Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 39 страниц)

Глава 78

Эвелина утратила счет дням, тянувшимся в томительном ожидании, когда придет в себя Дмитрий. Еще она не могла забыть ужас, охвативший ее при виде возлюбленного, потерявшего сознание у нее на глазах.

Тогда ей казалось, что это конец, так много крови потерял боярин и так мало осталось в нем дыхания жизни. Перед глазами княжны до сих пор стояли бледное лицо Бутурлина и страшная рана на его груди, оставленная мечом тевтонца.

Все остальное девушка помнила смутно. Сраженная страхом за жизнь Дмитрия, она сама едва не лишилась чувств.

Из тумана былого выплывали обрывки того страшного дня: вот Эвелину пытаются оттащить от Бутурлина, над которым склонился, слушая биение сердца, лекарь; вот стражники куда-то уносят Дмитрия на носилках. Она бежит следом, зовет его, просит не умирать, чьи-то руки пытаются удержать ее, чьи-то голоса увещевают не впадать в скорбь раньше времени.

Даже весть о том, что Дмитрий жив, не принесла княжне должного облегчения. Из слов придворного лекаря выходило, что душа Бутурлина, покинула тело и неизвестно, вернется ли обратно. Все, что ей оставалось, это молиться, надеяться и ждать…

…Пять ночей напролет провела она в часовне, моля Спасителя и Пресвятую Деву сжалиться над ее любимым и сохранить ему жизнь. И порой ей начинало казаться, что небо ее слышит, внемлет ее слезам.

Она спешила в покои Дмитрия с надеждой, что на сей раз он откроет очи, окликнет ее по имени…

…Но чуда не происходило, как и в тот день, когда она провожала в последний путь отца. Своей мертвенной бледностью боярин был подобен трупу.

Лишь зеркальце, затуманивавшееся, когда лекарь подносил его к устам Бутурлина, свидетельствовало о том, что он не переступил черту, отделяющую мир живых от царства мертвых…

Эвелина хотела быть с ним рядом, ухаживать за ним, но Король строго запретил ей это. У дверей в покои Дмитрия были выставлены два стражника, преграждавшие ей путь всякий раз, когда она желала к нему войти.

Девушка пыталась упросить монарха, чтобы он позволил ей хотя бы раз в день видеть возлюбленного, но Ян Альбрехт был неприклонен.

– Государь лишь заботится о боярине, – пытался утешить ее Воевода, – ему и так дышится тяжко, каждый глоток воздуха дорог. А если ты будешь сидеть все время рядом, ему вовсе нечем станет дышать!

– Но ведь другим к нему можно входить! – протестовала против монаршей несправедливости Эвелина.

– Да кто к нему заходит? – пожимал плечами Кшиштоф. – Разве что лекарь, и тот ненадолго. Ну, еще этот…Газда. Так на то он и слуга, чтобы быть подле господина…

…А тебе там делать нечего: ходить за ранеными ты не умеешь, глядеть, как боярину повязки меняют, тебе тоже ни к чему. Забыла разве, что тебе дурно от одного вида ран?

Пристыженная, Эвелина умолкла. Ее действительно, мутило от вида и запаха крови, и едва ли она бы смогла выдержать зрелище развороченной мечом плоти.

Один раз княжна уже пыталась помочь лекарям, перевязывавшим грудь Бутурлину, но едва с Дмитрия сняли бинты, силы покинули девушку, и душа ее улетела куда-то прочь.

Собственно, после этой истории Ян Альбрехт и запретил допускать княжну к недужному московиту. Эвелина проклинала себя за свою слабость, но изменить что-либо не могла. Вежливая, но строгая стража не позволяла ей входить в покои боярина.

И все же Эву не покидала надежда увидеть любимого. Она была на седьмом небе от счастья, когда Флориан сообщил ей, что Дмитрий, наконец, пришел в себя.

Эвелина птицей полетела к нему навстречу, но полет княжны был прерван стоящими у дверей в покои Бутурлина королевскими стражами.

