже, вбок, он избегал взгляда Ольги. Он покраснел, прибавил шагу и прошел мимо не останавливаясь. Он даже не сделал движения, чтобы остановиться. Миколайчику было стыдно, как и Ольге. Кровь бросилась Ольге в лицо…

Потом подруги пересекли Сумскую. Широкая улица была почти пуста. Оборванные троллейбусные провода лязгали на ветру об асфальт. По тротуарам важно расхаживали по двое патрули. Прохожие спешили забежать в подъезд или завернуть за угол. По мостовой порою проезжали автомашины. Шоферы не давали гудков – прохожий сам должен был остерегаться. Ольге даже показалось, что машины гоняются за прохожими, стараются переехать их или задеть крылом. Иногда по улице проходили целые семьи – стар и млад – с узлами, чемоданами, подушками. Они шли медленно, понурясь, с тупыми или безумными взглядами. Они шли молча – молчали даже дети и младенцы на руках. Это шли евреи. Они покидали свой кров и направлялись в гетто, – таков был приказ коменданта…

В учреждении, куда Мария привела Ольгу и Нину, совершенно не было посетителей. Местные жители еще не знали дороги к фашистским властям.

На пороге учреждения Нина пошатнулась.

– Боже мой, я боюсь!

Но Мария подтолкнула ее, и они вошли.

В первой комнате сидел канцелярист в мундире эсэсовца. Он что-то писал.

– Битте, – сказала Мария, – энтшульдиген зи…

Канцелярист продолжал писать.

Девушки стояли. Первые слова, произнесенные ими на языке завоевателя, значили: «Простите, пожалуйста…»

В этой комнате еще недавно помещался детский сад, – над панелью вокруг всей комнаты шел бордюр, разрисованный красными и синими петушками и цветочками. Это рисовали сами дети, украшая свой уголок. Выше на стене висел теперь портрет обезьяны с короткими подбритыми усиками и несколько объявлений на немецком языке.

– Вам что надо? – рявкнул вдруг канцелярист, отрываясь от бумаг.

Произношение у него было картавое, он говорил, должно быть, на южнонемецком диалекте, – вспомнила Ольга лекции по немецкому языку.

Мария – она была самой бойкой и смелой из них – коротко объяснила, зачем они пришли: им надо немедленно увидеть начальника…

– Герра зондерфюрера! – рявкнул канцелярист.

– Герра зондерфюрера по очень срочному делу.

– По какому именно делу? – рявкнул канцелярист.

Мария вспыхнула, но сдержалась и ответила, что о деле они скажут герру зондерфюреру лично.

Канцелярист тоже покраснел. Он был длинноносый, без подбородка, рыжий и покраснел так, как краснеют только рыжие: у него побагровели шея, лоб, даже кожа на голове под редкими волосами.

– Тогда вам придется ждать.

Он придвинул к себе бумагу и усердно принялся писать.

Девушки стояли. Канцелярист писал. Он исписывал уже третий лист бумаги.

– У себя ли герр зондерфюрер и сколько времени нам придется ждать? – спросила Мария.

Канцелярист не ответил. Он даже не взглянул на девушек. Они для него не существовали. Их не было. Он их не слышал.

Девушки постояли еще. Канцелярист дописал пятый лист, встал, собрал листы, аккуратно выровнял их и неторопливо направился к другой двери.

Дверь отворилась, и канцелярист исчез за нею. В эту короткую минуту девушки увидели, что в другой комнате стоит большой письменный стол. За ним сидел немец в мундире эсэсовца. Стол перед ним был пуст. Немец ничего не делал. Он курил. Дверь затворилась.

– Боже! – простонала Мария. – Какая гадость!

Нина всхлипнула. Ольга молчала.

– Сейчас он доложит, – зашептала Мария. – Девочки! Крепитесь, умоляю вас! Будьте мужественны, не обращайте внимания, что бы он ни говорил, что бы он ни делал. Так надо. Прошу тебя, Ольга, не наделай глупостей. Ты ведь понимаешь, зачем мы пришли. Любой ценой мы должны спасти Иду.

