Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

Глава 52

Едва Дмитрий переступил порог конюшни, в ноздри ему ударил терпкий запах крови. Он исходил от темной, маслянисто мерцающей в факельном свете лужи, пересекавшей проход меж стойл.

Чуть поодаль от нее, привалившись спиной к коновязи, сидел Тур. Его лицо, напоминавшее смуглостью древесную кору, было непривычно бледным и, казалось, просвечивало насквозь.

Рядом с побратимом на коленях стоял Газда. Голый по пояс, он перевязывал рубахой длинную рану, пролегшую через живот старого казака. По плечу Газды струилась кровь, но он, казалось, не замечал этого. Все его внимание было поглощено раненым другом.

– Что здесь, черт вас дери, стряслось?! – сходу загремел, вваливаясь в конюшню, Воевода.

– Пленный тать развязался и хотел уйти на волю, – ответил, поднимаясь с колен, Газда. Мы с побратимом пытались ему помешать, да только не вышло…

…Он ранил Тура и вырвался во двор. Не будь ворота заперты нами, его бы уже след простыл. За это нужно поблагодарить Тура. Его мысль была затворить ворота на засов…

– Кого ты хочешь обмануть? – презрительно поморщился Кшиштоф. – Я уже знаю, что ворота татю открыл ваш дружок, тот, что лежит во дворе с перерезанным горлом. С чего бы вам их запирать?!

– Чуприна, вправду, открыл Волку ворота, – тихо отрозвался Тур, – и веревки ему он тоже развязал. Благодарность татя вы видели…

– А вы, значит, решили, наперекор своему дружку, водворить его в оковы? – недоверчиво усмехнулся Воевода. – Один выпускает, другой ловит, как будто вы все – не из одной шайки!

– К чему спрашивать, если не веришь ни одному нашему слову? – горько усмехнулся бледный, как полотно, Тур. – К чему нам врать тебе?

– Спрашивать вас или нет, я буду решать сам! – рявкнул Кшиштоф, возмущенный дерзостью старого бунтовщика. – Ишь чего вздумал – меня учить!

– Ты, и впрямь, повременил бы с расспросами, Воевода, – прервал его Бутурлин, – я должен перевязать руку Газде. Рана глубокая, если ее не закрыть, он истечет кровью.

– Что ж, перевязывай, если ты ему задолжал! – фыркнул старый поляк. – А меня уволь! Довольно уже того, что я терплю подле себя эту братию вместо того, чтобы вздернуть ее на первом попавшемся дубе!

– Гнев – плохой советчик, Воевода! – Дмитрий извлек из поясной сумки лоскут чистой ткани и наложил ее на плечо казака. – Поразмысли сам, для чего моим людям было вступать в драку с Волкичем, если они действовали сообща?

– А почему тот, рыжий, взялся ему помогать? – возразил Кшиштоф.

– Волкич еще в дороге упращивал нас отпустить его на волю, – ответил за боярина Газда, – золото сулил и все такое. Чуприна никогда с жадностью совладать не мог, вот и поддался на уговоры…

– А вы, значит, не поддались! – всплеснул ладонями Самборский Владыка.

– Не поддались! – голос Газды звучал тихо, но твердо. – Тебе, Воевода, похоже, неведомо, что кроме шляхетской чести есть еще и казацкая честь. И вступить в сговор с таким, как Волкич, для казака все равно, что от веры или матери отречься! Чуприна недолго был в казаках, быть может, потому и не усвоил сию истину…

– Если вы хотели остановить татя, то почему не разбудили стражу, а пытались связать его сами? – не сдавался Воевода.

– Да потому, что хотели уйти сей ночью! – не выдержал Газда. – А разбуди мы жолнежей, нам пришлось бы тащиться за тобой в Самбор.

– Верно, пришлось бы! – согласился Воевода. – А вы что же, разбойничьи души, хотели от меня в лес улепетнуть?

– Хотели, – простонал, морщась от боли, Тур, – не серчай, Воевода, но мы шляхетским клятвам верить не приучены.

Хоть ты и пообещал, что по приезде в замок не причинишь нам вреда, у нас были опасения, что не сдержишь слова.

