Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

Глава 34

С ночи до полудня Дмитрий Бутурлин и его спутники шли по следам убийц Корибута. Вначале они двигались вслепую, придерживаясь указанной Медведем полоски суши между лесом и болотом, но затем, как и обещал зверолов, на тропе проступили следы.

Волкич упорно шел на север, продираясь сквозь снежные заносы и кустарник и избегая открытых мест. Лишь однажды он остановился близ старой, кряжистой сосны, о чем свидетельствовала вырытая у ее корней свежая яма.

Для схрона она была недостаточно глубокой. Похоже, что под деревом у Волкича хранилось нечто ценное, что-то, что он до поры скрывал от своих подручных. Теперь беглый тать вернулся за своим сокровищем, и это лишний раз подтверждало мысль Дмитрия о том, что Волкич решил бежать за пределы Унии.

Межа, разделявшая земли литвинов и владения Ливонского Ордена, была уже близка. Бутурлину оставалось надеяться лишь на то, что глубокий снег и бурелом задержат в пути душегуба, и это позволит нагнать его прежде, чем он доберется до спасительной Ливонии.

В глубине души Дмитрий сознавал, насколько призрачна сия надежда. Сплетения колючих ветвей и сугробы препятствовали его отряду в той же мере, что и шайке Волкича, отчего расстояние между беглецами и преследователями никак не сокращалось.

Сердце Дмитрия учащенно забилось в груди, когда вековечный бор, по которому шел отряд, вдруг расступился, открыв взорам боярина и его спутников широкую, гладкую, как стол, равнину.

За прожитые четверть века Бутурлину довелось повидать немало разных пустошей. Но эта была примечательна тем, что ее дальний край окаймляла студеная синь Балтийского Моря. Когда-то оно плескалось в версте от Старого Бора, но потом, по неизвестным причинам, отступило, оставив за собой длинный пологий склон.

О прежней границе воды и суши напоминал лишь излом, отделяющий равнину от прибрежного склона, подобно тому, как ребро, идущее вдоль клинка сабли, отделяет голомень от лезвийного откоса. Дальше чуть слышно шумели волны и слышались крики чаек, носившихся в поисках добычи над бирюзовой гладью воды. Дмитрия, не раз побывавшего с княжескими посольствами в чужих землях, трудно было изумить простором степи, глушью лесов и разливами полноводных рек.

Но море он видел впервые и с непривычки глядел на него во все глаза. Оно манило боярина безмерной ширью, шорохом волн и терпким запахом соленого ветра. В иное время он забыл бы о тяготах своей полукочевой жизни и побежал бы ему навстречу, чтобы испить горько-соленой воды и послушать вблизи рокот прибоя.

Только нынче у Бутурлина была иная забота, и она не давала ему ни о чем думать, кроме поимки беглого татя. Судя по следам, Волкич со своей шайкой уже преодолел равнину и скрылся за гранью берегового излома. Невидимый отсюда для преследователей, он наверняка шел вдоль берега на запад, туда, где на горизонте чернела громада ливонской пограничной крепости с реющим на ветру орденским стягом.

Чутье подсказывало Дмитрию, что враг еще не успел добраться до Ливонии, но если его не догнать сейчас, он скроется в чужих землях, и тогда усилия последних дней пойдут насмарку. Знали это и казаки. Посему, не сговариваясь, они разом хлестнули плетьми коней и рванулись вслед за ускользающим татем.

У самой кромки леса следы Волкича и его подручных пересеклись со следами куда большего отряда, двигавшегося в обход Старого Бора на север. Количество подков, отпечатавшихся на снегу, свидетельствовало о том, что здесь прошла Самборская конная полусотня. После бесплодных попыток изловить убийц Корибута на востоке Воевода, наконец, решил поискать их на западной границе.

Но если направление поисков Кшиштоф выбрал верно, то со временем он явно прогадал. Дмитрий понял это, едва взглянув на пересекающиеся пути шайки Волкича и Самборских конников. Пройти первыми Волкич и его люди не могли: наткнувшись на их след, Воевода неминуемо ринулся бы за ними в погоню.