Канцелярист вышел. Девушки так и кинулись ему навстречу.

– Нам можно пройти?

Но канцелярист не сказал ни слова, он даже не взглянул на девушек, – точно их вовсе и не было, – и прошел на свое место. Он сел, придвинул бумагу и перо. Не торопясь, начал исписывать новый лист бумаги.

– Битте, майн герр, прошу извинить меня за настойчивость, – спокойно сказала Мария. Ольга видела, как сжимаются у нее челюсти и дрожат кончики пальцев. – Битте, скажите, очень вас прошу, и еще раз приношу извинение за то, что отрываю вас от неотложных дел: не может ли герр зондерфюрер принять и выслушать нас?

– По какому делу вам нужен герр зондерфюрер?

– Мы должны помочь одной нашей подруге… – Мария запнулась. – Не разрешите ли вы нам повидать герра зондерфюрера и попросить его вмешаться в дело и вынести справедливое решение, которое предотвратило бы беду, несправедливо грозящую нашей подруге.

Канцелярист выслушал внимательно, как будто пристально следя за правильностью произношения и грамматического строя в немецком языке Марии. Потом он взял в правую руку перо и, склонившись над бумагами, левой небрежно указал на дверь к начальнику.

– Можете пройти, – рявкнул он.

– Мы очень вам благодарны, – сказала Мария совершенно ровно и спокойно.

Девушки подошли к двери, и Мария постучала.

– Герайн! – послышалось оттуда.

Они вошли.

Мария вышла немного вперед. Она решила все взять на себя.

– Здравствуйте, герр зондерфюрер! – сказала Мария. – Мы позволили себе побеспокоить вас по очень срочному делу. Извините нас, пожалуйста, и разрешите обратиться к вам с нашим делом.

Зондерфюрер смотрел в пространство и молчал.

Ольга держала Марию за кончики холодных пальцев. Пальцы дрожали, как в лихорадке. Но голос Марии был ровен и тверд. Все свои силы, все мужество вложила она в голос. Когда Мария выйдет отсюда, она будет биться в слезах.

– Вы разрешите, герр зондерфюрер, обратиться к вам?

Зондерфюрер молчал. Глаза его не мигали. Сигара дымилась в пальцах.

Мария умолкла. Она совсем растерялась. Минута прошла в абсолютной тишине.

– Ну? – нетерпеливо крикнул зондерфюрер.

Тогда Мария сделала еще шаг к столу и заговорила.

– Она превосходно знала немецкий язык, была отличницей на факультете и собиралась остаться при институте в аспирантуре. Коротко, выразительно, красивым литературным языком Мария изложила суть дела. Зондерфюрер слушал. Один раз он пососал свою черную вонючую сигару. Мария кончила, он глядел на нее не мигая. И вдруг он коротко свистнул.

– Фьюить!

Мария посмотрела на него. Ольга с Ниной тоже посмотрели. Собаку он звал, что ли? Собаки нигде не было.

– Фьюить!

Девушки в недоумении переглянулись.

– Фьюить! – третий раз свистнул зондерфюрер. Для пущей выразительности он на этот раз помог себе жестом. Он поднял левую руку, вытянул палец и показал на дверь. Он предлагал девушкам выйти вон.

Дверь позади отворилась, и вошел канцелярист.

– Герр зондерфюрер приказывает вам выйти вон! – рявкнул канцелярист. Он взял Ольгу за плечо.

Кровь бросилась Ольге в лицо. Все в ней помутилось. Сейчас все-таки произойдет нечто непоправимое. Она даст пощечину канцеляристу.

Мария схватила Ольгу за руку Но одним движением плеча Ольга сбросила и руку канцеляриста и руку Марии. Она быстро подошла к столу. В голове у Ольги шумело, стучало в висках. Ольга уже сама не понимала, что она говорит. Но она говорила четко, звонко, на отличном немецком языке. Она тоже мечтала пойти в аспирантуру. Но теперь она уже знала, что никогда, никогда не станет аспиранткой при кафедре немецкого языка. И забудет навсегда этот язык, на котором высшим проявлением красноречия является посвист, которым зовут собак – «фьюить!».