– Вельможная панна, мы не можем допустить вас к боярину, – обратился к ней с поклоном старший из жолнежей, – оберегая ваше сердце от тревог, Государь запретил вам видеться с ним!

Эвелина сжала в бессильной ярости кулачки. Она была верной подданной своего Короля, но не могла принять то, что Владыка Унии распоряжается ею, как вещью.

Ей хотелось высказать Яну Альбрехту все, что накипело у нее в сердце, растолковать ему, что даже Короли не властны над людскими чувствами и страстями!

Но Эва не знала, станет ли ее слушать один из могущественнейших монархов христианского мира. Скорее всего, он отнесется к ее словам с небрежением, приняв их за блажь незрелой, избалованной души…

Не было надежды и на поддержку Великого Московского Князя. Едва ли он станет рисковать дружбой с Королем ради счастья бедного боярина и взбаламошной девчонки. Похоже, против них с Дмитрием вновь ополчился целый свет…

…В расстроенных чувствах Эва вернулась в свою светлицу. Она готова была разрыдаться от обиды, но тут в ее дверь постучали.

Княжна рывком распахнула дверь, готовая излить свою боль на первого, кто войдет в ее покои… и осеклась. На пороге стоял Флориан.

– Позволишь войти? – тихо и как-то нерешительно вопросил он.

– Входи… – Эвелина отступила от двери, давая другу своего детства проход в горницу.

– Я знаю обо всем, – произнес, опуская глаза долу, Флориан, – похоже, Государь решил разлучить вас с Дмитрием. Но ты не отчаивайся, Эва. Боярин скоро встанет на ноги и попросит у него твоей руки.

По законам Унии, Государь не сможет отказать ему, тем паче, что и ты не станешь возражать против такого союза. Верю, вы будете вместе…

– Я хочу увидеть Дмитрия! – подняла на него умоляющий взгляд княжна. – Ты поможешь нам встретиться?

– На днях Владыки поедут в лес, охотиться, – как бы ненароком проронил Флориан, – а это значит, что вся королевская стража отправится вместе с Государем.

Даже если в замке останутся те два молодца, что охраняют боярина, они не смогут помешать вашей встрече. Я найду, чем отвлечь их от покоев Дмитрия, а ты тем временем успеешь повидаться с ним!

– Как же я тебе благодарна, Флориан! – Эва бросилась к молодому шляхтичу и нежно обняла его за шею. – Ты всегда будешь для меня…

– …Братом? – улыбнулся он с затаенной болью в глазах. – Что ж, Эва, если ты, и впрямь, так решила, я постараюсь быть для тебя самым лучшим братом на свете!

Глава 79

В костеле Кенигсбергского замка шла поминальная служба. Великий Магистр, Ханс фон Тиффен, лежал в открытом гробе на возвышении, в головах и ногах коего горели четыре длинные свечи.

Брату Казначею с трудом верилось в то, что его враг, наконец, закончил свой земной путь и уже не сможет помешать властным устремлениям финансового главы Ордена. Слушая пение церковного хора, Куно прикрыл глаза и сосредоточился на мыслях о завтрашнем дне.

Верхушке Тевтонского братства предстояло избрать из своих рядов нового Гроссмейстера, и фон Трота рассчитывал, что Капитул единогласно отдаст сию должность ему.

И Великий Маршал, и Комтур, не говоря о других Орденских сановниках, должны были Казначею изрядные суммы денег, и это внушало ему уверенность в том, что он не проиграет выборы.

Единственное, что смущало Куно, это улыбка фон Тиффена, коей тот одарил его со смертного ложа. Казначей так и не смог разгадать, что она значила и чему радовался, уходя из жизни, суровый, несговорчивый старик.

Но вскоре тревога Казначея улеглась. Со времени их последней встречи с Магистром прошла неделя, а событий, угрожающих жизни и положению Куно, до сих пор не последовало.

Посему его сердце не дрогнуло, когда на следующий день после похорон Магистра он получил вызов на собрание Капитула.