Куда легче было представить иное: беглый тать с подручными переждал в чащобе, пока Самборский отряд проедет мимо, и лишь затем покинул свое убежище. Усердие, с коим Воевода взялся за дело, сослужило ему плохую службу – поторопился он…

– Да, подвела Воеводу поспешность! – хмуро усмехнулся мыслям Дмитрия старый Тур. – Помедлил бы чуток – сам бы взял Волка!

– Выходит, Господь его для нас припас, – откликнулся Дмитрий, – только бы нам не упустить зверя! Не успеем настичь – уйдет Волк в Ливонию!

– Не горюй раньше времени! – ободряюще подмигнул ему Газда. – Господь тебя любит, а значит, не даст оплошать!

Стиснув зубы, Дмитрий пришпорил коня. На сей раз это была не тощая кляча крестьянина или лесоруба, а рослый боевой жеребец, позаимствованный боярином у мертвых татей в деревеньке бортников.

Такие же кони несли на себе его спутников – своих лошадок, если только казаки могли назвать их своими, они оставили на попечение медоборов. С новыми лошадьми у них был шанс догнать убийц Корибута, но судьба, доселе милостивая к Бутурлину, не к месту проявила свой капризный нрав.

До излома суши, где пустошь переходила в покатый склон, было рукой подать, когда Чуприна, оглянувшись, узрел погоню.

– Гляньте, братцы, – крикнул он побратимам, – да за нами, никак, племянник Воеводы увязался!

Дмитрий не чаял встретить в сих местах юного Флориана, и слова Чуприны показались ему дурной шуткой. Но, оглянувшись в направлении, куда указывал рукой казак, он понял, что тот серьезен, как никогда.

Со стороны леса за ними гнались трое всадников, в одном из коих Бутурлин узнал племянника Самборского Владыки.

– Ну что, побратимы, будем биться или как? – обернулся в седле к товарищам Газда.

– Я попытаюсь переговорить со шляхтичем, – ответил Бутурлин, разворачивая жеребца, – должна же в нем быть хоть капля здравого смысла!

– А если ее нет? – усомнился в словах боярина старый Тур.

– Должна быть, – с надеждой ответил Дмитрий, – иначе все наши труды пойдут прахом…

Он тронул коня шпорами и двинулся навстречу племяннику Воеводы, с изумлением и неприязнью глядевшему на приближение московита.

– Бог в помощь, шляхтич, – первым приветствовал юношу Бутурлин, останавливаясь от него на расстоянии вытянутой руки. – Не знаю, какими судьбами ты здесь очутился, но я тебе рад! Ты подоспел как нельзя вовремя!

– Не могу сказать того же о себе! – ответил Флориан, тщетно пытаясь заглушить сквозящую в голосе неприязнь. – Но в одном ты прав, московит: я подоспел вовремя. Ты, как я вижу, собрался перейти ливонскую границу?

– Я – нет, но Волкич именно это и хочет сделать, – видя, что с Флорианом не так легко сладить, по возможности мягко ответил боярин. – Видишь следы, идущие из леса к морю? Их оставили тать и двое его людей, оставшиеся в живых.

Остальные спят вечным сном, отравленные своим предводителем. Только не спрашивай, как нам удалось его выследить! Нынче не время для долгих рассказов…

– Ты уверен, что это следы беглого татя? – нахмурился Флориан. – Дядя говорил, что Волкич попытается перейти кордон ближе к северу…

– А сам ты как мыслишь? – вопросом на вопрос ответил Дмитрий. – Кто, кроме Волкича, мог оставить сей след? Кому еще понадобилось, выйдя из Старого Бора, двинуться к ливонской границе?

Флориан нехотя кивнул, соглашаясь с доводами Бутурлина. Впрочем, спорить с ним сейчас мог лишь безумец. Как больно бы это ни было для юноши, Воевода упустил убийц Корибута, а московит их выследил. Ему оставалось лишь догнать и схватить их.

– И что ты намерен делать дальше? – нервно кривя губы, вопросил он.

– Как что? – изумился боярин. – Настичь Волка и взять в плен!

– Все верно, только это и остается… – шляхтич вдруг понял, что судьба дает ему шанс свершить подвиг, о котором он так мечтал. Пленить и привести в Самбор злодея, убившего посла, и, может быть, обрести если не любовь, то хотя бы признательность Эвелины.

