Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 2"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)
Ольга, III
1
Потянулись бесконечные дни, заполненные одной этой мыслью. С этой мыслью Ольга ложилась спать. С этой мыслью Ольга ночь напролет лежала без сна. С. этой мыслью Ольга начинала каждый новый день: «Где искать подполье?»
Это было похоже на бред. И как в бреду, мрак внезапно пронизывала отчетливая мысль: «Мария, почему ты мне не призналась? Ты не верила мне, Мария!»
И тогда возникала цепь убийственных умозаключений:
«Где ты была в первый день? Почему ты не приготовилась к участию в борьбе! Почему ты не восстала с теми, кого потом вешали на балконах, с теми, кто полег в Сокольническом яру, кто пал жертвой на тракторном поле? У тебя на руках были больная мать и двое маленьких детей. А разве у погибших не было матерей и детей? А разве у тебя не было Родины? У тебя была Родина, больная мать и двое детей».
Но Ольга гнала прочь эти страшные мысли. Пусть она не в первой, а в последней шеренге, но и она не может не принять участия в борьбе вместе со всем народом. Как ей найти подполье?
Тогда возникало сомнение: что могу я свершить?
Но Ольга с негодованием гнала прочь это сомнение. А что могла свершить Мария? Пусть каждый уничтожит одного захватчика – и на нашей земле не останется ни одного фашиста. Но уничтожить надо не одного, а многих. Ищи же подполье!
Тогда возникали опасения: ты на примете в гестапо и своими поисками наведешь на подполье врагов.
Эта мысль больше всего терзала Ольгу.
В бессонные ночи Ольгу вдруг пронизывала догадка: подполье надо искать на заводах!
Ольга вскакивала и в мыслях мгновенно составляла план: заводы вывезли на восток, но не все рабочие эвакуировались, завтра она пойдет за город, в заводские районы… Но сразу же наступало отрезвление: именно на руинах заводов начались массовые аресты и расстрелы, именно из заводских районов больше всего угнали невольников на работу в Германию. Подполье там строго законспирировано, и попытки установить связь там примут за происки изменника и провокатора.
Ольга снова ложилась – и темные кошмары наваливались на нее. Ей снилось, что ее убивают свои, приняв за гитлеровскую шпионку.
Ольга снова просыпалась, обливаясь холодным потом. Но в освеженной холодом голове рождалась уже новая яркая догадка: подполье надо искать именно там, где оно больше всего законспирировано самой невероятностью. Например, среди людей, которые всегда стояли как будто в стороне от активной советской жизни!
Ольга сидела в постели, и мысли вихрем проносились в ее уме. В выстуженной комнате холод пронизывал все ее измученное тело, но она его не чувствовала. Она чувствовала только, как мучит ее вопрос: где найти таких людей, кого из них она знает?.. Тишина царила в пещере Ольги, – глухая ночь словно придавила к земле весь дом, весь мир. Сквозь сон всхлипывали дети. В углу тяжело дышал Пахол. Где-то за стеной скреблась мышь.
Нет, это не мышь скреблась. Мыши давно покинули дом. Ольга сама видела, как сотни мышей и крыс среди бела дня неслись по подмерзшему снегу к дому на углу Пушкинской, где разместилось офицерское казино с проститутками. Там было что есть, и мыши с крысами переселились туда… Это Ида ворочалась в своем тайнике.
Ольга срывалась с постели и потихоньку пробиралась на кухню. Она приникала ухом к двери чуланчика среди ванночек, корыт и лоханок.
– Ида! Ты уже спишь?
Ида никогда сразу не откликалась. Она точно проверяла, действительно ли это голос Ольги. Потом долетал ее шепот:
– Я не сплю, Ольга. Ты хочешь меня выпустить?
– Нет, Ида, нет! Сейчас нельзя! Я только хочу спросить у тебя. – Ольга прижималась плотнее и шептала тихо-тихо, чтобы самой не услышать своего шепота: ночью звуки такие гулкие. – Ида! Мы не имеем больше права! Ты понимаешь, Ида? Мы должны найти подполье. Ты согласна на это, Ида?
Ида долго не отвечала.
– Ты слышишь, Ида?
– Я слышу. Я понимаю, Ольга. Надо найти подполье.
– Где искать его? Как с ним связаться?
Ида молчала.
– Ты слышишь, Ида?