– Герр зондерфюрер! – чуть не кричала Ольга. – Мы обращаемся к вам на немецком языке и хотели бы услышать от вас ответ тоже на человеческом языке, а не свист, которым зовут собак. Если вы отказываете нам, то, пожалуйста, так и скажите. Тогда мы будем апеллировать в высшие инстанции. Но вы не можете отказать нам, потому что мы просим только применить действующий немецкий закон.

Ольга задохнулась и смолкла Зондерфюрер сверлил ее своими глазками-пуговками. Он опять молчал. Но он оперся руками о стол и наклонился вперед, точно готовясь к прыжку… Он не ожидал такой дерзости и насторожился: чем вызвана эта дерзость?

Тогда Ольга, неожиданно для самой себя, выхватила свою повестку и положила ее на стол перед зондерфюрером.

– Я работаю у коменданта, – сказала вдруг Ольга, – мои подруги тоже работают у высокопоставленных начальников, и мы пришли к вам, прервав, с разрешения наших начальников, наши занятия. А ваш канцелярист, – Ольга так и сказала «канцелярист», – битый час держал нас попусту перед вашей дверью.

Ольга задохнулась. Ей казалось, что она сейчас упадет, – зеленые круги плыли у нее перед глазами. Но она стояла ровно, твердо, как натянутая струна. Нина рядом с нею дрожала. Мария была бледна.

Некоторое время зондерфюрер не мигая смотрел на Ольгу своими серыми пуговками. Потом он смигнул. Он протянул руку и взял повестку. Короткими, толстыми пальцами он поднес ее к глазам. Глаза его пришли в движение – скользнули слева направо, метнулись назад, снова скользнули слева направо, – он прочел повестку. Потом он бросил беглый взгляд на пометки на полях: неразборчивый текст не привлек его внимания, но он увидел печать, четкую и жирную немецкую печать.

– Почему вы не сказали сразу моему помощнику, что вы от коменданта? – Голос у него был пискливый, как у кастрата.

– Мы хотели поговорить лично с вами, начальник, – сказала Мария, быть может, слишком вежливо, вежливей, чем следовало.

– О ком идет речь? – пискнул зондерфюрер.

– Об Иде Слободяник, студентке нашего института, – ответила Ольга.

– Института немецкого языка, – прибавила вдруг Нина: она тоже заговорила.

Зондерфюрер кивнул своему канцеляристу. Канцелярист подал ему бланк. Зондерфюрер вынул из кармана ручку, отвинтил колпачок, подождал, пока не набежит капля чернил, и тогда собственноручно вписал в первой графе имя и фамилию – «Ида Слободяник». Он подписал бланк и сунул его канцеляристу. Канцелярист вышел, чтобы заполнить бланк. Тем временем зондерфюрер вынул другой бланк.

– Ваши фамилии?

Ольга, Мария и Нина назвали свои фамилии.

Зондерфюрер, не торопясь, острым, готическим письмом очень четко вписал фамилию каждой девушки в отдельную графу. Затем он подвинул бланк на край стола, положил ручку на бланк и кивнул Ольге. Он в самом деле был немногоречив.

Ольга взяла перо и пробежала текст бланка. Это было поручительство, что Ида Слободяник не еврейка, оно должно было фигурировать дальше в каком-то специальном учреждении, а затем в каком-то специальном суде. За лжесвидетельство – смертная казнь. Сердце замерло – они давали поручительство, наперед зная, что это ложь и, значит, грозит им смертью. Что будет завтра, они не знали, но сегодня они спасали Иду Слободяник. Ольга встряхнула перо, чтобы набежала капля чернил, и расписалась против графы со своей фамилией. Рядом она написала свой адрес. Зондерфюрер не смотрел на нее, он в это время с ног до головы оглядывал Марию. Это был похотливый взгляд грязного сластолюбца.