– …Но тебя отныне это не касается! – резко закончил Флориан.

– Это почему же? – нахмурился Дмитрий.

– Потому, что поимка преступников на землях Унии – дело местной власти, а не заезжих московских бояр. Я – помощник Самборского Воеводы, властвующего на сей земле, и татя Волкича надлежит ловить мне!

– А мне что прикажешь делать?

– Тебе? Возвращаться назад, в Самбор. Там как раз побывал посол Московского Князя, желающий тебя видеть. Боярин Воротынский, если не ошибаюсь…

…Вскоре туда нагрянет и ваш властитель, чтобы объясниться с Польским Королем по поводу убийства Корибута. Его Вельможное Величество уже на пути к Самбору. Если ты, и впрямь, не виновен в смерти Князя, возвращайся в Самбор и свидетельствуй перед Владыками!

– Хорошо, – согласился Дмитрий, – я отправлюсь в Самбор, но сперва возьму на аркан Волкича!

– Нет! – неуступчиво и зло выкрикнул Флориан. – Это – не твое дело!

– Ошибаешься, шляхтич, мое! – негромко, но твердо произнес Дмитрий. – Меня оно касается даже в большей мере, чем тебя.

Твой благородный дядя обвинил Москву в убийстве Корибута, а меня – в пособничестве убийце. Снять с Москвы, а заодно и с себя обвинение я могу лишь одним способом: приведя на суд Короля и Князя истинного виновника резни на заставе. И я свершу это, с тобой или без тебя. Если хочешь, мы сделаем это вместе…

– Нет! – оборвал его, гневно сверкая глазами, Флориан. – Никуда ты со мной не пойдешь! Властью, данной мне Самборским Воеводой, повелеваю тебе!..

– У тебя нет права повелевать мне! – потерял, наконец, терпение Бутурлин. – Я – не холоп и не твой пленник!

– Не пленник?! – звенящим от ярости голосом выкрикнул шляхтич. – Так ты им станешь!

Кровь бросилась ему в лицо. Выхватив из седельной петли боевой топор, Флориан обрушил его на обидчика.

Дмитрий прикрылся щитом, позаимствованным у мертвого жолнежа Волкича, и древесина глухо застонала под натиском стали. За первым ударом поляка последовал второй.

Боярин ответил широким махом снятой с седла булавы, и противники закружились в неистовом боевом танце, обмениваясь гулкими ударами и направляя шпорами в нужную сторону возбужденно фыркающих коней.

Подручные Бутурлина и стражники, сопровождающие шляхтича, с немым изумлением наблюдали за неожиданно вспыхнувшей схваткой племянника Воеводы и московита. Со стороны трудно было угадать причину ссоры, как, впрочем, и предвидеть ее исход.

Противники стоили друг друга: Флориан был силен яростным напором, московит – хладнокровием и сноровкой опытного бойца. В то время, как шляхтич наступал, Дмитрий берег силы, по возможности уклоняясь от его атак и отвечая на них редкими, тяжелыми ударами.

Не уступавший ему в подвижности, Флориан ловко отводил булаву щитом и подныривал Бутурлину под руку, пытаясь нанести коварный восходящий удар. Однако все выпады шляхтича и махи оружием не достигали цели. Ненавистный московит оставался невредим, словно его защищала колдовская сила.

По спине Флориана пробежала дрожь, когда он понял, что проигрывает схватку. В начале боя он растратил слишком много сил, и теперь юноше их не хватало для победного завершения поединка.

Московит не мог сего не заметить. Опыт ему подсказывал, что соперник долго не продержится. Будь у Бутурлина больше времени, он мог бы просто дождаться, пока Флориан обессилит, а затем столкнуть его с коня, ткнув булавой.

Но времени у Дмитрия как раз не было. Ему оставалось лишь надеяться, что шляхтич от усталости допустит оплошность.

Голову Флориана защищал шлем без забрала, но с подвижной носовой пластиной, которую он опустил на лицо, вступая в бой. Такая пластина неплохо защищала от меча или сабли, но едва ли была способна выдержать удар булавы.