– Я слышу. Но я не представляю себе, что творится в городе. Вот уже третий месяц я здесь.
– Но подполье должно быть, правда? – шептала Ольга. – Не может быть, чтобы не было подполья.
– Конечно, оно должно быть.
– Где же оно, где?
– Не знаю, – не сразу отвечала Ида. – Я никогда об этом не думала. Подполье, наверно, там, где пролетариат.
– Нет, нет, Ида, – шептала Ольга, – теперь другие времена. Было бы неосмотрительно организовывать подполье там, где враг сразу же начнет искать его! Ида, ты завязывала столько знакомств на разных вечерах, – может, надо искать среди твоих знакомых?
Ида долго молчала. Потом она говорила:
– Это как-то невероятно, но я подумаю, Ольга. Приходи завтра в это же время…
Теперь днем Ольга стала выходить из дому. Она смотрела на дома, на улицы, на весь город, точно после долгой болезни или путешествия в другие страны. Город не был чужим, но он был непривычным и необычайным. Улицы завалены обломками разрушенных домов, на тротуарах несколотый лед, почернелые сугробы снега. Окна домов зияют черными ранами – они без стекол, даже без рам. Вот огромный многоэтажный дом стоит пустой, но одна рана – окно на пятом этаже – закрыта листом кровельного железа, в листе торчит водосточная труба, из трубы вьется дым. Это пещера, и в ней еще теплится жизнь. На первых этажах нет магазинов, вместо огромных витрин зияют широкие провалы, куда, как в туннель, въезжают автомашины: магазины превращены в гаражи. Город пустынен и мертв… Только вчера снова взлетела на воздух электростанция, которую гитлеровцы попробовали восстановить. В депо сгорели паровозы, отремонтированные немецкими бригадами. На товарной станции сошел с рельс воинский маршрут…
Подполье было! Народ боролся! Ольга ходила по улицам и всматривалась в лицо каждого встречного. Как узнать подпольщика? Прохожие не смотрели друг на друга. Они торопились пройти мимо. Ольга приглядывалась к немцам. А может, это подпольщик, переодетый гитлеровцем, идет выполнять поручение организации?
Подполье, конечно, было, оно действовало. Вчера Ольге рассказывала соседка, что прямо на улице к немецкому офицеру подошел какой-то мальчик лет тринадцати и выстрелил ему в лицо. За мальчиком бросились вдогонку патрульные, но в эту минуту с крыши разрушенного дома под ноги патрульным упала бомба и взорвалась. Патрульные погибли, мальчик убежал. Он действовал не один, действовала целая группа. Боролись даже дети.
Ольга стала приглядываться к мальчикам. Мальчики чаще всего встречались на улицах. Подросток стал теперь опорой и главою семьи. Мужчин не было, юношей угнали в рабство в Германию, а мальчики десяти – двенадцати лет меняли вещи на рынках или отправлялись в деревню за продуктами. Вот один продает на углу папиросы. Почему он всегда стоит на этом месте? Может, ему поручили следить за немцами, которые выходят из этого дома? Там помещается какой-то штаб… Ольга подошла к мальчику.
– Сигареты, папиросы, спички!..
Нет, он смотрит слишком угрюмо. Если он и знает что-нибудь, то не скажет. Ольга покружила около него и направилась дальше. Через три квартала ее внимание привлек другой мальчик. Он постукивал щетками об ящик, предлагая почистить сапоги. Сапог никто не чистил, но мальчик весело поглядывал кругом и сыпал вслед прохожим острыми словечками. Худой, голодный, изможденный, в отрепьях, а какой бойкий! А не притворяется ли он веселым, чтобы его не заподозрили?
– Почистим, тетенька, ботиночки? Посмотрите, на них грязь еще мирного времени!
– Послушай, – сказала Ольга. – Ты подпольщик?
Мальчик в недоумении уставился на Ольгу.
– Ты можешь мне верить, – с волнением сказала Ольга, – мне надо найти подполье.
Синие глаза мальчика стали совсем круглыми. Он замигал.
– Кого вы спрашиваете, тетенька?
Ольга рассердилась:
– Я знаю, что ты подпольщик. Мне надо немедленно связаться с подпольем. Ты знаешь. Ты стоишь здесь на посту…
Мальчик вдруг сорвался с места и бросился прочь. Ящик со щетками гремел у него в руках. Через минуту мальчик исчез за углом.