Вот мы и решили в леса уйти, от греха подальше…

– Ах, вы! – едва не задохнулся от гнева Кшиштоф. – Скажи, боярин, ты знал, что они замыслили побег?

– Знал, – честно признался Бутурлин.

– Выходит, ты был в сговоре с ними?

– Помнишь наш разговор в дороге, Воевода? Я просил тебя отпустить сих людей на свободу, а ты отказал мне, сославшись на то, что они-де опасны для Польской Державы.

У нас на Руси говорят: «Что посеешь, то и пожнешь». Ты отнесся к ним с недоверием, они заплатили тебе тем же…

– Ты еще смеешь сравнивать меня с этим сбродом?! – вышел из себя старый рыцарь. – Да, я вправе не доверять разбойникам и смутьянам, но чтобы бунтовщики не доверяли слову шляхтича?! Да, удивил ты меня, боярин, крепко удивил!!!

Бурная речь Воеводы была прервана появлением седоусого жолнежа, несущего в руках увесистый кожаный кошель.

– Вельможный пан, это было на поясе у мертвого татя, – сообщил он Воеводе, отдав ему свою находку, – похоже, перед побегом кто-то снабдил его деньгами. Еще вчера при нем не было мошны…

Воевода рассупонил кошель, полный серебренников, и его налитые кровью глаза впились взглядом в Бутурлина.

– Как ты это объяснишь, боярин? – процедил он сквозь зубы. – Откуда у сего висельника взялись московские деньги?

– Хочешь сказать, что я ссудил его гривнами? – горько усмехнулся Дмитрий. – Полно, Воевода! Ты и сам знаешь, что при мне не было никаких денег, ни польских, ни московских…

– При тебе, может, не было, а вот при твоих подручных кое-что могло и быть, – предположил Кшиштоф. – Ну-ка, жолнежи, обыщите пожитки степняков. Бьюсь об заклад, там найдется немало любопытного!

Двое стражников, старый и молодой, поспешили исполнить повеление Воеводы. Не прошло и пяти минут, как они вновь появились в конюшне, неся в руках седельные сумки казаков.

– Не скажешь, что там? – полюбопытствовал Воевода, указуя на кожаный мех Газды.

Не дожидаясь ответа, он перевернул мех вниз горловиной, и на землю посыпались браслеты и серьги, золотые и серебряные монеты.

Отпираться было бесполезно, да Бутурлин и не хотел сего. Ложь рождает недоверие, сию истину он усвоил еще из уроков Отца Алексия. Посему Дмитрий решил, что будет говорить правду, даже если это пойдет ему во вред.

– Отчего же не сказать? – ответил он Воеводе. – Это скарб, отнятый мной у Волкича.

– Вот как! – крякнул старый поляк. – А ведомо ли тебе, боярин, что всякое добро, отнятое у разбойников, должно быть возвращено в королевскую казну?

– Ведомо, – кивнул Бутурлин.

– Тогда почему ты скрыл от меня скарбы Волкича? Хотел присвоить и увезти с собой в Москву?

– Нет, Воевода. Боюсь, ты мне не поверишь, но я собирался отдать их моим людям, – Дмитрий кивнул в сторону Тура и Газды. – Не обессудь, пан Кшиштоф, я решил, что так будет лучше…

– Решил? – изумленно переспросил Воевода. – В своем ли ты уме, боярин? Решать что-либо на сих землях могу лишь я! Да и где это видано – отнимать награбленное у одного разбойника, чтобы отдавать его другим татям?!

– Я бы не стал именовать их татями, – вступился за товарищей Бутурлин. – Волкич – да, вор и убийца. Он сам выбрал свой путь. Эти же люди – совсем иное. Они мирно жили на земле предков, растили хлеб, отбивали набеги басурман. А потом пришли вы, отняли у них и землю, и свободу. Хотели отнять веру…

…Тех, кто не мог уплатить оброк, нещадно секли. Шляхта угоняла их скот, сжигала дома. От такой жизни они и подавались в леса. А что ты еще хотел от них? Сам-то не отведал и сотой доли тех мытарств, что свалились на их головы!