Сановники Ордена уже ждали его в небольшом сводчатом зале, где, по традиции, проходили заседания верхушки Тевтонского Братства. Пройдя между рядами кресел, на которых восседали члены Капитула, он уже собирался сесть на свое, но дорогу ему преградил Брат Зигфрид.

– Боюсь, Брат Казначей, вам больше не придется занимать сие кресло, – с улыбкой сообщил он Куно, – ибо судьбой вам уготовано иное!

За спиной у секретаря, в полумраке зала, смутно проступал пустующий трон Магистра. Учтиво кивнув Зигфриду, фон Трота двинулся к нему.

– Куда вы направились, Брат Казначей? – донесся до него насмешливый голос Великого Маршала Валленрода. – Не рано ли вы вам занимать место Гроссмейстера?

Изумленный фон Трота обернулся лицом к собранию.

– Что вы хотите сказать? – нерешительно вопросил он Военного Главу Ордена. – Разве не вы, Брат Маршал, обещали мне сию должность?

– Обещал, – кивнул с улыбкой Валленрод, – но с тех пор многое изменилось…

– Капитул требует у вас отчета о ваших делах, брат Казначей, – вступил в разговор Комтур фон Борк. – Как выяснилось, за время пребывания на своем посту вы истратили на личные нужды немало денежных средств Ордена!

– Не пытайтесь запираться, Брат Казначей, – добавил Зигфрид, – Капитулу все известно о ваших злоупотреблениях. И о том, как вы занимались ростовщичеством, ссужая деньгами Братства купцов да корчмарей. И о доме терпимости в Данциге, главном источнике ваших доходов!

– Хорошо же вы ощипали Орденскую казну! – сокрушенно вздохнул, качая головой, Комтур. – Никакой враг не смог бы нанести Братству Девы Марии большего ущерба, чем причинили вы! Надо же, украденных денег вам хватило на строительство двух замков!

– Откуда у вас такие сведения? – пролепетал, внутренне холодея, Куно.

– Великий Магистр позаботился о том, чтобы ваши деловые бумаги стали достоянием Капитула, – криво усмехнулся Валленрод, – счета, расписки ваших должников и еще многое…

…Подумать только, вы давали деньги в рост даже евреям! – брезгливо поморщился Маршал. – Мерзость какая!..

Казначею стало ясно, чему улыбался на смертном одре фон Тиффен. Старик знал, что после его смерти свидетельства махинаций Куно попадут в руки его врагов, и радовался, предвкушая конец фон Трота.

Мутным взором Куно обвел собрание. Он хорошо помнил, как сановники Братства угодливо смотрели ему в глаза, прося денежные ссуды. Многие из них даже не вернули ему долги, не говоря о процентах. Они прекрасно знали, где брал средства фон Трота, но прежде их это не смущало…

…На смену растерянности в душе Казначея пришел праведный гнев. Он не намерен был отступать перед вчерашними клиентами, решившими так подло разорвать свои долговые обязательства.

– Насколько я понимаю, вы решили меня судить… – холодно произнес Куно, – …что ж, у членов Капитула есть такое право. Но пусть это будет честный, открытый суд!

Братству нужен отчет о моих финансовых злоупотреблениях?

Оно получит его, а заодно и мои свидетельства о том, как вы богатели, потворствуя разворовыванию Орденской казны!

Желая изобличить меня в воровстве, вы обнажите собственные грехи. Сможет ли кто-нибудь из вас остаться на своих должностях после того, как Братья узнают, что вы брали у меня деньги, изъятые из сокровищницы Ордена?

Казначей надеялся, что его слова отрезвят зарвавшихся должников, но он недооценил их коварства.

– К чему ворошить грязное белье? – пожал плечами Великий Маршал. – Мы все не заинтересованы в том, чтобы история с деньгами Ордена выплыла наружу.

Посему, как требуют того обстоятельства, вы, Брат Казначей, тихо уйдете со своей должности, а заодно из жизни…

– Да как вы смеете?! – едва не потерял от возмущения дар речи фон Трота. – Вы не дождетесь от меня…

Договорить он не смог. Шагнув к нему сзади, Зигфрид набросил на шею Куно заранее приготовленную удавку и затянул ее движением опытного душителя.