Ольга отерла рукою лоб. Так нельзя! Она делает глупости. Надо взять себя в руки.
Ах, как плохо, что у нее нет в городе друзей! Четыре года она училась в Киеве. За эти годы она растеряла здесь товарищей. Не пойти ли по старым адресам?
Ольга исколесила весь город, улицу за улицей. Сотни домов оглядывала она и все прикидывала: этот стоит на отшибе, в нем очень удобно устроить конспиративную квартиру; этот разрушен, но подвалы целы, – в подвалах можно организовать сходки; а этот выходит прямо на улицу, и мимо него все время проходят люди, – для конспирации ничего лучше не придумаешь… Потом ей пришло в голову: тысячи домов в городе, в них живут советские люди, – нет сомнения, что в каждом доме притаился подпольщик. Это было настолько очевидно, что Ольга торопливо вернулась домой: подпольщика надо искать в доме, где ты живешь.
Ольга стала искать предлога, чтобы зайти к соседям. Она забегала к незнакомым людям по какому-нибудь пустяковому делу: одолжить спичку, выменять что-нибудь, спросить, где можно раздобыть порошок аспирина. При этом она пристально ко всем присматривалась. Не этот ли? Как дать ему знать, что ты ищешь связи? Но соседи давали спичку, отказывались выменять кофточку, советовали купить аспирин у немецкого санитара – и спешили спрятаться по своим темным углам.
Наконец Ольга решила пойти к Миколайчику. Ей еще Нина рассказывала, что Миколайчик работает в канцелярии городской управы. Не может быть, чтобы Миколайчик перешел на сторону фашистов. Он случайно остался в городе и теперь приспособляется как может. Но стать изменником он не мог; Ольга слишком хорошо знала Миколайчика – разве не он ругал ее за то, что она механически выбыла из комсомола.
В городской управе Ольге показали комнату, где работал Миколайчик: он служил управделами отдела учета неразрушенных домов.
Когда Ольга вошла, Миколайчик сидел за столом и писал. Он увидел Ольгу и положил перо. Потом снова взял его, снова положил на место и украдкой поглядел по сторонам. Кажется, на них никто не смотрел: сотрудники сидели за своими столами, опустив головы.
Чего это Миколайчик растерялся? Ему стыдно перед Ольгой, что он переметнулся на сторону врага? Или он опасается, что это Ольга переметнулась? А может, ему, как и всем, просто тяжело смотреть в глаза товарищу, который в неволе живет такой же, как и он, проклятой жизнью?
– Здравствуйте, Микола, – сказала Ольга.
– Здравствуйте, Ольга, – ответил Миколайчик, – садитесь, пожалуйста. Давно мы с вами не встречались…
Ольга села. Миколайчик посматривал украдкой по сторонам, иногда взгляд его, пристальный и острый, скользнув по лицу Ольги, задерживался на нем на мгновение, но тотчас скользил дальше – направо или налево.
– Скоро весна, – сказал Миколайчик, – в это лето будет интересный футбольный сезон…
На скольких матчах они побывали вместе! Разве это когда-нибудь было?
– Не думаю, – сказала Ольга. – Война. Да и кто же теперь будет играть?
– А немецкие команды? – сказал Миколайчик. – Немцы имеют большие успехи на футбольном поле. Мы с вами непременно пойдем на матч.
– Непременно… – сказала Ольга без тени восторга.
Немцы имеют успехи и на футбольном поле! Неужели Миколайчик в восторге от успехов немцев на футбольном поле?
Они умолкли. Говорить было не о чем. Как же спросить у Миколайчика? Просто так взять и спросить? Они ведь были когда-то такими друзьями.
– Весной, – быстро заговорил Миколайчик, пугаясь паузы, – будут созданы и наши… местные команды. Наши команды тоже будут созданы весной, – сказал Миколайчик и бросил взгляд на Ольгу. – Я сам организую команду.
– Разве? – удивилась Ольга. – Ведь вы уже несколько лет как бросили играть?
Миколайчик пристально посмотрел на Ольгу.
– Хочется померяться силами с немецкими командами на футбольном поле, – сказал Миколайчик. Он внимательно смотрел на Ольгу. – Немцы хорошие футболисты, но и мы неплохие: еще неизвестно, кто выйдет в финал.