После Ольги перо взяла Мария. Начальник одним глазом следил за ее движениями. Пока Мария писала, его серые круглые глазки сыча медленно скользили по ее фигуре – гораздо медленней, чем перо в руке Марии. Ольга не выдержала и закрыла глаза – так противно и оскорбительно это было. Но она тотчас же открыла глаза, и как раз в это мгновение рука зондерфюрера, короткая рука с толстыми пальцами, легла на талию Марии. Ольга вскрикнула – рука зондерфюрера соскользнула с талии Марии, глаза сыча застыли, уставившись на Ольгу. Ольга с ужасом смотрела в эти глаза – сейчас произойдет нечто ужасное: Мария ударит зондерфюрера прессом по голове.

Но Мария выпрямилась, в лице у нее не было ни кровинки, кривая улыбка исказила ее полные, посиневшие губы. Такие улыбки бывают у подсудимых, когда они слушают свой смертный приговор. Мария уступила место Нине и спокойно, неторопливой походкой подошла к Ольге. Ольге показалось, что от Марии повеяло холодом, точно она пришла с мороза. Мертвая маска сыча проводила Марию похотливым взглядом, но зондерфюрер не сделал ни малейшего движения. Потом он скосил глаза на бланк, – быть может, он хотел проверить, записала ли свой адрес эта красивая девушка, которая пробудила его похоть. Нина подписалась, – зондерфюрер даже не взглянул на нее, взял бланк и спрятал в досье. Затем зондерфюрер кивнул головой, – можно уходить.

Девушки направились к двери, зондерфюрер поднялся и тоже пошел вслед за ними. Ольга инстинктивно толкнула Марию вперед, чтобы та прошла первой. Но зондерфюрер уже был около Марии. В то самое мгновение, когда Мария шагнула через порог, он, нимало не стесняясь Ольги и Нины, которые сзади видели каждое его движение, отвел немного вбок правую руку и широкой ладонью легонько похлопал Марию по бедрам…

Все плыло у девушек перед глазами, когда они вышли в переднюю. Канцелярист только взглянул на них и пододвинул на край стола бумажку. Это было удостоверение, которое необходимо было вручить Иде в знак того, что она не подлежит приказу о выходе евреев за городскую черту до тех пор, пока специальное учреждение и специальный суд не установят ее расовую принадлежность.

Девушки не торопясь вышли на крыльцо.

За углом все три вдруг остановились. Они подняли глаза и посмотрели друг на друга. Страшно рыдали, безутешно рыдали глаза Марии. Губы у Нины были совершенно белые, – таких белых губ не бывает. Ольга опять дрожала, – вот уже который раз за эти три дня ее пронизывала эта страшная, отвратительная, непреодолимая дрожь.

– Я сейчас отнесу Иде документ, – тихо сказала Мария.

– А как же с повестками? – прошептала Ольга.

Мария молчала.

– Я не могу! – простонала Нина. – Я не пойду!

– Я попробую уехать в деревню, – сказала Мария. Она была одинокая, ничто не связывало ее с городом. – А ты, Ольга?

– Как нам, переводчицам, – спросила Ольга, – переводить на наш язык это немецкое «фьюить»?

Ольга пошла одна. Она опять избегала улиц и пробиралась по проходным дворам. Не вывезти ли мать и детей в деревню? Но у Ольги не было знакомых в деревне. Да и будет ли лучше в деревне?

У ворот стоял дворник. Увидев Ольгу, он направился ей навстречу.

– За вами пришли, – сказал дворник. – Теперь пришел солдат. Он получил приказ немедленно привести вас. Он сидит в вашем парадном.

Ольга повернулась и пошла назад. Дворник смотрел ей вслед. Девушка, видно, решилась бежать. Он снял картуз и перекрестился. Пусть бог поможет этой бедной Басаман: он знавал еще ее отца. А солдат что? Солдат посидит, не дождется и уйдет…

Но, пройдя несколько шагов, Ольга остановилась. Значит, теперь она станет нелегальной: в родном городе, как загнанный зверь. А мать и детей завтра же схватит гестапо. Она не имеет права на это.

Ольга вынула повестку и посмотрела адрес. Решительным шагом – не проходными дворами, а прямо по улице – она направилась по адресу, указанному в повестке.