– И это дало тебе право отдать им чужое добро? – свирепо осклабился Кшиштоф.

– Я просто счел, что они заслужили право на лучшую жизнь, – сказал Дмитрий, без страха глядя в глаза Воеводы. – Когда-то ваша держава лишила их кровли над головой. Пусть они хоть что-то получат взамен.

К тому же, без их помощи я не смог бы изловить убийцу Корибута. Должен же я отблагодарить их за труды…

– Мы с боярином сочли, что так будет лучше, – поддержал Дмитрия Флориан, – пусть уж лучше осядут где-то, обрастут добром. Глядишь, перестанут выходить на большак с секирой…

– Хороший способ умиротворить татей! – гневно рассмеялся Воевода. – Спасибо, племянничек, позабавил старика! Кстати, что значит «мы сочли»? Ты что, тоже знал о сокровищах Волкича?

– Знал, – не посмел соврать дяде молодой шляхтич.

– Хороши дела… – протянул Кшиштоф. – Ну, то, что московит потворствует смутьянам, для меня не новость, но чтобы ты, мой родич, моя правая рука!..

– Смутьянами их сделали гонения, – мягко прервал его Бутурлин. – Умерьте поборы, верните им старые вольности, и они из бунтовщиков станут вам лучшими союзниками в борьбе, против турок и татар…

– Хватит с меня крамольных речей! – взревел рассерженный Самборский Владыка. – Ты говоришь, как…

… – Как бунтовщик, – закончил за него Дмитрий. – По правде сказать, я и не надеялся, что ты меня поймешь.

На Воеводу было страшно смотреть. Лицо его побагровело от нахлынувшей крови, глаза метали молнии. Веко на глазу часто подрагивало, предвещая взрыв гнева.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но к Кшиштофу подошел пожилой стражник и что-то прошептал ему на ухо.

– Слушай, боярин, – произнес, изменившись в лице, рыцарь, – а не обманываешь ли ты меня?

– Обманываю? – переспросил Бутурлин. – О чем ты, Воевода?

– О том, что произошло здесь на самом деле, – ледяным тоном изрек Владыка Самбора. – Я уразумел, вы изначально были в сговоре с Волкичем!

– Что, старые подозрения вернулись? – покачал головой Дмитрий. – Помнится, не далее, как вчера, ты говорил, что веришь мне…

– Да, я верил тебе, – не моргнув глазом, продолжал Кшиштоф, – верил, потому что ты привел татя ко мне на аркане. Но этой ночью один из твоих людей выпустил Волка на свободу!..

– А двое других пытались задержать и дорого заплатили за это!

– Еще неизвестно, за что они заплатили, – поморщился Воевода. – Сдается мне, боярин, все было не так, как ты хочешь представить. Может, Флориана тебе и удастся убедить в своей правоте, да я не в том возрасте, чтобы внимать подобным россказням!

– Во что же ты веришь?

– А вот во что! Если гибель Корибута – дело рук Москвы, то она попытается отвести от себя подозрения. А как это сделать? Да очень просто!

Ты бежишь из Самбора, встречаешься в условленном месте с убийцей Корибута и уговариваешь его сдаться тебе в плен с тем, чтобы, когда все уверятся в твоей честности, выпустить его на свободу.

Затем вы на глазах у Флориана разыгрываете потешную схватку: ты, якобы, спасаешь жизнь моему племяннику и берешь Волка на аркан.

Награбленное же татем добро, дабы оно не попало в мои руки, ты берешь на хранение, пообещав Волкичу вернуть его перед побегом.

Однако, тебя одолела алчность. Ты решил присвоить скарб разбойника, понадеявшись, что страх за свою жизнь помешает ему потребовать сокровище назад, и он уйдет на волю ни с чем. Только тать оказался тверже духом, чем тебе казалось, и решил вернуть свое добро силой…

…Слушай, боярин, а может, ты сам велел подручным убить его? – не унимался Воевода. – Признайся, ведь тебе от его смерти была бы лишь выгода. И опасный для Москвы свидетель навсегда бы умолк, и золотишко ему возвращать не нужно. Лихо было задумано – одной стрелой убить двух зайцев!