Фон Трота схватился за кинжал, но члены Капитула ринулись к нему со всех сторон, как собаки, нападающие на медведя. Кто-то перехватил его руку, не давая обнажить клинок, кто-то прижал к полу ноги.

Казначей захрипел, словно издыхающий вепрь. В последние мгновения жизни перед глазами Куно стояла улыбка мертвого Магистра, а в ушах звучал его злорадный смех.

Несговорчивый старец нашел способ исполнить свою угрозу.

Глава 80

Встав с ложа, Дмитрий выпрямил спину и осторожно шагнул к двери. Повязки, стягивавшие рану на груди, немилосердно впивались в тело, мешая дышать, но боярин не мог больше оставаться без движения.

Неподвижность угнетала его еще больше, чем телесная слабость, и он решил, что пришла пора наверстывать упущенное.

Бутурлин уже не раз вставал на ноги и умудрялся пройти с десяток шагов по отведенной ему горнице. Теперь Дмитрию предстояло осилить новый рубеж.

Накинув на плечи полушубок, боярин отворил дверь и вышел на замковую галерею. Он чаял ледяного ветра, сурового дыхания зимы, но внешний мир нежданно встретил его теплом.

Дмитрию нечасто приходилось быть свидетелем такой погоды. С неба падал пушистый снег, а в разрывы облаков проглядывало яркое, не по-зимнему приветливое солнце.

Еще боярина удивила царившая в замке тишина. Казалось, все его обитатели чудесным образом куда-то исчезли, оставив Дмитрия одного в опустевшей крепости.

Бутурлин вдруг ощутил колкое чувство тревоги. Куда же все делись? Что, если Эвелины тоже нет в Самборе?

Из груди Дмитрия вырвался облегченный вздох, когда он увидел Самборского Воеводу, неспешно идущего ему навстречу.

– Здрав будь, боярин! – сходу приветствовал его Управитель замка. – Вижу, заботы лекарей идут тебе впрок. Еще пару дней назад сидеть не мог, а нынче сам на ногах стоишь!

– Твоими молитвами исцеляюсь, – улыбнулся старому рыцарю Бутурлин. – Скажи, пан Воевода, где все? Отчего в замке так тихо?

– Владыки подались на охоту со своими свитами, – пояснил ему Кшиштоф, – мои люди тоже на ловах, выгоняют из леса зверье для потехи вельможных гостей!

– А княжна? – вопросил поляка Дмитрий.

– Княжна как раз осталась в замке. Она с детства не любит охоту, да и всякое иное развлечение, где льется кровь. Не тревожься понапрасну, еще успеете свидеться!

У Дмитрия отлегло от сердца. Эвелина здесь, рядом! О большем он и не мечтал. До сего дня боярин опасался, что Король отправит девушку в Краков прежде, чем он встанет на ноги.

– Новости слышал? – прервал вопросом его мысли о княжне Воевода. – Хотя, откуда тебе…

…Третьего дня в Кенигсберге помер старый Магистр, и его место занял Великий Маршал. Первым же делом он прислал Государю депешу, в коей заявляет, что им найдены бумаги, изобличающие связь фон Велля со Шведским Двором.

Выходит, что Орден непричастен к смерти Корибута, а Князя фон Велль убил по наущению шведов! Ты можешь в такое поверить?

– Бумаги, наверняка, поддельные, – предположил Дмитрий, – Орден теперь все будет валить, на Командора. Мертвецу ведь не оправдаться…

…Другое дивно. Вроде бы преемником Магистра должен был стать Казначей. Иначе с чего бы он сопровождал фон Тиффена в Самбор? А вышло, что трон Гроссмейстера занял Маршал…

– Ничего дивного! – усмехнулся Воевода. – Вот тебе еще одна новость: Казначей преставился следом за Главой Ордена. Сами Братья говорят, у него какая-то важная жила лопнула в голове, но те, кто видел похороны, сказывают, что горло у покойного было синее, как у удавленного.