Ольга отвела глаза: как он может говорить про футбол? Неужели он теперь интересуется футболом? Неужели он увлечен перспективой померяться силами с немцами на футбольном поле? Или ему просто некуда уйти от самого себя и он решил спрятаться за футбол?
– Да, да, – точно отвечая на вопрос Ольги, сказал Миколайчик, – я все больше увлекаюсь футболом. Я решил снова стать футболистом. И организую команду. Скоро весна, надо быть готовым. Я достаю бутсы, мячи и все прочее. Вы придете к нам на тренировку?
– На тренировку? – удивилась Ольга. – Зачем же на тренировку? Тогда уж прямо на матч.
– Нет, нет, непременно на тренировку! – сказал Миколайчик и посмотрел на Ольгу. – Вы ведь всегда были отчаянным болельщиком. И сами не плохой спортсмен. Помните, как мы с вами сдавали на значок «Готов к труду и обороне»? Мы создаем команду на базе бывшего Осоавиахима. Непременно приходите на тренировку. Где вы теперь живете? Я как-то заходил к вам…
– Вы заходили ко мне?
– Заходил. В вашей комнате выбито окно, и в ней никто не живет…
– Я живу теперь у матери.
– Ах вот как! – обрадовался Миколайчик. – А я не знал! Я думал, вы уехали в деревню.
– Нет, – сказала Ольга, – к сожалению, мне некуда уехать. – Она смотрела на Миколайчика: Миколайчик умышленно говорил только о футболе, чтобы Ольга не заговорила о чем-нибудь другом. Он, очевидно, решил таиться. Что ж, она не заговорит.
– Вы где-нибудь работаете? – спросил Миколайчик, пугаясь паузы. Он поглядывал исподлобья – не прислушиваются ли сотрудники к их разговору?
– Я не работаю, – сказала Ольга, – мама умерла, у меня на руках ее дети…
– Ах! – сказал Миколайчик, – мама умерла…
Ольга вспомнила, как у Миколайчика умерла сестра, как он горевал, а она его утешала. А теперь у нее умерла мама, но им не о чем говорить.
Ольга поднялась.
– До свидания, Миколайчик. Я заходила сюда по делу, и мне захотелось навестить вас… – Ольга бледно улыбнулась.
Миколайчик вскочил и пожал Ольге руку. Он бросил на Ольгу теплый, дружеский взгляд, как когда-то.
– До свидания, Ольга. Очень рад, что вы живы. Когда нам для заседания отдела понадобится стенографистка, я вызову вас. Оставьте мне ваш новый адрес.
Ольга дала свой адрес. Зачем она дала свой адрес? И почему он заговорил вдруг о стенографии? Ольга не предлагала своих услуг и ни о чем его не просила…
– А на футбол мы с вами непременно будем ходить, – весело сказал Миколайчик, – непременно! Мы организуем прекрасную команду, и надо будет хорошенько потренироваться, чтобы победить!.. Вы придете к нам на тренировку. Я зайду за вами, и мы пойдем вместе.
Ольга вышла. На сердце у нее было тяжело. Зачем она ходила к Миколайчику? Притворяется он или не притворяется, что увлечен перспективами футбольного сезона, все равно он не подпольщик. Ну, какой из него подпольщик? А если он и подпольщик, то какие у него основания доверять Ольге? Только то, что они вместе ходили на футбол. Было просто бессмысленно идти к Миколайчику и на что-то рассчитывать… Он только из вежливости говорил с нею о футболе…
Вдруг Ольга стала как вкопанная. Ее пронизала ясная, волнующая догадка: Миколайчик говорил вовсе не о футбольных командах!
Ольга быстрым шагом пошла назад. Сердце у нее колотилось. Она пустилась чуть не бегом. Померяться силами с немцами! Готовит бутсы и мячи! «Готов к труду и обороне!» Тренироваться, чтобы победить!..
Но на Театральной площади дорогу Ольге преградила огромная толпа. Люди медленно брели по мостовой, покрытой слежавшимся снегом. И всю огромную, чуть ли не тысячную толпу окружали гитлеровцы с автоматами и штыками. Ольга увидела пилотки, красноармейскую форму… Пленные!.. У нее потемнело в глазах. Это впервые после оккупации Ольга увидела красноармейцев!.. Она бросилась вперед, но вдоль тротуара столпились люди.