В схватке с настоящим врагом Дмитрий ударил бы именно по ней, но боярину не хотелось калечить друга Эвелины. Посему он старался бить так, чтобы булава, соскользывая со щита шляхтича, не повредила шипами его лица.

«Ну, давай же, откройся! – мысленно просил он противника, – дай мне, сделать то, ради чего я сюда пришел!»

Словно услышав его немую просьбу, шляхтич взметнул над головой топор. Чувствуя, что надолго его не хватит, он вложил остатки сил в последний, решающий, удар. Это и стало ошибкой молодого бойца.

С сочным хрустом пробив щит московита, топор наглухо увяз в слоях кожи и древесине. Не давая юноше освободить оружие, боярин взмахнул булавой, и, зацепив шипами, щит поляка сорвал у того с руки. Флориан пригнулся, уклоняясь от удара, но было поздно. Булава настигла его затылок, прикрытый шлемом, и он покачнулся в седле.

Дмитрий хотел на этом остановиться, но Флориану каким-то чудом удалось высвободить топор. Желая скорее закончить поединок, московит привстал на стременах и вновь пригрел противника булавой, на сей раз вложив в удар всю свою мощь.

Расчет боярина оправдался. Шлем слетел с головы молодого шляхтича, и он рухнул на истоптанный конскими копытами снег. Польские стражники, видя поражение своего командира, ринулись с мечами к Бутурлину, но дорогу им преградили Газда и Тур, на ходу обнажая свои кривые сабли.

– Не стоит нам, простолюдинам, вмешиваться в поединок благородных, – хищно усмехнулся Газда, поигрывая клинком перед лицами солдат, – пусть сами решат, кому из них нужнее тать Волкич!

– Это наше дело, и ничье больше! – прохрипел, поднимаясь на ноги, Флориан. – Отойдите все! Прочь! Прочь!

– Мы еще не закончили, – обратился он к Дмитрию, вынимая саблю из ножен, – бейся, московит, иначе я всем расскажу, что ты трус и пустомеля!

Отшвырнув изрубленный щит, Бутурлин спешился и обнажил саблю. Его не так легко было вывести из себя, но неуступчивость Флориана, из-за которой он мог упустить татя, рассердила Дмитрия не на шутку.

«Что ж, шляхтич, ты сам того хотел, – пронеслась у него в голове шальная мысль, – уж не взыщи за побитую рожу!»

С яростным воем Флориан ударил. Дмитрий поднял над собой клинок, и сталь зазвенела о сталь. Второй удар поляка тоже не достиг цели. Оглушенный булавой, он был недостаточно силен и ловок, чтобы противостоять московиту. Шляхтича мутило, перед глазами у него плыли цветные круги.

Сделав неверный выпад, он потерял равновесие, и боярин встречным движением выбил саблю из его руки. Флориан бросился на врага с голыми руками, но удар кулаком в скулу поверг его навзничь. Бутурлин опустил клинок.

– Ну, что же ты остановился, варвар?! – исступленно выкрикнул Флориан, – убей меня, заруби! Тебе ведь хочется это сделать, так не сдерживай себя! Пока я жив, я всегда буду стоять на твоем пути!

– На пути к чему? – вопросил Бутурлин, с холодной яростью глядя в широко открытые, безумные глаза Флориана. – К убийце Корибута, который по твоей милости вот-вот скроется в Ливонии, откуда его уже никакими силами не достать?

Я-то, грешным делом, думал, что ты и твой дядя вредите мне из неприязни к Москве, а вы, как видно, с Волкичем заодно! То, что ты нынче делаешь, на руку лишь ему да тем силам, что стоят у него за спиной. Врагам не только Москвы, но и вашей Унии! Хоть это ты понимаешь?

Ненавидь меня, сколько душе угодно, но подумай о княжне Эвелине. Как ты будешь смотреть ей в глаза, если за время, что ты у меня отнял, убийца ее отца минует кордон и навсегда уйдет, от возмездия?!

Флориан дрогнул. Ревность и ненависть к московиту сыграли с ним, злую шутку, лишив на время способности трезво мыслить. С того мгновения, как он обрушил топор на щит московита, им владело лишь яростное желание расправиться с соперником, и он бился, как одержимый, не думая о последствиях.

