Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

Глава 74

– Государь, прошу, выслушай меня! – с поклоном обратился к Яну Альбрехту Воевода.

– Что ж, молви… – Король перевел взор с пылающих в камине углей на Самборского Наместника, – …поведай своему Владыке, что тебя так тревожит.

– Государь, сия должность не по мне! – выдохнул, собравшись с духом, Кшиштоф. – Пусть мое место займет более достойный!

– Вот как! – изумленно поднял бровь Монарх. – Чем же она тебе не подходит?

– Да какой из меня хозяин края?! – сокрушенно тряхнул головой старый шляхтич. – Мое место на войне с турками, а не здесь, среди сборщиков податей да деревенских старост!

Я хочу умереть в бранном поле, а не за разбором жалоб и челобитных! Погребут меня сии пергаменты, Государь, как есть, погребут!

– Старый боевой конь ищет смерть в битве… – холодно усмехнулся Ян Альбрехт. – Что ж, похвальное рвение! Только вот кто прикроет сей край от нашествия, когда на нас двинутся шведы? Кто возьмет на себя оборону Самбора, если вся шляхта подастся на юг, бить турок?

Скажи, у кого в военном деле больше опыта, чем у тебя? Здесь, на севере, я могу рассчитывать лишь на вас с Прибыславом. Но Прибыслав не жалуется, хотя на нем Кременец и лесная застава. А ты, как дитя неразумное, бегаешь от мирных трудов! Грамоты челобитные тебя страшат!

Не ждал я от тебя, пан Кшиштоф, таких речей, не ждал!

– А чего ты ждал от меня, Государь? – поднял на Короля грустный взгляд Воевода. – Я привык служить тебе саблей, а не пером. А в сих грамотах сам черт ногу сломит, да простит мне Господь мои грешные слова!..

– Будь ты один, я бы еще посочувствовал тебе, – усмехнулся Король, – но у тебя есть грамотный помощник, твой родич – Флориан. Что же он, не в силах помочь с разбором бумаг?

– Хворает он нынче, – поморщился Кшиштоф, – никак не отойдет после схватки с татями. Все больше отсыпается, а если и встает на ноги, то ненадолго…

– Так уж и быть, пойду тебе навстречу, – прервал его Ян Альбрехт, – пришлю из Кракова опытного письмоводителя. Пусть помогает тебе, пока не излечится Флориан. Но о большем не проси. И впредь не досаждай мне подобными речами!

– И на том спасибо, Государь, – поклонился своему Владыке Кшиштоф, – премного благодарен…

– Это все, с чем ты шел ко мне? – полюбопытствовал Король. – Если так, то ступай! У тебя ведь, пан Воевода, столько забот!

– Прости, Государь, но есть еще одно дело. Как быть с твоими гостями?

– Как поступить с немцами, ты уже знаешь, мы о том толковали.

Воевода шумно вздохнул.

– А с московитами?

– С ними сложнее. Ты говорил Великому Князю, что я желаю отобедать вместе с ним?

– Да, Государь.

– И что он ответил?

– Сказал, что радостно разделит с тобой трапезу.

– Вот и ладно! – улыбнулся Король. – После всего, что здесь произошло, дружеская пирушка – то, что нужно нам обоим! Надеюсь, с добрым вином и снедью мы разрешим все наши противоречия!

____________________________

– Забыл спросить, брат мой, пришлось ли тебе по нраву бургундское вино? – обратился к Великому Князю за обедом Ян Альбрехт.

– Ты оказался прав, брат, – ответствовал Иван, – после того, как я изведал его вкус, любое другое питье кажется мне пресным.

– Рад, что сумел тебе угодить. И чтобы ты помнил о нашей встрече, я пришлю тебе из Кракова бочонок самого выдержанного бургундского!

– Благодарствую, брат мой! – прижал руку к сердцу в знак признательности Московский Владыка. – Твоя щедрость не знает границ. Но я и без вина буду помнить дни, проведенные в Самборе!

– Да, тебе будет что вспомнить! – согласился с гостем Король. – Впрочем, как и мне…

…Скажу честно, мне самому не по сердцу то недоверие, что вспыхнуло на миг между нами!