– Ты забыл главное, Воевода, – с трудом прийдя в себя от страшного обвинения, изрек Дмитрий, – стрелу, о которой ты говоришь, пустил не я!

– Верно, – кивнул Владыка Самбора, – но, согласись, тебе было на руку, что рядом оказался тевтонец с его самострелом!

– Остановись, дядя, – прервал его Флориан, – тебя слепит ненависть к Москве! Вспомни о немецкой подкове, найденной мной…

– Я не забыл о ней! – метнул в него гневный взгляд Воевода. – Но я помню еще много чего!

– Что же, например? – полюбопытствовал у Самборского Владыки Бутурлин.

– То, что у поляка всегда было два врага: немец и московит. Оба в равной мере ненавидят Польшу и всегда пытаются ей вредить. Посему я в равной мере не доверяю ни тебе, ни тевтонцу. Однако, события сей ночи в большей мере свидетельствуют против тебя, чем против него!

Верно, что тевтонец убил Волка. Но выпустил его на свободу твой слуга. Он же принес ему кошель с московскими деньгами.

– А ты не думал, Воевода, что это Командор подвиг Чуприну выпустить Волка на свободу? – подал мысль Дмитрий.

– И как фон Велль встретился с твоим подручным, не выходя из избы? Как мог договориться с ним, не владея речью степных варваров? – презрительно скривил губы Кшиштоф. – Да и с чего ему было снабжать беглеца московскими деньгами? Нет, боярин, все говорит о твоей причастности к ночному побоищу!

Я так мыслю, вначале ты не хотел убивать татя, даже передал ему с рыжим степняком деньги на дорогу. Но Волкич рассчитывал, что ты вернешь ему все его добро. Увидев, что вы его обобрали, он пришел в ярость и перерезал твоему посыльному горло.

Вот тогда ты и решил избавиться от него. Ведь все, что тебе было нужно от татя, он уже свершил, а свидетель темных дел Москвы был для тебя опасен.

Но Волкич превзошел в проворстве твоих людишек – сперва расправился с одним из них, а затем ранил и другого!

…Так-то! Обычная грызня разбойников, и нечего рассказывать мне сказки о казацкой чести! – Воевода одарил казаков презрительным взором.

На скулах Газды заиграли упрямые желваки, глаза вспыхнули гневом. Дмитрий понял: еще миг – и он бросится на Воеводу с кулаками. Знал это и Воевода, но нарочно испытывал терпение казака.

– Не впадай в ярость, брат, – чуть слышно прошептал Тур. – Воеводе только того и нужно, чтобы ты поддался гневу!..

– Тогда зачем Газде было трубить в рог? – отстаивал честь друга Бутурлин. – Или ты забыл, Воевода, что именно он разбудил стражу?

– Не считай других глупее себя, боярин, – хмуро усмехнулся Самборский Владыка. – Твой слуга протрубил, спасая собственную шкуру. Меня вам не обмануть, мне все ваши хитрости видны, как на ладони. Ты уж, верно, проклинаешь себя, боярин, за то, что ссудил татя московскими гривнами!

– Ты себя-то слышишь, Воевода? – поморщился от внутренней боли Дмитрий. – Для чего мне было вручать татю московские серебренники, если у нас в запасе были датские и немецкие монеты?

– То, что ты передал ему деньги Москвы, лишний раз подтверждает, что тать намеревался бежать в Московию. Где еще, как не на Москве, нужны московские гривны?

– Но если Волкич хотел попасть в Московию, то почему шел к ливонской границе? – не сдавался Бутурлин.

– Да потому, что дорога на восток была перекрыта моими разъездами, а кордон с Ливонией тать мог перейти без особого труда, – Воевода криво усмехнулся. – Путь домой не всегда бывает прямым, боярин. Порой приходится возвращаться восвояси окольными тропами!..

– И все же татя убил Командор! – из последних сил пытался достучаться до здравого смысла шляхтича Бутурлин. – Христом-Богом молю тебя, Воевода, не отпускай его!