Но при звуке имени Эвелины кровавая пелена спала с глаз шляхтича и на место ярости пришли страх и горький стыд.

Страх от того, что он мог потерять дружбу княжны, убив или ранив, Бутурлина, стыд от того, что, поддавшись чувствам, забыл о деле куда более важном, чем его личная ссора с московитом.

– Что ж, ты прав, боярин, – произнес он, с трудом поднимаясь на подгибающиеся, непослушные ноги, – сейчас не время для спора. Тем паче теперь, когда ты обвинил меня в пособничестве Волкичу! Но я знаю, как опровергнуть твои слова. Когда я приведу татя на аркане в Самбор, все узрят истину!

Флориан поднял с земли свое оружие, шатаясь, добрел до лошади, тяжело и неловко взгромоздился в высокое боевое седло.

– Послушай, шляхтич, не дури! – попытался отрезвить его Дмитрий. – Тебе сейчас не взять Волка, только голову зря сложишь!

– Что тебе до моей головы? – горько усмехнулся, обернувшись в седле, Флориан. – Уж кому-кому, а тебе меньше всех стоит заботиться о ее целости!

Он махнул рукой своим подчиненным, приказывая следовать за собой, дал шпоры коню и, покачиваясь в седле, поскакал по следам Волкича.

– Ох, уж эти мне «благородные»! – причмокнул языком Газда, глядя вслед удаляющимся полякам. – Ты гляди, чего лях вытворяет! Ужели в нем так сильна жажда славы, что он готов даже с ушибленной башкой гнаться за Волком?!

– Нет, брат Газда, – грустно вздохнул старый Тур, видящий и понимающий больше, чем его молодые спутники, – это не жажда славы, это – жажда смерти! Ты его глаза видел?

– Его нужно догнать! – бросил спутникам, поднимаясь в седло, Бутурлин. – Если он погибнет, грех ляжет на мою душу!

– А если не погибнет – ляжет на наши! – криво усмехнулся Чуприна. – Ты, видно забыл, боярин, что оный шляхтич нам ворог, как и все прочие паны…

– Что ж, значит, дальше я поеду один! – твердо произнес Дмитрий.

– Решил от нас отделаться, москаль? – хитро осклабился Газда. – Ан не выйдет! Раз уж мы тебе присягали, придется потерпеть какое-то время нашу братию!

– Было бы о чем спорить, – укоризненно покачал головой Тур, – забота нынче и у нас, и у шляхтича одна – изловить Волка. Так что, хотим мы того или нет, нам все одно придется догонять обоих…

– Тогда все за мной! – коротко приказал Бутурлин.

Глава 35

Боярин Волкич привстал в стременах, настороженно озираясь по сторонам. Земли, где можно было встретить конные разъезды Унии, остались далеко позади, но колкое, тревожное чувство опасности не отпускало беглеца, заставляя его то и дело оглядываться в сторону, откуда он шел.

Ему хотелось, как можно скорее преодолеть пустошь, отделявшую владения Унии от спасительных ливонских берегов. Но утомленные долгим ночным переходом кони плелись еле-еле, увязая в глубоком снегу, и ни шпоры, ни плеть не прибавляли им резвости.

Беглого татя утешало лишь то, что большая часть пути уже пройдена. До моря – рукой подать, а когда он с подручными ступит на прибрежную полосу, где волны, накатываясь на берег, слизали снег, лошади пойдут быстрее.

Волкич уже видел издали темную громаду ливонского пограничного замка, чьи угловатые очертания напоминали окрестным народам о былой мощи Орденских Владык.

Золотые дни Ордена давно миновали, но за крепостными стенами и под темными сводами башен все еще тлел злой и воинственный дух немецкого рыцарства, ждавшего отмщения за проигранные битвы. Все так же гордо трепетал на ветру едва различимый издали стяг покорителей Балтии, белый со скрещенными алыми мечами…

Близость немецкой крепости внушала Волкичу уверенность в удачном завершении пути, но тревога, угнездившаяся в его темной душе, по-прежнему не покидала татя. Время от времени Волкич опасливо поглядывал на своих спутников, отравленных им еще на последней стоянке. Он пытался уловить миг, когда яд начнет действовать, но ни Ворона, ни хмурый, бородатый Вепрь не выказывали недомогания, и это не на шутку беспокоило убийцу.