Пленные брели, еле переставляя ноги. Какие это были страшные ноги! Сапоги у пленных были сняты. Большая часть тащилась по снегу босиком, некоторые обернули ступни портянками и обвязали бечевками. Шинелей и гимнастерок тоже не было: на ветру и морозе пленные шли в одних нижних рубашках, окровавленных и заскорузлых. Кое у кого на плечах болтались мешки или лоскутья истрепанных немецких шинелей. Снятые с трупов, кровавые эти лоскутья тоже все заскорузли. Пилотки были лишь у немногих, большая часть шла с обнаженными головами. У всех красноармейцев были, наверно, хорошие шапки-ушанки, но их содрали вместе с теплой одеждой. Исхудалые лица несчастных заросли косматыми бородами, и только глаза сверкали в этой страшной растительности. Они едва шли, едва переступали ногами – очевидно, давно уже без пищи и без питья. Кто был покрепче, на того с обеих сторон опирались двое слабых, вконец изнуренных. Когда кто-нибудь падал, конвоиры сразу поднимали его ударами сапог…
Толпа залила всю улицу от тротуара до тротуара. Машины на перекрестке остановились и пережидали. В машинах сидели гитлеровские офицеры, надменно и презрительно поглядывая на толпу пленных. На другой стороне улицы Ольга увидела в машине майора Фогельзингера. Он тоже глядел надменно и презрительно. Ольга тотчас отвернулась, чтобы майор не заметил ее. Кажется, он ее не заметил. Как стал он ей мерзок в эту минуту!
Юноша с русой бородкой покачнулся, шагнул в сторону. Он, видно, терял силы. Конвоир прикладом винтовки толкнул его в толпу пленных. Юноша покорно поплелся дальше. Он пошатывался, ноги у него подламывались. На углу старушка нищенка вынула из сумы сухарь и ткнула юноше в руки. Юноша не брал, он не понимал ее. Может, он был слепой? «Хлеб!» – крикнула ему старушка нищенка. Юноша повел на нее мертвыми глазами. «Хлеб! Хлеб! Ешь!» – крикнула старушка нищенка. Юноша понял. Судорога пробежала по всему его телу. Он сунул в рот сухарь, но у несчастного не было сил разгрызть его, и слезы потекли у него из глаз. В это мгновение подскочил конвоир, ударил его по лицу и выбил сухарь. Сухарь упал под ноги в снег. А конвоир штыком ткнул в пленного. Широкий штык вонзился ему в грудь чуть не по самое дуло винтовки. Пленный упал.
Больше Ольга уже ничего не видела. Она закачалась, как на волнах, ей стало дурно, она поняла, что падает, – и потеряла сознание…
Первое, что Ольга увидела, когда пришла в себя, было лицо майора Фогельзингера.
Ольга не могла понять, откуда взялся майор Фогельзингер и что с нею произошло? Она сидела на скамье в Пушкинском сквере. Майор Фогельзингер стоял перед нею. Шофер майора натирал ей снегом виски.
– Она открыла глаза, – сказал шофер.
– Вам лучше? – спросил майор.
– Что случилось? – прошептала Ольга.
– Слава богу, вам лучше! – сказал майор. Он кивнул шоферу, тот откозырял и пошел к машине. Майор присел на скамью около Ольги.
Ольга в испуге смотрела на майора. Дурнота прошла, силы возвращались к ней, но она еще не совсем пришла в себя. Откуда взялся майор? Она огляделась, увидела улицу, улица была совершенно пуста, но Ольга сразу вспомнила все. На том месте, где упал пленный, не осталось даже пятнышка крови, – кровь уже присыпали снегом. Ольга закрыла глаза и застонала.
– Что с вами? Вам опять хуже? – участливо спросил майор. – Взгляните на меня, фрейлен.
Но Ольга сидела, закрыв глаза. Она оправилась, ей стало совсем хорошо, – уж лучше бы ей никогда не было хорошо! – но она не могла видеть рядом эту противную фашистскую рожу! Зачем он здесь? Какое имеет он право находиться здесь, рядом, в такую минуту? Какое имеет он право оказывать ей помощь?
Майор положил Ольге руку на плечо, чтобы поддержать ее, но Ольга гневно дернула плечом и сбросила эту мерзкую руку. Судорога отвращения и гнева пробежала по всему ее телу.