– Об этом можешь не беспокоиться, – разгладил рукой пышные усы Кшиштоф. – Поскольку татя сразила стрела Командора, ему по-любому придется держать ответ перед Польским Государем.

Но и ты не жди поблажек, боярин! После всего, что сталось этой ночью, я вынужден взять тебя под стражу. Сам отдашь клинок или тебя разоружить силой?

Видя, что спорить с Кшиштофом бесполезно, Дмитрий отвязал от пояса саблю и молча отдал ее Самборскому Владыке.

– Прости, боярин, подвели мы тебя… – грустно улыбнулся бледный, как полотно, Тур. – Хотели, как лучше, а усилия наши новой бедой обернулись…

– Что ж вы меня не разбудили? – горько вопросил старика Бутурлин. – Втроем мы Волка наверняка бы одолели!

– Видение мне было, – прохрипел казак. – Ты бы погиб, если бы пошел с нами. А так уйду я…

…Помнишь, я сказывал, что все мы во власти Божьей? Что захочет Господь, то и сотворит с нами. А Он дал мне выбор, сказал: «сам реши, кому из вас умереть, тебе или московиту!»

Я жизнь прожил, могу и предстать перед Создателем, а вот тебе, Дмитрий, еще многое нужно успеть…

– Полно, Тур, ты будешь жить! – приподнял его за плечи Газда. – Я ведь перевязал тебя, остановил кровь!

– Не обманывай себя, брат, – покачал головой старик, – глубоко меня ранил тать, не выжить мне…

…Дивно как-то. Раньше я видел грядущее лишь урывками, а теперь все, что будет с вами, перед моим взором проходит…

Ты, Петр, выстроишь Сечь, равной коей не было на земле, и с ней возродится наш вольный край!..

– Что несет сей схизматик? – прервал речь раненого Кшиштоф. – Похоже, он бредит!

Глаза Тура заволокло мутной пеленой, но спустя мгновение голос его прозвучал громко и отчетливо.

…– Еще я видел, Дмитрий… ты будешь вместе с княжной…

…Господь не даст вам разлучиться. Многое придется вынести, но вы одолеете все препоны…

…А мне пора… Христина, дети ждут меня… – на миг лицо казака осветилось тихой радостью, словно в последние мгновения жизни он видел тех, с кем ему вновь предстояло встретиться в чертогах вечности, – прощайте!..

Веки Тура дрогнули, и лицо приняло то скорбное и торжественное выражение, какое Дмитрию приходилось видеть на ликах великомучеников.

В глазах Газды стояли слезы. Не лучше чувствовал себя и Бутурлин. За то время, что они провели вместе, он успел полюбить сурового седоусого старца. Теперь, когда смерть унесла его, в душе у боярина было так же холодно и пусто, как в тот день, когда погибла его семья.

– Он умер за всех вас, – произнес, наконец, Газда, поднимая на Воеводу горящие, точно угли, глаза, – не смейте марать его память! Слышите, не смейте!

Жолнежи подавленно молчали. Мало кто из них верил в причастность казаков к освобождению пленного татя, но перечить Кшиштофу они не смели и, зная его вспыльчивый нрав, мысленно готовились к приказу зарубить дерзкого бунтаря.

Однако, Кшиштоф, к всеобщему удивлению, лишь отвернулся от Газды, пропустив его гневные слова мимо ушей.

– Воевода, Тура нужно отпеть и похоронить, – разорвал неловкое молчание Бутурлин.

– Хорони, если тебе нужно! – проворчал Самборский Владыка. – Только вот как ты его отпевать будешь? В сей глуши и католического ксендза не найти, не говоря уже о попе-схизмаике!

– Тогда дай мне хотя бы прочитать отходную молитву по православному обряду. Я некогда учился на священника, так что, канон знаю.

– Ты? На священника? – изумленно поднял брови Воевода. – Впрочем, я не удивлен. Так поднатаскать в риторике тебя могли лишь попы…

Дмитрий опустился на колени пред телом мертвого казака и стал читать отходную. Он молил Господа упокоить душу его раба Василия и дать ему встретиться с теми, о ком он тосковал долгие годы разлуки. Боярин знал, что, не будучи рукоположен в сан, не сможет отправлять службу, как должно, но уж лучше так, чем никак…

Он едва успел закончить молитву, как Воевода вспомнил о мертвом сыне Харальда.