Если яд негоден, значит, те, кого он оставил умирать в деревеньке бортников, тоже останутся живы. А раз так, то, попав в руки Воеводы, они поведают о том, как Волкич своими руками зарубил Корибута и как на заставу к нему приезжал чужеземец с немецким выговором и манерами крестоносца.

«Черт! Фон Велль никогда не простит мне такого промаха!.. – билась в сознании Волкича неотступная мысль. – Но разве не сам он привез мне отравленное вино, рассказывал мне о его свойствах? Для чего ему было меня обманывать? Или те, от кого он получил вино, сами его обманули? Если так, то зачем им понадобился сей обман и как теперь Орден поступит со мной?!»

Эти вопросы терзали мозг Волкича, но ни на один из них он не находил ответа. От загнанных внутрь переживаний его стало знобить, он нервно сжимал поводья и все чаще оглядывался по сторонам.

Тревога боярина передалась и его подручным – Ворона и Вепрь время от времени бросали на него настороженные взгляды. Они не понимали причину беспокойства своего атамана, но, зная его крутой нрав, боялись прогневить расспросами, посему разбойничья троица продолжала путь в мрачном молчании.

Чистый звук боевого горна взорвал полуденную морозную тишь, заставив Волкича и его спутников вздрогнуть. Обернувшись в седле, боярин увидел конных, спускающихся с отделявшего берег от равнины холмистого гребня. Сверкающие на солнце латы и шлемы выдавали в них стражников Воеводы.

При виде их первым желанием Волкича было бежать прочь во все лопатки, загоняя обессиленного коня, но разглядев приближающихся воинов, он передумал. Вместо ожидаемой полусотни перед ним была лишь жалкая горстка стражи во главе с племянником Воеводы.

Волкич не ведал, какими судьбами оказался здесь юный шляхтич, но точно знал, что расправится с ним. За то время, что он служил под именем Крушевича на лесной заставе, Флориан не раз устраивал ему строевые смотры, и каждый раз придирки юноши приводили боярина в бешенство.

Его, опытного воина, прошедшего горнило войн и набегов, поучал мальчишка, чья непростительная дерзость зижделась на родстве с Самборским Владыкой. Сколько раз Волкич в бессильной злобе обращался к Силам Тьмы с просьбой выдать ему на расправу заносчивого молокососа! И вот теперь, когда Ад даровал татю возможность поквитаться со шляхтичем, он не намерен был упускать свой шанс.

– Возьмите на себя жолнежей, – процедил Волкич сквозь зубы своим подручным, – воеводский выкормыш – мой!

Он опустил на лицо кованую личину шлема, прикрылся щитом и вытащил из ножен длинный кончар. Юный шляхтич летел ему навстречу с непокрытой головой, странно покачиваясь в седле, словно был оглушен ударом или хлебнул крепкой браги.

Взор его тоже был мутным, как у помирающего от лихорадки, но для Волкича это ничего не меняло. Трезвый или пьяный, здоровый или больной, поляк должен был умереть! Этого требовало больное самолюбие боярина, этого жаждали демоны Тьмы.

Волкич атаковал первым, вложив в удар всю свою ненависть к отпрыску Воеводы. Флориан только замахивался саблей, когда тать, припав к шее коня, выбросил кончар на встречном выпаде, быстром и неотразимом, как бросок гадюки.

Из всех известных боевых приемов этот не подводил Волкича никогда. Граненый стальной клинок вонзился в сердце лошади Флориана, прежде чем тот успел что-либо предпринять. Бессильно скользнув по щиту разбойника, сабля ушла в пустоту. Мигом позже конь шляхтича замертво рухнул, привалив своего седока.

Самодовольно усмехаясь, Волкич поднял забрало и осмотрелся по сторонам. Увиденное его не разочаровало. Оба стражника, сопровождавшие Флориана, были мертвы.

Одному из них Ворона, уклонившись от меча, вогнал в спину чекан и сейчас, присев над трупом, отвязывал от его пояса кошель.