– Поверь, брат, у меня к тебе не было недоверия! – развел руками Иван. – Иначе я бы просто не осмелился приехать в гости.

Однако, что за радость вспоминать былое? У нас на Москве говорят: «конец – делу венец». Хорошо то, что хорошо кончается. Наша встреча закончилась миром, чего нам еще желать?

– Ты прав, брат, – с улыбкой кивнул Ян Альбрехт, – и раз мы расстаемся добрыми друзьями, я бы хотел попросить тебя о дружеской услуге…

– Говори, брат мой, – ответил Иван, стараясь не выдать голосом настороженности, – чем я могу быть тебе полезен?

– Меня беспокоит здоровье боярина Бутурлина, – уклончиво ответил на княжий вопрос Ян Альбрехт, – скажи, брат мой, ему не стало лучше?

– Пока мне нечем тебя обрадовать, – вздохнул Великий Князь, – боярин потерял изрядно крови. Твой лекарь сказывал мне, что если за неделю Дмитрий не придет в себя, его душу заберет Господь.

Посему я послал своих людей на Москву за православным священником. Если боярин умрет, его нужно будет отпеть…

– Но все же есть вероятность, что он выживет?

– О том ведает лишь Господь…

– Что ж, будем молиться, чтобы Создатель явил милость Бутурлину, – осенил себя крестным знамением Польский Владыка, – ибо, если сего не случится, нам и говорить будет не о чем…

– А так о чем мы будем толковать?

– О дочери Корибута, – поднял на Ивана холодный взор Ян Альбрехт. – Княжна юна, неопытна, и, похоже, принимает чувство благодарности к своему спасителю за любовь.

Я не хочу, чтобы она совершила ошибку, исправить кою будет не в силах…

– Не возьму в толк, брат мой, чем тебя так тревожит любовь княжны к Бутурлину? – недоуменно поднял брови Иван. – Разве она грозит бедами твоей державе?

Если бы женитьба Бутурлина на ней отняла у тебя часть владений, я бы с тобой согласился. Но в Польше и Литве вотчинные земли не передаются по женской линии, в сем ваши и наши законы схожи!

– Все верно, мужская линия рода Корибутов пресеклась, и я буду вынужден отдать владения Жигмонта кому-нибудь из его родичей-мужчин, – кивнул Король, – однако, есть земли и имущество, коими княжна владеет лично.

В свое время князь Жигмонт скупил немало земель у разорившихся датских колонистов. Еще под руку Князя отошли два богатых города в Померании. Сии земли никогда не принадлежали Польской Короне, и я не могу передать их кому-либо, не нарушив законов Христианского Мира.

А это значит, что их в качестве приданого получит жених Эвы. И мне бы хотелось, чтобы ее женихом стал кто-нибудь из моей родни, а не твой ленник. Согласись, брат, ты на моем месте мыслил бы так же, как я…

Иван неохотно кивнул, соглашаясь с собеседником. Понятно, Король не хотел терять жирный кусок, тем более отдавать его бедному московскому боярину. Но он помнил и слова Эвелины, готовой отречься от наследства, чтобы ей было разрешено выйти замуж за Бутурлина.

– Твои опасения напрасны, брат, – произнес он, отхлебнув из кубка бургундского. – Я сам слышал, как княжна обещала отдать приданое родне, так что, ее владения достанутся твоим подданным.

– Подданым, но не родственникам, – улыбнулся уголками губ Ян Альбрехт, – однако, есть иной выход. Эва может стать супругой кого-нибудь из королевской фамилии. И в сем случае ей не придется отказываться от почестей и богатства, коротая век с безродным бедняком…

– Безродным? – переспросил монарха Великий Князь. – Бутурлины – один из древнейших родов на Москве, да и славы им не занимать!..

– Однако же, они – не Короли и не Князья, – улыбнулся еще шире Владыка Унии, – да и жить в боярском тереме после дворцов и замков княжне будет нелегко.

Ныне она ослеплена страстью и не желает видеть невзгоды, подстерегащие ее на пути. А когда прозреет, что-либо изменить будет уже поздно…

…Я хочу уберечь Эву от ошибки, в память о ее отце. Едва ли Жигмонт желал бы своей дочери участи, кою она себе уготовила по неведению…

– И чего ты хочешь от меня? – вопросил его Иван.