* * *

В комендатуре было большое движение: к подъезду подкатывали машины, по коридорам сновали офицеры и люди в гражданской одежде, по всем признакам – тоже немцы. У некоторых дверей стояли посетители – с невеселыми, убитыми, расстроенными лицами. Это были не немцы, а наши.

Адъютант помощника коменданта нехотя взглянул на повестку Ольги, но тотчас строго спросил:

– Где ваш конвоир?

– Какой конвоир? – притворилась Ольга, будто не понимает.

– Вас привел конвоир?

Ольга пожала плечами.

– Я вас не понимаю, – сказала она. – Я получила утром эту повестку, но задержалась и смогла прийти только сейчас. О каком конвоире вы говорите?

Адъютант внимательно ее выслушал, минуту подумал, затем поднялся.

– Пройдите, – сказал он.

Он указал Ольге на дверь и первый шагнул через порог. Затем он произнес несколько слов в глубину кабинета, – это было похоже на рапорт, – и тотчас отступил в сторону, пропуская Ольгу вперед.

Помощник коменданта стоял за письменным столом. Он задумчиво постукивал длинным карандашом по кипе бумаг, которые лежали перед ним на столе. Мина у него была унылая: бумаг этих до черта, а что с ними делать? Это был, очевидно, старший офицер, потому что адъютант стоял перед ним навытяжку. Он был высок, строен, – многолетняя военная выправка чувствовалась во всей его фигуре, даже в мимике лица. Ему было, вероятно, за сорок, седина слегка посеребрила его виски. Однако офицер был только майором. Ольга сразу поняла это из слов адъютанта.

Майор кивнул Ольге.

– Подойдите поближе.

Ольга подошла вплотную к столу.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал майор. Голос у него был баритонального тембра, произношение чистое.

Ольга не села, и майор тоже стоял, слегка наклонившись вперед, готовясь сесть, как только сядет Ольга. Он был джентльмен и знал, как надо держаться с женщиной. Ольга почувствовала это и сразу села. Тогда майор тоже сел.

– Очень рад познакомиться с вами, – сказал майор. – Вы будете работать у меня. – Его речь была простой и плавной, без всякой провинциальной аффектации, и он сразу перешел к делу. – Великая Германия завоевывает страны, и мы, армия великой Германии, должны иметь дело с завоеванными народами, которые не знают нашего языка, как ни гордимся им мы, немцы. – Он улыбнулся. – Я выбрал среди студенток института именно вас, потому что вы зарегистрированы и как стенографистка. Однако я опасаюсь, что вы знаете только русскую стенографию. Не разочаровывайте меня, прошу вас. Вы можете стенографировать на немецком языке?

Ольга сидела окаменелая. Что это за человек? Разве бывают такие среди фашистов? Это был обыкновенный, нормальный человек. Протест охватил Ольгу. Она не хотела, чтобы среди фашистов были такие. Пусть лучше все будут солдафонами, грубиянами, гориллами.

Майор сочувственно посмотрел на Ольгу.

– Я подозреваю, что вы очень взволнованы. Я вас понимаю. Возможно, в вашей семье есть военные, которые ушли с вашей армией. И вдруг вам предлагают работать в армии завоевателей. Положение трудное. Но об этом мы с вами подробно поговорим после. Сейчас речь идет только о том, что нам с вами необходимо работать вместе. Потом мы с вами поймем друг друга.

Майор посмотрел на Ольгу. Но на этот раз он ждал уже ответа.

– По-немецки я не сумею стенографировать, – наконец заставила себя сказать Ольга.

Майор с сожалением развел руками.

– Я так и думал. – Он вдруг иронически улыбнулся. – Да поможет мне бог пережить это. – Однако он сразу стал снова серьезен. – Я согласен и при этом условии. Вы приступите к исполнению ваших обязанностей в качестве переводчицы, а тем временем, – я дам вам для этого определенный срок, постепенно овладеете немецкой стенографией. У вас, как специалиста, это не отнимет много времени, а мы собираемся остаться здесь надолго. – Он опять улыбнулся с легкой иронией, только ирония на этот раз была адресована Ольге.