Вепрю повезло меньше. Обладая недюжинной силой, он рассек топором доспех и грудь противника, но смертельно раненый жолнеж не остановил удара, развалив голову разбойника до зубов шестопером.

Подобный исход схватки вполне устраивал Волкича. В одиночку Ворона не представлял опасности для своего господина. Даже если он не умрет от яда, его можно будет ударить в спину кинжалом, а если догадается о намерениях Волкича и схватится за меч – зарубить в поединке.

Теперь беглый душегуб мог без помех заняться делом мести.

Оглушенный падением, Флориан тщетно пытался выбраться из-под мертвой лошади, но ему мешали глубокий снег и вес придавившего ногу коня.

Лежа на левом боку, он не мог ни увернуться от удара, ни закрыться щитом. Видя его беспомощность, Волкич злорадно улыбнулся.

– Ну, как дела, храбрый отрок? – произнес он с наигранной учтивостью. – Кажется, ты привык смотреть на меня сверху вниз, не так ли? Теперь погляди немного снизу вверх, как и подобает тебе, шляхетская мразь, глядеть на прославленного воина и потомка древнего тверского рода!

Флориан бросил на него ненавидящий взгляд, но промолчал.

– Хочешь возразить, но страх мешает, – понимающе кивнул душегуб, вынимая из ременной петли на седле огромный боевой топор. – Не мудрено! Ты ведь хочешь спасти свою шкуру и будешь ради этого делать все, что я пожелаю, даже есть навоз! Увы, у меня нет времени долго забавляться с тобой и посему ты умрешь быстро.

Но прежде, чем твои глаза навсегда закроются, я хочу, чтобы ты знал: твоему шепелявому племени осталось недолго коптить белый свет! На севере и западе уже собираются рати, готовые с огнем и мечом ступить на польскую землю.

Воды Одра и Вислы вскоре вздуются от крови. Ваши поля вытопчут боевые кони, ваши замки запылают, как свечки, а на каждом раскидистом дереве будет висеть пара-тройка поляков!

О, я вижу, ты еще не оставил надежд на спасение! – рассмеялся Волкич, видя попытку Флориана дотянуться до оброненной сабли. – Брось! Этой железкой тебе не отмахаться от моей секиры. Первым ударом я сломаю тебе клинок, вторым – отрублю руку, третьим – снесу голову!

Пригнувшись в седле, Волкич заглянул в глаза шляхтичу, но вместо ожидаемого ужаса увидел в них лишь холодное презрение. На подобное тать никак не рассчитывал.

– Что с тобой, от страха язык проглотил?! – вышел из себя Волкич. – Проси прощения, польская собака!

– Зачем? – с трудом приподнявшись на локте, спросил его шляхтич. – Нет смысла молить о пощаде кровожадную тварь, коей чужды честь и сострадание. Но даже если бы в тебе была толика милосердия, я бы и тогда не попросил тебя о пощаде.

Принять жизнь от такого изверга, как ты, – значит, навсегда обесчестить свое имя и весь свой род!

Волкич в ярости скрипнул зубами. Его попытка унизить юношу с треском провалилась. Шляхтич оставался гордым даже перед лицом смерти. Татю оставалось лишь одно – отравить последние мгновения жизни Флориана.

– Как пожелаешь… – гнусная ухмылка исказила некогда красивое лицо боярина. – Только вот чем тебя порадовать перед смертью, разве что этим? До меня как-то дошел слушок, что ты неровно дышишь к дочери покойного Корибута, прекрасной Эвелине?

Так знай же, той ночью, когда я убил ее отца, княжна побывала на моем ложе и подарила мне ласки, о каких ты, жалкий выродок, можешь лишь мечтать!

– Лжешь, оборотень! – брезгливо поморщился молодой рыцарь. – Эвелина – чистая, благородная душа. Она бы предпочла смерть близости с такой вероломной, уродливой тварью, как ты!

УРОДЛИВОЙ!!! Ненавистное слово адским пламенем полыхнуло в сердце Волкича, рванулось звериным рычанием к горлу, обожгло изувеченную часть лица так, будто на нее заново пролили кипящую смолу.

Такого беглый тать вынести не мог. Он хотел растоптать душу шляхтича, но унизил себя самого, желал, чтобы тот страдал, но разбередил лишь собственные раны! Зачем он вступил в разговор с мальчишкой, позволив себя ударить в самое уязвимое место?!