– Дорогая фрейлен, – мягко и предупредительно сказал майор, – зачем вы смотрели? Надо было пройти мимо…
Ольга открыла глаза и с ненавистью поглядела на майора. У него хватает наглости давать ей советы! Это на кого же не смотреть? На своих! Это мимо чего же пройти? Мимо их страданий? Ах, если бы она могла здесь, на месте, убить этого проклятого фашиста! Сила проснулась вдруг в ней – буйная, неукротимая, неистощимая. Она покосилась на майора – при нем ли кобура? Сейчас она выхватит у него пистолет и выстрелит…
Но майор был без кобуры.
Майор выдержал полный ненависти взгляд Ольги, перехватил и косой ее взгляд.
– Фрейлен, – грустно сказал он, – я понимаю этот взрыв ярости. Я понимаю, какой лютой ненавистью вы сейчас кипите. Я уверен, что, если бы при вас был сейчас пистолет, вы застрелили бы меня на месте. Ах, фрейлен, фрейлен…
Майор примолк. Потом он сказал чуть слышно, для одной только Ольги:
– Фрейлен Ольга, я разделяю ваше негодование. Все мое существо протестует против бессмысленного зверства…
– А разве бывают и осмысленные зверства? – вызывающе спросила Ольга.
Майор опустил глаза.
– Все мое существо, фрейлен, протестует против всякого зверства. Я глубоко возмущен обращением с вашими пленными. На войне это недостойный поступок. Это поступок, недостойный воина. Это поступок, недостойный человека вообще. Мне стыдно перед вами, фрейлен…
Голос у майора задрожал. Скулы запылали. Челюсти сжались.
Ольга смотрела на майора. В чем дело? Быть может, ослепленная ненавистью, она не хочет увидеть в майоре обыкновенные человеческие черты? Быть может, он – обыкновенный человек, рожденный матерью и только одетый в гитлеровский мундир?
Майор глубоко вздохнул. Он хотел еще что-то сказать, но сдержался.
– Можете ли вы подняться, дорогая фрейлен? – ласково спросил майор. – Позвольте мне отвезти вас на моей машине?
Ольга встала. Она совершенно оправилась.
– Спасибо, – сухо ответила она. Я чувствую себя хорошо.
– Но… – начал было майор.
Ольга пошла прочь. Недостает только, чтобы он подвозил ее.
Майор пошел вслед за ней. Около машины Фогельзингера Ольга остановилась.
– Спасибо за помощь, – холодно сказала она.
Майор приложил руку к козырьку.
– Может, вы позволите мне все-таки подвезти вас? Я боюсь, как бы вам опять не стало дурно.
– Благодарю, – сказала Ольга, – я чувствую себя совсем хорошо. Прощайте!
– Всего хорошего, – покорно сказал майор. – Разрешите мне навестить вас завтра и справиться о вашем здоровье?
Ольга ничего не ответила.
– Я заеду к вам завтра! – сказал вслед ей майор.
Ольга оглянулась.
– Нет, – сказала она, – завтра меня не будет дома… Я… еду завтра за продуктами в деревню.
Ольга вовсе не собиралась ехать в деревню за продуктами. Она сразу придумала этот благовидный предлог, чтобы избежать посещения майора. Однако она тут же решила, что действительно надо поехать в деревню. Ида! Иду надо переправить в деревню. Надо найти возможность это сделать.
– На чем вы завтра думаете поехать в деревню? – спросил майор. – Мне завтра не нужна машина, я мог бы предложить ее вам.
– Благодарю вас, – сказала Ольга. – Меня подвезут.
– Простите, фрейлен, – сказал он с сожалением.
Вдруг Ольга остановилась. Майор стоял, глядя ей вслед. Он был печален и как будто пришиблен. Когда Ольга обернулась, он поспешил к ней:
– Вам что-нибудь нужно, фрейлен?
Ольга смотрела на майора. Желание кипело в ее груди. Внезапное, неожиданное, быть может опрометчивое, но неудержимое, непреодолимое желание. Оно овладело ею целиком. У нее даже дух захватило.
Майор ждал. Он следил за глазами Ольги, неожиданно засиявшими, живыми:
– Битте, фрейлен?