– И княжне, и боярину нужно придти в себя от выпавших на их долю страданий. Эве придется полгода носить траур по отцу. Жить она будет в Кракове, при дворе, в окружении вельмож.

Тебя же я прошу об одном: если боярину суждено будет выжить, сделай так, чтобы он эти полгода не виделся с княжной и не бередил ее сердца.

– Почему лишь полгода? – усмехнулся Великий Князь. – Мыслишь, за столь малый срок боярин охладеет к Эве?

– Или княжна одумается! – развел руками Король. – Как говорят у вас на Москове: «с глаз долой – из сердца вон»! А уж я позабочусь о том, чтобы в Кракове она не была обделена вниманием!

Что скажешь, брат, стоит ли дружба меж нашими державами той малой услуги, о коей я тебя прошу?

– Ты умеешь убеждать, брат мой! – утвердительно кивнул Великий Князь. – К тому же, исполнить твою просьбу не составит больших трудов. У нас говорят: «дома и стены лечат».

Если Господь сохранит Бутурлину жизнь, я заберу его на Москву. До конца зимы он будет под присмотром лекарей, а к весне для него найдется служба, с которой ему будет не до любви…

– Рад, что мы уразумели друг друга! – торжественно поднял свой кубок Ян Альбрехт. – А знаешь, брат, я передумал посылать тебе бочонок с вином. Я отправлю в Москву два бочонка бургундского!

Глава 75

Дмитрий сам не ведал, сколько времени его душа блуждала во тьме. Но в какой-то миг перед глазами боярина забрезжил смутный свет, и он понял, что все еще принадлежит бренному миру.

Он покоился на ложе, укрытый покрывалом из звериных шкур. Горница, ставшая прибежищем Бутурлина, была невелика, но казалась просторной, благодаря широкому окошку, в которое лился яркий полуденный свет.

Грудь боярина стягивали бинты, мешающие дыханию, но Дмитрий знал: если их снять, кровь снова хлынет из раны, нанесенной ему тевтонцем.

Он попытался глубже вздохнуть, и из его уст вырвался звук, подобный стону. В тот же миг над ним склонились два лица, коих он никак не ожидал увидеть. Одно из них принадлежало Воеводе, другое – Флориану.

– Хвала святым угодникам, жив! – донесся до него насмешливый, хрипловатый голос Самборского Владыки. – Я уже не чаял, боярин, что смогу перемолвиться с тобой парой слов!

– Да, напугал ты всех! – с улыбкой молвил Флориан. – Без малого пять дней душа носилась меж явью и навью. Людей, что в замке не было, звал в бреду. Некоего Отца Алексия, Василия, покойного Тура…

…Ты и сам порой умершим казался. Все лекари руки опустили, почитали – не жилец. Великий Князь гонцов на Москву за попом отправил, думал, придется тебя отпевать…

…А ты, гляди, каков, – выкарабкался с того света!

– Княжна… – выдавил из себя Дмитрий, удивляясь собственному голосу, хриплому и чужому.

– А что княжна? – усмехнулся Кшиштоф. – Переживает за тебя, места себе не находит. Будь ее воля, не отходила бы от тебя ни днем, ни ночью!

Исхудала вся, одни глаза горят на лице. Государю то не по нраву, он и велел Эву к тебе не пускать. Пришлось мне на хитрость пойти, сказать ей, что тебе для исцеления больше свежего воздуха нужно.

Зато оруженосец твой ни на миг тебя не покинул, полотенца мокрые клал на лоб, чтобы жар снять, снадобья целебные из ложки в рот вливал, пока ты между жизнью и смертью не мог выбрать…

– Где он? – с трудом вопросил Бутурлин.

– Где ему быть? – пожал плечами Воевода. – Здесь, в замке, обретается со всеми нами. Нынче за водой пошел – видишь, бадья в углу совсем опустела. Я и подумать не мог, что он окажется тебе так верен!

– А что с ордалией?

– А сам как мыслишь? – разгладил усы Воевода. – Выиграл ты Божий Суд, боярин, выиграл, как Бог свят! Если у кого и были сомнения в твоей правоте – развеялись начисто, когда с тевтонца голова слетела!