– Эй, вы все! – крикнул он своим подчиненным. – Немедленно сыщите и приведите ко мне хромого. Хотелось бы узнать, что делал ночью в конюшне его сын, и почему он обут в сапоги польского жолнежа!

Глава 53

Харальд Магнуссен давно уже не испытывал такой тревоги, как этой ночью. Предчувствие беды не давало корчмарю сомкнуть глаз до рассвета, и когда он услышал шум во дворе, то понял: оно его не обмануло. Какие-то неведомые силы вклинились в замысел тевтонского Командора и помешали Волкичу уйти на свободу.

Для Харальда не имело значения, живым или мертвым возьмут татя польские стражники. В любом случае Воевода догадается, что пленнику помогли бежать, и подозрение в пособничестве падет, в первую очередь, на них с сыном.

Грядущее Олафа для Харальда было смыслом жизни, и, едва заслышав долетающий с улицы шум, он сразу же вспомнил о нем. Сына нужно было срочно найти, чтобы вместе с ним по заранее вырытому ходу бежать в лес.

При иных обстоятельствах Харальд не решился бы на побег зимой. Но теперь над ним и его наследником нависла опасность серьезнее зимней стужи, и она не оставляла бывшему пирату выбора.

Посему он поспешил к сыну со всей быстротой, на которую был способен при своем увечье. Но в доме он Олафа не нашел.

Каморка юноши пустовала, не было его и на чердаке, где он часто спал, зарывшись в сено.

Вначале Харальд решил, что Олаф, заслышав снаружи избы шум, выбежал на двор, но, увидев на полу его старые башмаки, понял, что ошибся. Каким бы сильным ни было любопытство Олафа, оно не заставило бы его выскочить на мороз босиком.

Нет, случилось что-то другое, что-то, чего Харальд не мог понять. Случайно его взгляд упал на неплотно прикрытую крышку сундука, где хранились новая одежда и обувь.

Отворив сундук, он увидел, что из него исчезли желтые сапоги, приобретенные по случаю у одного польского шляхтича. Неужели их взял Олаф? Но зачем? Думать над этим у Харальда не было времени. Судя по крикам с улицы, жолнежи искали его.

Стуча костылем о деревянные ступеньки, он спустился в трапезную, отпер ключом и распахнул створки люка, ведущего в подвал.

В глубине подвала начинался тайно вырытый ход, один конец которого вел к лесу, а другой, разветвляясь, – к леднику с мясными тушами и к конюшне. Задумав этот ход на случай спешного бегства, Харальд рыл его долго и упорно, как старый, матерый крот. Немало смекалки ему пришлось приложить, чтобы построить его втайне от слуг – доносчиков фон Велля.

Труднее всего было незаметно выносить из подвала выбранную землю, но бывший пират справился и с этой задачей, незаметно разбрасывая ее по пустотам своего обширного погреба.

Харальду повезло: едва он спустился в подземелье и задвинул за собой засов люка, над головой у него загрохотали сапоги жолнежей. Крышка, запиравшая вход в подземелье, плотно прилегала к окружающим доскам, так что стражники едва ли бы скоро догадались, куда исчез с постоялого двора его хозяин.

И все же пережидать опасность в погребе было опасно, и Харальд, кряхтя, втиснулся в темный, сырой коридор, где сверху, словно щупальца, свисали корни неведомых растений.

Ему вспомнилось, как много лет назад он с сообщниками шел по такому же мрачному подземелью стокгольмской клоаки, куда их загнала королевская стража. Тогда он не знал, вернется ли назад, – сопровождавшие его люди едва ли были милосерднее хищных зверей.

Сейчас он знал, что его не ударят ножом в спину, но томительное чувство тревоги все же не покидало бывшего пирата.

Пройдя половину пути, Харальд очутился в том месте, где подземный ход разделялся надвое. Из криков стражников, услышанных незадолго до этого, Харальд понял, что события, как-то связанные с его сыном, произошли в конюшне. Посему он поспешил туда, свернув в боковое ответвление коридора. Узкий отнорок привел его к ступенькам, ведущим наверх.