– Завтра я не успею поехать в деревню, – сказала Ольга, с трудом преодолевая волнение и едва сдерживая дрожь в голосе. – Если вы позволите, герр майор, завтра я сама приду к вам… поблагодарить вас. Простите, герр майор, за то, что я была так… резка. Мне стало нехорошо…
– О, пожалуйста! – Глаза майора засветились радостью. – Вы окажете мне, фрейлен, такую честь! В котором часу я могу ждать вас?
Мысль Ольги лихорадочно работала. Она напрягала всю свою память. В котором часу Москва передает сообщения Советского Информационного бюро? Боже мой, как давно слушала Ольга сообщения Советского Информационного бюро! Завтра она опять услышит! Она пойдет к майору. Она не может не пойти. Она должна услышать, собственными ушами должна услышать сообщение Советского Информационного бюро. Ольга наконец вспомнила: в двенадцать, в два, в четыре, в семь… Но в семь по городу уже нельзя ходить…
– Если вам удобно, я приду после трех?
– Отлично, – сказал майор, – в три часа я всегда дома. Я с нетерпением буду вас ждать!
Она должна была поторопиться, потому что вдруг заулыбалась весело и радостно и никак не могла сдержать свою улыбку.
Ольга шла улыбаясь, – давно уже не ходила она улыбаясь, – но ведь завтра она снова услышит Москву! Она шла легким и скорым шагом. Потом взбежала по лестнице на свой этаж и даже не почувствовала, что ноги у нее опухли от голода, что сердце ослабело. Она даже не запыхалась, только в висках у нее стучало. Завтра она снова услышит голос Москвы! Громко и весело постучала она в дверь.
Ей открыл Пахол, не Валя. Он был дома в такую раннюю пору.
Ольга похолодела. Вся веселость, все одушевление сразу пропали.
– Они… приходили?.. Ида?.. Что с детьми?
– Нет, панна Ольга, дома все благополучно…
– Что же случилось, Ян? На вас лица нет. Что-нибудь случилось в городе?
– Нет, панна Ольга, – едва слышно сказал Пахол, – с вашего позволения, на этот раз беда стряслась надо мной…
Ольга схватила Пахола за руку и потащила его в комнату к свету.
– В чем дело, Ян? Я вижу, случилось какое-то страшное несчастье.
Пахол смотрел в землю.
– Случилось в самом деле страшное несчастье, панна Ольга. Об этом не хотелось думать. Но, видно, так было суждено, и так оно и случилось…
– Не мучьте же, Ян! Скажите!
Пахол поднял голову. На губах у него блуждала виноватая, страдальческая улыбка.
– Я получил направление, панна Ольга…
Ольга не поняла.
– Меня мобилизовали. Я получил назначение в армию, на фронт.
– На фронт, Ян?
– На фронт. И не в какой-нибудь штаб, а прямо в батальон. Я буду возить командира батальона.
Ольга молчала. Пахол криво улыбнулся.
– У камрада Гитлера, видно, вовсе не стало солдат. Он мобилизует хромых. Правда, хромота не мешает управлять машиной. Но камрад Гитлер допускает в армию чеха. Правда, без оружия, только шофером. Но…
– Сядьте, Ян, – прошептала Ольга, и села сама.
Ольга смотрела на Пахола. Сердце сжималось у нее от му;´ки. Потом ее охватил ужас. Пахол должен идти в гитлеровскую армию! В фашистскую армию!
Пахол сидел напротив Ольги, как всегда, на краешке стула и улыбался невесело, потерянно.
– Когда вы должны ехать, Ян?
– Через час, панна Ольга.
– Через час?!
– В шесть часов я должен быть в команде. Правда, это близко – за углом.
Пахол поднял голову и обвел глазами комнату. С тоскою и болью прощался он взглядом с этими голыми стенами, которые стали для него родным домом.
– Кто же привезет вам теперь воды, панна Ольга? – тихо спросил Пахол. – Кто нарубит вам дров?
Ольга с ужасом смотрела на Пахола.
Пахол снова уставился глазами в землю. Он вдруг побледнел.
– С вашего позволения, панна Ольга, у меня к вам просьба…
– Какая?
Пахолу тяжело было говорить, но он совладал с собою:
– Если что-нибудь случится, панна Ольга… Вы знаете, война ведь…
– Нет, нет, Ян!