Но и этого мало! Великого Магистра удар хватил. Когда ты обезглавил фон Велля, он вскочил на ноги и рухнул в тот же миг, как подкошенный. У него отняло речь, теперь он, что колода, лежит, пошевелиться не в силах.

– Что же ваш Государь, бросил Слуг Ордена в темницу? – полюбопытствовал Дмитрий.

– Если бы! – досадливо поморщился Кшиштоф. – Великий Казначей пал пред ним на колени, уверяя Государя в вассальной преданности Ордена, все бормотал о могуществе дьявола, якобы помогшего тебе победить.

Прочие немцы, что при нем были, тоже подтвердили на коленях слова присяги. Ясное дело, за шкуру свою убоялись, черти!

Государь сжалился над недужным Магистром, позволил Казначею отвезти его в Кенигсберг. Остальных немцев тоже отпустил восвояси, проявив монаршее милосердие…

…Сам не могу поверить, что он так мягко с Братьями обошелся после всего, ними содеянного! Ведь твоя победа доказала всем, что смерть Корибута – дело немецких рук!

Будь моя воля, я бы сих тварей!.. – лицо Воеводы налилось кровью, веко на глазу дернулось, ладонь стиснула сабельную рукоять.

– Я тоже ждал от Короля большего… – разочарованно вымолвил Бутурлин, – …теперь, похоже, трон Магистра займет Казначей…

– Похоже на то, – горестно вздохнул Воевода, – но кто мы такие, чтобы судить наших Владык? Государь решил, что правильно будет отпустить немцев на волю, я их и отпустил…

Спасибо тебе, что хотя бы с одним из них рассчитался за гибель Жигмонта!

– С двумя, дядя, если считать Магистра! – поправил его Флориан. – Тебе, Дмитрий, и впрямь, покровительствует Небо. Не знаю, суждено ли нам когда-либо сойтись в битве против общего врага. Но я буду горд биться с тобой плечом к плечу!

– И я с радостью буду сражаться вместе с тобой, Флориан, – уверил Бутурлин юношу, – это куда лучше, чем воевать друг против друга!

– Что ж, пойдем мы, боярин, – произнес Кшиштоф, заметив, что взор московита затуманила усталость, – а ты поправляйся, копи силы…

– Погоди, Воевода! – окликнул Дмитрий старого шляхтича, прежде чем тот покинул его покои. – Как там дела у Великого Князя?

– На днях отобедал с нашим Государем, – ответил Кшиштоф, – а нынче утром они прогуливались по замку, как добрые друзья. Сдается мне, миру меж нашими державами ничто не грозит.

– Вот и ладно! – слабо улыбнулся Бутурлин, чувствуя, что вновь погружается в забвение. – О большем я и не мечтал. Значит, не зря были все наши старания, Воевода…

На сей раз Кшиштоф лишь утвердительно кивнул в ответ. Впервые в жизни ему не хотелось спорить с московитом.

_________________________

Вновь придя в себя, боярин увидел Газду, заботливо поправляющего ему сползшее на сторону покрывало.

– Как ты, брат? – вопросил он Дмитрия. – Знаю от Воеводы, что приходил в себя, когда меня рядом не было. Уж не взыщи, я воду брал из колодца…

– Мне ведомо, ты был рядом все дни, что я лежал в беспамятстве… – с трудом ворочая языком, вымолвил Бутурлин, – спасибо, брат…

– Будет тебе… – смутился казак, – …ты бы сделал для меня то же самое. О чем тут толковать? Ты жив, хвала Господу, а остальные беды мы как-нибудь одолеем!

– Что дальше намерен делать? – поинтересовался у друга Дмитрий. – Думал о том?

– Подумывал, – качнул смоляным чубом Газда, – недельку-другую побуду с тобой, пока на ноги не встанешь. А там, брат, пути наши разойдутся…

– Разве ты не отправишься со мной на Москву? – огорченно произнес Бутурлин.

– Что мне там делать? – вздохнул Газда. – Я уж встретился с Москвой, и встреча не принесла мне радости…

– Воротынский – еще не вся Москва, Петр, – попытался отговорить друга от задумки покинуть его Дмитрий.

– А прочие бояре, мыслишь, по-иному ко мне отнесутся? Кто я для них? – диковина, степной дикарь. Не то – половец, не то – печенег.