– Братья удавили, грызясь за власть? – полюбопытствовал Бутурлин.

– Или же сам удавился! – пожал плечами старый рыцарь.

– С чего бы это, вдруг? – изумился Дмитрий.

– С чего? – многозначительно посмотрел на него Воевода. – Помнишь, еще на постоялом дворе я вопрошал фон Велля, как слуги Ордена обходятся без женщин?

Он ответил, что при Орденском распорядке греховные мысли просто не лезут в голову. Я сразу почуял: лукавит тевтонец!

А когда увидал, какими взорами обмениваются, Командор с Казначеем, мне и вовсе стало ясно: они впали в содомский грех!

– Да ну, едва ли возможно такое… – смутился Бутурлин.

– Еще как возможно! – подкрутил кверху усы Воевода. – Слыхивал я, что любовники-содомиты связаны какой-то богопротивной клятвой. Когда один из них умирает, то и другой вынужден лезть в петлю!

– Похоже, тебя ввели в заблуждение, Воевода, – покачал головой Дмитрий, – впервые слышу, чтобы содомиты давали друг другу какие-то клятвы. Не знаю, отчего фон Велль с Казначеем переглядывались меж собой, но, мыслю, причина была иная…

– Да какая иная?! – презрительно фыркнул Самборский Владыка. – Впали в мерзость, и все тут!

…Хорошо, что Господь покарал сию нежить! Все, так или иначе причастные к смерти Жигмонта, отправились в пекло: тевтонец застрелил татя Волкича, тевтонцу снес голову ты, Магистр сдох от паралича, Казначей удавлен. Воистину, Божий Суд!..

…Знаешь, когда ты обезглавил фон Велля, из-за облаков вышло солнце, да такое яркое! Такое же солнце было в тот день, когда наши Владыки встречались на речке Безымянной.

Веселое было солнце, не по-зимнему. Старики бают, что если оно так сияет в январе, весна будет ранней…

– Хорошо бы! – улыбнулся Дмитрий. – Истосковалась душа по теплу, пусть весна скорее приходит!

Воевода не сразу ответил ему, погруженный в свои думы.

…– Дивный ты человек, боярин, – произнес он, наконец, – я и не ведал, что на земле есть люди, подобные тебе…

Издревле повелось, что всякий заботится о собственной особе да о родне, в лучшем случае, о благе своего края…

…Я и сам таков: переживаю лишь за Унию, до успехов иных держав мне нет дела.

Да и может ли быть по-иному? У поляков с литвинами правда – одна, у московитов – другая, у степняков – третья.

Каждый носится со своей правдой и отрицает правду соседа. Один ты ищешь ПРАВДУ для всех людских племен!

– А правда – одна, Воевода, – ответил Бутурлин, – но не все хотят ее видеть. Чаще люди разрывают единую правду на множество частей. И тычут друг другу в глаза свой, удобный для них, кусок…

– А ты мыслишь, что сии куски можно сшить воедино? – с сомнением изрек Кшиштоф. – Да проще найти иголку в стоге сена, чем правду, которая бы устроила всех!

– Пусть так, – кивнул Воеводе Дмитрий, – только нам все одно нужно найти ту иглу, дабы никто из потомков на нее в грядущем не напоролся!

Кшиштоф умолк, задумавшись над словами московита. До сих пор он, и впрямь, радел лишь о судьбах земель, защищать которые ему поручил Государь Польши.

Бутурлин же раздвинул границы его сознания, напомнив Воеводе, что благо его Отчизны неразрывно связано с благом сопредельных держав.

Однако, долго размышлять о единой для всех племен ПРАВДЕ рыцарю не пришлось. По замковой стене к нему спешили два стражника, чей взбудораженный вид не мог не заронить тревогу в душу Самборского Владыки.

– Не прогневайтесь, вельможный пан… – с поклоном начал, приблизившись к Каштеляну, первый жолнеж, – …не знаем даже, как сказать…

– Молви, как есть! – нахмурился Воевода. – Что там у вас стряслось?