– Все может статься, панна Ольга, – сказал Пахол тверже. – Так вот я прошу вас, я обращаюсь к вашему сердцу… – Голос у Пахола задрожал. – Потом, после войны… позаботьтесь о моих… – он с трудом перевел дыхание, – о моих детях и моей жене…
– Ян?
– Ее зовут Маричка. Маричка Пахол. Мукачево, улица святого Петра, одиннадцать, квартира три. Я вот тут написал…
Пахол вынул из кармана лист бумаги и положил его на стол. Четким, аккуратным почерком на нем был написан в шесть строчек адрес: по-украински, по-русски, по-чешски, по-польски, по-венгерски и по-немецки.
– Я написал на шести языках, – криво улыбнулся Пахол, – ведь кто его знает, что будет с нашим Мукачевом после войны. Неизвестно, какое будет там государство. Нет! – вспыхнул вдруг Пахол. – Германии там не будет! – Он схватил листок и поспешно оторвал последнюю строчку, написанную по-немецки.
– Ян, милый Ян! – простонала Ольга.
Пахол вскочил.
– Простите, панна Ольга. Я должен уложить свой рюкзак и навести еще порядок по хозяйству.
– Что вы, Ян! По хозяйству не надо…
– Нет, нет! – сказал Пахол и быстрым шагом направился в кухню. – Я должен еще расколоть кругляк, вам его хватит дня на три…
Пахол схватил топор и выкатил из кухни большой кругляк, который он только накануне привез. За дверью квартиры, на лестничной площадке, он стал колоть его на щепки. Топор ловко ходил в длинных, с виду неуклюжих, но умелых руках Пахола. Он рубил яростно, словно в сильных порывистых движениях хотел излить свое горе и свой гнев. Ольга тоже вышла на площадку, она стояла около Пахола и смотрела, как топор вонзается в смолистое дерево. Она куталась в платок и смотрела на Пахола. Так внезапно появился он в ее жизни, – шел мимо, изгнанный из родного дома, и забрел сюда. Захваченный гитлеровцами в плен, принудительно засланный сюда на работы. Теперь его гонят дальше, надевают на него гитлеровский мундир. Он будет солдатом армии Гитлера. Что же, он теперь – враг?
Пахол покончил с кругляком, внес наколотые дрова и аккуратно сложил их у печки. Потом он взялся за рюкзак. Надо было уложить смену белья, теплые носки, полотенце, мыло, бритву: все, что было у Пахола, все, что нужно солдату. Пахол поспешно укладывал вещи, снуя впопыхах по комнате и избегая смотреть Ольге в глаза.
– Ян! – сказала Ольга, – завтра я опять пойду к майору и буду слушать Москву…
Пахол вздохнул. Он стоял перед Ольгой, держа в руках шинель. Он был уже готов – оставалось только надеть шинель и фуражку.
– Я завидую вам, панна Ольга, – вздохнул Пахол, – я бы тоже с радостью послушал Москву. Я еще никогда не слышал Москвы.
– Вы еще услышите Москву, – сказала Ольга.
Пахол вздохнул.
– Я никогда не слышал Москвы, – повторил Пахол. – А один наш шофер, Казимир Грубашек, однажды слышал. Потом Казимир Грубашек два года всем об этом рассказывал, и когда мы садились в кафе выпить кружку пива, Казимир Грубашек неизменно начинал свой рассказ такими словами: «Когда я слушал радио из Кремля…» Он был очень хороший шофер, Казимир Грубашек. Он ездил на большом грузовом «оппеле». Потом, когда венгры ворвались в Мукачево, они схватили Казимира Грубашека и угнали его в концентрационный лагерь, чтобы он никогда больше не говорил: «Когда я слушал радио из Кремля…» Думаю, они убили Казимира Грубашека, чтобы он не услышал больше радио из Кремля… А мне еще не доводилось слышать радио из Кремля…
– Вы еще услышите, Ян! – сказала Ольга и сделала шаг к Пахолу. Ей хотелось приласкать его, пожать ему руку. – Мы все еще услышим Москву, Ян. Радио из Кремля услышит весь мир.
– Я тоже так думаю, панна Ольга, – вздохнул Пахол. – Только меня уж, верно, не будет на свете…
Пахол опять вздохнул. Потом он надел шинель. Они стояли друг перед другом. Время уже было прощаться. Но им надо было еще поговорить перед расставаньем. Только о чем же им говорить? Они молчали. Пахол озирался с тоской.