Всякий, кто благородным себя мнит, захочет унизить, обозвать холопом. А я на такие слова привык отвечать кулаком да саблей!

Вот и думай, брат, каково мне будет житься на Москве…

…Нет, я избрал иной путь. Помнишь, Тур предрекал, что мне суждено на вольных землях Сечь возвести? Что станет она прибежищем угнетенного люда, и с ней возродится наш край?

– Помню, как же… – кивнул Дмитрий. – И где ты ее хочешь возводить?

– Есть на Днепре один остров! – улыбнулся своим мыслям казак. – Как раз за порогами. И место для крепости – лучше не сыскать, и земли вокруг добрые, плодородные.

Поселиться бы там большой общиной, распахать целину да жить в свое удовольствие. Чтобы всякий бедняк, придя туда, обрел волю, а Князьям да Воеводам дорога в тот край была заказана!

– С крепостью на острове ты хорошо придумал, – оценил мысль друга Бутурлин, – только вот местность сия граничит с Диким полем. Ты и сам знаешь, набегов вам не избежать. Хватит ли сил от степняков отбиться?

– Нелегко будет… – согласился с боярином Газда, – …но отчего бы не попробовать? В прошлый раз нам не удалось удержаться в степи оттого, что мало нас было. А ныне, по воле вельможной шляхты, народ на восток целыми селами бежит, так что, сил для обороны хватить должно!..

…– Одна беда, – горько вздохнул казак, – люди те, по большей части, несведущи в военном деле. Посему бойцы, вроде меня, должны обучать их казацким премудростям. Те, что взрослыми станут учиться, вершин не достигнут, а вот из их детей выйдут добрые воины!

Знаешь, брат, я порой во сне все это вижу: Сечь нашу, вольную жизнь, что взойдет вокруг нее. Ляхи те земли именуют Украйной, почитая их краем своих владений. Я же мыслю, они станут местом, где будет положен край угнетению!

А закрепившись на днепровских берегах, мы вернем и все то, что было отнято у нас панами. Не сразу, конечно, со временем…

…Тур в это верил, так почему я должен сомневаться?

– Тоскуешь по Туру? – спросил его Дмитрий, заметив блеснувшие в глазах казака скупые слезы.

– Как не тосковать? – грустно улыбнулся Газда. – Великий был человек! Таких, как он, земля раз в тысячу лет рожает. Жаль, что не уберег я от смерти ни его, ни Чуприну!..

– Тебе и Чуприну жаль после всего, что он натворил? – изумился словам друга Бутурлин.

– И его тоже… – тяжко вздохнул Петр. – Разумеешь, не таким уж он был скверным человеком. Только не было в нем стержня казацкого, потому не достиг он ни в чем успеха. Хотел грозным воином стать, а саблей действовать не научился!

Желал быть вольным человеком, а с собственной жадностью совладать не смог! Вот и был подобен лодке без весел да ветрил. Шел туда, куда несла стремнина.

Придавила нужда – к казакам подался, поманил серебром тевтонец – стал Волкичу помогать. Окажись мы с Туром рядом в тот миг, когда фон Велль искушал его богатством, глядишь, он бы нас и не предал…

…Знаешь, Дмитрий, плохо, когда умирает плоть, но еще хуже, когда человек губит душу. Чуприна свою душу погубил предательством, посему я и скорблю о нем вдвойне…

– Может, ты и прав, – устыдился своего презрения к неудавшемуся казаку Бутурлин, – я бы сам многое отдал, чтобы вернуться в прошлое и удержать его от греха…

– Ладно, брат, тебе нынче о другом деле лучше думать, – казак тряхнул головой, отгоняя грустные мысли, – как выздоровить быстрее да набраться сил. Они тебе ох, как будут нужны!

– Я бы не хотел расставаться с тобой, Петр! – бросил ему на прощание Дмитрий.

– А кто сказал, что мы с тобой расстаемся? – хитро улыбнулся Газда. – Мне мое чутье подсказывает, что наши пути не раз еще встретятся. А оно меня еще ни разу не подводило!