Ольга сидела окаменелая. Надо одолеть этого дьявола! Она не будет служить фашистской посредницей! И Ольга вдруг решилась.

– Господин майор, – сказала она и посмотрела майору прямо в лицо. – Позвольте мне обратиться к вам с просьбой.

Майор строго, но вежливо посмотрел на Ольгу.

– Я вас слушаю!

– Я прошу вас освободить меня от обязанностей, которые вы на меня возлагаете. – Ольга вздохнула, хотя всеми силами старалась сдержать этот вздох. – Дело в том, что я не могу ходить на работу и оставлять дом: у меня двое детей и больная мать, она лежит, не поднимается с постели. Они погибнут без моего присмотра, господин майор.

Майор строго смотрел на взволнованное лицо Ольги. Лицо его выразило досаду, но в этой досаде не было враждебности.

– Ах, как это неприятно, – сказал майор, – как это неприятно!

Ольга набралась смелости:

– Вы можете принудить меня, это ваше право, но…

– Я солдат, – сухо сказал майор. – Если не оказывают сопротивления, нет надобности прибегать к принуждению. Этим можно нанести вред только себе. Это основное правило каждого военного человека. Так я полагаю. – Ольга мяла платок во влажной руке. – Конечно, раз вы не умеете стенографировать по-немецки, я могу найти сколько угодно других переводчиц. – Майор улыбнулся, и эта улыбка глубоко уязвила Ольгу. Эта улыбка выражала превосходство и высокомерие. – Мы не можем пожаловаться, что нам не хватает переводчиц. В нашем распоряжении не только институт иностранных языков, но и все ученицы старших классов. В ваших школах не плохо обучали немецкому языку. Это делает вам честь, – любезно прибавил майор. Впрочем, это была только галантность.

Ольга опустила глаза и мяла свой мокрый платок.

– Хорошо, – сказал майор. – Я могу на некоторое время освободить вас. Но с одним условием: вы немедленно возьметесь за изучение немецкой стенографии. Я полагаю, вы быстро с этим справитесь. Через некоторое время я пришлю за вами. Постарайтесь за это время уладить ваши семейные дела. Наймите прислугу, которая присматривала бы за вашей матерью. Если прислугу станут брать на какие-нибудь принудительные работы, обратитесь ко мне, – я ее освобожу. До свидания.

Майор поднялся, давая понять, что Ольга свободна. Ольга встала, и майор коротко, по-военному, кивнул ей головой.

Ольга прошла мимо адъютанта по коридорам в вестибюль – она ног под собой не слышала. Она свободна, она может уйти, ей не надо сейчас идти на работу к фашистам!..

Чуть не бегом вернулась Ольга домой. Солдат, посланный за нею, сидел внизу около лестницы. Ольга кивнула ему и прошла мимо.

– Вы можете идти. Я уже была у господина майора.

Ольга сказала это таким тоном, что солдат вытянулся в струнку.

– Басаман Ольга?

– Да, я Ольга Басаман.

Солдат откозырял, повернулся налево крутом и ушел. Он даже не потребовал документов.

Но перед дверью квартиры силы изменили Ольге. Она даже пошатнулась, такого душевного напряжения стоил ей сегодняшний день! Ольга закрыла глаза и прислонилась к стене. Стена в темном пролете была холодная и сырая. Мысли кипели в голове у Ольги, чувства кипели в ее груди. Не изменила ли она? Не совершила ли позорного поступка? Товарищи! Дорогие товарищи, – там, на востоке, на фронте и за фронтом, на Великой Советской Земле! Будьте свидетелями! Будьте судьями! Скажите, не действовала ли я против нашей правды? Товарищи, помогите мне здесь!

Еле двигаясь от изнеможения, Ольга подошла к двери, приникла к ней, чуть не обняла ее. За дверью царила мертвая тишина, но Ольга знала – по ту сторону двери стоит мама и ждет ее. Она слышала, как мама стоит, – безмолвная, убитая, напрягая все внимание, чтобы услышать, когда придет Ольга… На свободе ли она? Жива ли?

Так началась эта проклятая жизнь – в городе, захваченном фашистами.