Здесь у Харальда был потайной вход в конюшню. Он находился в конце прохода меж стойлами, и сверху его прикрывал дощатый настил, на котором хранились запасы сена. Сидя под ним, Харальд не мог видеть того, что происходит наверху, зато сквозь доски, закрывавшие вход в подземелье, слышал голоса людей, толпившихся в конюшне.

Датчанин обратился в слух, пытаясь по обрывкам их речей понять, что же случилось с его сыном.

– Похоже, мальчишка ему чем-то помешал, и тать убил его… – донесся до Харальда незнакомый голос.

Свет померк в глазах старого пирата. Жгучая боль пронзила все его существо, и он до крови впился зубами в ладонь, подавляя стон. Он все еще не понимал, зачем его первенцу понадобилось идти среди ночи в конюшню, где хозяйничал беглый тать. Но даже если бы он нашел ответ, это бы ничего не изменило. Будущее Харальда умерло вместе с сыном, и в душе его воцарилась черная, беззвучная пустота.

Ему больше не хотелось ни бежать, ни сражаться, он вдруг ощутил себя старым и страшно уставшим. Единственным его желанием было в последний раз увидеть своего наследника и проститься с ним. Дождавшись, когда в конюшне стихли звуки, он приподнял дощатый настил и осторожно выглянул из своего укрытия.

В трех шагах он увидел сына. Олаф сидел у деревянной перегородки, раделяющей два стойла, привалившись к ней спиной и бессильно склонив к плечу русую голову. На какой-то миг Харальду почудилось, что его первенец просто задремал, утомившись от тяжких трудов. Но померкший навеки взор Олафа и глубокая рана на груди говорили ему иное.

Не веря своим глазам, Харальд чуть слышно позвал сына, но Олаф не откликнулся и не повернул головы на отчий зов. Все было кончено…

Харальд опустил крышку своего лаза, вновь погрузившись, во мрак подземелья. Ему казалось, что он заживо похоронен в сырой, зловонной могиле. Все, что он делал последние годы, – рыл подземный ход, копил деньги, служил фон Веллю, убеждая его в своей преданности, – преследовало лишь одну цель: вырваться из орденских тисков, бежать из дикого края славян, чтобы вместе с сыном зажить в покое, на родной, датской земле.

Теперь эти мечты рухнули в одночасье. Стоило ли дальше жить? Этого Харальд не знал, но зато он ведал, кому обязан столькими несчастьями своей жизни.

Если бы не тевтонец и ему подобные псы, он бы не потерял на Готланде жену. Если бы не фон Велль, отыскавший его в Стокгольме, ему бы не пришлось вновь браться за ремесло убийцы.

Не оставляло Харальда и подозрение, что к страшной гибели его младшего сынишки тоже приложил руку тевтонский дьявол. Он же принудил Харальда овладеть зловещим искусством отравителя. А теперь из-за его интриг погиб Олаф, надежда и опора стареющего отца. А он, Харальд, сделал все, чтобы его убийца вырвался на волю…

Харальд скрипнул зубами. Ах, как хотелось ему своими руками вырвать сердце из груди ненавистного Командора!

Но он знал, что на это ему не хватит ни сил, ни сноровки. Нужно было отомстить тевтонцу иначе, но как?

Явиться с повинной к Воеводе и рассказать ему все о тайных деяниях фон Велля? Но что это даст? Едва ли ему удастся доказать причастность Командора к бедствиям Польского Королевства. А если и удастся, то Харальда за пособничество врагам Короны не ждет ничего, кроме петли и плахи…

Нет, действовать нужно по-иному, решил датчанин. Этот постоялый двор, выстроенный на деньги Ордена, был любимым детищем фон Велля. Пусть же горит в огне, как сгорели некогда милые сердцу Харальда люди. Капитул не погладит тевтонца по голове за потерю форпоста, в который было вложено столько средств. Гори же, змеиное гнездо!

Рука Харальда крепко стиснула древко смоляного факела. Он знал, как будет действовать дальше…