– Из Самбора сбежал степняк, оруженосец боярина… – с трудом выдавил из себя жолнеж.

– Как сбежал? – не поверил его словам Кшиштоф.

– Не можем знать, пан Воевода… – на жолнежа было больно смотреть, – … только вместе с ним из замка пропали ездовая лошадь два клинка и…

– И?!!! – грозно подался вперед Каштелян.

– И сокровища, отнятые Вашей Милостью у степных разбойников… – пролепетал другой стражник, опуская глаза долу.

– Что вы несете, олухи?! – вышел из себя Воевода. – Как он мог похитить скарб Волкича? Да на дверях сокровищницы – три замка, таких, что ломом не сковырнуть!

– Вельможный пан, степняк не сковыривал замки ломом… – еще ниже склонился перед Каштеляном жолнеж.– …Он их отпер…

– Чем?! – взвился, не на шутку рассердившись, Кшиштоф. – Все ключи от сокровищницы – у меня!

– На полу, у двери, мы нашли пару кривых гвоздей… – произнес первый стражник, – похоже, ими он и отпирал замки…

Теперь было больно смотреть на Воеводу. Никогда еще Самборский Владыка не выглядел таким растерянным, и уязвленным.

– Опять гвозди… – обескуражено прошептал он, обернувшись к Бутурлину. – Боярин, ты без малого три недели терся бок о бок с этим висельником! Скажи, как у него получаются такие вещи?!

– Сам не знаю, Воевода, – честно признался Дмитрий, – но к чему расстраиваться попусту? Насколько мне ведомо, ты не успел сообщить Королю об отнятом у Волкича скарбе. А значит, у Польского Государя не будет к тебе нареканий…

– Зато у меня будут нарекания!.. – хищно сощурился, глядя на нерадивых стражников, Кшиштоф.– …Куда вы смотрели, лежебоки, когда степняк ковырялся в замках?! Ну, ничего, сейчас вы у меня узнаете, почем фунт лиха!!!

Засучив рукава, Воевода двинулся к своим подчиненным. Вид его был настолько грозен, что жолнежи сначала робко попятились, а затем вовсе пустились наутек.

Самборский Владыка гнался за ними, осыпая бранью и угрозами. Но боярин их не слышал, поскольку навстречу ему со всех ног спешила Эвелина.

Ей так хотелось обнять любимого, но, боясь разбередить его раны, княжна сдержала чувства и остановилась в полушаге от Бутурлина.

В глазах девушки отражался мир, полный любви и нежности, и, встретившись с ней взором, Дмитрий почувствовал, как пробуждаются к жизни его душа и плоть.

К горлу боярина подкатил ком, глаза защипало от слез, но это были слезы радости. Он сам шагнул навстречу княжне и, чтобы она не простыла, укрыл ее от ветра своим полушубком.

– Ты по-прежнему обо мне заботишься!.. – произнесла, замирая от счастья, Эвелина. – …Когда же я смогу заботиться о тебе?

– Не думай о том, моя Лада! – ответил Дмитрий, нежно касаясь губами ее виска. – Все успеется, ведь впереди у нас – целая жизнь!

Бутурлин и княжна стояли на гребне замковой стены, словно на краю нового, еще неизведанного ими бытия, и грезили о жизни, в коей никто не сможет их разлучить.

Мечты их были по-детски бесхитростны и прекрасны. Они предвещали годы, проведенные вместе, радость рождения детей, томительное ожидание мужа из походов и отраду его возвращения домой. Еще в них присутствовали бревенчатый терем, хранящий в зной прохладу, а в стужу – тепло, цветущий сад за окнами…

…Влюбленные, мечтали обо всем, что способно было вобрать в себя короткое, но емкое слово «счастье». И словно боясь спугнуть их мечты, стих ветер, перестал сыпаться снег, а из-за облаков выглянуло не по-зимнему приветливое солнце, обещая раннюю весну.

_КОНЕЦ