Нечеловеческая ярость клокотала в душе беглого убийцы, и погасить ее могло лишь одно – смерть молокососа, осмелившегося ему дерзить.

Он сорвал с головы шлем, отшвырнул щит, мешавший действовать тяжелой двуручной секирой, и, змеей соскользнув с коня на землю, занес топор над головой шляхтича.

– Молись, сопляк! – прорычал он, примеряясь для удара. – Это была последняя дерзость в твоей жизни!

Шляхтич смертельно побледнел, но не зажмурился при виде гибельного лезвия. Он лишь поднял для защиты саблю, сделал то единственное, на что был способен в его положении человек.

Топор качнулся, ослепительно сверкнув на солнце, но вдруг замер, так и не обрушившись на Флориана.

Предостерегающий крик Вороны остановил душегуба, не дав ему свершить задуманное. Оглянувшись в сторону, куда указывал подручный, Волкич увидел несущегося навстречу всадника, в коем, к великому изумлению, узнал Бутурлина.

Вслед за ним, в небольшом отдалении, скакало еще трое верховых со странными длинными прядями волос, развевающимися над бритыми головами.

Только теперь Волкич понял, какую ошибку совершил, решив покуражиться над поверженным врагом. По следам поляка шли люди еще сильнее Флориана, заинтересованные в поимке беглеца. На Самборских стражников они походили мало, но от этого были не менее опасны.

Забыв о шляхтиче, тать мигом вскочил на коня. Будь его лошадь свежее, он бы попытался бежать, теперь же возможность спастись заключалась в том, чтобы самому напасть на противника и, не давая опомниться, искрошить его топором.

«Главная опасность для меня – Бутурлин, – пронеслось в голове убийцы, – если убью его, те трое тоже отступят. Похоже, это – просто разбойники, коим московит посулил за их помощь награду. Без него они сразу утратят свой пыл, ну, а если не утратят – тем хуже для них!..»

Волкич в совершенстве владел своей страшной секирой и знал, что легко свою жизнь не отдаст – скорее, будет отнимать направо и налево чужие жизни.

Едва ли степные варвары, скакавшие за Бутурлиным, окажутся искуснее в военном деле, чем татары, бессчетно набитые Волкичем в последней войне с Казанью. Ну, а если ему не хватит собственных сил, на помощь придет пока еще живой Ворона…

Испустив боевой клич, он ринулся навстречу врагу. Московит был совсем рядом, тать уже видел решительный прищур его серых глаз и тусклый блеск нательного крестика, выпроставшегося из-под одежды.

К седлу противника была привешена тяжелая булава, но пускать ее в дело он не спешил. В отведенной для замаха правой руке Бутурлин держал смотанный кольцами аркан.

«Хочешь взять меня в плен? Давай, попробуй! – Волкич криво усмехнулся наивности московита. – Это даже лучше, что ты не взялся за булаву, так мне будет легче тебя убить!»

Чтобы заарканить врага, Бутурлин должен был разминуться с ним и, обернувшись в седле, набросить ему на шею петлю. Волкич, сам не раз пользовавшийся подобным приемом, знал, как этому помешать: нужно не дать противнику пройти мимо и оказаться у себя за спиной.

Действуя по-задуманному, тать привстал в стременах и раскрутил над головой свое страшное оружие, отчего оно превратилось во вспарывающий воздух стальной вихрь.

В былые времена татарские нукеры с ужасом разбегались прочь от одного вида бешено вращающейся секиры, но на сей раз Волкич не собирался пугать врага. Блеск и свист острой стали были призваны сбить московита с толку, не дав угадать направления, откуда придет удар.

Бутурлин был в полушаге от разбойника, когда тот атаковал его. Послушная воле татя секира вынырнула из замысловатой петли и пошла над землей навстречу московиту. Волкич знал, что от такого удара нет спасения.

Не могло быть, поскольку топор оказывался перед лицом противника в тот миг, когда у него уже не оставалось времени ни увернуться, ни отразить удар. Даже если он успевал припасть к шее коня, секира сносила ему добрую половину головы, что не облегчало его участи.