Глава 77

Великий Магистр Братства Девы Марии, Ханс фон Тиффен, умирал. Причиной тому стал не только паралич, внезапно поразивший Главу Ордена. Брат Руперт был последней надеждой старика на возрождение Орденской мощи, и с его смертью жизнь Гроссмейстера утратила всякий смысл.

Уже третий день по возвращении в Кенигсберг он недвижимо покоился в своей келье, на ложе, и чувствовал себя погребенным заживо.

Враги фон Тиффена могли торжествовать. Утратив речь и подвижность, он не мог изъявлять волю, а значит, влиять на дела в Ордене. Нетрудно было догадаться, кто теперь приберет к рукам власть в дряхлеющем Тевтонском Братстве.

Единственный человек, способный воспрепятствовать властным проискам Казначея, лежал, обезглавленный, в склепе, и заменить его кем-либо не представлялось возможным. Зигфрид был юн и неопытен, другие Братья, из молодых, – совершенно безынициативны.

Великий Казначей знал это и посему чувствовал себя хозяином положения. Каждый день он являлся к умирающему Магистру, чтобы узнать о его самочувствии.

Выслушав отчет лекаря о безнадежном состоянии старца, Казначей подходил к его алькову и высказывал свое соболезнование. От елейного звучания его голоса и лживых слов фон Тиффену сводило скулы.

Душа Магистра жаждала взять меч и снести лицемеру голову, но плоть была ему неподвластна. Последняя надежда умирающего крестоносца заключалась в том, что кто-нибудь из Орденской верхушки найдет среди его бумаг документы, изобличающие воровство и моральную нечистоплотность финансового главы Братства.

Бумаги сии хранились в железном ларце, спрятанном, в свою очередь, в потайной комнате за стеной спальни. Но как о них сообщить членам Капитула?

Фон Тиффен допустил фатальную ошибку, не обнародовав документы перед отъездом в Самбор. Теперь, если Капитул изберет Гроссмейстером Брата Казначея, бумаги попадут в его руки.

Мысль об этом была невыносима для старого крестоносца, и он решил, что, пока в нем теплится жизнь, сделает все, дабы помешать властным проискам своего врага.

Паралич оставил ему немного свобод, но все же не совсем лишил подвижности. Магистр мог есть, а значит, держать во рту мелкие предметы.

Было бы грешно не воспользоваться этим. Поутру, когда Зигфрид и Брат Лекарь пришли кормить больного, он неожиданно стиснул челюстями оловянную ложку и, вырвав ее из пальцев лекаря, стал чертить ею в воздухе знаки.

– Матерь Божья, он безумен! – изумленно прошептал лекарь.

– Нет, это не безумие, – покачал головой Зигфрид, обладающий даром с полуслова угадывать волю Главы Ордена, – Брат Магистр хочет нам что-то сказать.

Давайте усадим его выше, я же принесу вощеную дощечку и стило!

Вдвоем с лекарем они приподняли туловище старца над кроватью и подложили ему под спину подушки, чтобы он мог сидеть.

Сбегав за писчими принадлежностями, юный секретарь вложил в уста Магистра тыльный конец оловянной палочки для письма и поднес к его лицу дощечку, давая патрону возможность чертить на ней знаки.

Старческая дальнозоркость мешала фон Тиффену видеть плоды своих трудов, стило несколько раз выпадало изо рта. Но он не оставил своей затеи, пока не исписал все поле дощечки.

Обессиленный, Гроссмейстер вновь повалился на ложе, но труды его не пропали даром. Пробежав глазами письмена старика, Зигфрид изменился в лице.

– Я понял вас, Брат Магистр, – произнес он, сразу же загоревшись жаждой действовать, – Капитул получит ваши бумаги, я позабочусь об этом!

_________________________

Куно фон Трота вознес благодарственную молитву Пресвятой Деве. До сих пор покровительница Ордена была благосклонна к Брату Казначею, и даже более, чем он мог о том мечтать.

Враги его были повержены в прах. Злокозненный Коронер навсегда почил в бозе, Великий Магистр, чья надменность так выводила из себя фон Трота, тоже готов был воспарить на небеса.

Ничто отныне не загораживало сановнику путь к трону Гроссмейстера, и Куно позволил себе расслабиться, предвкушая возможности, которые откроет перед ним новый титул.

Омрачить день Великому Казначею не смог даже разговор с Братом Зигфридом, коего Куно встретил на пути к покоям Магистра. Столкнувшись с ним на замковой галерее, Казначей вежливо осведомился о здоровье Главы Ордена.

– Сегодня Гроссмейстеру стало лучше, – с улыбкой сообщил ему секретарь, – надеюсь, Брат Магистр идет на поправку!

– На поправку? – переспросил, не поверив его словам, Казначей. – Что ж, отрадно слышать…

…Хотя бы одно радостное известие! А то в последнее время нам выпадают одни невзгоды!..

– Невзгоды укрепляют дух воинов Христовых и сплачивают наши ряды! – гордо вскинул голову Зигфрид. – Или вы не согласны с этим, Брат Казначей?

– Как я могу не согласиться с тем, что служит мне самому девизом? – развел руками фон Трота. – Воистину, Господь посылает нам испытания, чтобы укрепить в нас Веру!

«Ты мне еще нравоучения будешь читать, щенок! – вслух подумал, расставшись с секретарем Магистра, Куно. – Небось, метишь на место фон Велля? – Меть! Заняв трон Гроссмейстера, я найду способ отправить тебя вслед за твоим кумиром!»

Но слова Зигфрида все же заронили в душу Казначея смутную тревогу. Что, если фон Тиффену, действительно, стало лучше?

В такой исход верилось с трудом, но Куно решил лично удостовериться, что рассказ о выздоровлении Магистра вызван лишь желанием секретаря досадить ему.

Отворив за кольцо дверь, Казначей вошел в покои Главы Ордена. По какой-то причине лекарь отлучился из кельи, оставив больного в одиночестве.

Худой, неподвижный, фон Тиффен был совершенно беспомощен, а желтый свет масляной светильни придавал ему сходство с мертвецом.

Но старик еще был жив. Когда Куно вошел в келью, он повернул к нему голову и впился в гостя пристальным, немигающим взглядом.

Казначей вдруг ощутил жгучее желание накрыть лицо своего врага подушкой и удавить его, но страх, что кто-то застанет его за этим занятием, помешал ему осуществить задуманное.

– Видите, как все вышло, Брат Гроссмейстер? – обратился Куно к недвижимому противнику. – Не стоило вам строить мне козни! Господь рассудил нас и каждому воздал по заслугам.

Теперь я займу ваш трон, а вы отправитесь в Господние чертоги. Не это ли свидетельство того, что я на вашем посту более угоден Вседержителю?

Старик молчал, сверля наглеца глазами, но Казначея это не смущало.

– Не расстраивайтесь, Брат Магистр, – продолжал он меж тем, – вы не будете одиноки в Царстве Небесном. Там вас встретит ваш лучший ученик, Командор Руперт!

Дивно, что вы с ним так и не сумели подчинить меня своей воле! Я прощаю вас обоих как ваш соратник и как христианин. Дух к духу, прах к праху!

Умирающий метнул в него взгляд, полный ненависти, но не пошевелился и не проронил ни звука. Похоже, Зигфрид, впрямь, солгал об улучшении его здоровья.

Но кое-что изменилось в лице старца, и эта перемена не могла не озадачить Казначея. Губы фон Тиффена искривились, однако не в гримасе отчаяния или боли. На них заиграла прежняя, надменная улыбка.

– Я вас позабавил? – изумленно вопросил он Магистра. – Любопытно, чем именно?

Старик не ответил, но улыбка его стала еще шире.

– Что ж, оставайтесь с вашей радостью… – процедил сквозь зубы раздосадованный его поведением сановник, – надеюсь, больше мы не встретимся в бренном мире!..

В смятении он покинул пристанище Гроссмейстера и зашагал прочь по замковой галерее.

«Похоже, старик сошел с ума!» – попытался утешить себя Казначей. Но странная улыбка фон Тиффена не шла из его головы. Все непонятное пугало Куно, и он пытался разгадать причину неуместной веселости своего врага.

Однако старания его были тщетны. Гроссмейстер остался при своей тайне, заронив в душу фон Трота новые страхи и опасения. Даже умирая, он позаботился о том, чтобы лишить покоя и сна ненавистного ему расхитителя сокровищ Ордена.